Потерянные дети

Когда старик отправился в спальню, Эрен принялся мыть посуду. Он так давно не занимался никакими хозяйственными делами, что уже позабыл, каково это. За последние годы даже разучился молиться перед приемом пищи. Казалось, христианские привычки так прочно въелись в его рутину, что забыть их представлялось чем-то невозможным. Оказавшись на восточном фронте, он вообще забыл, какой была его рутина до войны. Только очутившись с советскими солдатами под боком, Эрен вдруг осознал, какую ошибку совершил, ввязавшись в этот конфликт. Они никогда не были ему врагами и не были виноваты в том, что его жизнь, жизнь Микасы и Армина были загублены. — Армин… — со вздохом произнес Эрен. — Как ты там, дружище? Мысли об Армине не давали ему покоя всю ночь. Только этот парень мог пройти шесть лет войны, а слечь с инфекцией. К утру Эрен уже был готов ехать в Страсбург, но перед этим заглянул в госпиталь. К Армину его все еще не пускали. Поймав в коридорах Зофию, он попросил, чтобы она сходила в палату к Армину и узнала, как у него дела. После он сел в грузовик, уже забитый дровами, и поехал в Страсбург. Старик Дюбуа выдал ему старую карту, которая не особо помогала ориентироваться, но водил машину Эрен лучше старого лесника. Квартал Недорф находился прямо у границы. Прибыв туда, Эрен, конечно, не ожидал увидеть уютный город таким, какой он был до войны, но вид развалин заставил его сердце болезненно сжаться. Он будто снова вернулся в свое детство, в свой разбомбленный и разгромленный дом неподалеку от Ганновера: отец пытался его отремонтировать, но не успел. Маленькие дети носились рядом с развалившимися стенами в куче пыли, играли в войнушку, пародировали фюрера и изображали его смерть. Эрен смотрел на этой все опечаленным взглядом: точно также украли и его детство. Политика, силовики, злые языки. Прошло больше двадцати лет, а ничего совсем не изменилось, города все также были разгромлены снарядами, в пыли и грязи невозможно было дышать, а дети жили без родителей. Эрен подъехал к дому, указанному в записке месье Дюбуа, и встретился с месье Грэном. Пожилой мужчина чуть помоложе лесника забрал дрова и отдал деньги. Как понял Эрен, этими дровами топили развалины домов, которые стали приютом для обездоленных и оставшихся без средств к существованию граждан. Увидев их сидящими на грязном холодном полу и едящими из общего котла, Эрен вернул половину суммы старику и сказал: — Купите им еды и детям шоколада, если останется. — Мы так благодарны Вам, — расщедрился на теплые слова месье Грэн. — Как Ваше имя, молодой человек? — Ален Жаке, — представился Эрен. — Я из столицы, плохо говорю на вашем диалекте, могу только на немецком. — Да какая разница?! У добра нет языка, мальчик мой. Христос либо живет в тебе, либо не живет, неважно на каком языке ты говоришь. Вернувшись к грузовику, Эрен сел за руль и отправился назад в Кюценхаусан. По дороге он вспоминал вид разгромленного Страсбурга и никак не мог избавить себя от этих мыслей. Он боялся представить, что стало с Ганновером и всеми близлежащими к нему землями. Уже будучи на западном фронте, он слышал про стратегические бомбардировки союзных войск. Воспоминание накрыло его яркой вспышкой. Потерпев поражение на востоке и почти лишившись конечностей на минном поле, Эрен вместе с Армином и еще какими-то солдатами прибыли к остаткам своих западных войск, которые уже отступали. Проигрыш был неизбежен. В воздухе витал запах пота, смерти и пороха. Микасы не было рядом. — Русские в Берлине, — сообщил Армин, перехватив эту новость по радио. — Они уже в Берлине. Союзные войска подходят к Берлину с запада. Все кончено. — Черт! — крикнул Эрен и ударил ногой кузов стоящего рядом автомобиля. — Вернемся домой, пока мы живы, — сказал ему Армин. — Раскаемся, выплатим долг. Может, нас и не казнят. — Я не вернусь в Ганновер без Микасы. Без нее мне этот город не нужен! Без нее мне и Германия не нужна. — Если обер-лейтенантка Аккерман попала в плен к французам, ее могли отправить в лагерь Гюрс, — подал голос один из рядовых солдат. — Это на севере Пиренеев. Придется пройти половину Франции. — Вы с ума сошли? — завопил другой рядовой. — В любой момент войска капитулируют, а вы предлагаете вернуться во Францию и дойти до испанской границы чисто из предположения, что обер-лейтенантка Аккерман там? — Дисциплина, Кауц, — строго сказала военная выше по званию. — Соблюдай субординацию. Мы в долгу перед Йегером за то, что он спас наш отряд от обстрела советской армии, а Аккерман спасала наши жизни с того самого момента, как наша армия перешла польскую границу шесть лет назад. Вернуть им этот долг — честь для нас. — Капитанка Зоэ, позвольте выразить безмерную благодарность за эти слова, — тихо произнес Армин, его почти не было слышно за ревом моторов автомобилей. — Но мы не продвинемся дальше французского Эльзаса целым отрядом. Самый безопасный способ — это идти на своих ногах, не больше пяти человек, иначе нас засекут. Пешком по освободившейся Франции к Пиренеям мы придем только в следующей жизни. — Возьмем танк, — послышался низкий голос Эрена. — Поедем вдали от городов. — Танк подорвется еще до того, как ты пересечешь границу, Эрен, — повысил голос Армин. Он посмотрел на друга уставшими глазами, в которых читался весь пережитый ужас и страх перед будущим. — Мы окружены войсками со всех сторон. Не русские тебя убьют, так французы или англичане. — Что ты предлагаешь? — спросил у него Эрен, еле сдерживая злость. Он предчувствовал, что план Армина ему не понравится. — Дождаться, когда все утихнет, и тогда уже идти. Если она в лагере, может еще быть жива. Микаса сильная, она обязательно выдержит все невзгоды и дождется нас, но, если ты погибнешь на пути к ней, она умрет вместе с тобой, Эрен. Эрен не послушал друга. Вместе с ним, капитанкой Зоэ, лейтенантом Спрингером и лейтенанткой Браус он отправился во французский лагерь для военнопленных. До границы они доехали на машине, а потом, как и обещал Армин, подорвались, скрываясь от авиации союзных войск. После этого Эрен ничего не мог вспомнить. Судя по тому, что дети нашли их где-то под Агно, уехать далеко от Рейна им не удалось. Кем была погибшая — он не знал, что стала с двумя другими солдатами — тоже. От осознания, что как минимум один человек погиб за то, чтобы Эрен сейчас рубил дрова в Эльзасе, ему стало противно от самого себя. Трое его товарищей отправились на верную смерть, а Микаса все еще считалась пропавшей. Эрен со всей силы ударил по рулю и остановился, чтобы выплеснуть гнев. По крайней мере, теперь он вспомнил где искать Микасу. За все это время она, возможно, уже погибла среди других пленных. — Я найду тебя, — шептал он себе под нос, снова надавливая на газ. — Даже бог не разлучит нас. Вернувшись в Кюценхаусан, Эрен припарковал грузовик на место и пошел к старику Дюбуа. Он протянул ему деньги, заплаченные месье Грэном, и сказал: — Я не взял половину, чтобы он накормить людей. Страсбург весь разрушен. — Ты думаешь, сёльман* Страсбург? Кюценхаусан, Сульц-су-Форе, Сулбург, Агно — все в руинах. Рейн — наше маледиксьон**. — Старик поворчал, но вскоре успокоился и махнул рукой. — Что нам эти деньги, когда поля сонплан де мин***… — Месье Дюбуа, скажите, далеко ли Гюрс? — вдруг спросил у него Эрен чересчур мягким голосом. — Я знаю, что… он к северу от Пиренеев. — На машине будешь ехать долго с остановками. На поезде от Страсбурга до Тулузы за пару дней доедешь, а там на машине тебя довезут. Да, гарсон, это не Париж. Поблагодарив старика, Эрен отправился в госпиталь, где лежал Армин. Зофия сказала, что ночью его лихорадило, но сейчас ему стало полегче. Эрен незаметно прокрался в его палату и сел рядом с ним на стул. Лицо Армина побледнело, стало почти мертвецки белым. Он лежал раскутанный с марлевой повязкой на голове, что напоминало о ночной лихорадке. Эрен взял его за руку и слезливым голосом произнес: — Прости меня, друг. Ты же знаешь, что я теряю рассудок, когда тебе или Микасе причиняют вред. Я найду ее, и мы вернемся домой. Обещаю. — Услышав тихие шаги в коридоре, Эрен замолк. Он четко расслышал, что это было четыре человека, причем достаточно низкого роста и небольшого веса. — Боитесь подхватить инфекцию, поэтому не заходите? — спросил он у гостей и обернулся. Ими оказались Удо, Зофия, Габи и Фалько. — Вам тоже нельзя здесь находиться, — подметил Удо и первый вошел в палату. — Но если Вы расскажите нам еще что-нибудь про приют, то мы ничего не скажем главной сестре. — Хитроумные детишки, — засмеялся Эрен. — Как по-вашему будет это слово? Шантаж (chantage)? — Расскажите про Армина, — попросил Фалько и сел рядом на скамью. — И про Микасу. Про них обоих.

***

Он приехал в приют осенью, когда еще было не так холодно. С дисциплиной и знаниями у него проблем не было, поэтому его отправили в класс для прилежных учеников, и мы с Микасой даже не знали, что появился новенький. В тот день у нас были общие уроки для девочек и для мальчиков. Я сидел за партой один: Михаэля к тому моменту перевели в класс постарше. Мы рассказывали стихи Гете перед классом. Мне с нетерпением хотелось выйти к доске и прочитать то, что я учил целую неделю. К тому моменту я уже научился нормально писал и вел дневник, куда записывал все то, что мне в детстве рассказывали родители, поэтому мне очень хотелось выучить что-нибудь о любви. Многие девочки тоже учили что-то про любовь, даже Микаса. Она выучила реплику Маргариты из Фауста и устроила настоящую театральную сцену у доски. Я никогда не видел ее такой чувственной и наполненной жизнью. Фрау Кохен смотрела на это с загадочной улыбкой. Хоть ей и понравилось выступление Микасы, этика не позволяла ей просто похвалить девочку. — Очень красиво и эмоционально, Микаса, — сказала ей воспитательница. — Но пошло. В вашем возрасте еще рано говорить о поцелуях. Почему ты выбрала такое сложное произведение и именно этот отрывок? — Я прочитала Фауста на каникулах, и Гретхен мне очень понравилась, — поделилась со всеми Микаса. — Я хочу выучить все ее слова и сыграть ее в постановке. — Ты будешь играть Маргариту? — язвительно спросил Иоганн и засмеялся. — Маргарита выглядит как европейка, а ты — нет! Многие из класса подхватили его издевку и тоже засмеялись. Иоганн был самым старшим среди нас и имел авторитет, оттого и издевался над всеми, кто попадался ему под руку. Другие ученики просто следовали его примеру, даже не пытаясь дать отпор. Обыкновенный задира, ничего более. — Заткнись, урод, — процедила сквозь зубы Микаса. — Микаса! — прикрикнула на нее воспитательница. — Девочке не подобает так выражаться! Иоганн все еще смеялся, и мне стало невыносимо смотреть, как он насмехался над ней, но фрау Кохен сделала замечание лишь Микасе. Я поднялся со своего места и обернулся, чтобы крикнуть ему: — Закрой рот! Микаса такая же немка, как и любой из нас, кроме тебя, животное! — Эрен! — воскликнула фрау Кохен. — Прекратите оба так себя вести! — Фрау Кохен, Вы сами сказали, что девочке не подобает так выражаться, но я же не девочка, — возмутился я и заметил, как свирепо смотрел на меня Иоганн. — Никому в этом классе не подобает так выражаться, — строго сказала нам учительница и жестом указала Микасе сесть на место. — Микаса, Эрен, вы почти заслужили перевод в класс для прилежных учеников, но после этой выходки я не могу это сделать. Вашим наказанием будет подметание дорожек перед церковью от листьев вместо прогулки. А ты, Иоганн, если так хорошо знаешь Фауста и его персонажей, будешь до самого Рождества рассказывать на каждом уроке литературы реплики оттуда, пока не расскажешь его полностью. Тебе ведь не составит это труда. Я чувствовал, что хоть какая-то справедливость восторжествовала, и это не могло не радовать. Урок продолжился, и под конец очередь дошла до меня. Я рассказал стихотворение «Жених», не лучшим образом, но получил от учительницы похвалу. — Можешь объяснить свой выбор, Эрен? — спросила она у меня. — Когда папа был на войне, он носил с собой карманные часы, внутри них он вклеил портрет мамы. Мне кажется, ему так же не терпелось вернуться к ней, как этот жених хотел увидеть свою любовь. — Это хорошо, что ты помнишь о своих родителях. Но даже то, что я заставил ее улыбнуться, не помогло нам избежать наказания. После литературы мы пошли на обед. Я убрал книжки в парту и направился к двери. Когда я подошел к проему, Иоганн, который шел сзади, сильно толкнул меня и прошел вперед. Я бы упал на пол, если бы Микаса не шла рядом и не схватила меня за плечо. Мы пошли вместе в столовую под тихое хихиканье свиты Иоганна. Я все никак не мог успокоиться и вместо того, чтобы есть, покрывал этого мальчишку матом. — У него просто злой язык, — успокаивала меня Микаса. — Не уделяй ему столько внимания. Он того не стоит. — Злой язык у него, а дорожки подметаем мы с тобой, — сказал я ей и помешал свой суп, который уже остыл и из безвкусного превратился в невкусный. — Эрен, не влезай в драку из-за меня. Мне не было обидно, что он сказал, что я не европейка — мне обидно, что я, как он считает, не могу сыграть Гретхен. Ее слова привели меня в равновесие, но ненадолго. Пока я доедал суп, перед нами сел Иоганн. Он зло посмотрел мне в глаза и произнес басом: — Йегер, приходи на кладбище после комендантского часа. Поговорим про животных. — Эрен, не ведись на это, — тихо сказала мне Микаса, а потом бросила холодный взгляд на парня и обратилась к нему: — Все началось с меня, со мной и разбирайся. — С девкой? — усмехнулся он. — Что с тобой разбираться? Заревешь и побежишь жаловаться воспиталке. — Твое право отказаться, — пожала плечами Микаса, а затем поднялась со стула и притянула его за воротник к себе. — Но если ты тронешь Эрена, я вырву твой язык и засуну тебе его в задницу. Она метала молниями из глаз, но Иоганн, казалось, только вошел во вкус и согласился встретиться с ней на кладбище. Он резко отцепил от себя ее руки и поднялся на ноги. Я смотрел то на него, то на Микасу и ждал, чем закончится их конфликт. — Йегер, — сказал он напоследок, — у тебя нет яиц, как и у твоего папаши, который хотел лишить оружия все страны мира. Я не успел ничего ему ответить, пребывая в небольшом шоке от его слов, но Микаса в тот же момент, как он закрыл рот, встала из-за стола и ударила его кулаком по лицу. Иоганн сам не ожидал этого от нее и пошатнулся от удара. Я взглянул в стальные глаза Микасы и впервые увидел в них столько гнева и злости. На нас смотрели все дети в столовой. — Не слушай его, Эрен, — громко сказала она. — Злые языки всегда будут стараться задеть тебя, но не поддавайся им. Доктор Йегер был хорошим и добрым человеком. — Ах, ты… — Иоганн поднялся на ноги и хотел накинуться на Микасу, но я помешал ему, встав между ними и остановив его рукой. — Ты грязь на подошве ботинка, Аккерман! Шлюха! Это был первый раз, когда ее назвали так. Тогда я еще не совсем понимал, что означает это слово, но оно мне не нравилось. Я замахнулся кулаком ему в живот, но он схватил меня за руку и, вывернув ее, толкнул меня на стол. Я больно ударился спиной и зашипел. Когда мне удалось превозмочь боль и поднять голову, я увидел, как Микаса взяла в руки стул и разломала его об спину Иоганна. В этот момент в столовую зашел хэрр Келлер. Он пустым стеклянным взглядом смотрел на них, но ничего не говорил. К Микасе подбежала самая строгая воспитательница, отвечающая за дисциплину в приюте, и повела ее за руку в комнату для наказаний. И вдруг я сам почувствовал, как ныла моя рука: Иоганн вывернул мне кисть. Я бы зол, потому что он дважды оскорбил Микасу. Она была зла из-за того, что он причинил мне вред. Он сидел на полу рядом со столом и еле сдерживал слезы от боли, но выжил. На таких детинах любые ссадины заживают как на собаках. Мне нравилось видеть его таким уязвимым и жалким, когда его побила девчонка. Пока я победно ухмылялся, ко мне подошел хэрр Келлер. — Эрен, пройдем в мой кабинет, — сказал он мне и направился к выходу. Пока я шел за ним, я видел, как испуганно глядели на нас ученики из класса для тихонь, кроме одного: он ел свой обед и не обращал внимания ни на кого. Уже в кабинете мужчина стал расспрашивать меня, что произошло, но когда я попытался ему рассказать все, то он будто бы и не слышал меня. — Он сказал, что Микаса не может играть немку. — Я не стал выдавать подробности о том, что мы хотели встретиться на кладбище. — А еще оскорбил моего отца. Микаса только из-за этого и попыталась его заткнуть. — Твоя подруга сломала об него стул, — говорил мне хэрр Келлер, покуривая сигару. — Иоганн назвал ее шлюхой, — объяснял я. — Что за брань в стенах этого приюта?! — закричал он и поднялся со стула. В тот момент я настолько испугался, что перестал чувствовать боль в руке. — Простите, — тихо произнес я, боясь разозлить. — Ты наказан, Эрен, — сообщил он мне после того, как успокоился и сел назад в кресло. — И скажи своей подруге, чтобы она тоже зашла ко мне. Наказание к тому моменту стало для нас рутиной. Мне казалось, что хуже уже не будет. Порки, лишение еды, исправительные работы — мы прошли это все и не раз. Только больно было не от ремня или долгого сидения на коленях, а от несправедливости. Нас будто бы учили защищать себя любой ценой, даже если за этим последует наказание. Я пришел в комнату для наказаний за Микасой, но ее там уже не было. На полу рядом со столом засыхала еще свежая кровь. Мне не хотелось думать, что это была ее кровь, но никого сюда не приводили, кроме Микасы. Я сразу побежал на второй этаж в спальню девочек. Кто-то из ее соседок переодевался, и, когда я зашел в комнату, они закричали. — Эрен! — Какого черта?! — Я не смотрю на вас, — сказал я им и подошел к кровати Микасы. Она спряталась под одеялом и не вылезла оттуда, даже когда услышала мой голос. — Микаса… — Я дотронулся здоровой рукой до края одеяла, но не решился его сдернуть. — Микаса, я пытался объяснить хэрру Келлеру, что ты не виновата, но он не слушал меня. Не ходи к нему. Тебя не за что наказывать. — Она все еще не высовывалась из-под одеяла, а я не хотел тревожить ее. — Встретимся вечером в нашей секретной комнате, — шепнул я ей напоследок и ушел к единственной добродушной нянечке лечить руку. Весь оставшийся день я не видел Микасу и даже не надеялся, что она придет в нашу комнату. Мне просто не верилось, что обычный урок литературы закончился вот этим. Фрау Кохен старательно делала вид, что отсутствие Иоганна и Микасы ее не тревожило. Пока мы занимались математикой, я слышал, как весь класс перешептывался, словно для них такие драки были в новинку. Но мне даже нравилось, что они стали относится к нам с опаской. Как боец я не состоялся, зато Микаса точно зарекомендовала себя как ту, что может постоять за себя. После того случая над ней не издевались еще долгое время. Вечером мы все же встретились в секретном месте. Она сидела на подоконнике, завернувшись в шарф с носом и поджав колени, и смотрела на купол церкви. Я сел рядом и посмотрел на ее глаза: они не были красными, значит, не плакала. От этой мысли немного полегчало. — Больно били? — спросил я ее. Наверное, это был мой самый глупый вопрос в жизни, ведь я видел кровь на полу. — Угу, — тихо ответила она, кивнув. — Сидеть больно. — Покажи. Если все плохо, я стащу у Эльзы какие-нибудь лекарства. — Нам не давали лечить раны от наказаний, ведь иначе, по их заповедям, исчезал весь смысл воспитания. Мы должны были страдать, как страдал Иисус, и через эти страдания очистить душу. Так нам говорил хэрр Келлер. Микаса спустилась с подоконника и приподняла юбку, чтобы я увидел полосы от плетки. Я помнил все, что мне говорила фрау Кохен о женской чести и достоинстве, но мы были еще детьми и не особо отличались телами, поэтому не стыдились друг друга. Я смотрел на ярко-алые полоски крови на ее белых бедрах и думал о том, как я ненавидел это место и этих людей. Одно дело — злые языки, которые можно заткнуть, но другое — злые руки. Иоганн лишь просто повторял за ними, за людьми, которые управляли этим местом, а сам из себя ничего не представлял и никогда не прикрывал свою мерзкую натуру христианством. — Когда мы выйдем отсюда, я сожгу это место дотла, — сказал я ей и опустил подол юбки. — И что ты изменишь? — обреченно спросила она. Жаль, я не послушал ее тогда. Ненависть, овладевшая моим сердцем, не позволила мне тогда понять, насколько она была права. Я ничего не изменил. Дети как жили в развалинах без семей и еды, так и живут до сих пор. Меньше всего на свете я хотел бы им такой же участи, как наша. Микаса прогуливала уроки еще пару дней. Как я понял из слов одноклассниц, она не ходила даже на уроки для девочек. Она все же пришла тогда к хэрру Келлеру и после их разговора не попадалась мне на глаза. Я не знал, какое наказание он ей дал, но догадывался, что что-то более тяжелое, чем удары ремнем. На завтраке ее не было. Я всерьез заволновался и решил спросить об этом у фрау Кохен перед уроком теологии. — Он отвез ее в ближайший монастырь, — ответила она. — Но сегодня обещал вернуть назад. Слишком мала оказалась, чтобы остаться там. Я сел на свое место, пребывая в каком-то непонятном состоянии. У меня был шок от осознания, что Микасу могли увезти далеко отсюда, а я даже не знал бы об этом. Фрау Кохен в этот момент привела к нам нового мальчика со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. — Дети, у вас новый одноклассник, Армин Арлерт, — представила она его. В этот момент я вдруг вспомнил, как четыре года назад точно также пришел сюда. — Армин, садись к Эрену за третью парту на свободное место. По традиции я должен был спросить, как он попал в класс для проблемных учеников, но мои мысли были заняты Микасой и я даже не подумал об этом. Он сел рядом со мной, и я увидел ссадины на его руках. Наверное, подрался. Как же мне это напоминало меня. Мы начали обсуждать Библию, те части, которые должны были прочитать после уроков. — Кто был сыном Исаака? — спросила нас фрау Кохен. — Иосиф, — ответил ей Артур, один из свиты Иоганна, которого тоже не было на уроке, и самодовольно ухмыльнулся. — Иаков, — тихо сказал Армин, не собираясь привлекать к себе внимание. — Армин прав, Артур. Перечитай Бытие еще раз, — сказала учительница и с улыбкой посмотрела на Армина. — Может, ты расскажешь нам? — Одноклассники с недоверием посмотрели на него. Армин напрягся всем телом, чувствуя себя неуютно — это было видно по его лицу и рукам. — Ну… — замешкался он. — У него был брат, Исав. Они боролись за право быть родоначальником еврейского народа. Иаков хитростью заставил отца сделать его главнее брата. У него были две жены и двенадцать сыновей. После схватки с богом он получил имя Израиль. — Все стали перешептываться. Я смотрел на Армина удивленными глазами, не понимая, как он смог это все запомнить, ведь Библию невозможно читать как книжку со сказками. — Ты все верно говоришь, — хвалила его учительница. — Ты прочитал все Бытие? — Все пятикнижие, — заявил Армин, после чего у многих открылся рот от удивления. — Ты и латынь, наверное, хорошо знаешь? — спрашивала довольная фрау Кохен. — Нет, я читал на немецком. В наш класс можно было попасть лишь двумя путями: либо ты постоянно нарушаешь порядок и дисциплину, либо неправильно выражаешься в сторону христианства. Мы с Микасой были теми детьми, вокруг которых вечно творился хаос — Армин же, судя по всему, не угодил католикам. Библия на немецком была запретной темой для этого приюта, даже несмотря на то что Ганновер всегда был протестантским. Словно мы жили в шестнадцатом веке и только-только Мартин Лютер прибил на двери церкви в Виттенберге свои 95 тезисов. Фрау Кохен изогнула брови, придав своему выражению лица строгость. Она всегда так делала, когда была чем-то недовольна. — Читать Библию нужно на латыни, — сказала она ему, надменно приподняв подбородок. — Какая разница? Почему тогда не на иврите? Библию же написали евреи. — После этого ахнули даже самые непреклонные скептики в нашем классе. Никто не ожидал от десятилетнего мальчика подобного ответа, тем более фрау Кохен. — Ты умный ребенок, Армин, и я рада, что ты так хорошо знаешь Писание, но за такие слова здесь наказывают, — сообщила ему учительница. — После уроков будешь подметать дорожки вместе с Эреном. У него все равно рука еще не зажила. Это немного огорчило его. Я видел в его глазах, что он просто не понимал, почему за его мысли его хотели наказать. Мне захотелось его подбодрить, и я тихо прошептал: — Не переживай, она всегда такая. Когда привыкнешь, то поймешь, что эта фрау — ангел по сравнению с другими. На перемене мы разговорились. Я узнал о его истории, он — немного о моей. Я много говорил про Микасу и, наверное, даже утомил его рассказами о ней, о наших скромных приключениях и дружбе. Мне очень хотелось поскорее познакомить их. Отчего-то казалось, что они обязательно поладят и найдут точки соприкосновения: Микаса любила мечтать, а Армин любил читать и мог подбросить ей какие-то идеи для грез. Лишь я был ураганом, который сносил все, что они строили, на своем пути, но тогда искренне верил, что смогу изменить их жизнь и воплотить в реальность все мечты. Когда Микаса вернулась на следующий день, мы в это время подметали листья. Я увидел сквозь прутья ворот маленький силуэт и яркий красный шарф, который словно служил маяком для заблудших кораблей. Армин не успел оглянуться, как я бросил метлу и побежал к ней, а она - навстречу мне. Ветер поднял желтые листья, окутав нас мятежной волной. Микаса обхватила мое лицо руками и, не успев что-то сказать, заплакала. Ее холодные ладони упали на мои плечи. Я взял их своими руками и попытался согреть тёплым дыханием. А она все плакала. Много горечи накопилось за эти дни. Я познакомил её с Армином, и они идеально сошлись характерами. После подметания мы зашли в саму церковь, они сидели на скамейке и о чем-то болтали, пока я искал что-нибудь интересное, чтобы поиграть. Священники в это время ужинали, поэтому можно было немного повеселиться в храме. Когда я нашел какие-то атрибуты для обрядов, они уже обсуждали свои планы на будущее. — Я бы хотел попутешествовать, — рассказывал Армин. — Посмотреть на океан, на другие народы, на природу. Вы читали Жюля Верна? Он написал книгу про кругосветное путешествие. — Мой отец путешествовал, — сказал я, пожимая плечами. — Не знаю, что в этом привлекательного. Я бы хотел просто иметь дом. — В этом суть всех путешествий, Эрен, — с улыбкой говорил мой маленький друг. — Ты смотришь на других, узнаешь что-то новое, а потом возвращаешься домой, где тебя ждут. Индия, Австралия, Африка, Америка… — Армин мечтательно прикрыл глаза. — Люди там совсем другие. А ты, Микаса? О чем мечтаешь ты? Она вздохнула и подошла к окну. У окна ей легче было думать о чем-либо. Ветер за окном бушевал и снова разносил листья, собранные нами в кучки, на дорожки. — Хочу побывать в Кельнском соборе, — спокойным голосом сказал она. — Фрау Кохен обещала нас туда сводить, но так и не сделала этого. Сказала, что он красивый. Покрасивее этой рухляди. — Я не так давно познакомился с католицизмом и не понимаю: разве смысл церкви в красоте, а не в том, что это место, где ты разговариваешь с богом? — недоумевал Армин. — Она не должна быть красивой. — В красивую хотя бы ходить приятней, — фыркнула она, и я мог с ней не согласиться. — Походи сюда хотя бы несколько месяцев и поймёшь, о чем она говорит, — сказала я ему и похлопал по плечу. — Мы бы ходили каждое воскресенье в собор в Париже, если бы кое-кто не выпендривался и позволил бы семье оставить его там, — выдвинула претензию Микаса и, скрестив руки на груди, посмотрела на меня. — Тебя бы не отпустили, — возмутился я. — Тебе даже сбежать отсюда не давали. И я сделал все, чтобы вернуться к тебе в мою родную страну! — Дал бы мне еще пару недель, и я бы точно убежала. — Микаса стояла на своем и даже не думала отступать. — Играла бы в Парижской опере Жанну д’Арк. — Вот что, — сказал я им и встал за кафедру, где обычно стояли священники, — я верну величие Германии. Микаса, ты сможешь остаться и играть кого захочешь в Немецком доме оперы в Берлине, а ты, Армин, сможешь ездить по всему свету и не стыдиться своей страны. Французы, англичане и американцы пожалеют, что опозорили нас перед всем светом. Германия станет снова великой, прекрасной и свободной! Это была моя самая сокровенная мечта. Ничего в этой жизни я не хотел так, как просто иметь дом и не стыдиться его. Я не знал, как воплотить ее в реальность, но страстно желал этого всем сердцем. Я думал, что если Иисусу было суждено стать пророком, на что его благословил сам бог, то и я стану спасителем Германии. И презирал отца за то, что он слишком быстро сдался и читать за трибунами сказки о мире во всем мире и разоружении. У нас отняли честь и свободу силой — вернуть их силой я и собирался. Но это были слишком грандиозные планы и весьма пафосные, ведь о всей Германии тогда мне оставалось только мечтать: я был сиротой из приюта под Ганновером. Все, чего я по-настоящему хотел, это сделать друзей счастливыми. Очевидно, стоило остановиться на этом.