Потерянные дети

Эрен закончил свой рассказ и отложил пустую чашку. Дети сидели с унылыми лицами и молчали какое-то время. Потом Фалько все же решился спросить: — А что стало с тем ребенком? — Армин оставил девочку в приюте, а потом ее забрали в специальный приют для подобных детей. Он навещал ее перед тем, как ушел на фронт, — сказал Эрен. — Сестрой он ее не считал, но помочь хотел. Дети не виноваты в грехах родителей. — Если он пережил такое, то почему пошел воевать на стороне властей? — недоумевала Габи. — Разве он не должен был ненавидеть их? — Когда он поправится, он сам все расскажет вам. А пока поезжайте к себе, время позднее. Прогнав детей, Эрен помыл всю посуду, которая осталась после них, и лег на кровать. За стенкой он слышал невнятное бормотание лесника, которое походило то ли на выражение мыслей вслух, то ли на сонный бред. Эти звуки раздавались еще очень долго, мешая Эрену расслабиться и уснуть. Лесник говорил на обычном языке, не местном диалекте, поэтому его речь напоминала парню о войне, которую он с трудом пережил. Он вспоминал, как его товарищи занимались дешифровкой сообщений французов, и все тело сводило судорогой от этих воспоминаний. Хотелось поскорее забыть этот кошмар наяву. Эрен перевернулся набок и долго разглядывал противоположную стену. Окно и растущие рядом с ним деревья и кусты в лунном свете устроили настоящий театр теней. Ветви растений принимали причудливые формы и воссоединялись в одну полноценную картину. Эрен вспомнил, как ходил вместе с другими детьми из приюта в кино. Он вместе с Армином и Микасой сидел в последнем ряду и весь мультфильм удивлялся, как кому-то удалось картинки из головы перенести на стену. Армин объяснял ему, как работает прожектор и откуда там взялись эти картинки, а Микаса сидела рядом и молча смотрела. В тот момент она выглядела такой спокойной и живой. Последний раз Эрен ее видел до того, как отрубился и потерял память, из-за этого ему казалось, что он не видел ее вечность. — Где ты сейчас? Тоже не можешь уснуть? — спросил он у ветки дерева, чья тень плавно качалась на стене. Она была тонкой, как запястье Микасы, отчего Эрену и казалось, что это она машет ему в знак приветствия. Утром он проснулся из-за громкого ворчания лесника. Старый дед варил грибы на завтрак и ругал червей и насекомых, которые всплывали в кипящей воде. Язык Эрен знал плохо, но слово «ублюдки» он все же расслышал и понял правильно. Он поднялся с постели и, заправив ее, сразу же пошел рубить дрова. За работой ему становилось легче. Солнце поднималось все выше и выше над горизонтом, но свет не проникал сквозь густые кроны деревьев. Прохладные ветер поддувал под широкую рубашку, которая почти висела на теле Эрена. Если эту одежду дядя Фалько носил в восемнадцать лет, трудно было представить, как он выглядел сейчас. Ближе к полудню послышался скрипучий голос лесника: — Гарсон, иди сюда, обед э прэпарэ*. Или что-то в этом духе. Эрен плохо понял, что ему сказали, но чувствовал запах вареных грибов, поэтому предположил, что его зовут есть. Готовил старик скверно, но парень и не помнил, когда в последний раз ел что-то вкусное и сытное. Да и жаловаться на хозяина дома он не имел права. Ему оставалось только молча есть безвкусные грибы и заедать их безвкусной картошкой. — Микаса, Микаса… — заворчал лесник за столом. — Ты тут ля нюи** кричал «Микаса». А муатье андорми*** я и не понял, что это ты. Подумал, немцы сонтаривэ****. Что это, Микаса? — Это имя… моя подруга, — неуверенно ответил Эрен, смутившись от этих слов. — Что? — переспросил глухой старик. — Подруга! — повторил парень громче. — А, подруга… В твоем возрасте подруги становятся женами. Эрен промолчал. После обеда он хотел зайти в госпиталь и навестить Армина, но его не пустили в палату, предупредив, что болезнь заразная и одна медсестра уже заразилась. Тогда он отправился к кладбищу, где покоилась неизвестная солдатка, нарвал немного цветов по дороге, чтобы не идти с пустыми руками. Кем бы она ни была, они были в одной команде. Рассматривая другие могилы, Эрен пытался вспомнить, с кем еще он мог находиться до того, как получил травму головы. Из знакомых шатенок он мог припомнить только двоих, с которыми он воевал бок о бок, но кто из них это был — неизвестно. Ближе к вечеру Эрен вернулся в хижину, где его уже ждали дети. Увидев их удобно устроившимися за столом, он в который раз пожалел, что вообще решил рассказать им что-то о своей жизни. Очевидно, они ждали историю его подруги, но Эрен так не хотел делиться ею с ними. Каждое воспоминание о ней отдавалось болью в груди: хоть Микаса и осталась жива, она была не рядом. — Хэрр Йегер! — Дети облепили его, как только он переступил порог хижины. — Расскажите нам про Микасу! — воскликнул Фалько. — Она красивая? — спросила Зофия. — Она умная? — следом — Удо. — Она сильная? — завершила поток вопросов Габи. — Это не то, о чем я хотел бы рассказывать, — отрезал Эрен, разуваясь. Когда он поднял голову, то увидел грустные и недоумевающие лица подростков. — Жизнь всегда была несправедлива к ней и по большей части из-за меня. Я стараюсь забыть наше прошлое, а вы ковыряете мою старую рану, — объяснил он им. — Может, Вам трудно забыть это, потому что Вы держите боль в себе, — предположил Удо. — А вдруг, если выговоритесь, Вам станет спокойней? Эрен уселся на стул и посмотрел на ребят. — Невыносимые… Что ж, слушайте…

***

О ее детстве до приюта я узнал из ее рассказов, а о своей семье она узнала от матери. Это было так давно, что какие-то факты могли исказиться, но вот что я точно помню: Микаса была первой женщиной в семье, которая родилась в Европе. Ее дед был торговцем и часто путешествовал по миру со своими товарами. Через Индию и Китай он попал в Японию, где и встретил бабушку Микасы. Тогда мало кто из нас знал японский язык, и мало кто из японцев знал наш язык. Как они познакомились и наладили контакт — это тайна, покрытая мраком, но спустя пару лет они поженились. Для людей того времени такой межрасовый брак, верно, был чем-то из ряда вон выходящим, но молодую пару мало волновало мнение посторонних людей. В браке у них родились трое мальчиков и одна девочка. Этой девочкой была мама Микасы. Хоть они и остались жить в Японии, дед Микасы учил ее маму нашему языку с детства, из-за чего у нее отсутствовал акцент. Она свободно говорила на двух языках и могла бы стать дипломаткой, если бы не родилась женщиной. Ей ничего не оставалось, кроме как давать частные уроки иностранного языка. Так она познакомилась с японским военным, за которого через какое-то время вышла замуж. Сразу же через несколько дней после их свадьбы был убит эрцгерцог, через месяц — Австро-Венгрия объявила Сербии войну, еще через пару месяцев Япония выступила на стороне Антанты и начала проводить военные операции против немецких военных баз. Мама Микасы помогала соотечественникам переводить документы, донесения, перехваченные разговоры. С начала войны она не разговаривала со своим отцом и не спрашивала его мнения по этому поводу. В их семье произошел раскол. Она всюду сопровождала своего мужа, помогала ему с оружием, перевязывала ему раны, словно это был ее непременный долг как супруги. Одним днем она слишком долго занималась переводом перехваченного письма и не успела обработать рану мужа — он скончался от заражения крови. После его смерти она больше не работала с военными. Для жителей Японии тогда смысл всей войны оставался загадкой — для матери Микасы смысл сражаться был, пока жил ее муж. Она вернулась к частным урокам и, поскольку страну война почти не разрушила, не вспоминала об этом, пока не встретила где-то на улицах Киото немецкого журналиста — хэрра Аккермана. Хэрр Аккерман бродил по городу и искал хоть кого-нибудь, кто мог бы дать ему интервью. Большинство прохожих просто не понимали смысл этого интервью, а те, кто понимал, отказывались по политическим причинам. Он встретил мать Микасы, и она после многочисленных уговоров согласилась ответить на его вопросы. В ходе беседы хэрр Аккерман не раз упоминал, что он борется только за правду, а у правды нет национальности, расы и религии. Его позиция понравилась маме Микасы. Они сблизились и стали работать вместе, а потом полюбили друг друга. Под конец войны хэрр Аккерман вернулся в Нижнюю Саксонию, мама Микасы решила отправиться вместе с ним, но ее семья была категорически против. Они не могли смириться с мыслью, что она так мало скорбела по своему покойному мужу. Не получив ни благословения, ни слов напутствия от своей родни, мама Микасы отправилась в свою самую долгую поездку от реки Камо до Эльбы. Приехав в нижние земли, она увидела такую разруху, какую не видела еще никогда в своей жизни. После свадьбы вместе с хэрром Аккерманом они отстраивали его старый дом. Новоиспеченную фрау Аккерман местные не принимали. Она была аккуратна в своей речи, грамотна, говорила без акцента, но для многих все равно оставалась чужой. После войны у них родилась единственная дочь — Микаса. Они жили слишком бедно даже для поствоенного кризиса. Хэрра Аккермана преследовали из-за его статьей, в которых он писал только правдивые факты. Мы жили рядом, и я помню, как несколько раз он приходил к моему отцу и жаловался, что на него опять напали. Аккерманы были хорошими людьми, они не заслужили ничего из того, что с ними сделали и что о них говорили. Однажды отец Микасы уехал в столицу по работе, оставив жену и дочь дома. Вечером к ним вломились неизвестные люди и стали расспрашивать о нем, мол, его ищут лица, фигурирующие в его статьях, которых он оклеветал. Фрау Аккерман попросила Микасу спрятаться где-нибудь в доме и ни в коем случае не выходить, пока она ее не позовет. Микаса так и сделала: она залезла в корзину, стоящую в чулане, и накрыла себя старой одеждой. Маленькая девочка шести лет сидела в этой корзине несколько часов, пока из ее матери выпытывали информацию о ее отце. Когда крики стихли и неизвестные громко хлопнули входной дверью, Микаса вылезла из чулана и пошла к матери, которая лежала на полу столовой уже полумертвая. Она попросила девочку сходить за доктором Йегером, пока еще не зная, что он к тому моменту уже скончался в лечебнице. Я помню, как ночью она прибежала к нам и просила мою маму помочь, но мы ничего не могли сделать для нее. Ее мама скончалась от потери крови, а отец даже через несколько дней не вернулся из столицы. Перед смертью она сказала Микасе идти к нам, а если мы не сможем взять ее к себе, то проситься в католический приют для сирот и всегда оставаться сильной. «Ты мое чудо, Микаса, — говорила ей мама, пока свет в ее глазах угасал. — Я прошла полмира вопреки воли моей семьи, чтобы родить твоему отцу тебя. Будь храброй, будь смелой, будь несокрушимой. Злые языки всегда будут стараться тебя задеть, но не поддавайся. Моя девочка, ты вырастешь самой сильной женщиной». Мы не смогли взять ее к себе. Микаса отправилась в тот самый приют, куда потом отправился и я. Когда я пришел туда после смерти моей мамы, я встретил Микасу в первый же день. Она сидела во дворе с тетрадкой и учила буквы, а старшие мальчики приставали к ней. Ее бледная кожа, глаза цвета стали и азиатские черты лица манили мальчишек как магнит. Они приставали к ней и пытались выудить, откуда она приехала и что это за имя такое — Микаса. Мне это не понравилось. У нее на лице было написано, что ей неприятно и что они ее отвлекают. В первый же день в приюте я подошел к ним и начал драку. Меня наказали еще до того, как представили всем воспитательницам и моему классу, но я был доволен собой. Когда Микаса спросила у меня, зачем я начал драться, я сказал, что буду отстаивать ее права и границы ровно до тех пор, пока она сама не научится это делать. В следующий раз, когда к ней пристали, драку начала она. Мы сблизились еще до появления в приюте Армина, были неразлучны как две части одного целого. Микаса создавала для меня ощущение, что я дома, хотя мой дом наверняка уже зарос мхом и паутиной. Когда ее нет рядом, мне кажется, что я в чужом незнакомом мне мире.

***

— Если бы той погибшей действительно оказалась она, — сказал Эрен и серьезно посмотрел на детей, сидящих вместе с ним за столом, — я бы своими руками задушил все политические круги, которые начали эту войну, а потом попросил бы вас закопать меня вместе с ней.