***
Просыпается Кирилл от того, что болит голова. Похоже, Птица неплохо так его пнул. Справедливо, конечно, если не учитывать того, что Кирилл просто защищался. Он не выбирал того, чтобы оказаться здесь. Гречкин не может двигать руками, посмотрев вверх, он натыкается взглядом на наручники, приковавшие его к изголовью. — Я же по-хорошему просил не выёбываться, — Кирилл вздрагивает, слыша чужой голос. От металлических ноток становится только страшнее. — Но нет, зачем меня слушать. Я вот просто понять никак не могу, ты настолько тупой или просто самонадеянный? Кирилл понятия не имеет, что ответить. Хотя стоило бы выбрать оба варианта. — Не напомнишь, что я обещал за излишние трепыхания? — Кирилл молчит всё так же упорно. Может быть, тогда шторм пройдёт стороной? В конце концов, с отцом же срабатывало. Стоило тому хорошенько проораться и не получить ни единого возражения, Гречкин-старший обычно успокаивался до того, чтобы начать поиск выхода из положения. Птица потерпеть явно не готов, залепляет Кириллу звонкую оплеуху. Тот явственно видит звёзды, и это вообще не помогает собраться с мыслями. — Я вроде вежливо спросил, — Птица всё ещё звучит до приторности спокойно, но теперь молчание больше не кажется выходом. Скорее уж, красной тряпкой для быка. — Ты обещал укоротить цепь, — Кирилл наконец-то вспоминает, выпаливает на одном дыхании. Морщится, когда до него доходит смысл собственных слов. В который раз Кирилл понимает, что Птица может сделать с ним вообще всё что угодно. — Так сложно было придумать, о чём попросить? — Птица звучит разочарованно и почти зло. Кирилла передёргивает от мыслей о том, что именно пернатый псих может с ним сделать. — Я не знаю, — почти кричит, Кирилл вновь пытается вырваться. — Ты похитил меня, запихнул сюда и решил, что я буду играть в твои игры! — Ты не можешь заставлять людей плясать под свою дудку, — вообще-то, тут Кирилл сам себя мог бы назвать лицемером, но для этого ему слишком хреново. — Смешно слышать это именно от тебя, — Птица проверяет наручники на его запястьях. — Полежишь здесь, подумаешь над своим поведением. Теперь звучит уже почти спокойно. — Нет-нет-нет! — до Кирилла наконец доходит, что значили слова про укорачивание поводка. Но ведь Птица не обозначил никаких временных рамок. Он же не сможет лежать так постоянно в ожидании чужого прихода. Гречкин изо всех сил пытается освободиться. — Лучше лежи спокойно, — Птица больше не пытается его трогать, советует почти по-доброму. — Только руки обдерёшь. Кирилл остановиться просто не может, его с головой накрывает паника. — Как долго? — всё-таки выталкивает из глотки, почти не надеясь на ответ. С Птицы станется подкормить его самый большой страх. На самом деле, больше всего Кирилл боится того, что Птица уйдёт навсегда, это вызывает почти истерический смех. — Так надолго, как я захочу, — и всё-таки Птица отвечает. Правда, ответ совсем не обнадёживает. — Но ты вернёшься? — Кирилл и сам знает, как жалко это звучит. — Да, — а вот это почти обещание. По крайней мере, на этом слове Кирилл может сосредоточиться, чтобы не начать паниковать ещё сильнее. Птица уходит, выключается свет.***
Кириллу одновременно пить и в туалет хочется. Он слабо дёргается, в тысячный раз пытаясь освободить руки от наручников. Птица был прав, у него так ни черта и не выходит, только руки болят всё сильнее. Кирилл в темноте чувствует себя так, как будто бы времени больше не существует. Спасает только то, что Птица обещал вернуться, хотя Кириллу всё сложнее в это поверить. Кирилл даже звать Птицу пытается, но только опять срывает голос. Он даже извиниться готов, хоть и не чувствует за собой никакой вины, уж точно не перед ним. Со временем в голове не остаётся никаких мыслей, кроме одной. Кирилл хочет ссать, а от туалета его в любом случае отгораживают скованные руки. Гречкин в какой-то момент на вой срывается. Ожидал ли грёбаный Птица такого эффекта или мокрая кровать станет для него сюрпризом? Фу, блять. Кирилл изо всех сил сжимает бёдра, самого себя уговаривает потерпеть, с надеждой смотрит на дверь. Вот сейчас он готов Птице вообще всё что угодно сказать, всё, что тот только захочет услышать. Птица ведь должен прийти? Он обещал. Он же не мог просто забыть о Кирилле, так ведь? Заняться своими суперважными делами и решить, что скованные руки самой дешёвой блестяшки в его коллекции не стоят внимания. Текущие слёзы Кирилл осознаёт далеко не сразу. Он вообще весь мокрый от выступившей испарины и к тому же в очередной раз срывается на истерику. Сколько можно-то уже? Собственный нагло сдающийся организм бесит неимоверно, но пытаться контролировать сейчас Кирилл может только что-то одно. А слёзы — явно не самая большая из его проблем. Гречкин с упоением придумывает всё новые способы убиения пернатой твари. Он бы с огромным удовольствием переехал Птицу на машине, вот бы обрадовался бы потом мент. Гречкин фыркает, почему-то сейчас думать об идиоте, больно приложившим его о капот машины, только с улыбкой получается. Он же так скоро начнёт о собственном универе с умилением вспоминать и, может быть, даже мечтать туда вернуться. Правда вот, его едва на второй курс перевели, больше преклоняясь перед батей и его деньгами. Быть может, помогла ещё нагло спизженная курсовая, но уж точно не старания самого Кирилла. Но знания ведь дело наживное? Кирилл даже сейчас больше о собственной учёбе знает, чем месяц назад. Нет уж, лучше продолжать думать о том, с каким звуком погрузились бы в чужое горло его зубы, вырывая окровавленные куски мяса. Кирилл мотает головой, пытаясь отогнать слишком привязчивую картинку. Он надеется, что маньячизм воздушно-капельным не передаётся. Блять, Кирилл вновь рванулся изо всех сил, но только, кажется, ещё больше содрал кожу с запястий, зашипев от противной боли. Он чувствует себя всё более глупо, лежа здесь и пытаясь хоть что-то сделать с собственным положением. Кирилл впервые так чётко осознаёт, что от него действительно ничего не зависит. Чтобы он не сделал сейчас, в любом случае, итог будет один. Остаётся только надежда на то, что Птица вернётся не слишком поздно. Кирилл лежит, уставившись в потолок, больше не в силах отвлечься от переполненного мочевого пузыря. Низ живота противно тянет, ему почти больно. Кирилл считает, старательно считает вслух, лишь бы выиграть ещё немного времени. Он выдержит, справится, правда ведь? Ничего подобного. Кирилл сдаётся, чуть-чуть не дойдя до двух тысяч. Между бёдер и по вниз по ногам разливается тёплая жидкость, и Кирилл чувствует себя одновременно самым жалким и самым счастливым человеком на свете. У него больше ничего не болит, не приходится напрягаться всем телом, лишь бы отсрочить неизбежное, и неожиданно это ощущается почти как счастье. Теперь Кириллу абсолютно не хочется, чтобы Птица возвращался. От одной мысли, что он включит свет, Гречкину становится почти физически плохо.***
К моменту, когда дверь всё-таки распахивается, простынь становится неприятно холодной, а Кирилл успевает выреветься, кажется, на жизнь вперёд. Птица подходит вплотную, хмыкает неопределённо, заставив Кирилла залиться краской, и наконец-то расстёгивает наручники. Молча, не высказывая Гречкину претензий за испачканное бельё. — Раздевайся, — Кириллу очень хочется послать Птицу к чёрту. Он на нервах вообще более смелым становится. Но вместе с этим он так чертовски вымотан. Кирилл встаёт, пошатнувшись, и стягивает с себя штаны вместе с трусами, брезгливо откладывает их в сторону. Сразу же становится чуть лучше, несмотря даже на то, что именно Птица может видеть. Он застывает, не зная, что делать дальше. Птица не помогает, внимательно рассматривая его с ног до головы. — Вали в ванную, — неужели Птица и вправду о нём забыл? Кирилл не может перестать думать об этом, даже стоя под горячей водой. И изо всех сил пытается подавить совершенно иррациональную обиду. Птица же говорил прямо, что ему плевать на Кирилла, не так ли? Он моется дольше, чем когда бы то ни было, не удержавшись от того, чтобы тщательно обнюхать себя на выходе. Птицы в комнате не оказывается. Как и белья, и даже матраса. Кириллу не нравится внезапно возникший страх, что спать дальше придётся без него. К тому же, у Кирилла больше не осталось одежды. Он застывает посреди комнаты, пытаясь понять, что же всё-таки ему делать. Но на этот раз ещё больше распереживаться ему не дают. Птица возвращается обратно, бросая в него шёлковым халатиком. Труселей предложить не удосуживается, но зато затаскивает новый матрас, одеяло, и выдаёт Кириллу комплект чистого постельного белья. Тот застывает. Неуверенно смотрит на свои руки. Это что, новая пытка такая? Кирилл неуверенно ещё раз всматривается в вещи, оказавшиеся в его руках, потом на матрас, который, вроде как, вполне чистый. Ну и на черта ему тогда простынь? Лишённые наволочек подушки сиротливо валяются рядом. Кирилл неуверенно складывает их на кровать. Переводит взгляд на Птицу, который, скотина, явно не собирается никуда сваливать. Смотрит на Кирилла внимательно. Ему что, чужого позора ещё не хватило? Кирилл радуется, когда понимает, что одна из простыней оказывается вовсе не простынёй, а вместилищем для покрывала. Правда, дальше этого понимания дело как-то не идёт. Он аккуратно запихивает одеяло в обнаруженную дырку и старательно встряхивает. То наполовину остаётся комом, наполовину вообще выпадает обратно. Кирилл честно пытается мыслить логически, но по факту, он слишком зол и слишком близок к истерике. Так что кое-как он кладёт сверху простынь, запихивает одну из подушек в наволочку, и, даже если это выглядит откровенно хреново, Кириллу плевать с высокой колокольни. — Умница, — Птица звучит как-то странно. Видимо, в очередной раз восхищается чужой беспомощностью. Натягивает на Кирилла халатик, так и не дав лечь. Ткань оказывается неожиданно приятной. Кровать Птица заправляет быстро, но вполне показательно. Кирилл так до конца и не понимает, какая конкретно магия работает с одеялом, но простыню, оказывается, достаточно было всего лишь натянуть на углы матраса. — Ложись, — Кирилл подчиняется, сворачиваясь в клубок, и пытается как можно быстрее избавиться от мыслей. Слишком много всего одновременно. Птица заботливо поправляет одеяло и выходит, так больше ничего и не сказав.***
Он не хочет, чтобы снова наступало утро. С закрытыми глазами проверяет руки, но он больше не прикручен к кровати. Он может с неё встать. Закрывается одеялом с головой и всё-таки открывает глаза. Через какое-то время избавляется и от одеяла. Кириллу всё ещё хочется проснуться. Чёрт, он думал, что уже избавился от этого. Запястья болят и выглядят почти так же хреново, как и чувствуются. Кирилл, пошатываясь, бредёт в ванную, машинально чистит зубы, стараясь не смотреть на собственное унылое отражение. Он ещё не сдался, вот уж дудки. Если Птице кажется, что он может безнаказанно Кирилла унизить, что же, кажется, он действительно смог. И хрен ещё знает, что сделает потом. Нужно найти выход. Сейчас ещё больше, чем раньше. Кириллу не хочется признавать, что выхода нет. В конце концов, какое-то решение можно найти всегда, так ведь? Он должен придумать хоть что-то. Зачем Кириллу то, что он делает раньше, до конца он объяснить даже самому себе не может. И всё же он вытряхивает одеяло из пододеяльника. Это оказывается куда более простым, чем обратная операция. В итоге Кирилл сидит и гипнотизирует чёртово одеяло взглядом. Эта проблема должна была решиться куда быстрее и проще, в конце концов, буквально миллионы людей делают это ежедневно. Разве Кирилл настолько глупее, чем все эти люди? Гречкину хочется доказать Птице, что он способен хотя бы на элементарные действия. Хотя куда больше ему хочется доказать это самому себе. Что делать, если ты лишился штата обслуги или хотя бы одной захудалой горничной? Через пару часов Кирилл готов уже просто сдаться и швырнуть одеялом Птице в наглую морду. Может быть, так он хоть наконец-то чужое лицо увидит. Вряд ли для Гречкина подобное хорошо закончится, но уж точно разнообразит унылые будни. И всё-таки до Кирилла доходит. Решение оказывается настолько простым, что даже обидно. Достаточно всего лишь совместить углы пододеяльника и заправленного в него одеяла и хорошенько встряхнуть получившуюся композицию. На одеяло Кирилл ещё минут пять с чувством выполненного долга пялится. У него получилось. Конечно, в двадцать один год хвалиться подобным глупо, но Кириллу плевать. Он смог. Кирилл натягивает на себя свалившийся за время сна халатик. Тот ощущается странновато, но это лучше чем продолжать сверкать голой задницей. Даже если у Кирилла, скорее всего, нет зрителей. Но, естественно, появляются они довольно быстро. — Не думал, что ты уже проснулся, — Птица подходит вплотную, внимательно Кирилла осматривает. Хватает за запястье, из-за чего Кирилл вздрагивает. Хочется закричать, но он сдерживается. — Показывай, — Кирилл понятия не имеет, зачем Птица проговаривает это вслух, если сделать что-то самостоятельно ему всё равно не дают. Птица сам берёт его за руку и сам поднимает рукав халата. — Я должен был это заметить, — произносит задумчиво, а Кириллу заорать хочется, что заметить он должен был кое-что совсем другое. Птица выходит из комнаты, и это-то отчего-то огорчает. Не то, чтобы Кириллу так уж хотелось видеть своего похитителя, но ещё меньше ему нравится быть в полном одиночестве. Птица возвращается как раз тогда, когда Кирилл успевает хорошенько себя накрутить. Руки сами тянутся за почему-то так и не забранным Птицей учебником. — Руки сюда давай, — Птица делает вид, что не замечает порыва, либо действительно его не видит. Вновь перехватывает Кирилла, заставляет того сесть на кровать. У него в руках мазь и бинты. Гречкин недоверчиво на свои запястья косится. Он почему-то не думал, что с ними что-то настолько не так. — Не надо, — выходит почти глупо. Не то, чтобы Кирилл боится мазей, нет, он боится того, что Птица может быть почти заботливым. Что может сидеть рядом, рассказывать что-то не застревающее в сознании и использовать бинты по назначению. — Зачем я тебе? — выходит жалко. Кирилл понятия не имеет, что на него нашло, он ведь уже задавал этот вопрос. — Нужен, — Птица берёт его за подбородок, заставляя поднять голову. Кирилл понятия не имеет, почему это его радует. Совсем чуть-чуть, в глубине души, и всё же радует. Кирилл никогда не был нужен сам по себе, только в связи с собственной фамилией. Было легко держать в уме то, что он может сделать буквально что угодно. И всё же он понятия не имел, чем ему заняться. Выпивка, машины, отели, путешествия — всё это не радовало, лишь подчёркивало, что Кирилл лучше остальных людей, что он мог бы иметь всё, что только пожелает. — Ты меня когда-нибудь отпустишь? — Может быть, — Птица прижимает его к своему боку, осторожно, на этот раз не желая навредить. Кажется, он всего лишь хочет, чтобы Кирилл был рядом.