Лондонский мост: самый ценный трофей

Настойчивый стук в дверь раздался утром, спустя несколько дней спокойной, привычной каждому жизни. Он прозвучал не слишком рано, чтобы сердиться из-за недосыпа, но и не настолько поздно, чтобы дома никого не оказалось. — Кто? — осведомился лакей, выскакивая из коридора. Он не торопился открывать: главное правило, которое доктор Картер вбил ему в голову, — никогда и никого не впускать без его непосредственного согласия, кем бы гость ни представился. — Комиссар Рихтер! — донеслось с улицы с каким-то поразительным напором. Йенс говорил громко, со свойственным, нарочито утрированным произношением, чтобы Генри наверняка услышал и не подверг его личность сомнению. И после столь яркого представления он рассчитывал увидеть перед собой именно Картера, но ошибся: — Я открою, спасибо, — Нельсон обогнал лакея и, провернув ключ дважды, возник в проеме. Он стоял, обутый в сапоги, в коричневатых рабочих штанах для верховой езды с такими же коричневыми лямками, которые он то ли намеренно ослабил, то ли не замечал, что они болтались и подчеркивали тем самым его незаурядный вид. Рукава льняной рубашки были закатаны по локоть, верхняя пуговица на воротнике оставалась расстегнутой. — Доброе утро, комиссар. — Мистер Стивенсон, — поздоровался тот, разочарованно сложив губы. — Доброе. А доктор Картер что, занят? Йенс выглядел любезно, но его любезность испортилась на глазах, став какой-то насильственной. Нельсон обратил на это внимание, но все равно улыбнулся в ответ. Все-таки Рихтер не подлый человек, не злой, что было им сполна доказано, а это стояло выше непростого нрава. — Скоро освобожусь! — послышалось со второго этажа. — Я недостаточно застегнул жилет! Рихтер задумался, устремив глаза наверх, к козырьку покатой крыши, сбоку от коего висели острые подтаявшие ледяшки, но когда сакральный смысл сказанного озарил его, подобно мартовскому солнцу, он вынужден был с иронией признать: — Бесспорный аргумент, — и подался вперед, чтобы войти: — Разрешите? — Конечно. Некрасиво было говорить через порог. Йенсу уступили проход, и он, остановившись подле Нельсона в прихожей, решил-таки спросить для поддержания беседы, как у того обстояли дела с арендой квартиры. Рихтер самому себе поклялся годами ранее, что не предаст Картера, даже если их дороги впоследствии разойдутся, и не раскроет его тайну всему осуждающему свету. Он не думал рушить обещаний, подавляя чувства непонимания и дискомфорта, однако надеялся, что с переездом Стивенсона держать слово станет куда легче. — Со следующей недели вы навряд ли увидите меня здесь, — Нельсон понял подтекст, что скрывался под невзрачным вопросом, но не выразил ни тени неудовлетворения. Он не метил Рихтеру в друзья, считая то недостижимым и, более того, бессмысленным. Он смутно, но догадывался о причинах натянутого к себе отношения, а теперь практически убедился: минувшее дружелюбие со стороны комиссара объяснялось добротным количеством алкоголя и нежеланием портить никому вечер. В первую очередь, Генри. Обидно, конечно, но факт. — И где вы обустроились, если не секрет? — В Стретеме, неподалеку от Хэйбридж Авеню, — признался Стивенсон, рассчитывая на очередную остроумную или не очень колкость, однако Йенс держался спокойно: — Неплохой выбор, только карманников много, будьте аккуратны, — по какой-то причине он смерил его придирчивым взглядом, словно они обсуждали не район, а Нельсона конкретно, но отвлекся, увидев друга на лестнице: — Генри, наконец-то! — Какая срочность? — вопросил Картер самым обыкновенным голосом, а когда вспомнил, как представлял себе накануне их встречу, сменил тон: — Изволил осведомить меня о скандальном дельце? Он неторопливо спускался по ступеням, придерживаясь за перила, и фраза, вылетевшая из его рта, получилась до страсти гадкой, гораздо хуже, чем он сам распланировал. Но отступать было унизительно и поздно. Йенс округлил глаза, вышел вперед, не забыв перед тем вытереть об ковер ноги, и непонятливо повел головой. Он хорошо читал знаки и трактовал их без особого труда, но тут сомневался, что с ним до сих пор разговаривали вежливо. — Может, если ты выразишься конкретней и с простым лицом, я возьму в толк, о чем ты меня спрашиваешь. Привыкнув за столько-то лет к заносчивости Генри, он выучился принимать ее терпеливо, однако у любого терпения имелись границы, которые кончались там, где началось достоинство. — Он, наверное, хотел узнать, не пришли ли вы случайно с новостями о мадам Боу-Крик, — вмешался Нельсон, натянув глуповатую ухмылку. На ровном месте диалог перерастал в нечто нервозное, и он предпринял смелую попытку обернуть ситуацию вспять. У него получилось. — Мадам Боу-Крик? — повторил Рихтер. — А это при чем тут вообще? Он сдвинул брови задумчиво, угрюмо, разглядывая собеседников пытливым взглядом, а потом до него наконец дошло: — Разумеется, тебе обо всем рассказали… — Да, — сойдя с лестницы, Картер подскочил к нему и в сердцах выдал то, чего храбрился не говорить: — И я обижен!.. — Ради Бога, Генри! — Йенс простонал болезненно, не своим голосом, и все замолчали. — Не начинай! Нет здесь никакой тайны, и не было. Я верю, ты поклонник своей профессии, но как ты представлял себе этот разговор в день твоего приезда? Как только преимущество оказалось за ним — а он почувствовал его прекрасно — Рихтеру стало жарко, и он распахнул пальто на пуговицах, уперев в бока руки. — Не хочу кидать камень ни в чей огород, ты славно воспитал своих ребят, но язык за зубами они совсем не держат. Треплются, как бабы! Это они проболтались инспекторам, чтоб ты знал, о твоей готовности снова участвовать в расследованиях, вот я и здесь, пришел порадовать тебя сомнительными известиями. Но мадам Боу-Крик не имеет к моему приезду никакого отношения. Недалеко от Чаринг-Кросс произошло убийство, обстоятельства неприятные. Поедешь? Или тебя уговаривать? Генри сконфузился. Видя собственную неправоту и капризы, которым он дал чрезмерную волю, он резко потерял интерес к дальнейшей полемике и залепетал как ни в чем не бывало: — Поеду. У меня пациент вечером, но остальные вещи я могу позволить себе отложить. — Прелестно, — Йенс остыл не до конца, но достаточно, чтобы уступить в ответ. — Карета подана и ожидает у ворот. Он намеренно обратился сквозь Нельсона, даже посмотрел мимо него, и своего добился: Стивенсон отошел, уселся на табуретку рядом с комодом, снял с крючка шпоры и принялся надевать их на сапоги. Ему действительно нечего было делать на месте преступления — времена Капл-Брейкера давно прошли, — потому отсутствие приглашения не удивило ни его, ни Генри, но все равно стало капельку тоскливо. — Чаринг-Кросс, значит, — Картер покряхтывал, завязывая ботинки. — Вокзал, перекресток или станция метро? — Жилой квартал около вокзала. Ты в курсе, какая там публика, но на сей раз случилось кое-что похуже обычных неприятностей. Йенс затянул паузу, скрасив ее усталым вздохом, и голова его склонилась будто бы прискорбно: — Не думал, что скажу, но мнение мистера Стивенсона пришлось бы как нельзя кстати. Или вы по делам собирались? — обронил он, взглянув искоса на обувь Нельсона, и сразу ободрился. Генри прекратил ковыряться с ботинками. Как только Стивенсона об этом спросили, он вспомнил, что особенных дел на сегодня у него не было — так, по городу прошвырнуться и заскочить к знакомым кавалеристам — но признаться перед комиссаром в безделии он счел недостойным. — Собирался. Дела есть, но не в том количестве, чтобы не располагать свободным временем. Интрига ничуть не затронула его самолюбия, невзирая на утонченные потуги комиссара это сделать. А Генри их вовсе не заметил. — Договорились. Вы помните, как выглядит контракт. Подпишете на месте? — Рихтер сверился с часами. Его определенно удручало время, затрачиваемое всякий раз на поездки до дома доктора и обратно. — Подпишу. Спасибо. — Ставка в этом году выше, дела с бюджетом пока идут в гору. Но и спроса прибавится. Видите ли, под моим руководством порядки ужесточились, а дисциплина возведена в абсолют. Он кружил подле него, как коршун, и в конце спросил: — Не испугались? Йенс приметил краем глаза, как Генри сдерживал веселье и намеревался уже влезть с комментариями. Тогда он сделал предостерегающий жест рукой в его сторону и приказал строго, но беззлобно: «Помолчи!» — А должен? — спросил его Нельсон, поднявшись со стула и демонстративно вешая шпоры назад. Он волновался, как всякий нормальный человек волнуется перед такой ответственностью, и был немного сбит с толку внезапным предложением, но ничего общего с испугом не имел. Пройдя испытания, выпавшие на его долю по вине ныне покойного Уилсона Дэвиса, он оправился от них и считал себя готовым браться за дело вне основной профессии. Йенс предпочел молчание любому искрометному ответу. Лишь улыбнулся и взглянул на него с тенью высокомерия, сожалея о спешке. В противном случае он непременно попросил бы Стивенсона переодеться из страха быть неправильно понятым серьезными людьми. Генри, довольный стечением обстоятельств, накинул на плечи дубленое пальто с меховым воротником, второе снял с крючка и бережливо передал Нельсону; захватил шляпу и свой врачебный саквояж с расчетом, что успеет-таки выполнить хотя бы половину намеченных планов.

***

Йенс наотрез отказался раскрывать подробности, обмолвился только, когда на него надавили с обеих сторон, что преступление случилось жестокое. Выяснить у него что-нибудь про мадам Боу-Крик также не получилось, поэтому основную часть времени все молчали; темы для обсуждения закончились, толком не начавшись, и шелест колес по влажной земле задавал ритм поездки. Поджарые кони по привычке ломились вперед, сбивчиво рысили, по-лебединому изгибая шеи, и иногда кучер отпускал вожжи, позволяя им сорваться в галоп и промчаться с полмили. За запотевшими окошками экипажа пахло сырой свежестью, у леса до сих пор лежали обедневшие, прибитые дождями сугробы, однако с приближением к Вестминстеру воздух насытился нотками городского переполоха, а весь снег уже неделю как был растоптан лошадьми и пешеходами. Добравшись до Чаринг-Кросс, они завернули вглубь улиц и вскоре должны были остановиться около нужного дома. — Что в этом районе такого? — Нельсон смотрел на улицу и не узнавал ни единого места с тех пор как они отъехали от перекрестка. Архитектура была скучной, тусклой даже при свете дня. Ни красочных витрин на натяжных разноцветных козырьках, ни клумб с выстриженными газонами. Только дешевый паб и магазин поношенной одежды по соседству — сильный контраст практически за поворотом от географического центра города. Однако вряд ли дело крылось в эстетике. Ему нравился сам Чаринг-Кросс, это вечно гудящее пересечение трех главных улиц Вестминстера с южной стороны Трафальгарской площади, возглавляемое статуей Чарльза I, восседающего на коне и смотрящего в сторону Банкетинг-хаус. Невзирая на шум и неиссякаемую людность, там, по мнению Стивенсона, сильнее всего ощущался лондонский нрав: стремление любой ценой успеть самое дорогое на свете — пожить. Еще там, напротив страхового агентства, находился многоэтажный госпиталь с вычурным, пышным фасадом, с колоннами и лепниной; у Генри было много самых разных историй, связанных с его стенами. — Проще сказать, чего здесь нет, — ответил Рихтер недовольно, но воспоминания все равно вызывали на его лице саркастичную улыбку. — Уважения к власти и к порядку. Скажи, доктор? — Мягко выражаясь, — двинутый плечом, Генри кашлянул, а после указал пальцем в окно со своей стороны: — Вон на той вот улице меня ограбили. Отняли часы, кошелек, даже шляпу забрали. Хотели прихватить саквояж, но выронили по дороге и не стали подбирать, испугавшись стекольного грохота. Все микстуры мне побили. Дернул ведь черт пойти от больницы пешком до Пикадилли! Заметив, что Йенс уже начал злорадствовать, чего наверняка и добивался изначально, Картер вызывающе сложил губы, повел бровью и прибавил: — Но меня хотя бы не прорезали до кости, в отличие от некоторых. — Оборонительная рана, — вопреки ожиданию, Йенс с энтузиазмом задрал рукава, показывая обескураженному Нельсону шрам на предплечье, который по-своему ценил. Потому что победил в неравной драке и не пискнул, пока Генри его зашивал. — Не слишком гостеприимно… — протянул Стивенсон, отводя глаза. Он полагал, что тема закрыта, однако Рихтер не смолкал: — Поблизости расположен главный транспортный узел Лондона. Ежедневно сотни работников обслуживают вокзал и станцию метро. Большинство из них не могут позволить себе жить в центре или хотя бы около него, но сюда в свое время целыми семьями въехали конструкторы, управляющие, машинисты, проектировщики путей и некоторые члены администрации. Одним словом, граждане приличные. — Откуда тогда такая репутация? — Ее создают те, кто ошивается около вокзала и заглядывает в район с дурными помыслами. Грабит, бьет, убивает. Разыскать пришлых тяжело, я бы сказал, почти невозможно, и местные перестали доверять полиции. Круг замкнулся, — он с досадой хлопнул себя по коленям. — Нас обвиняют в бездействии, во взяточничестве, в покрывательстве и прочих грехах, даже говорить с нами не намерены. Констеблям тяжелее всего, их оскорбляют, закрывают перед их носом двери, пытаются задавить экипажами и так далее. Рассчитывать на содействие не стоит. Сами увидите, а я еще раз предупрежу вас обоих: зрелище ужасное. Так что не стесняйтесь говорить, если станет плохо. Кучер остановил лошадей — приехали. К тому времени у подъезда, который испокон веков никому не был интересен, скопилась толпа народа: в разгар рабочего дня людям особенно хотелось влезть не в свои дела. Причем не только жизнь, но и чужая смерть привлекала их внимание и заставляла останавливаться, наблюдая за тем, как выходили на перекур несговорчивые инспекторы и огрызались констебли, охранявшие место преступления от посторонних глаз. — Умерла за свои грехи, распутная! Потому что жила непотребством! — вопил кто-то из разношерстной массы. Как позже выяснилось, это была миссис Хиллс, но ее имя никому ни о чем не говорило: — Она наводит столько шума, как на барахолке, честное слово, — простонал Генри, прежде чем выйти из экипажа. Пары минут не прошло, а он уже устал от ее визгливого голоса. — Ее нельзя отсюда убрать? — Пускай голосит, — отмахнулся Йенс. — Зато нас никто не допытывает, все слишком увлечены обсуждением грехов. К сожалению, им скоро надоест, так что предлагаю пошевеливаться. Он крикнул, требуя народ их пропустить. Когда прохожие расступились под вздохи явного негодования, стало возможным зайти в узкий неосвещенный подъезд. Зловонный до тошноты запах гнилого металла, издаваемый самой смертью, встретил их на лестнице вперемешку с табачным дымом, и с каждой ступенью сильнее въедался в ноздри. Дверь в квартиру на верхнем этаже была приоткрыта. Около нее, облокотившись на грязные стены, стояли и разговаривали двое мужчин в инспекторской форме, абсолютно разные на вид. Вне всяких сомнений, это были воспитанники комиссара, однако обретенные полномочия сказались на их внешности неожиданным образом. Первый, правда, несильно изменился: обычного роста, костистый брюнет с родинками на широкоскулом лице и с вечно спесивым, самоуверенным взглядом, который так сильно не нравился Рихтеру; он разве что обновил прическу, успешно подражая денди, возмужал и перестал сутулиться. Его тонкие губы сотрясали тлеющую сигарету, пока он договаривал очередную свою мысль, а руки были спрятаны в карманах плотных брюк. Второй же джентльмен оказался вдвое шире предыдущего себя. Его щеки округлились, порозовели, и нос немного терялся на одутловатом лице, а густые и мягкие волосы орехового оттенка, зачесанные назад, смотрелись забавно, зато глаза его, серые, монолитные, блестели ярче и добрее, чем у напарника. — Господа. Инспекторы Энтони Бэлфорд и Чейз Одли, — представил их Йенс по порядку, не скрывая наставнической гордости. — Доктор Картер, мистер Стивенсон, приятно работать с вами лично! — залепетал Чейз звенящим голосом, расправив плечи, и пуговицы его темно-синего кителя чудом остались на месте. Энтони почтительно кивнул, бросив на пол сигарету и притоптав ногой. Оба протянули руки, и когда с приветствиями и формальными любезностями было покончено, то инспекторы расступились, освобождая проход. Размах трагедии стал виден с порога. Стены и пол были забрызганы кровью повсюду, начиная с прихожей; вокруг царил беспорядок: разбитые фоторамки, упавшие с комода, сдвинутый диван и опрокинутая ваза на невысоком столике в зале. Запекшиеся багровые следы контрастировали на бежевом ковре в гостиной; из-за плотных, наполовину задернутых штор сочились солнечные лучи, подсвечивая золотым крупицы пыли, мелькали на темной мебели, озаряя безобразные вещи. А в комнате подальше — спальне — прямо около застеленной кровати, лежала бездыханно молодая женщина в полупрозрачном одеянии. Все пятеро прошли внутрь в полной тишине. Никому не хотелось говорить, не получалось подобрать достаточно емких слов, да и толку в них не было. — Кто она? — Картер осторожно переступил через тело и опустился около него на корточки. О подобных зверствах ему только рассказывали, и ком сам собой образовался в горле, вынуждая надрывней говорить. — На ней не осталось живого места. Это я говорю вам без каких-либо преувеличений. Шея несчастной была исполосована, ее практически обезглавили. Распущенные волосы медового цвета спутались, частично прикрывая мертвенно-белое лицо. С уголков разомкнутых губ спускались кровяные полосы. Напитанная алостью ткань домашней рубашки ниже колена прилипла к телу, собралась складками и так засохла, став жесткой и грубой вместо должной шелковистости. Далеко не сразу Генри увидел, что рубашка, по-видимости, светлая, а из-под выреза в районе ключиц выглядывал серебряный крест на цепочке. — Сьюзен Палмер. Двадцать восемь лет, известная здесь жрица любви, — сказал Чейз и сверился на всякий случай с документами. — Но она была из высшего света, так сказать, клиентов принимала на дому, работала на себя. Со слов жильцов, неконфликтная, врагов не имела. Только периодически цеплялась языками с миссис Хиллс, причем ссору провоцировала именно последняя. Это та, которая вопит под окнами. Стивенсон стоял, перемежаясь, с серьезным выражением лица, хотя в действительности не особо слушал: настолько ему стало нехорошо. Но он не собирался жаловаться, взял себя в руки, чтобы не ударить в грязь лицом перед инспекторами, а тем более перед комиссаром. По крайней мере до тех пор, пока мог сдерживать головокружение и тошноту, не позволяя им влиять на мыслительные процессы. — Пока вас не было, мы отыскали ее дневник с расписанием клиентов, — вступил Энтони. Речь его была какой-то тягучей, небрежной, словно он в принципе не любил говорить. Но он любил, просто делал это на людях в своей манере, сопровождая прокуренный голос скверным выражением лица. Он влез рукой под китель и вынул оттуда записную книжку в кожаном переплете, после чего передал Йенсу, предлагая лично взглянуть. Перед последними заполненными страницами лежала бумажная карточка. Довольно старая, судя по характерной желтизне. На ней в полный рост был изображен лис в человеческой одежде: в охотничьем землисто-зеленом рединготе, в охровых брючках и гетрах до колен. На голове меж двух ушей красовалась войлочная шляпа, у ног, обутых в невысокие жесткие сапоги, покорно лежали борзые. В одной лапе он держал ружье, в другой — добытого фазана. Йенс принял карточку за обыкновенную закладку, хотя она показалась ему знакомой. Он точно где-то видел ее, или нечто безумно похожее, и дряблость собственной памяти его удручала. Не сумев сказать ничего конкретного, он убрал ее под обложку и спросил, что удалось выяснить насчет клиентов жертвы. — Мисс Палмер была весьма осторожна, вместо полных имен писала инициалы, но кое-что может оказаться полезным, — докладывал Чейз, спрятав свои короткие пухлые руки за спину. — Если верить записям, последний человек приходил к ней в пять часов вечера. Генри огляделся. Обнаружив, что все смотрели на него в ответ, причем требовательно, он сделал странное лицо, повел головой и вернулся к работе: ощупал затвердевшие мышцы, надавил пальцами на трупные пятна, наблюдая за пигментацией, проверил кожу, слизистые, а затем объявил: — Вряд ли клиент причастен. Смерть наступила около десяти часов назад. От десяти до двенадцати, вот так. А сейчас почти полдень. Сколько в среднем мужчины тратят на подобные развлечения? — рассуждал он сам с собой, но почему-то поглядывал на комиссара. — Думаю, где-то четверть часа от начала до конца, ну полчаса максимум. Это если мужчина один. Если их сразу несколько, как в джентльменских клубах, то… Что? Что я такого сказал? — Ничего, Генри, спасибо за информацию. Подтверди, пожалуйста, причину смерти, — протараторил Йенс, потирая рукой переносицу, и ровно на секунду, среди сущего ада, Нельсону стало забавно. Нечасто Рихтера заставали смущенным. — Множественные колотые раны в области груди, живота и шеи. Здесь навскидку не меньше дюжины. Большинство из них прижизненные, повлекшие за собой разрыв органов. Отверстия небольшие, глубокие, края ровные. Похоже на складной охотничий нож… Стивенсон ясно понимал, что в работе с телом от него не будет никакого толку — в конце концов, его звали сюда не за тем. Он скрытно, по собственному мнению, отошел от остальных, но его замысел сразу раскрыли, и он почти ощущал сквозь одежду, как едко глаза Рихтера поглядывали на него время от времени. Однако, он игнорировал их. — На ее руках глубокие порезы, характерные для защиты, — звучал за спиной собранный голос Картера. — На вскрытии я установлю, в каком порядке жертве наносили удары и где, вероятнее всего, стоял убийца. На нее напали с порога? — Мы полагаем, чуть дальше, на входе в гостиную. Именно оттуда тянутся следы, — ответил Энтони. — Потом завязалась борьба, которая кончилась здесь, в спальне. Оценивая обстановку и настраиваясь на рабочий для себя лад, Нельсон прошел мимо комода, невольно подмечая брызги крови на отражении, к невысокому столику и наклонился, разглядывая выпавшие из вазы цветы: хризантемы, георгины, герань. Они уже успели подвять, на листьях и нежных лепестках появились темные окантовки. — То, что она боролась за жизнь, не вызывает сомнений, — подытожил Генри, приподнимая руку убитой за тонкое посиневшее запястье и показывая содранные ногти. Он старался быть равнодушным, но вздохи искреннего, человеческого сожаления проскальзывали в его речи. — Причем боролась до того отчаянно, что… Договорить ему помешали звонкие крики откуда-то с лестницы, перебиваемые спешными, частыми шагами. Следом за ними приказывали: «Стой!», «Куда?!» — по всей видимости, это ругался констебль. Все отвлеклись. Входная дверь раскрылась настежь, и в квартиру, ко всеобщему потрясению, внесся ребенок — парнишка в рваных одеждах, лет десяти на вид. Он бежал запыхавшись, в слезах, вопя что-то совершенно невнятное, и ему оставалось до спальни совсем немного, когда Нельсон кинулся ему наперерез, сгреб в охапку, поднял и развернул в обратную сторону. Берет с козырьком слетел с русой мальчишеской головы, упав на ковер рядом с цветами. Вместе с ним откуда-то из кармана телогрейки выпорхнула бумажка, до которой никому в суматохе не было дела. Она потерялась под ногами, притопталась в ходе возни и осталась валяться незамеченной. — Нет, нельзя… — Нельсон держал худощавое извивающееся тельце крепко, толкая его к выходу, но малец не сдавался: — Перестань, перестань же… Ай! Her er forbandelsen! Gøre ondt! — теперь кричал уже Стивенсон, одергивая укушенную руку. Генри, сочтя беду неминуемой, стащил с кровати легкое скользящее покрывало и наспех, кое-как накрыл им усопшую. Напряженные до спазмов скулы выдавали его панику с потрохами. Мальчик вырвался, побежал опять, но к тому времени Рихтер с инспекторами загородили проход. Тогда он растерялся, замешкался, дергаясь из стороны в сторону, и поднял на мужчин покрасневшие глаза, полные страха и безутешного отчаяния. — Ты кто? — спросил его Йенс ровным голосом с шипящими нотками. Он выглядел строгим, спокойным, хотя детские слезы причиняли ему сильную боль. Ребенок таращился на него, точно немой, лихорадочно хватая ртом окутанный смертью воздух. Высокая фигура перед ним, облаченная в длинное прямое пальто, столь же смоляно-черное, как волнистые, беспорядочно лежащие волосы на голове у его обладателя, и это узкое лицо, взирающее сверху прищуренным взглядом, довели его до крупной дрожи. Так и не получив ответа, Рихтер потянулся к нему, дотрагиваясь до острого плеча, как тот, разглядев позади силуэтов босые женские ноги в кровавой луже, шарахнулся от чужой руки, вскричал во все горло, а потом, разрыдавшись, наступил комиссару на ногу и кинулся прочь, чуть не сбив во входных дверях констебля. Последний же, не успев толком отдышаться, устремился за ним вниз. — Вот паршивец! — вырвалось у Йенса вслух, пока он прыгал на здоровой ноге. — Кто это, черт возьми, такой?! — Похож на беспризорного, — сказал Энтони и похлопал себя по карманам на нервной почве, щупая сигареты. — По нашим знаниям, детей у погибшей нет. Генри поднялся на ноги и выскочил из спальни, едва не запнувшись о лежавшее в проеме тело. Игнорируя ворчащего комиссара и задев плечом неповоротливого мистера Одли, он устремился к Нельсону и первым делом взял его руку — крови не было, остались лишь характерные следы вместе с покраснением, и это вменило доктору немного успокоения на фоне образовавшегося хаоса. — Вы в порядке? — к ним подоспел Чейз. Он беспокоился искренне и столь же искренне сопереживал. Увидев отметины от укуса, он добавил: — Наверное, паренек всех нас испугался. — Комиссар, разыскать его? — спросил инспектор Бэлфорд и встрепенулся, готовый кинуться в погоню. — Вы сначала место преступления опишите по всем правилам, сыщики! — вскипел Рихтер. — Составьте протокол, приготовьте отчеты, а потом идите хоть клопов по углам вылавливать! Йенс был отныне не в настроении. И если утром он мог обуздать свое недовольство, то отдавленная нога лишила его всякого терпения. Он злился не на кого-то конкретного и уж тем более не на ребенка, но ему не нравилось, как стремительно ситуация выходила из-под контроля. Нельсон решил, что ему безотлагательно надо удалиться. Признаться в этом Рихтеру он не осмелился, дабы не попасть грешным делом под горячую руку, поэтому осмотрелся, потер горло и тихо сказал Генри и Чейзу, что хочет выйти. Свежий воздух ему сейчас, несомненно, пошел бы на пользу, как и всем остальным, но ему не давал покоя еще один возможный участник этой прискорбной истории, на которого никто пока не сделал ставок. — И вот еще что, — прибавил он, поднимая с ковра оброненный берет и показывая инспектору. — Передам констеблю. Чейз одобрительно кивнул и оставил их. Тогда Картер спросил у Нельсона, ненавязчиво придержав за рукав, все ли в порядке и не пойти ли ему с ним, но тот мотнул головой, заверив, что справится. — Иди, конечно, если тебе тоже невыносимо более здесь находиться, — дополнил он с заботой, как только все вернулись к своим делам. — Пока сносно, — ответил Генри, постепенно отходя назад, в самый эпицентр бури. — Но я спущусь в случае чего. Он — сердечный друг комиссара Рихтера — приходился одним из немногих, кто умел не только завести его с полуоборота, но и успокоить в надлежащий момент, и момент такой настал. По дороге из квартиры Стивенсон на что-то наступил. Он нагнулся и поднял с пола картонную карточку наподобие той, что лежала в записной книжке убиенной, только рисунок на ней отличался. Не желая поднимать шум на пустом месте и проверять нервы Йенса на прочность, Нельсон убрал находку в карман и, пользуясь всеобщим отвлечением, выскользнул за дверь.