***
- Что на этот раз я сделал не так?! – слёзы текли по щекам ребёнка, пока более сильная рука, держа Карла за шкирку, как котёнка, тащила за собой, отчего маленькие ножки всё же подкосились и плелись за телом, как тряпки. – Почему опять я? Я не хочу, не хочу туда возвращаться! Именно возвращаться. Так привык к тёмной темнице, что она почти стала вторым домом. Карл давно перестал бояться и страшиться чёрного места, привыкнув к темноте, тесноте и дичайшему одиночеству, как в могиле. Он мог бы просто спокойно, как Клаус пойти в свою темницу, склонив голову и тихонько угасать в уголке. Но Карл всегда боролся, кусался и царапался. Просто на зло, просто потому что он всегда был бойцом. Даже если ему было не больно, всё равно не позволял обижать себя. Маленькое тело с силой падает в комнату с глухим стуком. На этот раз отец не стал церемониться. Оплёвываясь, поднимаясь на разбитые колени, мальчик злобно глянул на мужчину. Трёхцветные глаза пылали раскалённой магмой, зелень и металл охватил пожар солнечного блика у самых тёмных бездонных зрачков. В ответ ему были лишь холодные карие глаза. Никакого гнева, никакой жалости. Ничего. - Неважно, в чём причина, неважно виноват ты или нет. Я здесь главный, а твоё дело подчиняться. – дверь с грохотом запирается, и Карл бежит как сумасшедший, колотя ногами и руками по двери, словно загнанный дикий зверь, которого пытаются приручить. Действие, с самого начала обречённое на провал.***
Карл ненавидел это. Так сильно, что хотелось рвать волосы на своей голове, причинять боль самому себе. Пока он не понял, что может причинить боль другим. Большая часть его шрамов возникли не из-за несчастных случаев по работе, а потому что он слишком часто ввязывался в драки, желая растерзать мальчишек до крови, выпотрошив их до самого основания. Слабые не выживают в этом мире. Сильные контролируют слабых. Это он понял давно ещё до подарка. Его проблемы с гневом лавиной обрушивались на людей, как на рабочих, как на родных, в особенности на брата, так и на случайных прохожих. Казалось, он был самим воплощением живой ярости, от которой нельзя было скрыться. Его попытки отучиться на хирурга треснули по швам. Он был одним из лучших в этом деле и любил заткнуть за пояс всякого, кто сомневался в его способностях. Но на операциях и во благо пациентов необходима была холодная голова. Ему пришлось бросить это занятие. А ведь ему было почти жаль. Даже понравилось копошиться в телах. Особенно когда дело касалось мертвецов. Они не скажут и слова, как бы ты не доставал из них внутренности. Послушные рабы без сознания и слабостей. Он не виделся со своим отцом долгие годы. Громадный, почти великан, его длинные седые волосы растрепались в разные волосы, будто бы его ударило молнией. Опираясь на трость, он самолично вышел из фабрики, дабы поприветствовать своего блудного сына. На месте рта стоял металлический протез, скрывающий всю челюсть. Несчастный случай на фабрике. «Твоё место на фабрике.» Только эти слова он и мог услышать от своего отца. И самое отвратительное, что Карл знал, что они правдивы. Ему нравилась инженерия, нравилось проводить часами на фабрике, пока низлежащая деревня продолжала жить своей жизнью, подчиняясь некой Миранде, о которой Хайзенберги не думали от слова совсем, продолжая работать изо всех сил. Да, место Карла на фабрике. Но он не хотел подчиняться, он хотел править. Держать всё под своим контролем в ежовых рукавицах. Как он того заслуживал.***
Солнце ярко светило над деревней, освещая всё вокруг мягким светом, пока пожухлая трава сверкала под её лучами. Горы касались своими всегда заснеженными макушками голубого неба, на котором устроились кучевые облака. Пар из труб фабрики продолжал уходить вдаль, тянувшись далеко за пределами деревни. Хайзенберг примостился возле леса, кормя свою любимую парочкой яблок, которые успел заготовить. - Ты моя хорошая, послушная. – пальцы, не облачённые как обычно в чёрные перчатки, нежно проводят по волосам, пока на всегда злом лице расцветала улыбка, а яркие глаза с любовью вглядывались в чёрные. – Самая любимая... повезло мне с тобой. Бурая лошадь только толкается в руку, хрустя спелым яблоком, пока мужчина только посмеивался, утопая в ласке животинки. Всегда любил лошадей. Пожалуй, особенно ему нравилось носить фамилию Хайзенбергов из-за герба, который их семья носила из поколения в поколения, уходя глубоко в историю четырёх королей. - А что насчёт меня? – озорной голос младшего близнеца, распластавшегося на цветочном поле, вырывает из дум. Глаз мужчины ярко сверкает при солнечном свете, впиваясь в замолчавшего брата, нависшего над его головой. Однако, вроде бы Карл самый опасный из братьев. Любитель приключений на полную жопу, а глаза лишился этот чудик. - Зачем мне ты, когда у меня есть я! – белые зубы ярко блестят, в ответ ему посылается точно такая же улыбка. Вроде бы и близнецы и привыкли делиться друг с другом вещами, а всё равно оба самовлюблённых уваленя, считающих себя лучше других. Хорошее было время.***
Когда под его управлением перешёл первый и второй цехи, он был в не себя от восторга. Обустроил там своё жилище, наспех сделанное с ванной и кухней. И в тот же миг рабочие взмолились о лучшем конце для них. Хайзенберг всегда требовал чёткого исполнения от людей, вздумавших работать на их фабрике. И если кто-либо совершал малейшую ошибку, он прилагал все усилия, чтобы человек, вздумавший разгневать его, не повторил её вновь. Было ощущение, что его часть фабрики десятилетиями воевала с другими частями фабрики, принадлежащими его холодному отцу. Даже старик втянулся. Они устанавливали знаки по всей фабрике, и вокруг неё, куда потенциальные работники должны были устраиваться. И каждый раз украшали и делали их больше, нежели у противника, чтобы их работу точно заметили. Их подходы к работе и самим людям, пришедшим на фабрику, различались по своей глубине. Холод воевал против огня, сплавляясь в невиданный доселе водоворот, утягивавший всякого, кто смел ступить на обитель Хайзенбергов. Им отчаянно хотелось установить границы, присвоить себе как можно больше, пока они сами не лопнут. И пока Карл получал особое внимание к своей персоне, Клаус слонялся от безделья. В детстве люди не могли их отличить друг от друга, по крайней мере, пока они оба молчали и старший брат держал в узде свой характер. Сейчас это было проще некуда. Подтянутый, с кубиками пресса, высеченными ебаным бульдозером, хорошо подстриженный без всяких шрамов и не одевающийся как попало, он купался во всеобщем внимании. Любимец мужчин, с которыми он мог отлично выпить, и любимец женщин, которых он мог хорошенько нагнуть. А ведь раньше в молодости они вместе ходили по трактирам да шлюхам. Сейчас же между ними выстроилась пропасть, которую ничем нельзя было заполнить, как не старайся.***
- Вы к нам редко заходите. – красные губы потаскухи растягиваются в томной улыбке, когда она переместилась на колени мужчины, успев при этом укусить за шрам на губе. По телу идёт приятная дрожь, но Карл держит себя в руках. – Обычно мы только вашего брата видим. - Да ладно тебе, разница не слишком велика. – белоснежная улыбка красит уставшее от работы лицо, пока рука ложится на девичью щёку, оттягивая тёплую плоть. – Даже больше скажу, я буду покруче своего брата. Тебе придётся долго скрывать мои следы на себе. - Мне не привыкать, но. – нежные пальчики хватают за живот мужчины, оттягивая вперёд жир, прежде чем рука не перемещается на грудь, хватая за прядь перцовых волос. – Вы выглядите куда старее, хах. Девичий смех резко прекращается, стоит сильным пальцам резко схватить за челюсть, сжимая до боли. Он никогда не бил женщин, особенно слабеньких и тонких. Но никто никогда не должен его оскорблять, никто не смеет брать над ним вверх, будь то дело или слова. Любезность и нежность с шумом были задушены гневной обидой, которую мужчина был не в силах обуздать. - Мне казалось, ты должна работать своим ртом по-другому, а не болтать. Займись делом или я тебя убью нахер. – пальцы разжимаются, отбрасывая от себя зарёванное лицо девки, опускающейся на колени, продолжая шмыгать носом. На это Карл только ёжится, отводя взгляд, стараясь убить в себе жалость. Если начал играть роль злодея, играй до конца. Сама виновата.***
Неудивительно, что Клаус первый пал от рук Миранды. Его тушку было легко похитить. Как и старой маман, обезумевшей от горя, впервые за долгое время вспомнившей о своём сыне, слонявшейся по всей деревне, пока её муж и другой сын пытались разобраться с рабочими, решившими вдруг перестать посещать фабрику, потому что им запретила Матерь Миранда. Кто из них первым пал жертвой ведьмы, Карл не помнил. Только ноющую боль под грудью и куски металла, летящие во все стороны, впивающиеся в его тела, вспарывая и проливая кровь на стол. Ему пришлось привыкать к своим способностям. Как и к новому положению под дланью Миранды. Теперь он, мать его, лорд. Ну а его родственники позже вернулись к нему. Но лучше бы они умерли на столе у суки, нежели то, что осталось от них. Мусор, сплошной мусор. Только старая привязанность и держала Карла в узде, не давая ему выкинуть объедки со стола в кучу дерьма, где им было самое место. Если он недолюбливал свою настоящую семью, то нынешнюю ненавидел.***
- Что за неряшливый вид? – благоухающий голос дамы в белом звучит, как дрель над самым ухом, а запах духов больше напоминает Хайзенбергу крысиный помёт. – Когда ты уже начнёшь вести себя по-человечески, дитя? - Когда ты уменьшишься до нормальных размеров. – жуя сигару, Хайзенберг выплёвывает слова, скривив лицо в презрении, глядя на ебанических размеров великаншу сверху вниз, раскинувшись на всей скамье, предварительно не позволив рыбьей харе присесть рядом. Он никогда не отличался хорошим видом, но жизнь в одиночестве сделала его ещё более похожим на бродягу, чем он был раньше. – Может, тогда твоего дерьма станет чуть поменьше. Альсина кривится, будто ей подложили протухшее блюдо прямо на стол, резво закуривая, закипая от гнева. Моро гогочет, стараясь не смотреть на свою «старшую сестру», под бархатный смех младшего брата, который любил, когда его шутки по достоинству оценивали. Но не затыкается, как положено. Растянув губы в эластичной улыбке, Сальваторе вцепился глазами в Хайзенберга. -Хватит ржать, водяной урод. А ну пшёл отсюда! – недавняя мнимая доброжелательность резко сменяется яростным криком, от которого уродец поджимает руки и отходит назад, лишь бы не провоцировать. Буря гнева только обрушившаяся на комариху, теперь была направлена на рыбёшку. Но правда в том, что Хайзенберг всегда находится в состоянии гнева. Всегда ненавидит.***
Все они подлизывали задницу Миранды с таким благоговением, что блевать охота. Но как ни странно у них всех были свои причины. Сука Альсина, известная также как «Мадам Ди» была лишь бедной родственницей для лорда Димитреску, грязной джазовой певичкой, не сумевшей заполучить американскую мечту, о которой она грезила. Но Миранда подарила той замок и трёх мух в придачу. Вот она и тянется за ней хвостиком, смотря прямо в рот широко раскрытыми глазами. Донна и Моро просто идиоты. Если первая была психованной ещё до внедрения каду, разговаривая только со своими сранными куклами, то с рыбным уродом была другая ситуация. В чём-то он даже нравился Карлу. Он хотя бы пресмыкается перед Мирандой, потому что мозги от мутаций пошли набекрень. И всё же Карл также ненавидел и презирал его, как и других. Его настоящий брат шастает по подвалам, как бродяга, а это недоразумение ходит на собрания с короной из костей, будто бы он охереть как важен. Ему пришлось смириться. Смириться и играть роль дурачка, подчиняющегося Миранде. Хотя Альсина отчаянно желала поставить «ребёнка» на место и скинуть его с пьедестала любимчика. Да вот только не получится, сучара. Он ведь такой изумительный экземпляр, единственный в своём роде, способен продержаться без употребления литров крови и выглядит куда лучше, чем Донна и тем более Моро. Почти идеальный сосуд, чудесный образец. Херня это полная. Миранде всё мало.***
С каждым годом его силы росли. Он научился взламывать телевизоры и радио. Сначала он следил за жителями деревни, а после переключился на чужаков. Там они хотя бы не говорят денно и ночью о сучаре Миранде. Хайзенберг был почти уверен, что парочка деревенских ублюдков дрочат на её портрет. Взять хотя бы пастора, с которым Миранда познакомила его. Мудила совсем помешался на ней, с упоением проводя эксперименты над умирающими. Металл доставлялся в его фабрику из разных концов Румынии, будь то близкая дорога, по которой несчастный водитель решил проехаться или свалка из которой он всё чаще начал воровать. На фабрике больше не было рабочих, но это было не страшно. Старик обеспечивал энергией всю обитель, а сам Карл научился управлять всей этой махиной, будучи даже на другом конце фабрике, если ему это требовалось. Наконец-то это место стало принадлежать ему по праву. Только ему. Но жизнь всё ещё была в руках Миранды. Но однажды он сможет и её вернуть себе. Мужчина с гордостью оглядел железный молот, спаясанный из разных запчастей, больше напоминавший орудие из ада. Но с учётом того, где живёт Хайзенберг... да, из ада. Им будет приятно раздробить кости сучары, когда придёт время. О, как это будет приятно. Хайзенберг сам не заметил, как стал походить на свою новую семейку. Всё произошло слишком незаметно. Ему стало так плохо и одиноко, а срывать гнев, как он обычно делал это в детстве, таким же способом не получалось... поэтому на помощь пришли чужаки и провинившиеся жители, которых он так ненавидел. Достаточно было просто обустроить свои собственные аттракционы на частях фабрики, принадлежащей отцу, да построить «дорогу смерти» в старом здании на территории гигантской суки, и принести ликанам оружие. Миранда лёгкой рукой позволила ему всё это сотворить в жизнь, не смотря на протесты Альсины. Ещё до прихода Донны он всё воплотил в жизнь и получил в свои руки первого провинившегося, которого он отправил ликанам на убой. И ему это понравилось.***
- Прошу вас, пощадите, я-я не хотел покидать деревню-ууу. Э-это ошибка. – молодой рыжеволосый юноша, нашедший укрытие в одном из уголков пещеры, отчаянно взывал к лордам, захлёбываясь в своих слюнях и слезах, красный, как поросёнок. Замечательное зрелище, он только сильнее раззадорил Хайзенберга. -Ну-ну, ты был плохим мальчиком. – мурлычущий голос отдаёт странным акцентом, пока владыка говорил в микрофон. Он почти не выходил из своей обители, глядя старые фильмы, невольно копируя разговорную речь. Однако потом он начал это делать специально. Ему так хотелось выпендриться, показать себя во всей красе, смыть с себя то, чем он раньше был, лишь бы не гноить от депрессии, но расцвести от красно-огненного желания революции. Белоснежная улыбка алчно растягивается во все стороны, обнажая волчьи клыки. Его истинную натуру, так долго прячущуюся за слоем человеческой кожи. – А что мы делаем с плохими мальчиками? -Ээх ээха, ха, н-наказываем. – булькающий смех Моро раздражает, но Карлу слишком весело от неожиданной власти над чужой жизнью, упавшей в его лапы. Кровь под его кожей бурлила, пока язык бесконтрольно облизывал зубы, а глаза следили за каждым действием, каждым плачем несчастного жителя. - Ииии это правильный ответ! – голос Хайзенберга ревёт со всей силы, а сидящий рядом Моро, с чистым детским изумлением следящий за жителем через монитор экрана, прыгает на месте, хлопая в ладоши, пока жертва содрогается в новом приступе рыданий. – Но а ликаны получат награду за своё участие в виде свежатинки. Разве не чудесно мы поделили ваши обязанности, да? Ха, ха, ха. Кровожадный смех владыки продолжает разноситься по помещению, пока крик заживо съедаемого жителя волнами исходит из динамиков.***
Но он всё равно считал себя лучше своей убогой семейки. Он не наслаждался жертвами, которых надо было мучить целый год, медленно и тягуче, как это любила делать Альсина. Нет, он делал всё быстро и ёмко, так как надо. И все люди, которые получали от него «каду» были мертвецами. Они лучше подчинялись и слушались чем живые, это Хайзенберг усвоил давно, ещё во время практики в морге. Нож легко ложился в руку, как и ненужные им органы, место которых занимал каду и реактор. Навязчивые мысли об армии не покидали лорда не на миг. Такую сильную суку, как Миранда ему в одиночку не под силам было одолеть. Он никогда не ждал помощи от других, а потому приходилось рассчитывать на себя. Он, как настоящий боец за свободу, возглавит армию таких же неудачников, как и он, застрявших в деревне с этой тварью, прямо над мегамицелием, который со слов Миранды и был причиной всего этого мракобесия. Охуеть не встать. Хайзенберг продолжал десятилетиями совершенствовать солдат, экспериментируя над экипировкой и новыми возможностями для пробития брони. Он только один раз испробовал каду на живом пациенте. Только один раз. Ублюдок только и мог, что кричать и извиваться на операционном столе, мочась под себя. А после операции смотрел на лорда затравленными глазами, полными ненависти, не в силах сказать «нет». Он узнал в нём самого себя. Осознание было настолько болезненным, что Хайзенберг даже не успел понять, как его молот опустился на хребет новейшего солдата, выбивая всё мясо и кости, ломая реактор. Избавляя засранца от мук рабства, пока Карл был вынужден продолжать выживать. В одиночестве, без грамма поддержки, медленно сходя с ума.***
Он никогда не был хорошим человеком. В Хайзенберге жила любовь, но, в конце концов, она и другие тёплые чувства растаяли, утонули в тумане отчаяния, оставив после себя привкус кислятины. Он не был хорошим человеком, но после дара его и так тёмная душа стала темнее чёрного.***
Чарли Грэм видел разное дерьмо. Его непоколебимый характер и сила духа позволили ему выживать и бороться против биооружия. Но стоило ему проснуться и обнаружить себя абсолютно голым, как на него накатила паника. Его испугало даже не то, что при нём не было оружия, но хотя бы маленького клочка одежды. Теперь он чувствовал себя невероятно беззащитным, как маленький ребёнок. Железная проволока обвила мужчину по всем участкам тела, особенно вцепляясь в самые нежные места, как бы предупреждая, что будет если он решит пошевелиться и попробует хоть как-то сбежать. В некоторых местах, включая интимные уже успела выступить кровь. Стоило Чарли опустить взгляд чуть ниже... и его вырвало на самого себя. Съеденный недавно завтрак катился по его телу и металлу, окрашивая всё в слизистый красный цвет. Но даже это зрелище было куда приятнее его ноги. Сшитой по разным кусочкам, втиснутым в пустые части металл. То, что осталось от ноги, больше напоминало сплошную кашу, кусок свинины, порезанный и распотрошённый, нежели его бывшую стопу, пятку и пальцы. Чавкающий звук в дальнем углу, как красная тряпка привлёк внимание Ночного Воя, отчего проволока больно впилась в тело. Сидящий на корточках мужчина, без глаза и зияющей кровавой раной вместо лица с удовольствием поедал кровавое сырое мясо, растягивая вкуснятину. Чарли мог даже не пытаться догадаться, чья это недостающая часть. Ну, хоть кто-то был рад его новой ноге. Или вернее отсутствующего мяса на ней. -Наконец проснулся, хах. – знакомый голос пробивает до дрожи, но спецагент, итак облажавшийся с завтраком, старается не подавать страха, пока хозяин фабрики появляется перед его глазами, с отвращением и садистским удовольствием осматривая его с ног до головы. – Предлагать еду тебе, видимо, не надо. - Мне пришлось повозиться со всеми твоими штучками, которые ты расставил по всей фабрике. По моей фабрике. – присевший на принесённый железный стул перед медицинским столом, на котором полулежал Грэм, Хайзенберг уставился на него своими огненными глазами. Тёмные очки покоились на рубашке, почти незаметные на фоне остального мусора. – И кто же приказал тебе провернуть такой трюк? -Не твоё дело! – выплюнув в лицо биооружию, Грэм со злорадством всматривается, как Хайзенберг вытирает плевок со своей щеки. Пока нож не начинает резать его «собранную» ногу, выдирая кусок мяса и бросая спрятавшемуся в углу уродцу, мясо, как собаке. Но стоит взглянуть на высунутый язык и голодные бегающие глаза одноглазого мужчины, так оно и было. Проволока вцепилась в тело, оставляя порезы на каждом сантиметре его тела. И если на шее металлической херни не было, чтобы он видимо не окочурился раньше времени, то Ночной Вой с неудовольствием заметил, что к концу пыток он наверняка лишится члена. Его жена будет не в восторге. Если он конечно выберется. Если... - Я могу продолжать резку мяса, столько сколько потребуется. Клаусу только в радость. – почти что мягкая улыбка трогает лицо мужчины, перед тем, как злорадно вглядеться в потливое лицо своей жертвы. – Мне повторить вопрос? Он сдался. Ни сразу, не со второй пытки, и даже не с пятой. Но терпеть он это больше не был в силах. Не стоило оно того, как бы Чарли не тяжело было это признать. Стыд перед Крисом, своими товарищами и перед самим собой утягивал его на самое дно самобичевания, хотя этим мог спокойно заняться сидящий рядом нахмурившийся мужчина. -Ясно, понятно. Я так-то звал вас на званный обед только к Миранде, но вы, суки, и меня решили прихлопнуть. Я польщён. – достав сигару из потёртого кармана, мужчина закурил, выпуская дым в лицо ослабевшего Грэма, потерявшего слишком много крови. Трёхцветные глаз неожиданным образом запылали ещё ярче обычного. – И ещё один последний вопрос, но не последний по важности. Где девочка? - А я почём знаю. – пленник выпленул сгусток крови и слюны себе под ноги, уже не заботясь о своём виде. Ему уже стало насрать. – Вы похитили Розмари Уинтерс, а не мы. - Идиот, не эта малявка. – лицо пуще прежнего хмурится, пока шрамы разрастаются до колоссальных размеров. – Здесь на фабрике ошивалась. Деревенская, седая. – делает затяжку, почти что трансово глядя в потолок. – Хорошенькая. Где она? - Я без понятия. Самое главное, что она будет далеко отсюда. – усталые глаза встречаются со злыми. На лице появляется победная кровавая улыбка. – Подальше от такого монстра, как ты. - О, кажется я понял. Решили воспользоваться ситуацией? – лицо лордам с каждым произнесённым словом мрачнело, пока его глаза метали искры. Грэм к собственному ужасу, почувствовал, как проволока сжималась всё сильнее. – Молодая, доверчивая девчушка идёт прямо к вам в руки. Уверен, вы не оставите от неё и следа, пока она будет мяться под вами, сранные ёбыри. – показавшиеся клыки превращают человеческое лицо в звериное. – Вам же, солдатам, блять, так одиноко на службе. Я сейчас заплачу. Металл протиснулся под самую кожу, кровь заструилась рекой. -Не проецируй на мне свои фантазии! – слюни и кровь выплёвываются изо рта, пока до недавнего времени, яростное лицо Хайзенберга разглаживается, а глаза ошарашенно смотрят на пленника. Перед тем, как вновь полыхнуть огнём, стоит Чарли сорваться. – Старый извращенец! Зажжённый фитиль сигары прожигает кожу на щеке, от чего слёзы неконтролируемым потоком текут по лицу бравого солдата, вместе с ужасающим воем, который никто не сможет услышать ни днём ни в ночи. А после разгорячённый лорд выходит, оставляя униженного и опустошённого мужчину наедине в своей блевоте и крови, пока уродец с перекошенным лицом катается на своей заднице возле угла, не обращая внимания на развернувшуюся картину ужаса.***
Хайзенберг чувствовал себя потерянным. Сидел на своём диване, как идиот, уставившись глазами в пол, не понимая, что теперь он должен был делать. Он отлично поиздевался над вздумавшем бродить здесь чужаке, избавился от всех заминированных бомб, одновременно вместе с этим забаррикадировав особые места и усилив защиту, чтобы в следующий раз ни одна крыса не смела зайти сюда без его ведома и посметь покуситься на его фабрику и армию. Он слишком долго шёл к этой цели, чтобы какие-то ублюдки посмели всё разрушить только потому что он такое же биооружие, как и Миранда. Нахер их. Руки, больше не обтянутые чёрными перчатками, сильнее сжали серую шаль сбежавшей девчонки. Карл сам не заметил, как проверил её комнату, не зная зачем, пока не обнаружил её часть одежды. Елена... эта маленькая дрянь посмела ослушаться его и убежать с малознакомым чужаком, будто всё в порядке. Ему хотелось как можно скорее найти её и разорвать на мелкие кусочки. Он столько вложил сил в Уинтерса, столько раз спасал её тощий зад, что это было даже не смешно. Он должен был заручиться поддержкой, он должен одолеть Миранду! Яркие светильники, спрятанные за чёрными окулярами, с каким-то ошарашенным ужасом оглядели всё помещение. Пустое и одинокое. Теперь больше никаких завываний и глупых слов надоевшей ему девчонки. Только вот он не чувствовал радости по этому поводу, не принимал тот факт, что на нём больше не висел тяжёлый груз. Успокаивающая мысль о том, что Елена и так расскажет Итану о его плане, не приносила и толики надежды и радости в тёмный мир. Он не думал о том, что больше не увидит её. Эта фабрика давно не принимала таких симпатичных и смазливых мордашек, как эта. Было забавно и даже как-то спокойно на душе, когда Хайзенберг только легко запугивал девушку, глядя на её лицо, хотя очевидно, не собирался причинять ей вред. Когда на неё напал Штурм, ему это не понравилось. Не понравились слёзы ужаса, вызванные из-за него. Пусть боится ликанов, солдат, да всего на свете, хоть пауков и крыс, но не его. По крайней мере, не так. Она была слабее его и это было хорошо. Хайзенбергу хватало Альсины и Миранды. Ему никогда не нравилось делиться властью, отдавать контроль в чужие руки и тем более подчиняться кому-либо. С женщинами было ещё унизительнее. Если бы отец мог говорить, он бы сказал о том, как сильно презирает сына за это. Ну а его настоящая мать... она была больной. Елена же всегда смотрела с каким-то детским восхищением. Ею было так легко манипулировать, что аж смешно смотреть на её абсолютное недоумение и незнание простых истин. Стройная и маленькая, она выделялась белым пятном во всей этой грязной и гниющей фабрике, притягивая к себе взгляд, сверкая седыми волосами. Как призрак давно забытых дней, девушка только и могла, что смотреть на него своими голубо-зелёными глазами не в силах хоть как-то повлиять на него, изменить. Только выполнять все его требования, чтобы ему жилось хорошо. И он не мог не заметить округлые формы, таких по-особенному притягательных, стоило девчушке остаться в ночной рубашке. Маленькая, но в руку будет ложиться идеально, не то что сисяндры гигантской суки. Порой он задумывался над тем, как «Мадам Ди» спит со своими девками, огромными дойками душа тёлок, нависая над ними своей тушей. Блевать охота. Как и от её особого вина, которым сука гордилась, чуть ли не постоянно говоря про него ебучей Миранде, как будто бы её это волновало. Окажись Елена в замке до нападения ликанов, она бы тотчас пополнила бочку с вином своей кровью. Такая тихая и скромная. Бледная, она порой окрашивалась в цвет помидора, от чего он порой не мог сдержать смех, настолько это было смешно. Сразу видно, папина дочка. Пожалуй, Карл бы бросил нерадивого солдата в пасть папаше-ликану, если бы тот был здесь. Мол, пусть полакомится свежатинкой в благодарность. Но деревенскому папаше можно было уже хоть сейчас ставить могилу, так что тот больше не сможет заботиться о своей дочурке. Лицо мужчины вмиг приобрело множество эмоций за одну лишь секунду, стоило ему подумать о глупой и наивной девушке, снующей по деревне, полной чудовищ, готовых вцепиться в её плоть зубами и когтями. Если кто и имеет на это право, то только он. Хайзенберг пытался себя убедить, что это только от того, что она испортила весь его план с Уинтерсом, но в голову продолжали неумолимо заползать любимые песни Бонни Рэйт, от чего кровожадное и жестокое сердце отчаянно заныло. Отвратительно. Он был хуже водяного дебила, который не скрывал своей любви к ромкомам, и постоянно ныл, как ему одиноко и как он хотел внимания со стороны Миранды. Но стоило ему представить, как в эти когтистые руки попадёт Елена, оставленная на выживание своим отцом... Поэтому Хайзенберг сам возьмёт в свои руки заботу о цветочке. Будет также хорошо ухаживать и поливать нерадивый лютик. Именно такой Елена и была, хотя девушки всегда больше любили розы. Но эта хрень всегда напоминала ему о гигантской комарихе и её любви к трём дерьмовым мухам. Так теперь ещё и малявка Роза появилась, поставив всю деревню на уши. Нет, от роз одни проблемы, срать он хотел на них. Маленький жёлтый лютик был в самый раз для его фабрики. В самый раз для него. Горящие глаза ярко светятся за чёрными окулярами, пока их владелец подмечает нестыковки с его прошлым образом жизни, оглядывая мрачное помещение. Раньше у него везде был мусор, так легко отражающий его внутренний упадок и ярость. Сейчас стало чуть чище и даже уютнее, от чего его обитель ещё ярче светилась на фоне всей этой серой деревни. Раньше он как свинья поедал банки с тушёнкой, утопая в своей гнойной депрессии, когда даже вставать с дивана было трудно. Сейчас он мог есть свежую еду, нажираться до упада, что аж ремень от штанов захочется отстегнуть. Раньше его компанию составляли одни мертвецы, бездушно глядящие на своего хозяина, мысленно виня его во всех своих страданиях, да старые фильмы, впившиеся в его глаза и язык, меняя его поведение под себя, создавая новый образ лорда Хайзенберга. Теперь у него была Елена. Деревенская, наивная, глупая, бледная с седыми волосами, девчонка в три раза младше него, которая только и делает, что плачет да смотрит затравленными оленьими глазами на его фигуру... но такая живая, мягкая и сладкая, как эти чёртовы пирожные, по которым он уже успел соскучиться. Да и даже такая тихоня порой спорила с ним, перечила ему и смотрела злобными глазками, показывая свои маленькие волчьи клыки, что только заводило сильнее. Маман говорила, что он никогда не найдёт себе хорошую девушку. Но глядите-ка, ему уже давно стукнуло за восемьдесят, выглядит он как неряшливый мусорщик, шрамы так и красуются на его теле, а живот виден издалека. Не говоря уже о его кровавых забавах и армии мертвецов, способных испугать до дрожи даже самого матёрого солдата. И всё же нашёл. На её месте мог быть кто угодно. Любая другая деревенская жёнушка или блядь, чужачки от изнеженных принцесс до сильных баб. Его одиночество было настолько явным и болезненным, что кто угодно мог бы его скрасить. И всё же образ голубоглазой девчушки был ему милее. Он уже не хотел брать и подмять под себя любую другую прохожую. Он не разрешал Елене покидать его, не отпускал её. Эта серая мышь похлеще паразита, ошивающегося у него в груди, вцепилась в самое сердце, пуская корни. От которых он не собирался избавляться. Злое лицо постепенно темнеет, пока из горла доносится терпкий рык. Как старый мертвец, сухой и изголодавшийся, стоило ему один раз попробовать на вкус свежий фрукт, как в тот же миг ему захотелось большего. И могила, так долго служившая ему домом, в миг остаётся забытой, пока белые кости выходят на мир земной, вдыхая грудью тёплый воздух и запах свежескошенной травы. И он может даже поклясться, что слышит биение своего тёмного сердца, а не паразита. Волк, снявший шкуру овцы, бесится, разбрызгивая слюнями и кровью, норовит спуститься с цепи. И не будет ему большего удовольствия, чем позволить зверю отправится за своей жертвой, чтобы впустить свои когти и клыки глубоко внутрь податливой плоти и утащить обратно к себе в логово, где только кости и кровь играли роль постели. Холодное металлическое сердце трескается до самого основания, высвобождая давно забытые чувства. Раскалённая душа искрится, переливаясь всеми цветами ковки, опаляя до самого основания своего хозяина. Злость и гнев, ярость и ненависть смешиваются с чем-то давно забытым, превращаясь то ли в огненный коктейль, сильнее любого спирта, то ли в оживший вулкан, готовый обрушить лаву на любую преграду. Он изувечит, раскрошит и уничтожит того, кого ненавидел. Он построит себе то, что заслуживал. Он заберёт себе ту, что нужна ему. Он так долго был один.