* * *
Полина у себя грызёт карандаш, измеряя подвал шагами. Волнуется. Давно она не рассказывала о своей жизни до смерти. Не рассказывала бы ещё пару столетий, но пообещала же, а обещания нужно держать. А Никульцева вот-вот и придёт. Вот-вот и… — Кто красотой затмит весь рай? — резко слышится знакомый голос где-то вдали. Это Даша. И, кажется, она что-то напевает. — Кто скажет: «Стасик — попугай»? — продолжает литься песня, становлясь всё громче и громче. И шаги стучат в ритм. — В её руках рутины лом, И потому шагает напролом, Все песенки о ней поют, Скажите, как её зовут? Полина наконец узнаёт мотив той песенки из Буратино, только слова в ней совсем другие. И, что странно, даже не о Буратино. — По! Туру-ту-ту-ту, — Даша весело тянет незамысловатые ноты, уже появляясь в поле зрения. Полина расслабляется и хихикает смотря на девушку-ангела, которая во всю дурачиться. — Ли! Тан-тан-тан-тан, — Никульцева подходит всё ближе и ближе. А руками имитирует то ли саксофон, то ли длинный нос, или вообще гусеницу, что пускает дым изо рта — кто ж эту Дашу поймёт. — Ну! Тирин-тин-тин-тин, — припрыгивая, преодолевает лестницу. — Шка! Тада-да-да-да, — Никульцева с улыбкой напевает свою песенку и, подпрахнув к Полине, встаёт к ней лицом к лицу, пристально вглядываясь в янтарные глаза. Смотрит, смотрит, смотрит и, приближаясь настолько близко, что на коже уже чувствуется дыхание… … звонко щёлкает по носу. — По! — громко смеясь, кричит Даша и убегает от злой (кажется, в шутку) Полины. — Ли! — две девушки бегают по кругу, случайно сбивая со столов бумажки и мелкую канцелярию. — Ну! — Даша взвизгивает, когда Полине удаётся ущипнуть её за бочок. Но это не окончательное поражение, поэтому песня, несмотря ни на что, продолжается: — Шка! — Сейчас я дам тебе Полинушку! — угрожает Поля, уже без стеснений смеясь. Долго злиться на этого ангелочка, по правде, сложно. — Ну давай, — Даша резко останавливается и с вызовом пронзает взглядом. Полина поднимает одну бровь и с упрёком тянет: — Да-аш! — Давай, говорю, давай, — хихикает она и падает на чужое кресло, по инерции проезжая назад. — Так что, помнишь наш договор? Жду рассказ о Пашке-Дурашке. — Ага… — Поля неотрывно смотрит на яркую девушку рядом. «Всё-таки вспомнила», — мимоходом думает она. Но, отмахнув старые убеждения, начинает говорить. Пусть и издалека. — Ты смотрела, как подписан этот кабинет? Я про вывеску на двери. — Полина Олеговна, кажется… А что такое? — Как думаешь, какая у меня фамилия? — Облакушкина? — наивно предполагает Даша, облизывая губы и улыбаясь ярче Чеширского кота. — Естественно, — с сарказмом смеётся Полина. Она перекатывается с ноги на ногу и внешне спокойно (а пульс замирает) выдаёт: — Нет, на самом деле я Добровольская. — Что? — в горле её першит, Даша громко кашляет. А затем хмурится-хмурится-хмурится и, не выдержав растущей тишины, просит: — Повтори, что ты сказала? — Моя фамилия Добровольская, — просто говорит Полина, хоть шестерёнки внутри и крутятся по-особенному странно. Будто завеса старого шкафа, прикрытого на сто три замка, пошагово отворяется, прокручивая каждый ключ мучительно долго и обязательно со скрипом. — То есть вы с Палкой родственники? — переспрашивает Никульцева с по максимуму удивлённым лицом. Кажется, что ей хочется вылупить глаза до Марса и повторять «Чего, чего?» раз за разом. — И кто он тебе? Типа… дядя? Сын, отец, дед, кошка по линии троюродной бабки? Или мать, может?.. — Ария, ты так быстро говоришь, лучше спела бы арию, — загадочно подмигивает Полина и, пока Даша не выкрикивает что-то вроде «А я могу!», спешит объяснить: — Наши папы были родными братьями. То есть Паша мне двоюродный брат, — три секунды тишины. — Младший двоюродный брат, — поправляет она с сестринской улыбкой. А такая действительно существует — и её нужно увидеть, чтобы понять. — Мне нужен попкорн и полная история, — выносит вердит Даша и заодно удобнее усаживается в кресле. — Даш, нет на небе еды, наша материя этого не позволяет. — Бу-бу-бу, — кривляется Никульцева. — Ты бебеба, знаешь? — риторически спрашивает она и, смачно хрустнув шеей, соглашается: — Тогда просто рассказывай. — Хорошо… Это было советское время. Паша жил в Омске, а я в малюсенькой деревне, которую даже на картах не отмечали. Её, может, и нет уже. Так вот, жили мы далеко, видеться, очевидно, не могли. Но летом Пашулю привозили к нам, а там начиналось… — Полина коротко смеётся, улыбаясь до еле видной щербинки. И, размылив взгляд, полностью отдаётся былым воспоминаниям.* * *
Давным-давно, около въезда в деревню.
Шуршат листья, под крохотными ножками тропинка, за которую стоит благодарить только местных. Худенькая женщина стоит, опустившись на корточки, чтобы быть с сыном на одном уровне. — Пашуль, ты же помнишь, что я с папой погостим тут день-два, а потом ты будешь слушаться только дядю с тётей? — ласково спрашивает мама у сына. Паша незаметно (как он думает) дуется из-за детского прозвища, которое ему, между прочим, совершенно не подходит! Но пререкаться со старшими сейчас не хочется, ведь скоро он увидится с сестрой. По ней он скучал, и это знали чуть ли не все вокруг — это бурчал под нос он часто, не зная, что кто-то слышат. А люди слово за слово, письмо за письмо, и унесли Пашину «тайну» в деревенский народ. — Тётя Тамара, дядя Алексей, здравствуйте! — из-за спины слышится довольный девичий голос. Это Полина. Она в припрыжку идёт, подол её платья путается в ногах, а невысокие каблуки звонко цокают об камни. Пашка оборачивается и, хоть и хочет подбежать и обниматься — у него на лбу это написано — просто стоит с хмурым видом. Ждёт, когда с ним тоже поздороваются. — И тебе привет, Пашуля, — звонко смеётся Полина. Следом подбегает к нему и хватает на ручки, оставив большой коричневый ранец на полу. — Как же ты выро-о-ос, — тянет она, чтобы дядя с тётей не волновались, но на ухо шепчет: — Мелкий. — Э-эй! — недовольно восклицает дитя и с обидой смотрит на двоюродную сестру. — Мне восемь! — Ну! Говорю же, вырос та-ак. В следующем году в пионеры пойдёшь, да? Паша, мол, забывает все обиды и невозможно довольно кивает. — Хорошо, пошлите, дети, — скромно улыбается Тамара, за рубашку дёрнув мужа. Полина, ухватив Пашин ранец и самого Пашу, направляет родственников к их дому. По дороге их приветствуют рядом проходящие пожилые дамы с повязанными платочками, играющие дети и почтальон на велосипеде. А ещё свежий запах травы и лета, наступающего маленькими шажками. — Поль, ты с прошлой нашей встречи похорошела… — тихо отмечает Пашина мама, прикрывая глаза от лёгкого ветра. — Сколько лет уже исполняется?* * *
— Поли-и-ин! Сколько лет тебе было, спрашиваю. Слышишь? — тормошит Даша ту, улетевшую в прошлое, Добровольскую. — Слышу, да, — она встряхивает голову. — Мне было пятнадцать. — Это ж сколько у вас разница… Шесть лет? — предлополгает Даша, но увидев реакцию «ты сейчас серьёзно?», исправляется: — Нет, девять!.. Что, восемь? — Семь, Даш, семь, — вздыхает Полина и усаживается на стол — стул же её заняли. — Математика — не мой профиль, — соглашается Даша и, повеселев, поворачивает голову вбок так, чтобы была видна только половина лица. — Вот мой профиль! — воскликивает та и заражает Полину смехом. — Даша, ты такая… Даша, — улыбается Полина, не придумав ничего другого. Дашу словами описать сложно. Особенно не писателю. — Да, я! — хихикает такая-сякая Никульцева и закидывает тёмные, как лесные орехи, волосы за спину. — Теперь давай дальше рассказывай. — Могу сказать, что с того времени мало изменилось. Я всё та же Полина, а Паша — всё тот же Пашуля.* * *
— Пашуль, а давай… — не успевает Полина договорить, как мальчик, сложив губки, издаёт глухое «п-п-п-п» — этакий звук лошадки. — В плослый лаз ты пледлозила пойти на лечьку. И нас налугали! — ах да, маленькому Паше не даётся пара букв. Что ж, это нормально. «Нолмально», — как убеждал всех Пашка. Он ведь скоро научится — действительно скоро. — Ну и что? Весело-то было-о-о, — она растягивает губы в улыбке и игриво заглядывает в обсуждающие глаза брата. — Ладно-ладно, в этот раз мы даже разрешение попросим. Давай в лес? Янтарные глаза горят-горят-горят, как у самого отчаянного чёрта или как искорка в центре Солнца. Полина закусывает губу и, наклонив корпус к Паше, следит за каждым его движением. — Какой есё лес? — недоверчиво смотрит тот, по-детски хмуря брови. — Обычный лес. Как раз веток для печи насобираем! Вот дядя с тётей обрадуются… — заговорчески тянет Полина, но когда не слышит оваций на своё превосходное предложение, принимает жестокие меры — щекотку. Руки щеродят в подмышки, Паша порывисто хохочет, извивается и со всех сил пытается отбиться руками. — Ладно! — в потоке смеха выкривает он, и пальцы наконец пропадают с его тела. Полина довольно лыбится и кивает своим мыслям. Мальчик напротив — сосредоточеный, недовольный и красный. Последнее от щекоткосмеха. — А в цём подвох?* * *
— Ни в чём. Какие могут быть подвохи? — лукаво смотрит Полина. Даша молча приподнимает бровь, ни капли не поверив. — Я немножко пугала мелкого по дороге, это считается? — тихо хихикает та. — А подробнее? — Даша закусывает губу. Смотря на неё, складывается впечатление, что она слушает самую интересную лекцию в своей жизни. Что ж, в какой-то мере, особенно учитывая рассказчика, так оно и есть. — Жуков под майку сувала. Просила закрыть глаза и протянуть ладошки, а на них подкладывала гусениц. Ещё с лягушками знакомила… — перечисляет Поля с той же улыбкой, как тогда в лесу. Её до сих пор это забавляет. — Действительно немножко, — кивает Никульцева, думает о чем-то своём, а затем, по всей видимости, отмахивается от образа Добровольского в своей голове. — Я поняла, что Пашуля — твой брат, на данный момент мне этого хватит. Давай займёмся чем-то другим? — Чем? — они сами не замечают, как внутри всё теплеет, а щёки приятно побаливают от привычной улыбки. Полина вглядывается в девушку-ангела, у которой бесенятки бегают в зрачках. Завораживает. — Повеселимся?* * *
— Нет, мне не до веселья, — бурчит Антон, свешивая голову с края кровати. Рядом резвиться чёрный котёнок, Ира шерудит в шкафу, перебирая одежду на вешалках. И брюнет сидит рядом, грея небесно-голубыми глазами. Но людям его не видно — поэтому это тайна, «чш-ш-ш!» Возле Антона падает мягкая розовая ткань. Он лениво оглядывается и уставше спрашивает, что это и зачем. Кузнецова оборачивается, прижимая к себе чёрную одёжку во весь рост с кошачьей мордочкой на капюшоне. Она то ли пантеркой решила стать, то ли косплей на Черныша сделать. — Друг есть, кигуруми есть, и это повод устроить пижамную… вечеринку-у! — Ира подпрыгивает, делая странное движение, которое должно зарядить духом веселья и стать началом нескончаемой активности. Но Антон как лежал мёртвым пнем, так и лежит. — Тош, у тебя по-прежнему нет выбора. Я пойду в другую комнату, а ты переодевайся. Дверь хлопает. Антон встаёт и морщится от боли, ведь его тонкие ноги ещё не были готовы к подъёму. А когда он разворачивает ткань и понимает, что это пижама Хеллоу Китти, меньше его на два раза, отчаянно мычит. «И за что мне всё это?» — думает он, с трудом впихивая длинные конечности в — как там Ира говорила? — кигуруми. Нужно просто смириться. И… кажется, это будет странно.