Внутренний карман чемодана

«С добрым утром и с хорошим днем, блять» — первое, что приходит Антону в голову после пробуждения: у него как будто онемело горло и где-то в черепушке пульсирует боль. Неужто он заболевает? Серьёзно, мать вашу, после купания? Серьёзно, мать вашу, летом? Оглядываясь по сторонам, он замечает, что никто ещё не проснулся. С головой укутавшись в тонкую простынку, он пытается уснуть хотя бы на жалкие полчасика до подъёма. Ничего не выходит. Да, Антон, наверное, не лучшим решением было спать в одних трусах и без адекватного одеяла, пусть сейчас и лето. Ругаясь себе под нос, парень соскребает свое бренное тело с узенькой кровати, натягивает первые попавшиеся шмотки и выходит в каменный корпус умыться. Облокотившись руками о холодные бортики по-больничному белой раковины, Шастун смотрит на себя в зеркало: глаза опухшие, а причёской своей он похож на какого-то безумного ученого, которого во время экспериментов с электричеством шибануло молнией в самое темечко. Антон выкручивает вентиль с красной пометкой на максимум, но оттуда льётся, по его личным ощущениям, какой-то жидкий азот. Что ж, особого выбора не предоставлено, это ж тебе не пятизвездочный отель, где пятки будут целовать — просто назовите свою цену! — Блядство! — по рукам внезапно ударяет струя кипятка, и Шаст тут же отдергивает их, начиная трясти изо всех сил. — Ты чего разорался? — в проходе появляется девочка лет четырнадцати, знакомая Шасту: именно она выступала в тот день, когда в лагерь приезжали родители(и когда кто-то трясся, аки осиновый лист). — Тебе вломят потом, если кто-то услышал. — А чего у вас в корпусе из-под крана то ледяная вода льётся, то лава? Я не хочу в Ад раньше времени, — Шаст состроил кислую мину. Лиза засмеялась, прислонившись плечом к дверному косяку и укутывая худые запястья в махровое полотенце мятного цвета. Она, в самом деле, была довольно симпатичной: темно-русые волосы до плеч, аккуратный прямой нос и большие карие глаза. Она чем-то напомнила ему Иру Кузнецеву — ту самую девчонку, в которую он был влюблен в началке. Его неприятно вернуло в прошлое, вызывая не самые лучшие ощущения. На выступлении она была буквально жутко накрашена, и, честно говоря, с макияжем он тогда и не понял бы их сходства с невзаимной любовью его детства. Сейчас он узнал Лизу лишь по кольцу в носу и голосу. Хмыкнув в ответ своим мыслям, Антон принялся умываться. Попытка не удалась: — Ты хорошо выступил позавчера, я так тебе и не сказала, — его новая знакомая всё не унималась, теребя пальцами ткань полотенца и смотря на него, наклонив голову набок. — Спасибо, ты тоже, — без особого энтузиазма ответил Шаст, поднося ко рту зубную щётку. — Тебе правда понравилось? Боже, да замолкни уже! Паста падает в раковину, и Шаст с недовольным вздохом заталкивает её в слив и выдавливат новую порцию. — Да, понравилось, — если честно, он не помнил, что она тогда делала. Читала стихи? Пела? Ему все равно. — А мы сегодня в поход идём, вы же вчера были? Вроде там... Шаст обрывает тараторившую девушку на полуслове: — Дай мне зубы почистить, пожалуйста. Почистить зубы ему наконец удаётся, а девочка, становясь за соседнюю раковину, наносит на лицо какую-то серую штуку, похожую на глину, больше не проронив ни слова. — Извини, если обидел, — бросает ей через плечо Антон, покидая помещение. От неё как будто голова начала болеть ещё сильнее. Антон поднимается на второй этаж здания, где на первом находилась пятнадцати-местка. В библиотеке он надеется застать Арсения. Подойдя ко входу, Шаст слышит оттуда звуки жизни и делает вывод, что путь свободен. — Извините, Арсений Сергеевич, можно?.. Антон, нужно сначала спрашивать, а потом уже заходить в комнату, кретин! Наверняка ты достав... Поток мыслей прерывает внезапно заколотившее быстрее сердце. Арсений, стоя к нему спиной в одних только серых трениках, видимо, делал зарядку. От позвонка у основания шеи вниз шла дорожка таких же, а мышцы перекатывались под кожей, которая блестела от выступившей на ней влаги. Более всего, Антон, конечно, залипал на руки с немного выступающими ветвями вен, на тонкие длинные пальцы, на запястья с выделяющейся косточкой с внутренней стороны. Скорее всего, мужчина был в наушниках, если не услышал, как вошёл подросток. Антон, не найдя ничего лучше, просто громче постучал по двери. Психолог резко развернулся на звук, который, очевидно, был слышен и в наушниках, и, увидев Шаста, дернулся ещё сильнее. — Не пугай так старика! — психолог резко выдохнул и плюхнулся на кровать. Тут же опомнившись, подскочил и засуетился: — Прости пожалуйста за мой внешний вид, я сейчас надену что-нибудь... — Да у Вас и так все отлично... Что?! Антон, ты еблан, ты только что сказал мужику, на которого палил добрых три минуты, что у него все отлично?! Ответом на неоднозначный взгляд Попова служит следующее: — Да я... Таблетку попросить пришёл.., —  Антон сам не может понять, отчего начал запинаться. — От горла. Лицо Арсения сразу же принимает обеспокоенное выражение: — Ты простудился? Больше ничего не болит? Температуры нет? — мужчина начинает суетиться, видимо, в поисках градусника. — Антон, извини, я градусник и таблетки в медпункте оставил. Немного подожди меня здесь, хорошо? Возвращается он на удивление быстро, принося с собой в маленькую импровизированную библиотеку холодок и свежесть с улицы. Не проходит и десяти минут держания градусника в подмышке, как он, негромко пискнув, выдаёт бесстрастное «37.2». У психолога от такого расклада аж глаза на лоб лезут, а Антон чувствует иррациональный стыд. Вот угораздило же его простудиться от одной только речки! Сбегая из детского дома зимой в тоненькой толстовке, он таких проблем не имел! — Так, вечно травмирующий свое здоровье Шастун, сейчас ты можешь остаться здесь, выпустить тебя к другим детям я никак не могу: всех позаражаешь. Думаю, при интенсивном лечении за пару суток будешь, как новенький. Держи пока что это, — психолог протягивает ему блистер, с серебристой стороны которого было написано «Граммидин». Взгляд психолога падает на его руку, где все есть то фиолетовое кольцо из бисера, которое Попов подарил ему несколько дней назад. Антону показалось, или его взгляд изменился? — Какие двое суток, Арсений Сергеевич? А если Даше с Дианой помощь понадобится? — можно сказать, что из его соотрядников по-настоящему он успел привязаться только к ним двоим. К Никите тоже, но в значительно меньшей степени. — А они у меня самостоятельные девочки, так что справятся. Тем более, на сегодня запланированы беговые эстафеты и игры по станциям, так что болеющие туда точно допускаться не будут. Сейчас еще за жаропонижающим сбегаю... — оповещает его Арсений, прежде чем за ним захлопывается дверца. Просто блестяще, твою мать. Приехал в лагерь, а теперь пропускай два дня просто потому, что твой организм решил тебя подъебать! Антон забился в кресло в углу библиотеки, поджав под себя колени от холода и скрепляя свои руки в замок. И его, получается, тут оставят на двое суток? Да у него даже телефона с собой нет! Хоть помирай!

***

— Одуванчик, ну как ты умудрился заболеть? — Даша села на краешек его кровати, а Ди, облокотившись на изножье, прожигала его укоризненным взглядом. — Я может, хотела посмотреть, как твоя тощая задница будет выдерживать бег на скорость! Его все-таки положили на коечку в медпункте(но она больщше напоминала тюремные нары — матрас был ещё тоньше, по его персональной оценке). В этом маленьком помещении в дальнем углу лежал какой-то пацаненок из младшего отряда с отравлением, за которым с минуты на минуту должны были приехать родители: медсестра и одна из вожатых его отряда все скакала вокруг него, подставляя платочек, видимо, чтобы не заблевал ничего. Девочки чуть погодя притаскивают ему телефон, потом обед, а затем и ужин. — Представляешь, мы проебали! Выграновский не захотел танцевать этот ебучий танец «Маленьких утят»! Это все, что было от него нужно, козла такого! — все возмущалась Даша, но Попова не отставала: — А Никите, нашему драгоценному, было сложно спеть какую-нибудь смешную песню! Я в ахуе, че они такие тупые сегодня? Шаст в основном больше смеялся, чем негодовал. Он наслаждался какой-то семейной атмосферой, непринужденными беседами и улыбками подруг. Дверь в больничную палату открывается, и туда залетает вихрь синих волос. Девочки мгновенно оборачиваются на вожатую «Белых чаек»: — О, Виола, ты чего? Что у тебя на голове и почему ты синяя? — девочки одновременно прыснули. Вожатая, у которой половина лица, все руки и волосы были перемазаны краской, смеясь, ответила: — А, да я так, цвет волос обновить решила. Собственно, зачем я пришла: так, хорошие мои, я понимаю, что Антошка популярен, но надо спать, — Виолетта перевела взгляд на Шаста. — А ты, боец, поправляйся скорее, без тебя отряд не тот. На душе от этого стало тепло.

***

Все разошлись. Мелкого отравившегося пиздюка, который орал и притворно стонал от боли, забрала мать, успев пособачиться с директрисой. Их ссора, а точнее, вопли матери(у них это, наверное, семейное) были слышны сквозь закрытое окно, а парень молча удивлялся стойкости Надежды Викторовны. Арс не нытьём, так катанием заставляет его лечь в библиотеке, перетащив туда раскладушку. — Если тебе ночью будет плохо, то я рядом. Да и мне так будет спокойнее. На душе опять стало тепло. И появилось ощущение, что тут он кому-то важен и нужен, пусть Арсений и говорил это для галочки.

***

Похороны. Антон предельно чётко видит иссохшееся тело Елены Владимировны, лежащее в дешёвом, на вид пластиковом, гробике, который в пустой белой комнате смотрелся ещё меньше. На лбу у неё — широкая лента с изображением каких-то ангелов, но в этом Антон не разбирается. На дрожащих негнущихся ногах парень подходит к гробу, целует её в лоб, случайно попадая мимо ободка: по холодной коже, которая светлее на пару оттенков. Ему становится дурно от ощущения того, что эти губы целовали его в щеки, а сейчас они представляют собой две плотно сжатые тонкие полоски с криво нанесённымна них слоем помады в попытке скрыть бледность. Он произносит «Я никогда не забуду тебя, ты заменила мне семью. Если есть гребаный Рай, то надеюсь, что ты там». И то, лишь про себя и отрепетировав слова раз десять перед тем, как идти к гробу. На кремацию деньги никто не выделил, из «родных людей» у воспитательницы были только соседи по подъезду. А ведь она рассказывала, что боится однажды проснуться в гробу... А теперь её тело просто накрыли простыней и вместе с кучей таких же увезут на ближайшее кладбище. Антон благодарил приют, что тот выделил средства хотя бы на то, чтобы сделать надгробие. У Шастуна в руках желто-коричневая самая дешевая свеча, воск от которой капает на пол, а иногда неудачно обжигает ему пальцы. За ним стоит Терентьев больше ради приличия, и пару раз порывается положить руку на дрожащее плечо подростка, но в ответ на этот лицемерный жест парень только делает шаг от директора приюта. Он ненавидит его. Возможно, только из-за того, что именно он рассказал ему о случившемся. Какие-то незнакомые ему женщины начинают молиться, закрывая худые морщинистые лица тонкими платками. Антону совершенно не до них. Как только гроб закрыли и унесли, его как будто не стало. Разум резко накрыло осознанием: она больше не коснётся тебя, её глаза больше никогда не откроются, она больше не скажет ни единого слова... Парень выбегает из зала, кинув свечу себе же под ноги, и закрывается в ближайшем туалете. Кажется, это был женский, но ему плевать. — Не уходи, не уходи, пож-жалуйста.., — судорожные всхлипы отражаются от мраморных белых стен. Шастун закрывается в кабинке, падает прямо на пол, чуть не приложившись головой об унитаз; достаёт обычную сигарету. Несколько раз затянувшись и заметив у себя над головой противопожарный датчик, выкидывает её в слив, нажимает на кнопку спуска воды. Теперь и рыдания его никому не слышны. — Елена Владим-мировна, п-почему...

***

— Антон, я с тобой... Ты молодец, все будет хорошо.., — раздаётся чей-то ласковый голос прямо над ухом. Антон широко распахивает глаза, окончательно просыпаясь. Он одним резким движением подрывается с раскладушки и принимает сидячее положение. В следующую секунду он понимает: перед ним Арсений Сергеевич. Под глазами горит, на щеках — влага. Просто потрясающе. Он пытается отдышаться, чувствуя, как рука психолога держит его мокрую от пота холодную ладонь. — Я разбудил Ва... тебя, да?., — Антон глушит последний громкий всхлип в глубоком вдохе. — Как ты себя чувствуешь, Тош? —  на него внимательно, но спокойно смотрят голубые глаза. — Тебе снился кошмар? — Извините пожалуйста за неудобства, — Антон пытается проморгаться и восстановить четкую картинку перед глазами. Психолог даёт ему градусник, но руки у мальчишки не слушаются, и он, пару раз уронив прибор на скомканное одеяло, оставляет попытки. Арсений, аккуратно отодвинув ворот футболки, ставит градусник самостоятельно. — Может, тебе давление ещё померить? — Арсений замечает, как рвано парень стал дышать, причём ещё и залипая в одну точку. — Антон, ты тут? Последний опомнился, а перед глазами перестали мелькать сочувствующие ему люди с похорон. — Д-да... Да, я здесь. Давление не надо, спасибо. — Расскажешь, что тебе снилось? — Попов, честное слово, пытался спросить это максимально аккуратно и тактично. Тем более, какая реакция последует, он не знал. Антон молчит и выдергивает запястье из хватки старшего, начиная отдирать на пальцах заусенцы и избегая встречи глазами. — Я понял те- — Я обязательно расскажу, Арсений Сергеевич. Только не сейчас... — Да, Антон, конечно. Сам заснешь или принести седативное что-то? — видя, что Попов уже готов был подорваться с места, Шастун его останавливает: — Не надо. Арсений вытаскивает градусник, который показывает «37.0», и облегчённо выдыхает. Это хотя бы не лихорадка с бредом. Руками мужчина немного давит Антону на плечи, укладывая его обратно. Накрывает одеялом, проводит пару раз рукой по русой макушке, дожидаясь, пока подросток найдёт удобную позу для сна. Антон так и не засыпает, пряча слезы в одеяле. Осталось каких-то три жалких дня до годовщины, а он не придумал, как доехать до кладбища. До сна было далеко и Арсению: всхлипы Антона резали по сердцу и вызывали тучи вопросов. Он должен во всем разобраться. Но это завтра. Сейчас нужно попытаться уснуть хотя бы на час.