Из огня да в полымя

      Тёмная обитель сна продолжала удерживать девушку в своих путах, не давая и шанса на свободу, но Елена была и не против. Яркая действительность, бросавшая из стороны в сторону, несчастную беглянку, с каждым днём давила на сердце, вымазывая поверхность ярко-красного органа в чёрный цвет, присыпая копотью.       Вера в лучшее, всё ещё оставалась в душе Лупу, но теперь уже вместо гладкой поверхности, осколки впивались в мышцы, пока по ним сочилась кровь из рваных ран. Её судьба под властью владыки то покачивалась маленькой лодкой в спокойном, хоть и одиноком океане, в надежде на встречу с землёй, то штормило, переворачивая то влево, то вправо, от чего девушке приходилось лишь постукивать зубами, от мокрого, нет, не холода, но страха.        Тёплый алкоголь, всё ещё ощущавшийся на языке, грел воспоминаниями о неподобающем поведении младшей Лупу. Дома у неё пили только молоко, чай, а изредка кофе. Ну а вино, да пиво, разливаемые по бокалам в праздники по всей деревне, вызывали только отвращение со стороны Леонардо. Елена была поздним ребёнком, как для мужчины, славившегося дурным характером, так и для матери, старой девы в свои тридцать семь лет, но всё ещё красивой. Оба родителя давно забыли, какого это, быть молодыми. А со смертью Лунетты, Елена и вовсе стала всем миром для мужчины.       Но для куда более пожилого лорда, Елена не была любимым ребёнком, а потому вливать в её стакан галлоны пива для него было тем ещё весельем. Девушка, не всё ещё не открывая глаза, протёрла рукой лицо. Не досмотренный фильм теперь будоражил сознание, но просить Хайзенберга включить его, она не собиралась. Ей будет чем заняться сегодня, хотя Елене всё ещё хотелось понежиться на мягком матрасе, куда мягче, чем в её темнице.       Голубые глаза столь резко распахнувшиеся, в тот же миг заморгали с силой на подобии ветра, сметавшим всё вокруг, хотя в её случае, это были лишь крупицы пыли. Старая комната, всё ещё захламлённая, хотя и более уютная, чем в первую встречу, приятно встретила лежащую девушку на льняном матрасе, пока хозяин обители, видимо спавший на диване, копошился в деталях на столе. Не дать ни взять, Хайзенберг был готов хоть вечность работать. И не важно, постиг его успех или поражение, всё равно займёт свои руки.       Бледная, как моль, девушка резко приняла сидячее положение, вызвав пульсирующую боль в голове, от чего руки обхватили несчастные волосы, а из губ вырвалось мычание, невозможное толком контролировать. "Лучше бы и дальше спала, ну за что мне это всё". Хайзенберг, услышав признаки жизни от страдающей Лупу, только усмехнулся, поворачивая голову в её сторону. На этот раз помимо зелёной майки, мужчина всё же надел белую рубашку. Чёрные очки в отличие от шляпы и пальто никуда не девались, неизменно срастаясь с усталым лицом.       - Смотрю, утро у тебя начинается хорошо. Явно, в первый раз пила. - белоснежная усмешка вкупе с сиропным голосом мягко обволакивают Елену, от чего желание снова улечься на матрас, берёт вверх, но тело явно протестует, удерживая девушку на месте.       - Мне отец не позволял. - её же голос осипший, требующий как можно скорее глотка воды, резко выходит из горла, пугая Лупу, пока бровь лорда взмывает вверх. - Папа говорил, от спиртного люди глупеют.       - Ауч, обидно. - усмешка озарившая пухлые губы ни о какой обиде не говорила. Поднявшийся со стула мужчина из ниоткуда достал знакомый стакан, протягивая напуганной девушке, будто бы в нём не пиво, а отрава. На этот счёт Хайзенберг только тихо смеётся. - Я не виноват, что у тебя похмелье. Придётся пить. - указательный палец резко машется перед самым лицом девушки, пока лорд имитирует серьёзность. - Но больше и не вздумай, маленькая алкоголичка.       Рваное движение руки и вот в глотку врывается терпкий горький вкус алкоголя. Юное лицо, не смотря на все усилия, всё таки морщится, не в силах скрыть вкусовые потребности. Да уж, вчера питьё было куда приятнее на вкус. Но тогда и сама Елена нуждалась в нём, как никогда прежде.       - Штурм плохо подчиняется, пришлось его оставить под мастерской. - уголок рта владыки невольно поднимается, глядя как заволновалась девушка. Терпкая забота оставила мужчину, явив после себя горькое послевкусие в виде ноток садизма. Видеть, как вытягивается смазливая мордашка это тоже удовольствие. - Не боись, он тебя больше не тронет.       Лупу только и остаётся, что кивнуть, надеясь на правдивость слов, только на душе всё равно печально и страшно. Она как раз за уборкой заметила люк, ограждённый одной лишь решёткой. Стоит отступиться, и провалишься в ад, где тебя поджидает только смерть. Или тебя может столкнуть рука, кормящая тебя.       - Это не то что неудача. Это полный провал! - рука в чёрной перчатке с силой ударяется о стол, пока разочарованное лицо Хайзенберга сверлит стену.       "Какая жалость". Будь Елена смелее и глупее, то она бы с ехидством, полным гнусного сарказма поиздевалась бы над лордом. Только за такое бахвальство она сама лишится рук, почти так же как Штурм. От языка Хайзенберг не сможет избавиться, ведь надо же умаслить Уинтерса.       - Но ведь у вас же есть другие солдаты. - тихий голос льётся из уст так же легко, как вода, пока руки сжимают уже пустой стакан. Хайзенберг на замечание Елены едва слышно вздыхает. - Да и вы сами достаточно сильны.       Услышав похвалу в свой адрес, Хайзенберг чуть ли не приосанился, выпячивая грудь вперёд. Чёрные очки ярко сверкают при свете лампы, вместо глаз, спрятанных за ними. Надо же, отец так же вёл себя, стоило девушке хвалить его за умение добиваться своего и идти вперёд, не взирая на завистливые и недобрые языки. Все мужчины такие одинаковые.       - О да, вот он хороший сын, любимчик из всей своры. - злые, как языки пламени, слова срываются из горла, обрастая самовлюблённостью и эгоизмом. Сколько бы не ненавидел Миранду, да всё же купался в лучах славы, на зависть гигантской комарихи и рыбного урода. - И именно он прикончит свою мамашу. Вот она что значит, семья, ха.       Елена на этот счёт только приглушённо улыбнулась. Подумать только, Матерь Миранда и лорды возносились пастырем, как нечто возвышенное, недоступное простым селянам. А на деле они все оказались полны крови, злобы и гнили. Ненавидели и презирали не только деревню, но и друг друга. Её семья была хорошей, куда лучше этой. Да вот только все в могиле... ну или превратились в ликанов.       Голубые очи неумолимо следят за работой хмурого лорда. Герб семьи Хайзенбергов - железная голова коня и подкова, сверкал в грубых руках, притягивая к себе взгляд, пока мужчина подправлял детали. Как странно, даже когда нет смысла работать, всё равно найдёт себе дело, лишь бы не хворать, не сидеть в одиночестве. Особенно когда ритуал так близко, нервы шалят.       Чёрные окуляры устремляются в сторону девушки, на лице расцветает хвастливая, но всё же горькая ухмылка.       - Нравится? - и поворачивает маленькую версию герба к лицу Елены, так чтобы рассмотрела со всех сторон. Та только диву даётся, как можно создавать нечто прекрасное, как это, и нечто ужасное в виде мёртвых солдат. Лупу только кивает, не в силах оторваться от железного скакуна.        - Я всегда любила лошадей. Дома у нас была маленькая конюшня. - мягкая улыбка едва заметно трогает усталое лицо. Перед глазами возникли образы живых лошадок в конюшне, куда Лупу любила заходить. Чёрная как смоль Черника и серая Вишенка. - Я так и смогла спастись, когда ликаны напали на деревню. Правда потом упала с лошади, а она ускочила вдаль. - если бы могла, заплакала, но слёз столько пролито, что на целое море хватит. – Надеюсь, Вишенка смогла убежать отсюда.       - Смеёшься что ли? -орлиный нос мужчины морщится, пока презрительный оскал трогает лицо владыки. - Чтобы ликаны, да упустили бегающий кусок сала? Ни за что. Они в тот же день отведали вишнёвое мясо, за место твоего. У тебя-то, кожа да кости. - янтарные глаза скользнули маслом по девушке с головы до ног, от чего Елена невольно покраснела от пристального внимания. - Хотя полакомиться есть чем.       Девушка только непонимающе повела плечами, упершись глазами в грязь на полу. У неё не то, что убираться, сил подняться не было. Но, кажется, владыка был и не против её компании. Сидит себе тихонько, не мешает ему. А значит, Лупу и дальше может продолжить утопать в своей никчёмности, сидя на старом матрасе. Повезло, что его она как раз прочистила, убрав всю грязь и пыль. Как чувствовала.       Хайзенберг снова пытается погрузиться в работу, поворачиваясь спиной к девушке, больше не разговаривая, утомлённый беседой с деревенской девчушкой. Его спина согнута, скрывая от Лупу свои труды, как мальчишки пытаются скрыть свои шалости от родителей, только здесь не боязнь наказания, а просто нежелание делиться своими вещами. Глубоко вздохнув, он кладёт свой герб на стол, протирая руками лицо, прежде чем схватить стоящую рядом банку с тушёнкой. Елена хоть и не видит лица, но готова была представить, как оно сморщилось, глядя на металлическую банку, наполненную тусклой едой, которой он питался все эти годы. Вдруг что-то щёлкнуло в его голове, и расширенные глаза лорда, удивлённого своими мыслями, уставились на сидящую смирно девушку.       - Ты как-то базарила, что умеешь готовить, да? – одного кивка достаточно и мужчина срывается с места, бросая банку в сторону, от чего еда с грохотом ударяется о стену. Накинув пальто и шляпу на привычное место, мужчина уже готов был выйти из комнаты, оставляя в ней девушку, прежде чем, поджав губы, схватил её за руку, ведя в дверь своего помещения, куда она ещё не заходила. – Сегодня никакой уборки, но себя хотя бы приведи в порядок. Из комнаты ни ногой.       Хлопнув за её спиной дверь, владыка продолжил свой путь, оставляя опешившую девушку стоять посреди ванной комнаты. Кафель был потрескавшимся, где-то виднелась ржавчина, но в целом место было намного чище и уютнее спального места Хайзенберга. К своему удивлению, Лупу должна была признать, что мужчина всё-таки чаще мылся, чем она предполагала. И то, что он указал ей следить за собой, особенно давило на женское самолюбие.       Маленькими шажками девушка осторожно подошла к зеркалу... чтобы не то разочарованно, не то с ужасом вздохнуть. Волосы растрепались в разные стороны, они же, как и лицо были испачканы в крови, багровыми пятнами выделяясь на её бледном осунувшемся лице. Одежда так же была вся в чужой крови, пыли и грязи после догонялок от Штурма. Казалось, все испытания вылились в единый конец, выплеснув внутреннее состояние несчастной на её внешний вид. Но, по крайней мере, его она точно может исправить.       Тёплая вода приятно касается кожи, смывая остатки прошлого ужаса. Елена сама не замечает, как с силой, до красноты трёт кожу, чуть ли не вырывает волосы, лишь бы ничего не пропустить, не оставить и следа от нападавшего монстра. А после идёт стирка верхней одежды, тёплой и приятной на ощупь, но по крайней мере фабрика достаточно согревала девушку, так что денёк она могла обойтись без неё, оставаясь к собственному смущению в одной белой сорочке. С закрытыми пуговицами до горла, закрывавшей руки, длиной ниже колен, но всё же короче юбки, она не была тонкой, как раз на зиму, скрывая от посторонних глаз то, на что нельзя смотреть.       Ноги во всё ещё чистых, каким-то чудом, белых колготках мягко опускаются в чёрные ботинки, направляясь к двери. Седые волосы плавно струились по спине, не связанные резинкой, дабы хорошо высохли. Ни дать не взять, Елена больше походила на призрака в этой тёмной и по-своему яркой фабрике. Ей бы детей пугать, право слово.       Девушке только оставалось сидеть без дела на том же матрасе какое-то время, пока замок на двери не щёлкнул и не вошёл Хайзенберг, неся под мышками два ящика, наполненных до верху едой. Проходя мимо Лупу, размашистые шаги замедлились, пока брови поднимались вверх, а очки спадали вниз на орлиный нос, оголяя разноцветные глаза, пылающие янтарём с привкусом зелени и металла.       - Ты меня пытаешься соблазнить, сахарок? – волчья ухмылка окрасила губы, едва показывая белоснежные зубы, прежде чем она стала ещё шире, стоило девушке замахать руками, оправдывая свой вид.       - У-у меня одежда сушится, она же вся была в крови и грязи. – голос трясётся скорее больше от обиды, нежели от смущения. То ли ей было неловко, что её обвиняют во всяком, то ли не нравилось, что она так спокойно беседовала с лордом, даже не думая возвращаться к вчерашнему. Неужели привыкла к такому обращению? – Высохнет, заберу.       - Ну да, ну да. Смотри, я буду защищаться, если не сумеешь совладать с собой. – открыв одним взглядом дверь, слева возле стола, спрятанную за множеством хламом, мужчина прошёл вперёд, перед этим лукаво глянув на сидевшую на месте Лупу. – Чего расселась, тебе пора работать.       Даже не успев толком переступить порог, юное лицо вытянулось в отвратительной гримасе под смех лорда, опускающего ящики на стол. Если её домысли о водных процедурах, на радость провалились, то кухня была захламлена до ужаса, будто ею не пользовались десятилетиями. Но с учётом валяющейся по всей фабрики тушёнки и радостного Хайзенберга, вспомнившего о её кулинарных способностях, похоже, так оно и было. Ужас.       - Это кошмар какой-то – голубые глаза не в силах поверить в столь страшную картину, почти не мигая рассматривают каждый сантиметр на наличие тараканов. Но видимо, завод им не приглянулся. – Как здесь готовить-то?       - Э какая ты привередливая, смотри как бы я тебя голодной не оставил. – угроза, скорее брошенная в шутку подействовала моментально, от чего Лупу пристыженно смотрела на владыку, стоявшего над ней, уперев руки в бока. – Уберёшь тут немного, если надо, но техника работает, это я гарантирую. – проходя мимо в кабинет, весело бросает в спину. – Через полчаса чтоб была готова первая партия.       Оставив Елена наедине с собой, Хайзенберг бурча себе под нос удалился обратно к столу, пока всё ещё пребывающая в шоке девушка разглядывала серую, грязную кухню с привычной плитой, поварёшками, мисками и другой утварью, которую можно встретить в любом доме. Но даже стоит ей здесь убраться, всё равно это место выглядело удручающе, будто его сделали наспех, так, чтобы было.       У неё дома всё было сделано с любовью, хоть потрескавшиеся стены со старой посудой тоже имелись. Разноцветные тарелки, разрисованные цветами, веселили глаза. На скамейке лежала подушка, на которую отец порой садился, глядя на то, как его дочь готовит для него новое блюдо. Иногда он ложился прямо на кровать, от чего часто засыпал, и Елене приходилось будить его к столу. А после они пили чай и слушали радио. Иногда если можно было потратить деньги на мелочь, покупали дешёвое печенье у Герцога или Луиза с Василем могли отдать угощение младшей Лупу за помощь по их дому. Дом, милый дом.       Но его больше нет. Остались одни воспоминания. А заходить вновь в теперь уже пустое и забытое место не хотелось. Если в прошлый раз Елена смогла выдержать испытание, то теперь она не сможет противостоять ностальгии. Разложится на полу и угаснет, вместе с дорогим сердцу прошлым, как и оставленный в подвале белый медвежонок, которого она не успела почистить.       Укутываясь в мысли о доме, Лупу не заметила, как руки, привыкшие к работе, сами машинально начали поверхностную уборку, не дожидаясь головы. Очистив место готовки, как и посуду, оставив пылиться пол, Елена перешла к оставленной лордом еде. Серые брови невольно поднялись вверх, стоило увидеть свежесть продуктов и их разнообразие. Мясо, овощи, мука, чай, молоко и сахар, здесь было так много всего, что девушка могла с лёгкостью поселиться на кухне. И всё было в таком хорошем состоянии, что вывод, откуда Хайзенберг достал все эти блага, напрашивался сам собой. Герцог. Торговец продолжал вести дела, как ни в чём не бывало, путешествуя из одной точки в другую по мановению руки, усеянной дорогими кольцами.       Можно сколько угодно обижаться на торговца, но бизнес превыше всего, не говоря уже о выживании. “Я сама готовлю своему похитителю и надзирателю еду, ничем не лучше. А то и хуже.”       - Ну и где моя жратва? – громкий голос мужчины вызывает стаю мурашек, пугая уже долгое время расслабленную девушку. – Чего там застряла?       - Пару минут, сейчас всё будет готово! – хриплый крик доносится из горла, пока девушка, долгое время погружённая в свои тоскливы мысли, выныривает на поверхность, перебирая продукты, чуть ли не ранняя их, пока дрожащие руки наконец не находят себя в знакомом месте, которое каждая деревенская девушка знала с ранних лет. А со смертью матери Елена и подавно там обитала, уверенно держа поварёшку лет с семи. Наспех сваренная каша из кукурузной муки, с быстротой наполняется жареным беконом. Чуть ли не бегом, Лупу хватает свой «шедевр», относя в комнату мужчины, ковыряющегося в железках. – Вот, всё готово.       Время замерло и даже всегда работающая фабрика, казалось, погрузилась в тишину, выжидающе глядя на главного хищника всей обители, непонимающе и даже с каким-то потаённым ужасом и шоком, смотрящего на мамалыгу. Будто бы Елена положила ему на стол гигантского мёртвого таракана! Это конечно не лучшее её блюдо, но всё же. Наконец, мужчина аккуратно, всё ещё с опаской, положил ложку каши в рот... прежде чем, как голодающий несколько дней зверь, не набросился на еду, разбрасывая куски по всему столу, чавкая и жуя набитым ртом. Девушка только и могла, что изумлённо глядеть, как лорд орудовал столовым прибором хуже всякого селянина. “Но на это есть причины.”       Повинуясь тихой сострадательной жалости, тонкая рука сама взметнулась вверх, пока не очутилась на плече мужчины. Тот почувствовав касание, слегка дрогнул, прежде чем повернуться вполуха, глядя голодными глазами на пленницу, неожиданно перешедшую границу.       - Может чаю? – Елена всегда готовила чай для Леонардо, когда тот завтракал кашей, после того, как позаботился о животных. Он всегда был трудолюбивым и заботился о братьях меньших, хоть и настороженно относился к людям. Хайзенберг на это предложение только кивнул, не говоря ни слова, прежде чем вернуться к каше.       Тёплый напиток вскоре оказался на столе у лорда, в то время как девушка была отправлена готовить обед и убирать кухню до конца. Сколько бы Лупу не пыталась напомнить себе, где она находилась и кем она являлась для лорда, в голову пауком зароилось знакомое чувство безопасности и комфорта. Уборка дома, готовка отцу, а теперь уже другому мужчине, тоже старше её, и если вспомнить слова Леонардо, что Хайзенберг ещё жил в его детские года, годящегося ей в дедушки.       Как бы Елена не старалась, не пыталась с силой утянуть себя в болото, мягкая улыбка всё равно возвращалась на место, озаряя помещение, уже отмытое, пока ароматный суп из говядины и томатов закипал на плите. Лупу даже почти не поела, так откусила хлеба да выпила молоко, а почему-то готовить еду, которую сама не съест, было приятно.       - Елена, давай ещё! – сиропный, расслабленный голос доносится из комнаты, и вот уже вторая миска, наполненная чоброй, отправляется к Хайзенбергу, пока девушка пытается скрыть улыбку от наслаждающегося уютом мужчины, вытянувшим вперёд живот, расстегнув ремень, чтобы не было так тяжело запихивать внутрь себя новую порцию. Периферией девушка понимала, что это больше было показухой, и мужчине нужно было пару минут, прежде чем вновь почувствовать себя хорошо, не ощущая никакой тяжести внутри. Если уж он мог контролировать металл, пить алкоголь, будто это вода, то и с этим мог справиться. И всё же было приятно.       Долгое время, страдающая и изнывающая от ужасов девушка, наконец, почувствовала себя как дома, утопая в мечтах и готовке, пока внутренняя волчица грызла кость, купаясь в ласке, забывая о том, что эта же кормящая рука недавно пинала её по рёбрам, заставляя истекать кровью и захлёбываться горькими слезами.       Если она не сможет по-настоящему убежать от злого хозяина, пусть притворится, что он добрый.

***

      Сырой подвал дома Бенивиенто и тёмные залы Димитреску, могилы, усыпанные куклами и мертвецами, гигант охраняющий сокровище... слишком много Итану пришлось поведать и пережить. И даже когда ему казалось, что всё закончилось, новая опасность встречала его лицом к лицу, оставляя новые раны. Но если на теле они затянуться, из души они никуда не уйдут. И пусть это не первые шрамы на его сердце, а ужасы Луизианы всё ещё вызывают в нём панику, граничащую с истерикой, всё же он не резиновый шар. Вакуум когда-нибудь наполнится так сильно, что ничто не сможет его сдержать, и вся гниль копившаяся годами выйдет наружу, пачкая всех вокруг, включая его самого. Включая Розу.       Он почти проиграл и упал в небытие, стоило чёрному, как нефть, червяку заползти в его открытую рану. Ничего не успел сделать, а тварь залезла так глубоко под кожу, что не достать, как бы он не старался орудовать ножом, только оставляя всё больше ран на своём теле. Звон в ушах, до этого еле слышимый, пару раз доносившийся в деревне, теперь хлестал по его мозгам, сжимая и разжимая податливую плоть, меняя и искажая пластилин. Мягкий мужской голос взывал к нему, взывал к Матери Миранде, повторяя бесчисленные молитвы, вползая когтями в самое нутро, растворяясь в крови.       На какой-то миг Итан думал, что умрёт, пока воспоминания и мысли, принесённые извне, качали его волнами, унося на берег дома, где готовилась еда, разливалось вино, маленькая Роза спит на руках, уставшая после игр с обезьянкой, а Мия мягко смотрит на них со стороны. Дом. Нагло отобранный и разрушенный как карточный домик, не собрать уже прежнюю версию, придётся только строить новую. Уже без Мии.       Минуты превратились в месяцы, часы в года, день в вечность, прежде чем чёрный червяк, изживший своё выполз изо рта, от неимения другого способа, ведь ранение исчезло в мгновение ока. В тот же миг, тварь, ощутив свободу, оказалась в его руках, раздавленная, пачкая чёрной жижой руки. Уинтерс пережил кошмар в Америке, Румыния ему не была страшна.       Ноги всё ещё плохо слушаются, но всё же идут. День толком и не прошёл, а Уинтерс уже был вымотан встречей с незваным гостем, пока уставшее тело всё же не упало наземь, стоило заметить громадную тушу торговца. Это хорошо. Рядом с ним не встретить ликанов, хоть какая-то мнимая безопасность.       - Ох, ну и потрепало же вас, мистер Уинтерс. – хитрая улыбка Герцога сияет, затмевая своей яркостью другие его товары, пока маленькая тень за сидящим мужчиной прячется, немного выглядывая. – Но вы не единственный, кто решил заглянуть ко мне.       Маленькое тельце всё же выходит из тени торговца, приближаясь расторопными шагами, охая и ахая, окрашиваясь в знакомые серые цвета. Коричневые сапожки, грязный комбинезон и мальчишеская причёска спелой соломы приветливо встречают мужчину, пока серые глаза искрятся беспокойством.       - Чужак, эй чужак. – не церемонясь, не понимая последствий битв с врагами, Саша тыкает пальцем в плечо Итана, не понимая, что ей делать с такой находкой. – Ты в порядке? Дядя Итан, вы только не засыпайте.       Итан только усмехается на такое обращение и детское поведение. Ему бы сейчас отругать девочку, да вот только он был слишком плох, да и по правде говоря, рад он был её видеть. Живую детскую душу, не сломленную и заряжающую его одним своим видом.        - Помоги мне встать, Саша. – слова даются тяжело, горло саднит. Маленькие ладошки обхватывают тело взрослого, не сильно опирающегося на ребёнка. Она больше морально помогала Уинтерсу, отбросившего всякую слабость, продолжающего играть роль рыцаря даже когда хотелось упасть ничком на землю. Ради детей он был готов на всё. – Пошли домой.