Я покажу тебе облака

— Принесите счёт, пожалуйста! — выкрикивает Арсений, корпусом поворачиваясь к бездействуюющей официантке. «И откуда у него эта вежливость?» — думает Антон и бесстыдно рассматривает Арса, прослеживая за движениями его тела и направлением голубых глаз. Боковым зрением видит, как официантка, которую он по совсем-совсем непонятным причинам успел невзлюбить, подскакивает с места. А после идёт, цокая каблуками, за, очевидно, чеком. «Ладно, к черту её», — выкидывает образ девушки из головы и обратно перемещает взгляд на Арсения — смотрит с интересом, только слюни не пускает для полной картины. У Арса дрожат ресницы — Антон без понятия, почему обращает на это внимание. Ира как-то рассказывала, что у неё такое, когда она волнуется, и чёрт пойми, как та узнала этот невероятный феномен о себе. Антон, например, может почувствовать жар в щеках, боль в груди от бешеного сердца и даже заметить, когда подушечки пальцев начинают барабанить по столу. Но, блин, дрожащие ресницы? Нужно волноваться перед зеркалом, или как это работает? Антон теперь не понимает не только девушек, но и мужчин — конкретного брюнета с небесного цвета глазами. Например, тот притворялся, что не замечал «скрытые» намёки официантки, или он действительно ангел-облачко-булочка-бубочка, который в своём мировоззрении видит перед собой только добрейшие намерения и не ожидает, что кто-то захочет подарить «клубничный поцелуй» первому встречному?.. И, конечно же, почему у него дрожат ресницы? «Да сам Арс про это не знает, успокойся», — затыкает свои мысли Антон и до боли кусает губу — отрезвляет. Официантка подбегает — опять же походкой от бедра — и кладёт на стол чек. Арсений тянется за кошельком, открывает его, проверяет цену ещё раз… Кашляет. Такая большая что ли? Следом суёт пару купюр в специальный конверт и кивает, мол, можно забирать. Официантка грустно вздыхает, тянется за конвертом, и только тогда Антон замечает цифры. Не просто цену оплаты, а одиннадцать выведенных ручкой цифр, что начинаются с плюс семи! Телефонный, чёрт бы его побрал, номер. Как пел Лазарев: «Семь цифр и звонок, семь цифр и гудок; как мне найти любовь твою?» Но ведь Арсений этот жест проигнорировал, хотя точно увидел. Значит… никаких гудков? Никакая любовь с официанткой у него не найдётся! Фух… Мысль об этом почему-то греет грудную клетку, щёки, уши. Она дарит парящее чувство… облегчения? Странно, но он об этом не думает. Антон всё-таки не выдерживает и, как только Арс отворачивается, по-детски высовывает язык официантке. Та хмурится и быстро смывается восвояси. Вот и отлично. — Пойдём?.. — аккуратно выпрашивает Антон, сминая рукава худи. Следом вспоминает, что оно не его, и вокруг резко пропадает воздух — дышать трудно, двигаться тоже, звуки доходят будто сквозь толстый слой воды. Его ненормальные реакции на малейший контакт с Арсением постепенно становятся привычкой. А хоть они, вроде бы, даже приятны, но точно неправильны. Не должно быть так. Не должно… — Да, пойдём, — улыбается Арсений, и Антон совсем теряется: если у него такая чудесная улыбка, разве может быть что-либо неправильное? «Каждый человек становится красивым, когда улыбается», — неожиданно вспоминаются слова мамы. Произнесены они были очень давно, ещё в раннем детстве. До пьянок, до прозвища «Майор» и до стеклянных глаз. Холодные скребущие когти раздражают внутренности от резко всплывших воспоминаний, и Антон сжимает губы в нитку — сколько ещё триггеров ему придётся испытать за этот день? Арсений встаёт на ноги, обтянутые чёрными джинсами, и терпеливо ждёт, когда Антон сделает то же самое. Только без обтягивающих джинс. Топ, топ, топ. Двери открываются, мелодия звоночков радостно прощается с посетителями. Более радостно, чем приветствовало ранее. В лицо ударяет приятный свежий воздух, но температура теплее, чем в кафе — конечно, они же сидели прямо под кондиционером. Антон ведёт их к набережной и борется с желанием что-либо ляпнуть. Он бы, может, и ляпнул, но что именно ляпать — совсем не ясно. Да и худи на нём идеально чистое, заляпывать его не хочется… Худи. «Служба спасения, спасите-ка» и Антона, пожалуйста. Он устал краснеть по любому поводу! — Тебе жарко?.. — отчего-то стыдливо выпытывает Арсений, за шкирку вылавливая Антона из моря своих напрасных переживаний. — Наверное, не нужно было заставлять тебя одеваться сразу… «Эх, Арс, знал бы ты, насколько это худи тут не при чём… Мне будет жарко, даже если я кожу с себя содру, веришь?» — Хочешь… — «за окошком альпы» — молниеносно всплывает текст песни у Антона в голове, — … ты худи снимешь, и я его в руках понесу? — Не нужно. Но… спасибо, — слова даются сложно, упрямо не желают вылетать с губ. Но это нужно, ведь мыслей никто, включая Арсения, не читает. Это же не рассказ вовсе. — Хорошо… — отстранённо выдыхает Арсений, и в этот момент был бы уместным морозный пар изо рта, узорами растворяющийся в воздухе. А сейчас сентябрь только-только близится к концу, поэтому вокруг тепло. Время холодных драконов ещё не пришло. Пока не пришло. — Но если тебе что-то понадобится — что угодно — ты говори. Тош, всегда обо всём говори. — Угу. И это «угу» с языка стесняющихся Антонов (если в этом мире есть ещё хоть один такой же Антон) дословно переводится, как: «Я понятия не имею, про что ты. И что тебе говорить, тоже не знаю, но я это ценю. Даже если ты на самом деле не ждёшь мои просьбы, а это были слова вежливости, что так сильно прилепились к тебе, это приятно». Они выходят на набережную, оливковые глаза елозят по мелко колышущейся воде. «Интересно, ангел, а что б ты сделал, если бы я сказал, что мне нужен…» — Салю-ю-ют, — обрывает мысль незнакомый голос. Вообще незнакомый. К тому же медово-тягучий, будто Антона уже знают. Э?.. — Давай знакомиться, сладкий! — крепкая рука сжимает предплечье Антона. Сила прикладывается настолько ощутимая, словно сжимает живая глыба камня. В месте, где находится чужая рука, становится физически больно. Антон пытается стряхнуть её, но… никак не выходит. — Сладкий, чего же ты молчишь? Вот чёрт. — Отпустите, нам нужно идти, — бурчит Антон, но его отпускать, по всей видимости, не желают. Собственная ладонь крепкой хваткой держит нож в кармане, готовясь к худшему, а он даже повернуться не может. Какой толк в его самообороне?.. Прошлое, будущее и настоящее перемешиваются, слепливаются в большой ком и осознание происходящего быстро ускользает из-под ног. А ноги начинают жалко трястись, мышцы слабеть — стоять на месте становится проблематично. Кажется, будто собственное тело вот-вот рухнет на землю. Чужая рука чуть ослабляется, недолго цепляется за ткань, упрямо не желая отцепляться, и исчезает. Антон по инерции отскакивает в сторону, врезаясь спиной в человека. Сейчас уже знакомого… Арсений? Да-да, это он — на коже чувствуются невесомые касания, а пальцы Арсения сохранились в сознании отлично. Антон дышит загнанно, но Арс своим присутствием успокаивает. Совсем каплю, но легче. — М-м-м, ладно. Когда будешь без лишней компании, встретимся, сладкий. — Незнакомец (пожалуйста, пусть тот им и остаётся) идёт спиной и, скалясь, скрывается за поворотом. Антону удаётся запомнить татуировки на лице и сверкающий золотой клык. И дрожь, прошедшую по телу от хриплого голоса. Неприятную дрожь. Шаст поворачивается к Арсению лицом, руки выскальзывают из слабого плена. Антон смотрит, а Арсений какой-то… не такой. Хмурится, втыкает куда-то, рука будто всё ещё держит его. Он словно почувствовал нечто, что не должен был. Или что не до конца распознал Антон… Может, пора оставить Арса наедине с собой? Ему, кажется, следует что-то переваривать. А потом он остынет и сам придёт. Да, да, именно так. — Что ж… я к подруге пойду, — шепчет Шаст, а следом громче: — Увидимся? — Я тебя отведу, — в полутрансе отвечает Арсений, смотря как-бы на Антона, но как-бы сквозь. — Нет, не нужно, спасибо, — он улыбается, пусть и знает: эту улыбку не видят. А чувствуют ли? — Тебе нужно отдохнуть, хорошо? Ответа не следует. Антон разворачивается и задумчиво шлёпает в направлении Иры. Ему нужно, чтобы подруга просканировала ситуацию, выдала свой неочевидно-очевидный ответ и разложила всё по полочкам.

* * *

Облака-а-а-а, белогривые лошадки-и-и-и…

Полина стоит в комнате без названия, в каком-то из многочисленных складов вещей. Втискивается между длинных — как двадцать первый трамвай — шкафов. Она, постоянно вздыхая, складывает по нужным полочкам уже проверенные документы. — Ты знаешь, что тебе нужно отдохнуть? — выпытывает Никульцева, которая навязалась помочь и составить компанию. Как выяснилось, её помощь заключается в хождении рядом, бесконечном рассказывании шуток и, как подарок, в звуке хрустящих пальцев. Но Полину всё устраивает: без Даши было бы смертельно скучно. — Не нужно, — слабо качает головой Поля. Янтарными глазами ищет слово «Воронеж» на полках, чтобы положить (а скорее впихнуть) информацию о земных жителях этого города. — А как же фраза «на том свете отдохнёшь»? Мы, между прочим, уже на том свете, а ты, Полин, всё ещё не отдыхаешь! — Плевать. — Это Джек из «Титаника» плюёт. А у нас никаких плевков, — хмурит брови Даша, обижаясь одновременно и на игнорирование её беспокойства, и на отсутствие оваций: она только что сгенерировала гениальную отсылку, на минуточку. Все старания на смарку. Или на свалку… Смазку? — Не важно. Нужно просто показать Пашке, что всё готово, и он может расслабиться. А потом сама отдохну, — говорит Полина и, что странно, слова ей даются сложно, будто та умерла во второй раз. Словно её привычную энергию выкачали гигантским комаром. А Даша не прочь бы самостоятельно что-то у неё выкачать — не тошноту на качелях, а скорее всё плохое. Или кожу её бы повыкачивала, оставив фиолетовые, как баклажановые кружочки, отметины. Даша прыскает от смеха, вспомнив свои глупые переписки при жизни, но, кинув взгляд на Полину, смех исчезает, делая прощальные «парх-парх». Даша смотрит на Полину и чувствует: как-то не по-настоящему. Робот. Простой, с механическими движениями… Но нет же, это Поля придумывает механику! Изобретатель не может быть своим же изобретением! — Пашка, Пашка, Пашка… Палка, блин, — пыхтит Никульцева, сдувая чёлку со лба — та решила чуть изменить имидж. Только-только «отрезала». Час назад, кажется. Точнее выпытала, как менять элементы внешности у той же Полины, а потом следовала инструкции. — Кто тебе этот Пашка-Пашуля вообще, что ты так о нём заботишься? — Давай в другой раз… — Эй, не честно! Даша прожигает её обидой, стреляет глазами и кидает метафорическими червонными валетами — кажется же, что сердечки, милашки-добряшки и все дела; но даже бумагой можно порезаться. Картами в том числе. Полина видит недовольство боковым зрением: — Да-а-аш, — тянет она слишком вымученно, поэтому приходится отстать. — Дам, дам… — вздыхает Даша. Следом сцепляет пальцы в замок, выворачивает их. «Хрусть», — эпично звучит в тихой комнате. «Вот это я мощь», — мимоходом думает она. Полина вздыхает: — Как тебя называть, чтобы избегать этой шутки? — Тебе не нравятся мои шутки? — растерянно замирает Никульцева. Пальцы всё ещё покоятся в замке. И да, покоятся прямо как тела всех ангелов. Где-то в кемпинском городке, в который кто-то да забрёл. — Нравятся! Просто… знаешь, иногда я хочу обратиться к тебе, как к тебе. Без ответа «дам». Иногда! А иногда хочу послушать шутки о «дать-взять». Но это разные атмосферы, понимаешь? Даша осматривает это уставшее горе луковое (нет, блин, клубничное) и прощает всевозможные обиды. Если она, конечно, вообще обижалась. — Хорошо, тогда придумай мне прозвище, — просит… нет, настаивает Никульцева. — Так, ты у нас Дарья… Хочу превратить твоё имя в что-то нежное, как цветок. Как хризантема. Наприме-ер… Арья! Нет, нет… Лучше-е-е… Ария. Вот, да, Ария. — Ария, — смакует прозвищем Даша. — А мне нравится. — И славненько, — Полина с трудом вставляет последний воронежский документ и, повернувшись, добавляет: — Ария. — Да ну тебя… — отнекивается та. А улыбка сама расцветает. Как хризантема. — Так когда про Пашу расскажешь? — Сильно хочешь? — Учитывая, что мы знакомы три часа, а ты успела упомянуть его триста шестьдесят пять раз, то да. Сильно хочу. — Так и быть. Расскажу где-то… завтра, — неуверенно выдыхает Полина, а Никульцева счастливо улыбается. Надпись «програму усвоила» рядом с предметом «добиваться своих целей» выводится аккуратным, каллиграфичным почерком. И подпись рядом. Шуршат бумажки, недолго в помещении не слышится ни один из голосов. Как Даша подаёт голос: — О, а хочешь шутку?

* * *

— Точно не хочешь? — Точно.

Земля, квартира Черныша. Кхм, то есть… Кузнецовой

Ира долго выпытывала о желании вылить словесным ручьём то, что у Антона на душе. Безрезультатно. Хоть тот, как только вошёл, порывался вывалить всё. Но желание почему-то без вести пропало — ищи как хочешь, не найдёшь. Ира смотрит на Антона: он сидит на её кровати, длинными ногами сминает недавно глаженую простыню и подставляет пальцы рук под острые клыки чёрного котёнка. А реакции нет. Ира не раз подтверждала, что Черныш кусает больно, поэтому равнодушие парня настораживает. Странно это всё… — Чем занимаешься? — осторожно интересуется Ира. Вопрос странный, ведь она своими глазами видит его (без)действия. Но работает самоназначенный профессионал психологии, так и должно быть. Скоро язык развяжется. Ира гарантирует. — Я… Занимаюсь… — Антон закусывает губу; значит, задумывается — так, уже хорошо. — Кажется, сижу где-то. Или до сих пор стою… Его глаза застывают в одной точке, зрачки сужаются. Рука судорожно скользит к карману штанов, сжимая… а что сжимая? — Антон, вынь всё содержимое карманов, — твёрдо настраивает Ира. Антон не реагирует. — Быстро. Не сдвигая взгляда, лишь вырывая одну из рук от кошачьих клыков, Антон медленно опустошает карманы: первым на кровать падает телефон, следом скомканные бумажки и пара мелких купюр. Когда остаётся последний предмет, мышцы тела заметно напрягаются, вены на руках проступают. Ира сдвигает брови, анализирует: «Действует подсознательно, а вещь всё равно вызывает напряжение. Значит, та имеет сильное эмоциональное влияние. Буду спрашивать аккуратно». Антон коротко, почти незаметно выдыхает. Среди мягких, стереотипно девичьих подушек появляется складной ножик с стёртой краской и продолговатыми царапинами — будто следами от коротких ногтей. Ира застывает: этот нож точно у Антона давно. Он точно не был куплен, чтобы нарезать помидоры в омлет. Он никак не может ассоциироваться с чем-то хорошим. Ира в замешательстве: рассматривает нож, бегло смотрит на друга — его неучастие и мутные глаза не делают ситуацию лучше. Потом вновь смотрит на нож. — Тош, — только выдыхает и она, зовя того из чёрного туннеля. После оставляет губы приоткрытыми, словно… потерялась? Антон её не слышит. Проходит пару звеняще молчаливых секунд. Черныш тихо мяукает и запрыгивает Антону на колени, сразу впиваясь в кожу когтями — такой своеобразный массаж. Ему бы свой салон открывать. И, удивительно, но это срабатывает — Антон неспешно переводит взгляд на котёнка, а зелёные глаза чуть проясняются. Ира обещает, что потом обязательно расцелует своего пушистого помощника. А пока мягко спрашивает: — Ты как?.. — Живой, — волочит языком парень. Если бы не мёртвая тишина в комнате, Ире пришлось бы переспросить. — Хочешь поговорить? — Антон отрицательно качает головой — медленно — ту-у-уда, сюда-а-а — и всего два раза — туда-а-а, сю-ю-юда… Ира видит, что из последних сил, поэтому не достаёт с расспросами. Лишь… — Может, Леди Баг? — Ага. Ира воспринимает сухое «ага» за согласие и лезет за ноутбуком. Клац, клац — и реклама с толстым крутящимся мужиком уже светится на экране. Девушка вздыхает, двигается ближе к Шасту и кладёт на колени ноут. «Чудо вокруг…»

* * *

«Лишь оглянись, лишь присмотрись, не про-пус-ти». А чудо по-настоящему есть — даже приглядываться не нужно. Пока облака медленно ползут по небу, а часть документов шелушит бумажками на своих местах, в рабочем помещении Полины происходит необычное действо. Сама Полина сидит на кресле, — кажется будничным, не так ли? — а на неё коленках сидит довольная Даша — тут уже появляются вопросы. Но всё по делу! Даша осматривала комнату-склад, где хранятся весь хлам. В том числе практические студентов по «создательству силой мысли». Там есть неудавшиеся работы: и часы с буквами вместо цифр («ж» находится там, где должен быть седьмой час, поэтому можно культурно посылать в семь), и гигантский — завари хоть целое море — пакетик чая, и ракетка для тенниса со сквозной дыркой (чтобы, если что, натягивать туда струны), и плавательные ласты с роликовыми колёсиками на подошве… Да много чего. Но также есть много удачных, а среди них Никульцева нашла палетку теней и две туши для ресниц. Результатом недолгих уговоров является то, что сейчас Даша водит кисточкой с голубым пигментом по прикрытым векам Полины. Она подумала, что будет символично накрасить её глаза в стиле неба — как-никак на облаках находятся. Та расположилась на чужих коленках, ведь так удобнее. А если кто-то посмеет противоречить — голову с плеч! — Я тут подумала, — пальцем растушовывая края теней, отзывается Даша, — я, своего рода, тоже сижу на пп. — Ты недавно рассказывала, насколько хочешь чего-то сладкого, — с улыбкой поправляет Поля. — Не, не на правильном питании. Я сижу на Полине в её подвале… — серьёзно объясняет она, а Полину пробивает на мягкий, как зефирки, смех. — Сиди смирно! Я тебе сейчас облака рисовать буду. — Рисуй, рисуй, — улыбается Полина и по приказу ровняет спину. Слабо хихикает: то ли из-за щекотной кисточки, которую вновь пустили в ход, то ли из-за забавной шутки. С Дашей вообще сложно не смеяться — она просто существует, а уже отчего-то смешно. — Ария? — А? — Расскажи шутку. Полина приоткрывает глаза так, чтобы была небольшая щель, и видит, как губы Никульцевой растягиваются в хитрой ухмылке. Второй раз просить её точно не нужно. — Какую песню поёт доктор после того, как ампутировал все конечности у пациента? — «Отпусти-и и забу-удь»? — со смешком предполагает Полина. — Не-а. «Ну где же ручки? — начинает весело петь Даша, а Полина сразу же начинает громко смеяться. — Ну где же наши ручки? Давай поднимем ручки и будем танцевать!» — смех с каждой строчкой усиливается, и если бы не страх за макияж, глаза Поли уже были бы на мокром месте. — Это ужасно, — выдыхает Полина, но, несмотря на слова, настроение её становится всё лучше и лучше. Чёрный юмор после тяжёлой работы — это ли не счастье? — Отсутствие еды у ангелов — вот что ужасно, — грустно хмурится Даша, но через секунду радуется — с тенями покончено. — Открывай глазки, — командует та, открывая чёрную тушь. Подносит к верхним ресницам, просит закрыть и открыть глаз, чтобы набрать цвет. Таким же образом красит второй глаз, а следом и нижние ресницы — только уже белым. Когда всё готово, Даша пару секунд заворожено смотрит на результат — красиво. «Вот это я визажист», — гордо думает она, и невдумчиво подмечает, как хорошо сочетаются карие — янтарные — глаза с голубыми тенями. Восторг. — Могу посмотреть? — аккуратненько напоминает о своём присутствии Полина. Даша ойкает, слезает с чужих колен, секунду грустит из-за пропажи мягкого сидения под ней и приносит небольшое круглое зеркальце. У Никульцевой сердце в пятки уходит, когда на её работу без слов рассматривают пару секунд. Спокойно выдыхает только тогда, как слышится тихое «Вау». — Это невероятно, Даш, — шепчет Полина и крутит зеркало во все стороны, чтобы рассмотреть макияж со всех сторон. — Дам, дам, — так же шёпотом и с широкой улыбкой отзывается она. Полина улыбается в ответ — в этот раз она хотела услышать эту глупую шутку. «Хочу чаще сидеть на пп», — про себя мечтает Даша. А про что ещё ж мечтать?..