Потерянные дети

Эрен действительно чувствовал облегчение, когда рассказывал о своем прошлом. Он все это время держал воспоминания и чувства, связанные с ними, при себе, ни с кем не делясь. Его глубокое чувство привязанности Микасе и Армину рвало грудную клетку на кусочки: друг лежал на больничной койке, а подруга исчезла в неизвестности. Вспоминая те дни в приюте, как они познакомились и подружились, Эрен забывал о войне и о всех тех людях, которых он убил ради своей мести. Каждый раз возвращаясь мысленно в то время, он будто бы вновь становился маленьким мальчиком, у которого впереди еще целая жизнь, которую нужно прожить так, чтобы наделать меньше ошибок. Вдобавок он хотел поделиться своим опытом с детьми, чтобы они не превратили свою жизнь в ад. — Итого мы знакомы с Микасой больше 20 лет, если считать то время, что я знал ее и до смерти наших родителей. С Армином — 15. Я знаю их большую часть всех прожитых годов. — Эрен встал со стула и скомандовал: — Пора домой. Родители будут вас искать. Ну, или другие родственники, кто там у вас остался… — Вы любите ее? — спросил Фалько, пытаясь задержаться настолько, насколько это было возможно. Эрен сел назад и молча оглядел детей. Он долго пытался собраться с мыслями, чтобы выразить их как можно точнее. — До зачисления на службу в армию мы жили в христианском приюте при церкви, где нас учили смирению, послушанию, скромности и аскетизму. Конечно, мы не слушались, нарушали запреты, но это стоило нам дорого. Чем больше мы страдали, чем больше несправедливости вокруг происходило, тем больше становилось мое желание отомстить тем, из-за кого мы оказались там. Я ненавидел хэрра Келлера, ненавидел почти всех воспитательниц, ненавидел свой класс, ненавидел священников в церкви. Пока в моем сердце жила эта ненависть, там не было места для любви. Это было мое личное проклятие. Нам рассказывали о Великой Войне, о боевых действиях, о противниках, о разрухе, и я был убежден, что в моем несчастье виноваты вы и другие союзники Антанты. Антанта уничтожила мой дом, свела с ума моего отца, истязала годами мать, из-за Антанты я, Микаса и Армин оказались в этом приюте, из-за Антанты над нами издевались все детство и прикрывали этот садизм и свою ненависть верой в учения Христа. Мне было плевать, на чьей стороне воевать: фашистов, нацистов, коммунистов, либералов — я хотел лишь уничтожить врагов, которые лишили меня дома, семьи и медленно уничтожали моих близких. — Эрен встал из-за стола и подошел к окну. — Только на поле боя я понял, что ни ваши соотечественники, ни другие солдаты из союзных войск не виноваты во всем, что произошло. Нас всю жизнь презирали за то, что делали наши предки: меня — за идеи моего отца, Армина — за слухи о его происхождении, Микасу — и за то, и за другое. Но дети не должны отвечать за действия своих родителей. Если бы каждый ребенок отвечал за действия своего родителя, то войнам не было бы ни числа, ни конца, а люди не фишки в казино, которые можно поставить на кон. Отец учил меня этому с самого детства, а я забыл. — Заострив взгляд на вороне, присевшей на ветке дерева за окном, Эрен улыбнулся и тихо посмеялся. — У вас девочки интересуются боями, а мальчики — любовью? Я не буду посвящать вас в то, что происходило между мной и Микасой, а то меня обвинят в растлении. По домам! — Но вы не ответили на мой вопрос! — возмущался Фалько. — Если ваша жажда мести угасла, появилось ли там место для любви? — По домам. Эрен был непреклонен, ребятам пришлось его послушаться и разойтись, оставив его наедине со стариком Дюбуа. Лесник приготовил ужин из рыбы и все тех же безвкусных грибов. Где он нашел рыбу — Эрен даже не хотел узнавать. Они сидели молча за столом и наслаждались пищей. — Завтра надо отвезти дров в Страсбург*, — заговорил старик. — В полдень месье Грэн будет ждать в Нёдорфе. Ты был в Страсбурге аван**? — Никогда, — ответил Эрен. — В Париже был. — Что ж ты там делал? Эрен снова погрузился в воспоминания. Это произошло еще до приезда Армина. Весенним утром он проснулся от того, что фрау Кохен потрясла его за плечо. Эрен еле открыл глаза и посмотрел на весьма довольное лицо воспитательницы. Солнце светило в окно, и в его лучах жемчужины на ее серьгах засверкали по-особому ярко. — Сходи умойся и приходи в кабинет к хэрру Келлеру, — сказала ему женщина и тут же испарилась из спальни мальчиков. Эрен приподнялся на своей постели и еще какое-то время сидел неподвижно с закрытыми глазами. Ему дико хотелось спать, но получать наказание — отнюдь нет. Он заправил кровать, переоделся в форму и пошел умываться. В такую рань воду еще никто не грел, поэтому ему пришлось обливать себя холодной водой. Это помогло ему проснуться и набраться сил, чтобы встретиться с хэрром Келлером лицом к лицу. Он видел этого человека пару раз, но общаться им еще не приходилось. Все его представление о нем складывалось исключительно из рассказов Микасы, которую этот хэрр слишком часто вызывал к себе. Спустившись на первый этаж, Эрен прошел к кабинету. Он простоял еще несколько секунд, прежде чем постучать: отчего-то боялся туда заходить. Когда ему разрешили войти, он открыл дверь и увидел в кабинете воспитательницу и главного управляющего. Хэрр Келлер выглядел как типичный мужчина средних лет, с модной прической и не менее модными усами, которые позже станут ярчайшей деталью в образе фюрера***. Костюм его казался дорогим, не таким, как тряпье сирот в приюте. Хэрр Келлер жестом указал Эрену на стул, чтобы тот присел. — Сразу к делу. Эрен, нам пришло письмо из Парижа от знакомых твоего отца, — с противной улыбкой сказал мужчина. — Узнав о том, что твоей мамы не стало, они написали нам и попросили отдать тебя. Поздравляю, юный хэрр Йегер, ты нашел новую семью! Эрен недоверчиво отнесся к этой новости. Его не обрадовала ни возможность уехать отсюда, ни то, что Микаса останется здесь одна. Он натянуто улыбнулся и стал ждать, что ему скажут еще. — Собирай свои вещи, через час мы поедем на вокзал, — сказала ему фрау Кохен, выводя его за руку из кабинета. — Фрау Кохен, а Микаса поедет со мной? — спросил Эрен, чем разозлил женщину. — Эрен, мы уже обсуждали, что вы дурно друг на друга влияете… — полушепотом произнесла воспитательница. — Что такое, дитя? — встрял хэрр Келлер, изобразив беспокойство. — Хэрр Келлер, — обратился к нему Эрен, — Микаса должна поехать со мной. Ее мама перед смертью просила, чтобы мы взяли ее к себе. Моя новая семья должна сдержать это обещание. — Эрен, мальчик мой, — мужчина медленно поднялся со своего стула и подошел к Эрену, — твоя подруга останется здесь. Невежливо просить щедрых господ, которые пожалели тебя и решили взять к себе, забирать еще один голодный рот. Микасе нужно еще многому научиться здесь, пока она так близка к богу. Хэрр Келлер похлопал мальчика по плечу и жестом указал воспитательнице, чтобы она вывела его из кабинета и отправила собирать вещи. Эрен вернулся к себе в спальню и печальным взглядом оглядел спящих мальчишек. В комнате их было пятеро, одна кровать пустовала после смерти одного, случившейся еще до приезда Эрена. Они выглядели такими спокойными и умиротворенными, пока бродили по задворкам своих сновидений. Совсем скоро они проснутся и пойдут на уроки, их за что-нибудь жестоко накажут, а потом они все дружно будут учить молитвы. Но этот момент сна — затишье перед бурей. Эрен не хотел ни учиться, ни быть наказанным за очередную нелепицу, но и уезжать не хотел. Все с таким же хмурым видом он собирал свои немногочисленные вещи в старый чемодан, который ему выдала воспитательница. Мысли о Микасе не давали ему покоя. Он выглянул в коридор и, заметив, что фрау Кохен нигде не было поблизости, забежал в спальню девочек. Микаса спала на кровати, стоящей прямо напротив окна. Эрен нашел ее по лентам, лежащим на тумбе, и красному шарфу, выглядывающему из-под подушки. Он присел на колени рядом с ее кроватью и слегка потряс за плечо, прошептав: — Микаса. Она сразу же открыла глаза и с недоумением посмотрела на Эрена. — Меня забирают, — сказал он ей, и от своих же слов почувствовал першение в носу. Она все еще смотрела на него так, словно не понимала, о чем он говорил. — Не рассказывай фрау Кохен, что я заходил к тебе. Она разозлится. Услышав какие-то шаги из коридора, Эрен помог Микасе приподняться и обнял ее на прощание. Спросонья она все еще не понимала, что происходило, отчего обняла его в ответ некрепко чисто машинально. Уже через пару секунд его как будто и не было в спальне. Микаса все еще сидела на постели и смотрела пустым сонным взглядом на дверь, пока смысл сказанных Эреном слов не дошел до нее. Эрен быстро вернулся к себе и сделал вид, что занимается чемоданом. Фрау Кохен зашла к нему и встала у порога, намекая, что им пора было выходить. Часа еще не прошло, но, раз Эрен уже собрался, она не видела смысла сидеть тут. Они вышли из приюта и направились к воротам. Уже у самого выхода Эрен последний раз обернулся и посмотрел на это здание, которое стало для него таким родным и по-домашнему уютным, даже не смотря на суровых воспитательниц и хэрра Келлера. Они сели в машину, которая уже ждала их несколько минут, и поехали на вокзал. Микаса спрыгнула с постели и подбежала к окну, но на той стороне, куда оно выходило, не было ни дороги, ни ворот. Он стала судорожно заправлять постель, расчесывать волосы и заплетать косы — после всего времени, проведенного в стенах приюта, это вошло у нее в привычку. Скинув с себя сорочку, она быстро надела форму и обмоталась шарфом. Босыми ногами она побежала в туалет, чтобы умыться все еще в ледяной воде. Когда она выбежала уже обутая и одетая в теплое пальто, машина уехала в сторону вокзала. Микаса побежала за ней по дороге. После растаявшего снега дорога все еще была в грязи, пачкающей новые башмаки, которые девочке подарили прихожане. Она бежала из всех ног и плакала так, что фигуры деревьев и одиноких фонарей расплывались перед глазами. В горле стоял ком, но Микаса пересилила свои рыдания и закричала: — Эрен! Но Эрен не услышал ее крика. Сидя в машине рядом с фрау Кохен, он вдруг по-настоящему осознал, что его увозили в другую страну и в другую семью. От этих мыслей он расплакался. Последний раз он так плакал, когда умерла его мать. Теперь у него забирали его последнего близкого человека, который напоминал о тех уже таких далеких годах, когда у него был свой дом и любящие родители. Фрау Кохен приобняла его за плечо и протянула платок. — Ну, чего ты расклеился? — спросила она у Эрена. — У тебя будет новый дом и семья, которая знала твоего папу. Пойдешь в другую школу, или тебе наймут учителя на дом. — Я хочу к Микасе, — сквозь всхлипы проговорил Эрен. Воспитательница ничего ему не ответила. Эрен плакал и вытирал сопли о платок до конца поездки. Когда они подъехали к вокзалу, он уже успокоился. Проводник подозрительно посмотрел на мальчика с красными и опухшими от слез глазами и сказал женщине в шутку: — Напугали мальчишку рассказами о войне? — Мужчина громко засмеялся, и Эрен поднял глаза, чтобы посмотреть на него своим полумертвым взглядом. — Не бойся, малец, французы — наши духовные братья. Братья иногда ссорятся и дерутся, но они все еще братья. Эрен даже не думал об этом. Он прошел вместе с фрау Кохен в вагон и сел у окна. До отправления поезда еще оставалось сколько-то времени, которое Эрен решил провести, глядя в окно. Постепенно вагон заполнялся людьми, шумом и теплом от человеческого дыхания. Кто-то взял с собой собаку, которая стала бегать по всему вагону и, наконец, пристала к Эрену. Он осторожно погладил ее и улыбнулся от вида ее слюнявой морды. Фрау Кохен сидела молча рядом, изящно сложив руки на коленях. Только сейчас за пределами стен приюта Эрен разглядел за ее строгостью и чопорностью настоящую грацию и изящество, чего она всегда требовала от своих учениц. Эрен поймал себя на мысли, что и по ней он будет скучать. Вдруг словно из пустоты он услышал истошный крик: «Эрен!». Это был голос Микасы. Эрен распахнул глаза и прижался носом к окну, ища ее среди остальных провожающих на перроне. Взгляд зацепился за красный шарф, мелькающий среди серых фигур. Будучи полностью уверенным, что это была Микаса, он спрыгнул с сиденья и побежал к выходу. Проводник удивленно посмотрел на мальчика, когда тот высунулся из вагона, держась рукой за поручень, и закричал в ответ: — Микаса! Девочка с красным шарфом обернулась и увидела его. Весь мир словно замер и время в нем остановилось, пока она бежала к нему в грязных башмаках и придерживала рукой берет на голове. Эрен протянул ей руку и помог забраться в поезд. Проводник выжидающе взглянул на них, и мальчик понял его без слов. — Пожалуйста, мы займем всего одно место, — упрашивал его Эрен. — Мы одно целое, — подтвердила Микаса, вызвав у мужчины улыбку. Он махнул рукой, разрешив этим жестом им пройти дальше в вагон. Взявшись за руки, они побежали к сиденью, где была фрау Кохен. Воспитательница обомлела, когда увидела Микасу. Она бы непременно накричала на детей и наказала бы их за эту выходку, но сдержала себя на людях. — Микаса, кто разрешил тебе покидать приют? — строго спросила она и, не скрывая беспокойства, засуетилась вокруг девочки. — И почему ты без пальто? По утрам еще холодно, ты простудишься. — Я отдала его мужчине на машине, чтобы он довез меня сюда, — призналась Микаса и виновато опустила голову. — Если хэрр Келлер узнает о твоем побеге, нам обеим не поздоровится, — предупредила фрау Кохен и отдала девочке свою шаль, чтобы та укрылась ею и согрелась. — Пусть наказывает, — гордо заявила Микаса и села на одно сиденье вместе с Эреном. — Я не отпущу Эрена одного. Многие пассажиры в вагоне заулыбались, невольно подслушав этот диалог, а одна пожилая дама, сидевшая прямо напротив них, тихо засмеялась. — Влюбленные женщины теряют голову, даже если они еще совсем крохи, — сказала она воспитательнице, и та учтиво улыбнулась. — Это наше общее проклятие, юная фрау, — говорила она Микасе. — Мы любим мужчин, преданно следуем за ними, и за это нас наказывают. Любили бы других женщин — все равно были бы наказаны. — Наказание — форма воспитания, — вступила в дискуссию фрау Кохен. — Через наказания полезные привычки формируются намного эффективней, чем через поощрение. — Когда святая инквизиция сжигала женщин на костре, наказывая их за ересь и ведовство, какие же привычки она у них формировала? — стояла на своем дама. — Одумайтесь, милые фрау, ни католики, ни лютеранцы, которые учат нас смирению и послушанию, никогда не были на стороне женщин. При любом случае они назовут любую ведьмой и сожгут. Для каждой из нас уготован свой костер. И эта девочка, — женщина указала пальцем на Микасу, — уже горит в нем. Тогда Микаса еще не совсем понимала смысл слов этой дамы и даже не вслушивалась в их диалог. Она сидела, прижавшись к Эрену, и смотрела на природу за окном. Это была их самая длинная поездка в жизни на тот момент. Поезд шел тихо. Фрау Кохен предупредила, что в Париж они прибудут довольно поздно, ведь их вокзал находился даже не рядом с границей. Она рассказывала детям про Эльзас и Лотарингию, что еще их родители могли спокойно гулять по этим землям как по своим родным, а теперь, хоть они и понимали диалект местных жителей, области стали чужими. — Еще английская королева Виктория носила фамилию Ганновер, — говорила она Эрену и Микасе. — Ганновер был отдельным королевством со своими королями до захвата земель Наполеоном. Ганноверская княжна София должна была стать королевой Англии по праву своей крови, если бы не умерла. Благо у нее остался сын. Так люди из наших земель заняли английский престол, но даже это не помешало Англии вступить в Антанту и пойти против нас. — Папа говорил, что война была бессмысленна, — подал голос Эрен. — Что людьми нельзя торговать. — Твой папа много о чем говорил за трибуной Лиги Наций, но его страна выплачивает огромный долг своим соседям, а марки**** ничего не стоят. Люди питаются крошками, его сын живет на деньги прихожан церкви. Хэрр Йегер был добрым человеком, но добрым к чужим людям, а не к своим детям. После этого Эрен ничего не говорил. В конце концов, он слишком плохо знал своего отца и говорил с ним лишь пару раз. Время близилось к вечеру. Микаса задремала, прислонившись головой к окну. Эрен очень хотел есть и тоже решил поспать, чтобы не так чувствовать голод. Он попытался устроиться поудобнее и лег на колени Микасы. Они проспали так до позднего вечера и проснулись, когда после фрау Кохен во время небольшой остановки сходила за едой и принесла ее в поезд. — Эрен, впредь не веди себя так, это неприлично, — отругала она мальчика и протянула ему булочку. — Ты ставишь Микасу в неловкое положение, прижимаясь к ней так. Если и взрослые вы будете так себя вести вне брака, то все подумают, что она легкомысленная и доступная. — Почему трогаю ее я, а легкомысленной будет она? — недоумевал Эрен, пока Микаса молча жевала другую булку и смотрела то на него, то на воспитательницу. — Потому что уважающая себя дама не подпустит к себе близко никого, кроме супруга, — объяснила женщина. — Это вопрос ее чести. Если хочешь сберечь честь своей подруги, то будь аккуратней, Эрен. В Париж они прибыли глубокой ночью. Выйдя из вагона, Эрен и Микаса на какое-то время потеряли дар речи от услышанной смеси различных языков, которые были им совершенно не знакомы. Им казалось, что они попали в другой мир. Взявшись за руки, они пошли за воспитательницей, которая повела их к выходу из вокзала. Ни Микаса, ни Эрен ни разу не были даже в самом Ганновере и столице и даже не представляли, как кипела жизнь в таких больших городах по ночам. Люди гуляли, веселились, смеялись, пили. Недалеко от вокзала располагалось кабаре, откуда выходили посетители: мужчины в модных костюмах и шляпах, женщины в ярких платьях и украшениях. Они развлекались так, словно и не было никакой войны. Для двух сирот из католического приюта это было настоящее потрясение. Фрау Кохен привела их к автомобилю и посадила внутрь. Микаса и Эрен с открытыми ртами смотрели в окно, разглядывая Париж и его обитателей. Пока машина проезжала по главным улицам, их взгляд зацепился за величественный силуэт Нотр-Дама. Этот собор, конечно, трудно было сравнить с их скромной церковью, куда они ходили каждое воскресенье. — А нас туда пустят? — спросила Микаса у воспитательницы, воодушевившись от красоты здания. — Конечно. Это католический собор. Но мы сюда не за этим приехали, — строго сказала фрау Кохен. — В Кёльне тоже красивый собор. Если у приюта появятся деньги, я свожу туда тебя с другими ребятами. Слова женщины напомнили Микасе о том, что ей придется возвращаться назад, и все воодушевление покинуло девочку. Она грустно посмотрела на Эрена и опустила голову. Мысли о безысходности крутились в ее голове, но потом она вдруг вспомнила последние слова своей матери. — Я буду сильной, Эрен, — тихо сказала она ему и взяла за руку. — Если моя мама преодолела путь длиннее, чем поход Александра Македонского, то я тоже смогу и приеду за тобой. Эрен больше не плакал и не жевал сопли — он продумывал план, как заставить новую семью вернуть его в приют. Это было его самое глупое, но искреннее решение. «Если убегать, то с Микасой», — говорил он себе. Жить во Франции с незнакомыми людьми он не хотел. Когда машина подъехала к нужному дому, Эрен крепче сжал руку Микасы и вместе с ней вышел из машины. Их встретила прислуга семьи Уфельман. Фрау Кохен поздоровалась с ними и повела детей следом за горничной. Дом этой семьи был небольшой, но обставлен роскошно. Однако ни богатствами, ни роскошью Эрена нельзя было купить. Войдя в достаточно просторный зал, он увидел мужчину среднего возраста и еще совсем молодую женщину. — Здравствуйте, хэрр Уфельман, фрау Уфельман, — заговорила воспитательница. — Я Джерда Кохен, воспитательница и учительница Эрена. Эрен, не прячься и покажись хозяевам дома. Эрен вышел из-за спины фрау Кохен и гордо приподнял голову. — Совсем не похож на Гришу, — с улыбкой отметил мужчина. — Я Вильгельм Уфельман, боевой товарищ твоего папы. — А что за прелестное создание прячется за тобой? — спросила молодая женщина. — Это его подруга из приюта, — сразу ответила фрау Кохен. — Попросилась проводить его. — Ее зовут Микаса Аккерман, она дочь Аккерманов — друзей моих родителей, — с гордостью заявил Эрен и потянул девочку за руку, чтобы она тоже вышла и показалась без стеснения. Микаса и посмотрела на хозяев дома. По улыбке женщины было видно, что она ей понравилась. Эрен заметил это и обрадовался мысли, что их могли взять обоих, но хэрр Уфельман ничего не сказал про это. Он лишь задумчиво произнес: — Аккерман… Знакомая фамилия. — Джерда, мы попросим водителя отвезти вас назад на машине, — сказала фрау Уфельман. — Вам не нужно покупать билеты на поезд. — Мы с Микасой премного благодарны, — засуетилась воспитательница и протянула хозяйке руку для пожатия, что очень не походило на нее. — Нам бы только до Ганновера, а уж оттуда мы как-нибудь доберемся. Попрощавшись с Уфельманами, фрау Кохен и Микаса направились назад к машине. Эрен пошел за ними, чтобы попрощаться. Микаса взяла его за руку и тихо прошептала ему на ухо, чтобы никто не услышал: — Даже бог не разлучит нас. Эрен улыбнулся в ответ. Микаса села в машину и помахала ему рукой. Они совсем не прощались. Как только автомобиль отъехал, Эрен вернулся в дом и стал раздеваться. Фрау Уфельман представилась Марией и проводила его в ванную комнату, чтобы он умылся перед ужином. Во время еды она старалась развеять неловкую тишину, задавая мальчику вопросы и интересуясь какими-то моментами его жизни. После его отвели в спальню. Эрен долго ворочался и не мог уснуть на новом месте. Через тонкие стены он слышал разговор своих новых родителей. Подойдя к стене, он прислонился ухом и прислушался. — Вильгельм, я всю жизнь мечтала о дочери, а тут сама судьба привела сюда эту девочку. Аккерман был человеком с благородными идеями, из-за которых его и убрали. — Дорогая, ну зачем тебе дочь? Дочь — это слишком затратно. Тебе придется вложить в нее столько денег, чтобы удачно выдать замуж. А если ее не возьмут, то всю жизнь будет сидеть на нашей шее. Мальчик хотя бы выучится и пойдет работать. Тем более сын Гриши. Его фамилия очистит честь нашего рода, пострадавшую от той позорной войны. Впервые Эрен почувствовал одновременно и злость, и обиду, и печаль. Микасу так быстро списали со счетов и окрестили никчемной, способной только выйти замуж, а от самого Эрена им нужна была лишь фамилия. У этих людей, покинувших свою страну после проигрыша в войне, совсем не осталось ни чести, ни гордости, и это не мог спасти никто, даже Йегер в семье. Эрен лег назад на постель и стал продумывать, как именно он заставит вернуть его в приют. Уфельманы держались долго. Сначала они отправили Эрена в протестантскую школу недалеко от дома, откуда его в конечном итоге выгнали. Когда Мария приехала за ним, директор еще очень долго отчитывал его за то, что он даже не пытался говорить по-французски и плевался в перевод Библии, как истинный католик заявляя, что текст может быть священным только на латыни. Эрену наняли учителя на дом, с которым он тоже не смог найти общий язык во всех смыслах. — Эрен, что тебя беспокоит? — жалобно спрашивала у него Мария. — Почему ты не хочешь учиться? — Я хочу домой, — объяснил он. — Ты дома, дитя. — Франция не мой дом. После недолгих обсуждений Уфельманы приняли решение вернуть его в приют, предложив главному управляющему небольшую ежемесячную помощь в виде продуктов или одежды для детей, как бы искупая свою вину за то, что Эрен не смог прижиться в другой семье. Хэрр Келлер был крайне недоволен, но тогда Эрен подумал, что это из-за того, что в его приюте появился очередной голодный рот. Он еще не понимал, почему этот мужчина относился к нему с неприязнью. И не понял, даже когда увидел всю исхудавшую и истерзанную наказаниями Микасу. Каждую неделю она пыталась убежать в Париж, но дальше Ганновера уехать ей не удавалось: ее быстро находили, возвращали в приют и наказывали поркой и отсутствием еды. Увидев ее, Эрен расплакался от радости и от ярости. Он был неимоверно счастлив снова быть с Микасой, но не мог сдержать гнев из-за того, что это место сделало с ней. — Я жил в Париже месяц, когда был ребенком, — сказал он старику Дюбуа, отпрянув от воспоминаний. — Потом вернулся домой. — Да, Париж ни для кого не дом. Боюсь, что Страсбург превращается в то же самое.