Здание морга встретило Генри длинными пустыми коридорами. Солнце игриво скользило через арочные оконные проемы; витражи переливались в его лучах яркими красками, а в воздухе стоял обыденно едкий запах бальзамов вперемешку с карболовой кислотой. Но было тихо, непривычно тихо, и собственные шаги резали доктору слух своей звучностью.
Картер не рассчитывал на гомон. В конце концов, он пришел не в театр. Однако его сердце укололо тоской, когда он, подкравшись к массивным дубовым дверям в самом конце прохода, не услышал за ними никакой болтовни, только редкое плескание воды и то, как усердно отжимали тряпку.
— Доктор Картер, поверить только! — разнесся бодрый голос, стоило доктору сунуться в анатомическую. — Как мы вам рады!
На время приветствия Лайонел Ланкастер оставил свое занятие, а занимался он оттиранием ящиков аптекарского шкафа, потом ему вовсе стало не до того и он бросился к проходу, отвесив по пути звонкий подзатыльник спящему головой на столе другу, коллеге и товарищу, Артуру Грину.
— Проходите же! Проходите скорей! Чего вы скромничаете? — воскликнул Лайонел, выбегая встречать его с тряпкой в руках. Когда он понял это, то заметался и не придумал ничего более, чем перекинуться через стол и с размаху зашвырнуть ее в таз, окропив брызгами едва проснувшегося Артура. — Вот так новости! А мы не знали о вашем прибытии.
— С добрым утром, господа, — не скрывая благодушной улыбки, Генри ступил через порог. — Все верно, моим сознательным решением было оставить это сюрпризом. И как понимаю, сюрприз удался.
Он пожал им обоим руки, а затем окинул любопытствующим взглядом пространство, где провел некогда бесчисленное количество вскрытий: с двумя железными столами посредине секционного зала и с высоким, местами подтекающим от старости потолком, — и пришел к выводу, что ничего здесь особо не изменилось, за исключением непонятной ширмы в углу. Хотя он успел было размечтаться, что сюда установят камеру минимум на дюжину трупомест, чтобы не приходилось оставлять покойников в подсобном помещении. Но чуда не случилось: руководство по-прежнему считало, что одного хранилища внизу вполне достаточно.
— Как вы тут справляетесь?
Генри подумалось тогда, что они возмужали: в меру поправились, растеряв юношескую угловатость, и смотрели как-то приземленно, уверенно, по-взрослому; без наивности, присущей им в годы после академической практики. Лайонел состриг непослушные кудри и носил теперь прическу светскую, укладывая волосы с пробором набок, в то время как Артур подрезал бакенбарды и отрастил вместо них благородную щетину.
— Порой черт ногу сломит, сами знаете, полный бардак, — сказал Ланкастер и хмыкнул, намеренно сведя к переносице и без того косые глаза. Эта его особенность показалась доктору особенно заметной, хотя он, наверное, банально отвык. — Но четыре головы рассуждают лучше двух.
— Четыре, простите?
— Все верно. Инспекторы частенько сюда захаживают. Даже к запаху здешнему привыкли и дышат теперь полной грудью.
— Это которых Йенс воспитал?
— Они самые, — отозвался Артур, почесывая заспанное лицо с отпечатком складок рубашки на одной щеке. — Чейз и Энтони. Отличные ребята, понимают нас с полуслова. А мы их. Ну, иногда…
Картер повременил с ответом. Он обращал внимание на учеников Рихтера не чаще, чем считал на улице голубей, а потому названные имена ни о чем ему не говорили. Он повспоминал немного, подумал, и в конце концов убедился, что поддержать разговор у него не выйдет. Осталось только признаться:
— Это похвально, господа, что вы не повторяете моих ошибок и тесно сотрудничаете с инспекторами, а не отрицаете всеми силами их существование.
Он был искренен, в некотором роде горд, однако внутри, прямо на кончиках ребер, зародилось колкое ощущение чуждости. Это место, невзирая на мрачную и унылую репутацию обители смерти, стало ему родным, и воспоминания связывали его крепкими узами. Но узы были отданы прошлому, а потому и кровоточили сейчас, норовя оторваться от сердца.
И все-таки выглядел Генри одухотворенно, игнорируя горький привкус тоски на корне языка и не давая никому повода предположить, что пришел он сюда отчасти с прощаниями.
— Что точно не изменилось, так это наша радость видеть вас здесь, мы ведь скучали! — растрогался Лайонел, застенчиво потирая согнутые у груди руки. — Полагаю, вы довольны поездкой? Вы кажетесь отдохнувшим.
— Еще как доволен, словами не передать, — Генри мимолетом обернулся в окно, и прежние мысли немного рассеялись вместе с проникающим в комнату светом. — Правда, я вчера слегка перестарался с количеством принятого шнапса, иначе дошел бы до вас к началу рабочего дня.
Тут он отвлекся и, невольно опустив взгляд на Артура, снова растекшегося по столу для покойников, не сумел воздержаться:
— Мистер Грин, вы хорошо себя чувствуете? На вас сегодня лица нет.
— Лицо на мне есть, доктор Картер, просто оно не выражает ни крупицы энтузиазма, — бормотал он лениво. — Да и о каком энтузиазме может идти речь, когда твоя любимая дочь не дает тебе спать вторую ночь кряду.
— Я предлагал ему оставаться у меня хотя бы иногда, — сказал Лайонел, чтобы его не сочли безучастным, — он отказывается.
— Ты обязательно поймешь меня, друг мой, когда сам станешь отцом, — Артур зевнул, но его утомленные глаза с отекшими веками сияли в высочайшей степени счастливо. — Возвращаясь домой, я чувствую, что готов еще вечность не спать ради нее, лишь бы она не плакала и побольше смеялась. Вдобавок, это стимул искать квартиру просторней. И с толстыми стенами, хочу заметить.
— Насчет вечности вы себя переоценили, мистер Грин, а вообще примите лично мои поздравления, — Генри почтенно кивнул и подошел, хлопнув того по плечу. Они долго гадали с Нельсоном, кто же родится, и Стивенсон оказался неправ. — Отцовство никогда не было легким занятием, зато какова награда: воспитать прекрасное дитя. И как зовут юную леди?
— Эстер.
— Замечательно. Мисс Эстер Грин — а ведь звучит!
Лайонел молчал. Слушал, и его губы невольно дрогнули в несчастном подобии улыбки.
— Что же ваше искрометное чувство юмора? — наседал Картер. Не то чтобы он скучал по шуткам сомнительного качества, но было интересно. — Кануло в Лету вместе со здоровым сном?
Господа засмеялись.
— Не дождетесь, ни за что! — тут Артур в самом деле понял, что пора просыпаться. Он потянулся, заведя за спину руки, и томно вздохнул. — Я всего-то приберег его до обеда.
— Какая жалость. А как ваша супруга, мистер Ланкастер? — поинтересовался доктор, обратившись в его сторону.
— Джанет чувствует себя замечательно, — тот сразу расцвел, и стало видно, как вопрос вдохновил его. — Руководит пошивом, общается с клиентками. Я стараюсь особо не обременять ее рабочими вопросами, но ее вклад и участие порой неоценимы, да и ей самой, вроде, нравится. В последние полгода мы запустили универсальные модели, мужского и женского фасонов, которые возможно приобрести с витрины. Если ситуация у клиента не рядовая, корсет делается на заказ.
Он мог повествовать о работе часами напролет. О деле, которое вытащило его из могилы и подарило новую жизнь вкупе с достатком и горячо любимой женщиной. И судя по тому, как была поставлена его речь, делал он это далеко не впервые.
— И часто к вам обращаются напрямую, разрешите спросить?
— Как правило пишут мужчины, изувеченные после травм, и я лично уделяю им время, а с женщинами работает Джанет. В общем, да, спрос имеется, — он договорил и смутился, заметив, как проницательно доктор на него взирал. Лайонел растолковал это по-своему, прибавив: — Но вы не подумайте, что я свою работу здесь оставил. Это совершенно не так! Артур не даст соврать, я прихожу в морг без опозданий четыре раза в неделю обязательно.
— Подтверждаю, — вступился Грин. — Если бы он появлялся реже и я разгребал бы тут все один, то очень скоро вскрывать пришлось бы меня.
Генри молчал, но на самом деле был тронут. Он донельзя ярко вспомнил, какие испытания выпали на долю Ланкастера и, сложись все по-иному, он мог бы не стоять перед ним сейчас, рассказывая о жизни и о собственном ремесле, хотя пару лет назад не смог бы дать внятное определение слову «капитал». К великому счастью, судьба оказалась к нему благосклонна. Ко всем ним.
— Что ж. Скажу без толики притворства, что мне приятно видеть вас живых, здоровых и почти выспавшихся, и высокую организацию вашей работы. Однако я не за этим сюда пришел. Во-первых, привез небольшие сувениры из Дании, — доктор поставил на пол саквояж, на который до этого никто не обратил внимания, и принялся в нем копошиться, чувствуя на себе волнительные, нетерпеливые взгляды. — Необыкновенная страна, вы и представить не можете, обязательно расскажу вам о ней за обедом.
Затем он наконец распрямил спину и вручил каждому бутылку ликера Gammel Dansk, праздничную фарфоровую тарелку и деревянную фигурку — красную лошадку, расписанную скандинавскими узорами.
— Какая прелесть! — воскликнул Артур, вертя игрушку в руках. — Эстер будет в восторге! Спасибо!
— Потрясающе, — впечатлился Лайонел, разглядывая вычурные завитушки, выведенные твердой рукой мастера на кайме тарелки. — Из такой есть жалко. Спасибо! Джанет наверняка поставит ее на самое видное место серванта. Так а еще вы не договорили, доктор. Что там во-вторых?
— Знаете, за время путешествия я многое в своей жизни подверг переосмыслению, и, мне кажется, настала пора перемен…
Тогда он поделился с ними планами, посетившими его накануне, и его доводы были честно выслушаны. Молодые люди сперва удивились, переглянулись в свойственной манере, помолчали ровно столько, сколько того требовала ситуация, и все поняли. Однако нашли веские поводы возразить:
— Вы, несомненно, говорите важные вещи, — подал голос Артур. — Но рассказывал ли вам комиссар Рихтер о нынешней ситуации?
Генри осекся и приумолк. Он никак не ожидал, будто все имевшиеся у него аргументы затмятся одним единственным встречным, содержание которого он пока не знал. Но он, сам того не замечая, был рад, что его не отпускали столь просто ни бывшие наставляемые, ни собственная душа.
— Не припоминаю, — он не растерялся, изобразив задумчивость, хотя на самом деле ни о чем не думал.
— Стало быть, не хотел обременять вас в день приезда, — Лайонел повел головой, а его взгляд забегал из стороны в сторону. Он потоптался на месте, прокашлялся и промычал сквозь зубы: — А вернее, портить настроение.
— Тогда, я полагаю, честь выпала вам, господа. Что случилось?
Картер терпеть не мог, когда его заведомо не ставили в известность — по этой незаурядной причине они с Йенсом постоянно цеплялись на работе, когда тот еще был инспектором. Генри понадеялся, что они оба избавились наконец от недосказанностей после печально известных событий, а теперь испытал разочарование.
— Понимаете, неприятностей несколько, различного масштаба и важности, — уклончиво залепетал Артур и был награжден таким укоризненным взором, что сразу перестал: — В общем…
Пройдя вглубь комнаты и остановившись в углу рядом с высокой ширмой, он рывком отодвинул шторку, и у Картера дыхание перехватило, стоило увидеть огромный — выше собственного роста — закрытый резервуар, наполненный формалином. Его толстые стеклянные створы были укреплены на ребрах и снизу металлическими пластинами, но не столь ужасал он сам, сколь его содержимое.
Генри сперва не понял, на что смотрел; он заметил груз, привязанный цепью к щиколотке, безвольно раскинутые руки и ночную рубашку со свободными кружевными рукавами, которая даже в формальдегиде казалась воздушной и невесомой. Немногим после он обратил внимание на жемчужно-белую кожу разбухшего, неестественно гладкого женского лица, и на волнистые русые с пепельными прядями волосы; глаза утопленницы были зашиты, а посреди груди виднелся бескровный вертикальный надрез, стянутый кетгутом — вернее, та часть его, не прикрытая вырезом хлопкового одеяния.
— Она попала к нам еще в феврале месяце, — принялся объяснять Лайонел, так и не услышав от доктора ни слова. Однако, судя по его выжидающему виду, вопросов было много. — Рыбак нашел ее в реке Боу-Крик, рядом с брошенной лодкой. Он зацепил что-то веслом, когда подплыл ближе, и вдруг из воды поднялось тело. Не самое приятное у человека утро выдалось…
У Генри в желудке похолодело, а закаленное врачебное сердце — и то застучало где-то высоко в горле. Он был наслышан об одном месте в Российской империи, где намеренно коллекционировали уродства: заспиртованных двухголовых младенцев, поросят с шестью ногами и тому подобное, однако сейчас перед ним находился не музейный экспонат, и логика подсказывала ему, что здесь все отнюдь не просто.
— Она заплыла на глубину, замотала себе руки, а затем, вероятно, привязала к ногам булыжник и прыгнула, — продолжил Артур и метнулся к ящику, в котором хранилась документация. — Такова инспекторская версия. Но вы не подумайте, доктор, что мы поверили им на слово. Когда ее привезли к нам, мы провели вскрытие и не обнаружили признаков насилия. Вот, — он вернулся с отчетом в толстой папке, перевязанной бечевкой, — возьмите, если интересно. Там есть, что почитать.
— Это печальная история, безусловно, но она не проливает свет на тот факт, что женщина оказалась в формалине, — Генри забрал бумаги, где на обложке вместо имени усопшей стоял порядковый номер. — Жертву не опознали? За столько-то времени?
— Между собой мы зовем ее мадам Боу-Крик. Покойные заслуживают уважения, как-никак, вы нас этому учили. Нам известно лишь то, что это женщина, от сорока до сорока пяти лет. Рожавшая, обручального кольца нет. Ни документов, ни иных вещей, которые помогли бы нам определить ее личность, обнаружено не было, о пропаже никто не заявлял.
— Не проще ли в таком случае привлечь прессу? По-моему, их хлебом не корми, дай написать всякую жуть на первой полосе.
— Погибшая об этом просила, однако нам так сделать не позволили, в отличие от исполнения ее другого условия: быть «сохраненной».
— В каком смысле просила? — Картер бегло пролистал отчет, но отнюдь не за тем, чтобы отыскать в нем что-то особенное — за вдумчивым видом и хмурыми бровями он маскировал раздражение. — Она вам лично об этом сказала, лежа на столе?
Он распалялся в основном из-за того, что его бывшие наставляемые так и не научились выражаться кратко и доходчиво, а ситуация сама по себе была трудна для принятия. Зато он перестал злиться на Рихтера и понял, почему тот предпочел провести вчерашний вечер за теплыми разговорами, а не около емкости с формалином. Мудрое решение с его стороны.
— Вовсе нет, к великому счастью. Она оставила в лодке дневник с записями, где все более чем доходчиво описала. Необычно, мягко говоря, но эти подробности вам инспекторы расскажут, — оправдался Артур, чувствуя, как под натиском доктора вновь превращается в неопытного боязливого стажера. — А мы… мы лишь упомянем, что она попросила, нет! Она потребовала, чтобы ее тело оставили в качестве некоего доказательства. Вот так вот, — театрально развел руками. — Мы ей, к слову, и веки зашили. Иначе совсем некомфортно становилось, даже нам. И рубашку пришлось закрепить, чтобы она, ну, понимаете, не поднималась…
Ситуация в глазах Генри яснее не стала, поэтому он решил не пытаться отныне разобраться в ней на скорую руку — если его привлекут к расследованию официально, тогда он с удовольствием погрузится в детали с головой, а пока это было лишним.
— То есть, одну ее предсмертную просьбу вы выполнили, а вторую нет?
— Именно так, — подхватил Лайонел, видя, что Артур устал оправдываться.
— И выбор пал в сторону самой безумной из них, как погляжу… — с демонстративным безразличием Картер вернул папку, едва удержавшись от язвительного смешка. — А где вы, позвольте спросить, раздобыли такой грандиозный аквариум? До его верхних краев едва возможно дотянуться.
— Это комиссар постарался, мы тут не при чем. Он же велел нам солгать газетчикам, дабы те отвязались. Мы наплели, что тело отдано на сожжение из-за подозрения на заразную болезнь. Все поверили.
— Конечно, поверили, — прыснул Артур, намекая, что история рассказана не до конца. И конец этот, судя по пессимистичному выражению, был неприятным: — После выхода тиража началась истерия, все боялись эпидемии, реку чуть ли не прокляли. Следующим днем и нам, и инспекторам, и комиссару устроили настоящую головомойку почти из самого Вестминстерского дворца, чтоб вы понимали, требуя объяснений, а потому мы быстро выдали заключение со всеми подписями и печатями, что вскрытие перед кремацией опровергло изначальную версию, а некроз был следствием естественных причин. Но труп все равно сожгли, на всякий случай. Какую же мы тогда взбучку получили… Мало не показалось.
— Влезаете в неприятности из-за неудачных слов? В первый год работы? Господа, вы меня превосходите, — Генри почесал нос, утаивая неуместное веселье, но получилось плохо. — Я надеюсь, вы сохранили газеты на память?
— Вот вы смеетесь, доктор, а мы правда сохранили, — ответил Грин. — Заодно предупреждаю: частота упоминания там комиссара и его заявлений могут утомлять.
— Йенс так сильно заинтересован делом?
— Скорее обеспокоен, как и мы. Вряд ли человек в здравом уме станет бросаться в воду и оставлять после себя загадки без причины. Наиболее правдивая ныне версия заключается в том, что у нее имелись проблемы с рассудком, тогда никакого великого смысла искать не стоит. Но если дело все же не в этом, если она пошла на такой шаг осознанно, то жутко и думать, о чем все может нам говорить.
Картер не спорил, но остался при своем мнении, считая все это откровенными перегибами ради цели, которая не оправдает себя. И единственным, чей рассудок вызывал у него опасения, оказался Йенс.
— А пока что мы за нее ответственны, — прибавил Лайонел. — Комиссар ясно дал понять: случись что с ней — в резервуаре окажемся мы с Артуром. Такие новости, доктор. Как поступить, дело ваше, но нам бы хотелось, чтобы вы остались. Свежий взгляд часто идет на пользу, сами знаете. Вдобавок ваше мнение авторитетней наших вместе взятых.
— Тут вы преувеличиваете, мистер Ланкастер, — Генри была приятна похвала, однако он увидел в ней неоправданный идеализм и высказался: — Молодые пытливые умы ничуть не хуже «старых». Опыт есть у всех, вопрос в том, на каких знаниях он основан.
— И что это значит, позвольте спросить?
— Это значит, что я подумаю. До завтра до полудня или позднее. Я сообщу, — ответствовал он снисходительно, хотя со своей позицией уже определился.
— Мне помнится, вы упоминали что-то про обед, — заколосился Артур, потирая руки. Скопившаяся в нем усталость окончательно уступила место голоду. — А знаете ли вы, что за углом открылось замечательное местечко? Гораздо лучше прежнего.
Хорошие заведения с вкусным меню всегда поднимали Картеру настроение, вдобавок он сам предложил ненадолго покинуть стены морга — решение было принято единогласно, а мистер Ланкастер с мистером Грином тайно надеялись, что доктор примет решение раньше. К примеру, за порцией бифштекса и стаканом хереса.
***
— Утопленница в формалине? — переспросил Нельсон, до последнего рассчитывая на шутку. Но Генри отнюдь не выглядел забавно. Он будто сам не до конца верил в то, что говорил, а потому не меньше удивлялся. — Когда я в первый раз пришел в морг, меня там встретили окрашенные чернилами органы, а сейчас ты предлагаешь мне взглянуть на… как бы так выразиться, чтобы прилично звучало…
— На законсервированную женщину, да, — ответил Картер, и ему стало стыдно за желание посмеяться. — Прости Господи. Это никогда не будет звучать прилично, поэтому не старайся. Стало быть, Йенс сошел с ума, раз устроил такой балаган.
Они сидели на диване в гостиной, прихватив с собой чай и сладости — невзирая на все, что случилось в доме и в этой самой комнате, они научились снова находить здесь счастливый уют, столь необходимый обоим. Пламя ласково трещало в камине, отдавая тепло вместе с запахом тлеющих дров; несколько свечей горели в подсвечниках на вытянутом столе рядом с медным подносом, и их прыгающие огоньки отражались в его лакированной поверхности.
— Да ты представить себе не можешь! — разошелся Картер, отставив от себя все, что мог случайно опрокинуть эмоциональными жестами. — Она плавает там больше месяца из-за пустых амбиций, которыми инспекторы себя тешат.
— Как так вообще получилось?
Генри рассказал все, что ему самому на этот счет было известно, то есть немного, однако у Стивенсона после услышанного безумства остался только один вопрос:
— Ты будешь работать над делом?
Он отвел глаза в пол, дабы казаться в меру отчужденным и не влиять ни на чье мнение, однако его интерес читался на лице без лишних слов.
Стивенсон ничуть не уставал от ветеринарного дела, и каждый день для него оборачивался шансом кому-то помочь, но он, познав себя однажды в роли советника в тонкой, не везде признанной науке, полюбил ее столь же сильно, как основное свое призвание. В Орхусе у него некогда выдалась богатая практика, однако нового опыта с тех времен особо не прибавилось — неудивительно, что в маленьком городе, расположенном вдали от плодов технологического прогресса, умалишенных было значительно меньше или же они просто не попадали в неприятности, которые привели бы их в соответствующие учреждения. Жили сами по себе где-нибудь на отшибе, никого не трогали.
— Начнем с того, что меня никто об этом не просил, — Картер понимал, что аргумент его будет тотчас разрушен, но намеренно дал Нельсону повод разубедить себя.
— Брось, ты ведь в курсе, это вопрос времени. Клянусь, Йенс только и ждал твоего возвращения, чтобы дать расследованию толчок.
К тому времени Генри перестал притворяться и улыбнулся, скромно подметив, что возвращение в Англию было не только его, а их обоюдным, но не стал говорить, будто уже осчастливил мистера Грина с мистером Ланкастером: слишком упорно те умасливали его за обедом.
— Но только если инициатива поступит от комиссара, — прибавил Картер деловито. — Сам я ничего Йенсу не скажу, из принципа. Вот не захочет предложить — и ладно, его право, я даже не обижусь.
Они оба понимали, без необходимости озвучивать, что последнее утверждение было ложью, и этого оказалось достаточно для исчерпания темы. А потом Нельсон, смочив горло теплым чаем, поинтересовался, как у Генри прошел день за исключением новостей из морга. Картер покачал головой и ответил, что в целом замечательно. Правда, некоторые пациенты скончались за время его отсутствия и ему неловко было узнавать об этом, стоя на пороге дома, зато живые определили ему настроение своим позитивным настроем.
— Примечательно то, что самые сварливые и недовольные, коих я не надеялся больше увидеть, беря во внимание тяжесть их хронических заболеваний, живы, с ними ничего такого не случилось, — рассуждал он, — по всей видимости, гадость характера поддерживает в них силы. Но даже они сегодня отличились небывалым гостеприимством.
Нельсон выслушал его, скромно посмеялся в кулак и признался, что ему приятно такое слышать. В стократ лучше историй с печальным концом, которых у доктора в запасе имелась целая куча. На встречный же вопрос он ответил честно: четвероногие пациенты по-прежнему пытались его лягнуть, боднуть или укусить, а его отъезд не повлиял на их животный нрав никаким образом.
— Полагаю, они были бы только рады избавиться насовсем от человека, который, по их мнению, намеренно делает им больно. Но на самом деле мне сейчас придется поднапрячься, чтобы наверстать упущенное.
Картер не сразу понял ход его мысли, а потому уточнил и получил достаточное объяснение:
— Когда у фермера хромает корова, он в отсутсвие одного знакомого коновала не задумываясь отыщет другого, который впоследствии станет ему таким же знакомым. Или если встанет вопрос о сдаче животного мяснику, никто не будет ждать чьего-то особого, «излюбленного» мнения. Все решится на месте, и новые лица быстро примелькаются там, где есть хорошая работа. Другое дело — люди. Даже если они по острой нужде обращались к кому-то еще, пока тебя не было, они все равно остались твоими пациентами, поскольку ты долгое время подбирал им действенное лечение и рассчитывал все дозы вплоть до унции. Но знаешь, — прибавил Нельсон, заметив, что Генри нечего сказать, — это все временные трудности. Временные, да. Восстановить подзабытый авторитет гораздо проще, чем заработать его, а с этой задачей я давно справился. Самое главное, что на следующей неделе я получу ключи от съемной квартиры. И жду тебя в гости.
— Правда? — засмеялся тот, протягивая руку к тарелке с пряниками. — Я польщен.
— Да. У меня пока что нет прислуги, хотя квартировладелец разрешил нанять кого-нибудь после согласования с ним. Но я не тороплюсь, — последнее фраза прозвучала иначе. Она была обольстительной, дразнящей, с сахарным послевкусием. Стивенсон тоже потянулся к подносу, только не за пряниками — за фруктами, и, положив в рот виноградину, подмигнул. — Должно же во всей Англии быть хоть одно место, где мы сможем остаться вдвоем.
Ему не хотелось уезжать, но и выбора иного не предоставилось, если они не искали на свои головы серьезных неприятностей. В конце концов, это было меньшей платой за тот образ жизни, который они вели и который мог отправить их под карательный суд.
Картер лениво закинул ногу на ногу. Он подпирал кулаком щеку, пока смотрел на Нельсона очарованными глазами, и ткань наполовину застегнутой спальной рубашки заметно вздымалась при дыхании.
— Звучит интересно, — промычал он, и взор его остановился на губах Стивенсона как раз когда тат облизал их. — В стократ интереснее всего, что я слышал за сегодня.
Нельсон заулыбался. Он придвинулся к Генри, просунул руку под его локоть и вздохнул, опустив голову ему на плечо. А потом сказал еле слышно, с умиротворением, что ему сильно не хватало таких моментов их уединения и что никакая привязанность к родине или к отчему дому не могла заменить этого.
— Мне тоже, — признался Картер. Он сплел их пальцы в тесный замок и поднял, целуя тыльную сторону чужой ладони. Ему, помимо уединения, не хватало еще английского языка, чая и ростбифа, но он постеснялся приписывать это к разговору. — А твоя страна мне безумно понравилась. Местами сильнее Англии.
— Потому что ты не говорил по-датски ни с кем, кроме моей семьи, и тебя там особо не трогали, — подметил Стивенсон, и с ним согласились.
Они посидели еще немного — или много, никто не вел счет времени, — оставили посуду на утро прислуге, а сами понемногу перебрались наверх. У каждого выдался по-своему насыщенный день, полный хороших и не очень известий, и им обоим захотелось закончить его в обществе друг друга. По этой причине они не расстались в коридоре, а свернули к Картеру в комнату, не забыв про замок.
***
— Вы на часы вообще смотрели?! — гневно шептался констебль, накидывая на плечи китель, и взял с собой заправленный фонарь перед выходом. — У меня все дома спят.
На пороге его квартиры, посреди темной лестничной клетки с сырыми холодными стенами, стояла осунувшаяся женщина, закутанная в шерстяное пальто по самые щиколотки. Стояла беспокойно, перемежаясь, и постоянно вертела головой без веской причины.
Констебль хорошо ее знал: это была миссис Хиллс, местная чудачка преклонного возраста, не позволяющая заскучать никому из защитников уличного порядка. Она проживала одна на первом этаже соседнего дома, и, видимо, со скуки стала одержима привычкой смотреть из окна за всеми и каждым, к чьей личной жизни не имела никакого отношения. Не изменяя самой себе, она всюду таскала толстую, потрепанную записную книжку, где хранились столь оберегаемые ею наблюдения. Но эти качества вовсе не делали ее плохой, только странной и надоедливой, а вот кляузничество — вполне. Она не терпела, когда к ее подозрениям относились без должного по ее мнению уважения. Так что проигнорировать настойчивое обращение, поступившее ночью в выходной, было себе дороже.
— Да в курсе я, что ночь еще на дворе, но предчувствие у меня дурное, — посетовала она скрипучим голосом и прижала драгоценную книжку к сердцу, точно святыню.
Фонарь слабо озарял ее престарелое лицо, исчерченное сухими морщинами, обвисшие плоские губы, за которыми не осталось и половины зубов, но ее ввалившиеся глаза были на изумление молоды и всякий раз блестели, когда ей в голову приходила очередная навязчивая идея.
— И обязательно надо было явиться ко мне со своим предчувствием в половину четвертого утра… Неужели сегодня никто не дежурит?
— Совсем не дежурит. С тех пор как вы ушли, никто у нас и не появляется особо. Вот беспорядок-то, представляете? Куда написать?!
— Да не кричите вы, Христа ради, — шикнул констебль, но оказалось поздно. — Я не ушел, меня перевели. Значит, на мое место просто не нашли замену. Вопрос времени, ничего более, и никуда писать не надо, мы тоже люди подневольные, к вашему сведению, — он попросил вышедшую к нему супругу закрыть за ним дверь, а сам снял с крючка запасные ключи и готов был внимать очередной жалобе. — Так, в чем ваше предчувствие на этот раз заключается?
Они спустились на улицу. Здесь, за пару кварталов от Чаринг-Кросс, было парадоксально тихо. Никто не ездил в такое время по узким темным закоулкам, местные жители давно спали, а бездомные предпочитали для бродяжничества районы попроще. Одни лишь строгие силуэты многоквартирных зданий бесстрастно наблюдали за бдящими в полутьме.
— Сьюзен из дома напротив, которая живет непотребством, задвинула сегодня, то есть, уже вчера, у себя в квартире шторы, — ответила миссис Хиллс. — И не открыла!
Ветер успокоился. По каменной кладке четко звучали шаги единственных прохожих — женщины в мягких поношенных туфлях на низком каблуке, такие частые, чуть шаркающие, и длинноногого констебля, обутого в тяжелые веллингтоны.
— Да, подозрительно… — он придал своему голосу ту степень иронии, которая только была в его средствах, но его собеседница слишком беспокоилась о шторах, чтобы уличить его в неискренности.
Он приостановился, достав из кармана кителя сигарету со спичками. Мимолетный огонек подсветил узкие скулы его обросшего щетиной лица, синяки от недосыпа под блеклыми глазами и щеки, которые он втянул, пока закуривал.
— Вот и я о чем! Никогда она раньше так не поступала, ни разу. Нечистая хоть, зато всегда на ночь шторы открывала, только с клиентами своими пряталась. А я смотрю, я ведь все смотрю, знаете. Примерно за час до этого в подъезд зашел мужчина. А она клиентов не принимает после шести в воскресенье, это я вам правду говорю!
— Не кричите! То, что вы не знакомы с человеком, вовсе не означает, что он злодей. Вы даже не знаете, в какую квартиру он направился.
— Точно к ней, честное слово. Только дверь за ним с улицы захлопнулась, в окнах Сьюзен что-то началось. Зрение подводит меня, и я из-за этого бинокль дома держу. Красивый, между прочим, театральный. Так вот: я за ним как раз отходила, а когда вернулась, шторы были задернуты. А чего вы так вздыхаете? Не верите мне, что ли?
— Вовсе нет… — поднял взор к звездному облачному небу и выпустил дым. — Во сколько он ушел?
Тут миссис Хиллс задумалась. Чтобы не быть голословной — а голословие противоречило ее принципам — она встала, открыла записную книжку, пролистав почти до самого конца, нашла среди непрерывных записей нужное и утвердила:
— А он не уходил. Почти восемь часов как не уходил. И свет никто вечером не зажигал.
— Вот оно как, значит.
Констебль выбросил сигарету и притоптал ногой. Он знал мисс Палмер лично и, как он считал, довольно хорошо. Он не входил в число ее клиентов, поскольку не имел таких денег и был верен жене, но, подобно многим, не скупился угостить ее вечером кружкой эля, лишь бы она посидела еще немного в их компании.
Сьюзен, пускай зарабатывала на хлеб постыдным образом, умудрялась делать это с изыском: вела себя культурно, умела поддержать разговор и законы не нарушала за все 8 лет проживания здесь. Она платила налоги, не ходила под покровителями, а недостатком внимания не пользовалась даже при высокой стоимости услуг, поэтому-то могла позволить себе и выходной, и удобный график. Но расписание ее наверняка имело исключения, что делало ситуацию в глазах констебля понятной на фоне общего абсурда.
— Мало ли, чем они там занимаются, миссис Хиллс, а вы тут всех на уши подняли, — сказал он и приготовился извиняться за поздний визит по нелепому поводу, рассчитывая лишь на то, что не слишком разозлит спящих и, вероятно, нагих людей.
— Что вы имеете в виду? Чем это занимаются? Говорю же, не бывает у нее клиентов в такое время!
— Тише вы! Не стану я вам рассказывать ничего больше. Она просто вам не нравится, вот вы и ищете поводы ей насолить.
Они завернули в тусклый, унылого вида подъезд, неспешно поднялись на четвертый этаж и внезапно остановились на лестничной клетке, когда увидели, что дверь в квартиру была приоткрыта.
— Нехорошо, — обронил констебль, изменившись в лице.
Он придержал дверь и постучал, заглядывая внутрь через узкую щель, представился, после чего негромко спросил, все ли в порядке. Ответом послужила тишина, настолько упрямая, что и со второго раза никто в квартире не проронил ни слова. Изнутри тянуло легким сладко-металлическим душком, который невозможно было спутать с тошнотворным запахом смерти, и крепкое мужское сердце дрогнуло. Безымянный страх поселился в средостении, — сродни глупому ночному кошмару, когда хочется бежать без оглядки неизвестно от кого.
— Ну что вы стоите, — сказала миссис Хиллс, не замечая его внезапной бледности. Она перекрестилась. — Заходить надо, не иначе.
Фонарь в похолодевшей, опасливо вытянутой руке проявил очертания мебели и бежевого ковра, залитого коричнево-черными пятнами. Они же оказались разводами на стенах и брызгами на полу буквально повсюду, куда доставал желтый свет керосиновой горелки.
— Миссис Хиллс, — обратился к ней констебль, заставив себя шагнуть в квартиру. Его ломкий голос, осаженный табаком, звучал непреклонно и стойко, в противовес бушующему внутри ужасу.
Он понимал, что наступал на кровь, которая не так давно высохла, но продолжал идти, старательно вглядываясь в проход межу гостиной и спальней с задернутыми плотными шторами.
— Что там? — робко спросила миссис Хиллс, без хитрости или злорадства, и наверняка догадалась, что дела плохи.
— Готовьтесь давать показания инспекторам, — ответил он, а сам замер, обнаружив в проеме босые женские ноги, и ближе подойти не смог: не хватило духа. — Ваше чутье вас не подвело.
