* * *
Шастуну девять. Учится он в третьем классе. Идёт в школу самостоятельно, предварительно предупредив маму. Та его привычно игнорирует, будто сына в её жизни нет и никогда не было. Из-за этого детское сердце болезненно сжимается; он чувствует, будто кто-то жаждет вырвать жизненно важный орган из груди, оставив после себя удушающую беззвучную пустоту. Но мальчик лишь крепче прижимает лямки красного ранца к телу и шагает меж серых многоэтажек и спешащих куда-то взрослых. Сворачивая на обычно пустую улицу, Антошка рвано выдыхает и перестаёт постоянно оглядываться, дабы не врезаться в серьёзного мужчину в костюме или странно весёлую девушку, что почему-то шатается из стороны в сторону, что-то неразборчиво выкрикивая. Ребёнок поднимает голову вверх, всматриваясь в светлое утреннее небо, на котором медленно плывут перистые облака, маленькому Шасту напоминающие сладкую вату. Ту самую, которой целых два раза угощал дядя Рёжа — смешной сосед сверху, что до сих пор остаётся единственным, с кем он пьёт чай. Глупость, но для Антошки это важно. Очень-очень важно. «А там кто-то живёт?» — мысленно спрашивает мальчик, поглядывая на белые «островки» высоко над головой. Естественно, ответа он не получает, поэтому шустро перемещает глаза с одного облака на следующее, желая угомонить своё любопытство. Антошка беспрерывно что-то выискивает в небе, смотря-смотря-смотря. При этом сжимает красные лямки ранца и шагает по плохо асфальтированной дороге, совершенно не смотря под ноги. Взглядом проскальзывая очередное облако, он боковым зрением замечает что-то… необычное. Два маленьких ярко-голубых фонарика светят прямиком на небе, пробиваясь сквозь белую пелену. Мальчик возвращает взор на непривычное ему явление, окунаясь в желание быстрее понять, что же это и откуда взялось. Шастун вглядывается в «фонарики», чем они показались изначально, и понимает, что это чьи-то глаза. Да, именно глаза, нечто забывшие на высоте более восьми километров над землёй — мальчик в этом уверен. Его это совершенно не пугает, скорее зачаровывает, вызывает неподдельный интерес. Глубокий, чистый голубой цвет слишком сильно выделяется на пастельном фоне утреннего неба. От щенячьего восторга Антошка даже рот раскрывает, а зелёные глаза не могут отрываться от недавнего открытия, расширяясь в несколько раз. Он машинально передвигается маленькими, но быстрыми шагами, сильнее переплетая пальцы вокруг лямок ранца. Один миг и мальчик чувствует — на него тоже смотрят. Внимание голубых «фонариков» полностью сконцентрировано на его собственном лице, на глазах. Это вызывает новую волну восхищения, из-за чего хочется остаться в этом моменте навсегда. Хочется всматриваться в небесную глубь, слушать собственное сердцебиение, что начало громко отдавать в ушах. Хочется окунуться в магию чужих глаз, подняться туда — к облакам, где наверняка лучше, спокойнее. А затем бесконечно допытывать окружающих: «А как живётся, когда дом так высоко?», «А как вы сюда попали?», «А как еду кушаете?», «А как чай пьёте?» и ещё тонна подобных «А как?», которые быстро сменяются один за другим в сознании юного мальчика. Но секунда. Всего одна секунда и… Падение. Асфальт. Кровь. Как только две пары глаз встречаются, маленький Шастун летит вниз, больно ударяясь о твёрдый уличный пол. Он успевает лишь ладошки вперёд выставить, которые моментально получают десяток новых ссадин и небольших порезов из-за острых камушков, что валяются на дороге. В области сгиба ноги штаны рвутся. Он несколько метров проезжает голыми разбитыми коленями по асфальту, и те сразу пекут, ноющей болью прошибая детское тело. Тоша непроизвольно шмыгает носом и, когда приходит в себя, возвращает взгляд ввысь. Он ищет его, ищет глаза; ищет голубые светила, но их нигде нет. Будто без вести пропали. — Нет-нет-нет… — тихо шепчет мальчик, поднимаясь на ноги, забыв про неприятные ощущения. — Вы же были тут… Недавно-недавно… Фонарики, где же вы? Фонарики! — уже кричит он, срывая слезу с глаз, к которой вскоре добавляется ещё один десяток таких же. Перед глазами всё становится размыто, но Антошка продолжают елозить по небу в поисках того, что недавно вызывало столько эмоций. Проходит меньше минуты, и он понимает, что всё. Голубые глаза, возможно, потерялись навсегда. Он облизывает губы и чувствует приторно солёную жидкость на кончике языка. А на душе горько. Парадокс. Мальчик оглядывает свой вид, останавливаясь на коленках. Сейчас в голову лезут мысли о том, что эти штаны ему купил дядя Рёжа. И хоть тот никак не намекал, мол: «не пачкай, не порви», Шастун очень бережно относился ко всем купленным соседом вещам. Даже стирал сам, когда случайно что-то проливалось. А шить, к сожалению, не умел, из-за чего сейчас стыд чувствуется вдвойне. Он тяжело вздыхает и оглядывается. Подорожников нигде нет, осень же уже. Антошка до сих пор не понял, почему именно эта трава, но все дети во дворе прикладывали его к ранам, говоря, что помогает. Именно поэтому при ушибах в воспоминаниях часто всплывает «волшебное» растение. Но он лишь плюёт на ладошку и растирает слюну на ободранной коже, которая сразу отдаёт щиплющей болью. Зачем? Шастун глупо — а, может, интуитивно — чувствует, что это действие правильное. Вот и полный список аргументов. Наделяя себя такой «первой медицинской помощью», мальчик проводит рукавом кофты по собственному лицу, стирая слёзы и вызывая раздражение нежной кожи. Он недолго заглядывает на пустующее теперь небо, возвращает руки на лямки красного ранца и шагает к школе. Опаздывать на литературу, которая первым уроком, совершенно не хочется. По дороге к учебному заведению в юной голове быстро и* * *
«…на бабочку. Да, очень напоминает её сломанные крылья». Одиннадцатиклассник всматривается в облака за пыльным окном, отыскивая схожие образы с чем-то реальным. Скажем, Антон играет сам с собой в ассоциации, бессмысленно коротая такое медленно тянущееся время. В голове разумных мыслей почему-то не возникает, только что-то незначительное или совершенно несвязное. Чем-то напоминает то, что обычно происходит в отделе мозга перед сном, когда возникают самые неожиданные вопросы, а разум становится непослушным. Может, дело в том, что Шастун сегодня проспал от силы часов пять. А возможностей-то было достаточно. Не спалось, и всё тут. Ночью это не казалось большой проблемой. Но сейчас, желая постоянно зевать и почему-то не засыпая, хоть такое в школе он практикует довольно часто, Антон проклинает собственное безразличие на режим сна. «А то облако на ангельские крылья похоже, — откладывая остальное, продолжает рассуждать парень. — Ангельские… Интересно, а что там у Арса происходит?» Антон сам себе не отдаёт отчёт, как мысль о ангелах приводит его к соседу сверху. Может, из-за того, что это серьёзно его волнует. Голубоглазый мужчина уже третий день не попадётся ему на глаза — с тех пор, как машина Матвиенко остановилась возле подъезда, того будто похитили. А на коже до сих пор фантомно чувствуются прикосновения крепких мужских рук, что ранее с особой нежностью обхватывали собственные ладошки, направляя в сторону первой засиявшей звезды. От резко нахлынувших воспоминаний, которые ярко пробежали не только картинкой перед глазами, а и толпой мурашек по всему телу, — что, опять? — Шаст на мгновение задерживает дыхание и едва заметно розовеет в щеках. Поймав себя на столь странной реакции организма, он быстро трясёт головой, словно котик после ненавистного душа, желая избавиться от… этого. Волнистая чёлка взлохмачивается, что со стороны выглядит достаточно забавно. Но Антону не смешно, ему страшно. Нет, он рад, что познакомился с этим невозможным брюнетом, но его смущает, насколько быстро он сумел привыкнуть к простому присутствию человека в жизни. И не просто привыкнуть, а добровольно отдать ошейник, поводок и ждать — словно преданная собачка — своего хозяина. Знаком с Арсением тот совершенно не долго — буквально вторая неделя идёт, а за такой срок же невозможно что-либо почувствовать к человеку, так? Хоть отвращение от скрюченного и грязного мужчины, который кричал на всю улицу свои жалования по поводу того, что продавщица киоска упрямо отказывалась продавать ему сигареты в долг, появилось лишь за один взгляд на того человека вчера вечером. Антон ненавидит сигареты. Он не переносит алкоголь. Никогда не поймёт, зачем люди так губят свою жизнь, а главное — жизнь своих близких. Если у них, конечно, когда-либо были близкие. Скорее не так: он понимает, зачем они это делают, но совершенно не хочет принимать. Отвратительные зависимости, в последствии вызывающие исключительно негатив. По опыту Шастуна это так. — Антон, а ты как относишься к поступку Лютова? Парень дёргается, услышав своё имя сквозь туман мыслей. Он осматривает помещение вокруг и понимает, что находится на уроке — чёрт бы её побрал — литературы. — Простите, а можете повторить вопрос? — просит Шаст, а пухлая учительница недовольно цокает, но всё-же спрашивает снова. — А-а-а, отношусь… — задумывается он, понимая, что терять ему всё равно нечего, поэтому решает озвучить свои недавние рассуждения. — Знаете, негативно. Я считаю, что он был зависим. Ненавижу зависимости, они губят всё вокруг. Учительница заинтересованно кивает, слушая недолгий ответ ученика. Поняв, что он уже закончил, продолжает задавать вопросы: — Хорошо, очень даже хорошо. А какую зависимость ты имеешь ввиду? — Ну… — мнётся Антон, пытаясь увильнуть от прямого ответа. Он же даже название произведения не знает. — Мне кажется, зависимый человек — гиблый человек. Разобрать, что и почему он делает очень проблематично, особенно с первого взгляда. Но его поступок был низким. Наступает тишина. Женщина, бегая взглядом с Шастуна на журнал, обдумывает всё им сказанное и, махнув рукой, соглашается: — Уверена, ты не знаешь, о чём идёт речь, но за смелость и уверенность четвёрка, — и выводит соответствующую цифру напротив нужной фамилии. — Мы, кстати, говорим о том, как Лютов отказался добивать раненого и рассказал взводному, который в итоге сделал грязное, жёсткое «дело» вместо него. — А-а-а, — вновь тянет парень, анализируя ситуацию. — Выходит, я даже правильно ответил. Ну, то есть мои слова имеют смысл. У Лютова была зависимость. От собственных мыслей, стыда и сочувствия. Некая чрезмерная эмпатия, что, своего рода, тоже способна губить всё вокруг. — Правильных и неправильных ответов тут быть не может, но, честно говоря, первый раз слышу подобную мысль. Удивляешь и впечатляешь, Антон, — хмыкает она, медленно возвращаясь к обсуждению с другими учениками. А высокий парень, что за задней партой, обдумывает слова, которые недавно произнеслись его же ртом и, не задумываясь, сформировались разумом. «Некая чрезмерная эмпатия, что, своего рода, тоже способна губить всё вокруг».* * *
Антон вздыхает, отсиживаясь на последнем уроке. Он чрезвычайно устал, хоть и не вникал ни в одну из сегодняшних тем. Да, всё-таки нужно больше спать. А ещё парень чувствует себя одиноко. Вокруг больше двух десятков весёлых разговорчивых людей, с которыми он бы даже мог поговорить, скрасить нескончаемую скуку, но… не его это люди. Он просто разглядывает маленькие кучки людей, смотрящихся друг с другом так правильно, гармонично. И вот среди них он — парень с несуразно длинными конечностями, слишком большими ушами, которые заботливо прикрывают русые волнистые волосы, всем телом развалившийся на задней парте, даже не удосужившись достать единственную ручку с тетрадью. Мечта любой девушки, ничего не скажешь. Одиночество. Кажется, недавно Антон думал, что перестал его ощущать. Сглазил? Всего три дня без случайных встреч и всё — он чувствует себя гораздо хуже. Будто ему дали вспомнить, как это, когда ты кому-то нужен, интересен; когда можно приятно молчать, не нуждаясь в лишних словах или наоборот; когда можно говорить, не стесняясь собственных мыслей и не всегда кстати возникающих глупых шуток. Ему буквально дали понять, как чувствуется рай в облике конкретного человека, а затем — «бац». Уже поздно. Отобрали. Может, парень преувеличивает, он сам это понимает, но со своим настроением бороться не в силах, поэтому пускает всё на самотёк. Просто плывёт по течению, даже если в сильном порыве полностью погружается в воду, а в лёгких заканчивается кислород. Ему всё равно, пусть струи сами несут его тело. Нужно будет — выживет. Если нет, так нет. Антон, в очередной раз оглядывая класс, приковывает взгляд к Кате с Надей. Ничего необычного, они как всегда сидят вместе. Надя чуть ли не засыпает, удобно устроившись на чужих бедрах, а Катя шёпотом рассказывает какую-то глупую, судя по улыбкам, историю, иногда хихикая, и заплетает Сысоевой тонкие косички. Так привычно и правильно. Кажется, он должен обрадоваться, умилиться или хотя-бы рефлекторно зевнуть, ведь, смотря на Надю, действительно хочется спать. Вместо этого ему становится болезненно холодно. За окном солнце, лучи согревают кожу, но кардинально по-другому. Не хватает тепла чужого тела, банальных объятий. Хочется уткнуться в чью-то шею носом, словно беззащитный котёнок, постепенно успокаиваясь и согреваясь. Мороз словно исходит изнутри, обволакивая весь организм. Тело начинает несильно дрожать и Антон, не сдержавшись, отводит взгляд от девушек. Утыкаясь в окно. Так спокойнее. Недолго просидев так, вновь играя в «облачные ассоциации», он слышит вибрацию совсем рядом. Антон находит глазами свой телефон, мирно лежащий на парте. На нём всплывает новое уведомление с ВК. Он, не задумываясь, вводит пароль, который спокойно ввёл бы с закрытыми глазами. А затем открывает чат с новым сообщением. Ира. Ирина Кузнецова Так, сегодня ты остаёшься поговорить со мной! Уже не отделаешься. Я знаю, что у тебя последний урок.Антон Шастун Ээ… хорошо?
Ирина Кузнецова Попробуешь сбежать — напомню про тапок. Понял?Антон Шастун Понял, понял. А с чего такая резкость? Что-то случилось?
Ирина Кузнецова Ох, лучше не притворяйся. Я тебя три дня зову, зову, а ты будто не слышишь и уходишь на своих длинных ногах, не оставляя мне возможностей тебя догнать. И как это называется? Парень перечитывает сообщения и удивлённо приподнимает брови. Она его звала? Хотела поговорить? Он на полном серьёзе не слышал ничего, даже отдалённо похожее на своё имя. Может, просто слишком впадал в собственный маленький мирок, не воспринимая реальность. И… три дня? Значит, пока он волновался за Арса, кто-то мог волноваться о нём? Хотя нет, бред. Девушке явно что-то нужно. Вот и всё. У Шаста, конечно, возникает желание объясниться прямо сейчас, чтобы его перестали считать тем, кто специально игнорирует людей и сбегает с разговоров. Но он недолго жмурится, а затем печатает ёмкое:Антон Шастун Хорошо, сегодня тебя дождусь.
Ирина Кузнецова Какая честь, бука смиловался над бедным народом! Ловлю на слове. Антон выключает телефон и облокачивает голову на кулак, ожидая и одновременно боясь звонка с последнего на сегодня урока.