Art brings us together

      Остаток лета прошел как в бреду.       Оно пролетело слишком быстро, эмоции пронеслись мимо Тэхёна со скоростью света, как цвета в калейдоскопе сменяя друг друга.       Но это лето отличалось от всех остальных.       Оно было наполнено счастьем, яркими улыбками, дурацкими шутками, приятной компанией. Одинокая кровать теперь использовалась лишь для сна, а не как постоянное место пребывания, на которой он мог лежать, смотреть сериалы, листать старые пожелтевшие книги в толстых переплетах, делать зарисовки редких моментов, которые завораживали своей женственностью и одушевленностью.       Теперь он не тонул, не захлебывался ночами в мерзких приступах собственной отчужденности, которой никак раньше не мог сопротивляться. Это чувство, которое раньше мнило себя главным в его голове, теперь как будто бы отступило, на время предоставляя свой пост яркому, светящемуся изнутри сгустку энергии, которой вытаскивал его из тёмных омутов собственной тени, поворачивая лицом к солнцу.       Он никак не мог уложить в голове: почему и как это произошло?       Он корчился беспричинно от боли, мучающей его с момента, как они вдохнули с семьей свежего воздуха, осадок от пережитого неприятно разъедал пораженные органы, выжигая постепенно. Он старался не вспоминать все то, что с ним было до.       Наверное, судьба все же решила дать ему шанс выбраться со дна.       Перекошенное от гнева лицо отца, которое неприятно подсвечивалось настольной лампой в мальчишеской комнате, он запомнит навсегда. Отцовская рука сжимала длинный ремень, похлопывая другим концом по раскрытой ладони. Маленький мальчик лет восьми, зажавшийся в углу и растрепанный, словно воробушек, слезно прижимал к телу ноги, тщетно закрываясь от отца.       — Ты ничего не можешь! Я тратил все свои деньги на тебя, а ты не можешь нормально сыграть произведение, щенок! Так ты мне платишь за любовь?!       Мальчишка пуще зарыдал, махая руками и еще больше зажмуривая глаза, из-под ресниц градом лились слезы, очерчивая по-детски округлое лицо и срываясь с подбородка. Опять. Его как будто окунули в кипящее масло: руки тряслись, будто у него был какой-то приступ, кожу жгло, особенно расходились по атомам ребра, они нещадно трещали, грозясь разорваться от напряжения, которое поселилось у него уже давно, но в такие моменты в ушах звенели звуки ломающихся костей.       Он внезапно раскрыл большие кофейные глаза с когда-то густыми ресницами, которые теперь слиплись треугольничком, и захохотал нервно и громко, отчего отец застыл перед ним, готовый занести руку для удара. Мальчик приложил ладошки к ушам, и его нарастающий по громкости смех мешался со слезами, которые все еще застилали глаза.       — Я обошел программу на два года в музыкальной школе, я сам занимаюсь танцами, я рисую, черт возьми! — сорвавшись на вопль, руки ребенка соскользнули с ушей, зарываясь в чернильные волосы. — Я целую неделю разбирал это произведение, что у меня мозоли на пальцах не проходят, я не могу потянуть его!       — Да потому что ты занимаешься одной хренью, которая нахрен никому не нужна! Ты будешь у меня играть это произведение сутками и мне насрать, что у тебя там за проблемы, — зашипел мужчина в сторону мальчика и внезапно бросился вперед, хватая опешившего мальчишку за руку.       Ребенок начал оказывать сопротивление, отбиваясь руками и ногами, пытаясь вырваться из хватки, тихо скуля от боли, потому что на большее его не хватало. Он знал, что будет дальше. Его сердце стало стучать в несколько раз чаще, вместе с беззвучными слезами сдавливая грудь, будто в огненные тиски. Просто хотелось рассыпаться отцу под ноги серым песком, смешиваясь под ногами с солёными каплями собственной беззащитности.       Мужчина с грохотом оттолкнул стул от рабочего стола мальчика, который был завален тогда еще невзрачными рисунками из школы в раскрытых тетрадях и нотными листами с красными пометками учителей. Зафиксировав руки мальчика на столе, он раскрыл ремень, зажатый в руке и наотмашь ударил того по раскрытым ладоням. Ребёнок еще сильнее зарыдал и пытался закрыть горящие огнем ладони, чтобы защитить от следующих ударов, но отец их сильно фиксировал, сжав до хруста.       Удар. Крик. Боль. Ненависть. Удар. Слёзы. Удар. Боль. Злость. Удар. Пустота. Удар.       Где-то через шум в ушах послышался звук чего-то бьющегося — наверное, хрустальная ваза с ракушками, стоящая на столе, упала. Плевать. В глазах те же осколки, под слоем невысохших слез и боли, проволокой затягивающей глаза и стягивающей лёгкие, которые судорожно не могли нормально раскрыться из-за душащих объятий истерики.       Отец отошел от мальчика, который мешком свалился на пол, прижимая к груди поврежденные ладони и остекленелыми глазами смотря на цветные ракушки, рассыпавшиеся на полу.       — Ты должен разобрать и сыграть произведение до конца недели, иначе можешь попрощаться со своими мечтами.       Мужчина подошел к окну, раскрыв его. Поток холодного воздуха заструился по полу, приятно обжигая горящие ладони до покалывания подушечек. Он схватил обрывки листов со стола, где были нарисованы детские рисунки, сжал в руке и с отвратительной ухмылкой выбросил в окно. Те разлетелись белоснежными птицами по ветру, хаотично летя к земле, прямо в редкий снег и слякоть.       — Я все сказал.       Хлопнувшая дверь звучала как призыв к действиям, и ребенок тихо проскулил в постепенно холодеющий воздух, делая попытки подняться. Слезы непрерывными ручейками струились не сколько от боли, а словно скорбили по собственным достижениям, которые безжалостно выкинули в окно, распустив как прах, по ветру.       Осколки и острые зубчики ракушек впивались в ладони, пуская алую кровь на светлый паркет, оставляя мерзкие разводы.       Прохромав к столу, мальчик аккуратно взял нотный лист в окровавленные пальцы, рассматривая, будто видя в первый раз. Ноты скакали перед глазами, создавая нестройный хоровод из-за влаги на глазах и вызывая головокружение. Ему хотелось вытошнить из себя всю еду и едкую злость, которая комком застряла в горле и не давала нормально дышать раскаленным воздухом. Он злостно сжал в руках лист, пачкая его, оскверняя и с немым криком сметая другой рукой все со стола. С громким звоном поскакали карандаши по паркету, разбилась фарфоровая статуэтка с очередного конкурса и, описав пируэты в воздухе, на пол приземлились все листы. Мальчик с тихим нервным вздохом упал на колени, прижимая к себе окровавленный лист, и склонился к полу, будто в молитве.       Тогда впервые оглушающая пустота заселилась в чернявую голову, отравляя все светлое, заставляя врать матери о том, что все хорошо, глотать мерзкие слова, чтобы не получить новых ударов, закрываться в собственной скорлупе, чтобы люди просто не сделали больно. Просто потому что тогда это было, как казалось, единственным правильным решением, что окончательно запустило процесс внутреннего пожара.       Немного поблекшие отрывки многочисленных неприятных воспоминаний снова, как на повторе, закружились перед глазами, и Тэхён сглотнул вязкую слюну, что стала отвратительного вкуса. Он проморгался, безуспешно пытаясь отогнать призраков прошлого. Тогда он сам вытащил себе осколки, перебинтовав руки, но шрамы все равно остались. Он знал каждую неровность своего тела, каждый изъян, каждый шрам, помнил, как и когда это было.       Самый уродливый тянулся на спине, от плеча к ребрам, разветвлением затрагивая острую лопатку. Это было за два дня до их съезда в новую квартиру. И это стало еще одной причиной.       Тогда отец, дыша перегаром ему в лицо, неожиданно прижал его за горло к стене, душа, прямо в низко висящую картину. Стекло лопнуло, впившись в спину, а потом его отбросили как тряпичную куклу, предварительно проведя им же по стене. Из-за чего отец вообще на него взъелся — не важно, важно то, что на следующий день вскрылись все карты, были вытравлены все скелеты из семейного шкафа, а еще через день они уже мчались на встречу новой жизни.       Тэхён тряхнул головой, все-таки отгоняя неприятные видения из его прошлой жизни, загоняя обратно в самые задворки сознания. Но он никак не мог от них избавиться полностью. Не сможет полностью излечиться, лишь только приостановить это безумие, что заставило его с каждым днем задыхаться из-за вязкого пепла, который прочно засел в легких. Из-за королевства, помнишь? — прошипел внутренний голос.       Из-за той чертовой спички, что служила пулей. Но не в сердце, промахнулась.       Заставила вариться в собственной боли и бросила в свободный полет, оставив разбираться с последствиями жестокой перестройки.       Тэхён откинулся на спинку стула и откинул голову назад, вплетая в непослушные волосы длинные пальцы. Вроде бы в жизни все налаживалось: появились первые настоящие друзья, которые на время отвлекли его от собственного котла в аду и показали другую сторону жизни, которая полна искренними улыбками и пониманием, у него есть свой угол в квартире, где он мог раскрывать потаенные уголки души, выливая все, что в ней осталось, была какая-никакая семья. Но что-то скреблось о стенки ребер, оставляя уродливые неглубокие полосы, от которых хотелось иногда, когда совсем становилось худо, выть раненным зверем, вскрыть грудную клетку, раздвигая ребра и царапая сердце до боли. Но боялся того, что он там увидит. Поэтому запирался у себя, коротая одиночество с ненавистной болью, которая обострялась в четырех стенах.       Видимо, он сходит с ума.       — Тэхён-а, — послышался тихий голос сестры, что сквозь небольшую щель в двери позвала его. Демоны опять притихли, недовольно шипя, но отходя в тень. Лишь ее они слушаются.       — Что случилось? — поинтересовался парень, отгоняя свои проблемы в сторону.       — Я... Я знаю, что возможно ты будешь против, — Туен зашла в комнату, от волнения заламывая руки, — но я все же должна попробовать.       — Говори уже, не тяни, — Тэхён сложил руки на груди, мысленно готовясь к худшему.       — Я... Точнее мы... Короче, мы хотим устроить фотосессию, — протараторила сестра и вскинула голову, будто бы готовилась к нападению.       — Какая фотосессия? — он ожидал любого, но не этого.       — Я нарисовала, а потом сшила костюмы для моей новой мужской коллекции, — улыбнулась сестра, кивая головой куда-то в сторону своей комнаты, — ничего, пока, необычного, пока что это просто костюмы, они очень красивые. Все уже согласились, только ты остался.       — А там еще кто-то будет?       — М-м-м... Ты в паре с Чимином, Намджун и Джин вместе и в отдельной напарник Джуна и друг Чимина, потом вы поменяетесь, а вот насчет общей фотографии я пока еще думаю, — задумчиво протянула Туен, пробегаясь взглядом по всей комнате. — Для этого мне нужно будет поменять некоторым из вас костюмы, чтобы были похожие цвета.       — Так, окей, — протянул Тэхён, взъерошив волосы на затылке, не зная в какое русло направить свои мысли. — Когда она будет?       — О, поверь, у тебя впереди еще две с половиной недели, она будет в середине сентября, — хмыкнула сестра и склонила голову к плечу. — Так что, ты согласен?       — Скорее да, чем нет, — улыбнулся ей Тэхён и раскрыл руки для объятий. Он становился в последнее время очень тактильным, от чего внутренний голос ехидно хмыкал. И только почему-то рядом с ней все злые голоса в мире испарялись, и, пока она держала его руку, казалось, что это счастье.       Не сходить с ума от внутренней войны и ужасно вопящего голоса в голове, который сводил с ума получше наркотиков.

***

Everybody Loves Somebody — Frank Sinatra

(то что играло на радио)

      Небольшая светлая кухня утонула бы в непроглядной темноте, если бы не небольшие лампочки на вытяжке, которых хватало на небольшой периметр. Намджун стоял лицом к плите и плавно помешивал что-то в сковороде, при этом смешно подпевая старому радиоприемнику, что стоял на холодильнике. Он превращался в уютное мягкое облачко, стоило ему перейти порог квартиры, где обычно ждал его Джин, кидался к нему в объятья и вдыхал запах специй с кухни и свежий шлейф духов на шее, что еще не успел выветриться.       Его парень, положив ногу на ногу, сидел на стуле и что-то быстро печатал на компьютере, быстро пробегаясь глазами по написанному тексту. Клацанье ногтей по клавишам и классический джаз был сегодня для них в приоритете.       — Намджун-а... — задумчиво протянул старший, не отвлекаясь от экрана, и поправил очки, которые норовили съехать с переносицы на кончик носа.       — М-м-м?       — Как тебе идея поменять кровать в спальне, испечь малиновые кексы на этих выходных и позвать нашу дружную компанию к себе на небольшую пижамную вечеринку?       — Мне осталось немного накопить на диван и твой подарок, поэтому чуть-чуть попозже; насчет кексов я только за, но тестом буду заниматься я, а то у нас вся кухня в муке будет; а про вечеринку откуда у тебя такая мысль возникла? — Намджун вопросительно вздернул бровь и закатал рукава большого свитера.       — Во-первых, окей, тут я с тобой согласен, во-вторых, я сам тебе это хотел предложить, а в третьих, я просто разносторонняя личность и вообще гений, который думает о нескольких делах одновременно, даже если эти дела логически никак не совместимы, — улыбнулся парень, с тихим вздохом закрывая компьютер и снимая очки, чтобы потереть переносицу.       — Только ты можешь делать сразу резюме в серьезную компанию, думать о новой кровати, о еде и о предстоящей попойке, — со смешком бросил через плечо Намджун и выключил плиту, накрывая еду в сковородке крышкой и облокачиваясь руками на светлую мраморную столешницу.       Его талию обвили теплые руки, а к спине прижался Джин, кладя подбородок на его плечо, мимолетно поцеловав за ухом.       Намджун откинул голову назад, испытывая небольшое головокружение, и с тихим вздохом начал покачивать бедрами в такт новой спокойной мелодии, которая заменила любимый джаз.       Полумрак, крепкие объятья, тихое шипение еды на сковородке, приглушенная музыка из старого радио, звезды в глазах, молчание, которое доносило до них больше любви, чем слова, теплые родные руки одного на замерзших пальцах другого — все это было их личным счастьем, миром, оторванным от социальной суеты. Это было их страстью, их примирением, их любовью и их жизнью, о которой не сочиняют романы, о которой не пишут стихи, потому что все что было у них внутри просто не описать словами. На ум приходили только обрывки, лишь приближенные к истине, но они были так далеки от реальности.       — Я люблю тебя, чаги, — прошептал Намджун, немного повернув голову в сторону Джина, касаясь кончиком носа его проколотого уха. Кожа на шее местами пошла мурашками, хватка цепких рук усилилась, было ощущение, что Джин мечтал приклеить к себе своего парня, пустить в кровь бурными потоками, поселить в сердце, чтобы грел и был рядом.       — Звучит так, будто ты собираешься исчезнуть из моего сна, — Джин прикрыл глаза, стараясь утихомирить разбушевавшиеся сердце, которое хотело вырваться на свободу и впорхнуть Джуну в руки. Он бы так и сделал, если была бы возможность. Отдал бы все, чтобы только доказать своему любимому человеку, что он самое ценное, самое важное и единственное, что осталось у него в этой жизни. Без него будет не то. Без него будет никак.       — Я никуда не денусь от тебя, — младший повернулся в руках Джина, оказываясь у него перед лицом, и поднял его за подбородок, чтобы его глаза смотрели прямо на него. — Я всегда буду рядом... Даже если смерть встанет у нас на пути.       — У нас сегодня очень ранимый и романтический вечер, я уже начинаю плакать, — Джин улыбнулся, через силу сдерживая слезы, но одна все же очертила бархатную щеку, оставив мокрый след, который Намджун стёр лёгким движением руки. — Ты не представляешь, как мне дорог. Это больше, чем любовь, ярче, чем все звезды во вселенной... Я просто не могу представить, что может быть сильнее этого чувства. Для меня это как атомный взрыв, даже нет, нет... Знаешь, когда звезда взрывается, выбрасывая огромную энергию в бескрайний космос? Вот на это похоже. Только у меня есть края, я как чаша, наполненная чувствами к тебе до краев. И я серьезно не выдержу, если с тобой что-то случится.       Джин положил голову на плечо Намджуну, выдыхая горячий воздух на смуглую шею, обвивая ее руками и стараясь сдержать внезапные слезы. В последнее время он едва держался, в нем бурлили эмоции, цвело яркими бутонами это чувство... Когда хочешь защитить, пригреть у своего бока, закрыть солнце ему руками, чтобы самому светить ему в ночи, освещая жизненный путь, поместить в сердце, согреть под одеялом, сторожить сон, посвещать человеку все свои мысли, каждую секунду своей жизни, потому что без него все будет безвкусным, блеклым, неправильным. Хотелось расцеловать Джуна всего, покрывая цветными разводами... Любви наверное? Но Джин был уверен, что это чувство было больше, чем любовь. Они пережили столько всего вместе, что привязали себя друг к другу еще сильнее, прочнее.       — Тихо-тихо, чаги... — Намджун сильнее прижал тихо плачущего парня к себе, вдыхая ненавязчивый аромат его шампуня с цитрусами. — Я никогда тебя не оставлю, ты же знаешь... Чувствуешь.       Заключительное слово, как спусковой крючок — выстрел прямо в сердце. Утверждение, которое было ценнее всех признаний на планете, что разжигали огонь в душах, который помогал делать высококачественные сплавы, что не рушились веками.        Джин в последний раз всхлипнул, оставляя разводы на свитере, а потом отстранился от плеча, поглаживая талию Намджуна под одеждой. В свете лампочки с вытяжки, его глаза заблестели, словно маленькие огоньки в черном омуте, но то были невыплаканные слёзы.       — Я знаю, — прошептал хрипло Джин и соединил их лбы, - я никогда в жизни в тебе не сомневался. Ты слишком идеальный для меня. Такого как ты я больше нигде и никогда не найду... Да и не надо мне. Мне нужен только ты.       Поцелуи у них обычно были пряные, тягучие, словно мед, обжигающие, словно новорожденная лава. Были и страстные, и мимолетные, и жадные, и лёгкие. Этот не был похож ни на один из них. Он как будто обвязал вокруг них очередные золотые нити, которые так крепко держали их вместе все эти годы, а теперь их стало немного больше, как и поводов жить ради кого-то.       Руки Намджуна под футболкой парня легко прошлись по немного выпирающим ребрам, очерчивая каждое, отчего Джин усмехнулся в поцелуй. Он любил его руки. Его грубоватые, но такие нежные с ним, едва касающиеся кожи. Они вызывали неконтролируемые волны мурашек, которые пробирались во все стороны от таких правильных действий. Они знали друг друга наизусть, каждый сантиметр кожи был исследован губами, а взгляды выворачивали душу наизнанку.       — Джун-и, — выдохнул Джин в губы парня и очертил руками родные широкие плечи. — К черту ужин?       — К черту, — подтвердил Намджун с тёплой полуулыбкой и подхватил руку старшего, вслепую ведя его по давно знакомым углам квартиры, двигаясь в спальню, в которой тоже не был включен свет.       Немного скрипнув дверью, они медленно вошли внутрь комнаты, чуть освещенной естественным светом из окна. Кончики пальцев горели от скорого наступления эйфории, что билась невидимым током на грани сознания, будоража мысли.       Джин аккуратно улегся на прохладные простыни, расставляя для удобства ноги и гипнотизировал младшего, который стягивал с себя одежду. Четкая тень кадыка, оголенные плечи с линиями ключиц, крепкие мышцы под смуглой кожей в свете луны казались нереальными, косые полоски ребер по бокам, небольшие вены на руках, по которым хотелось невесомо провести пальцами, полоска волос, которую перекрывали джинсы. Взгляд старшего как вязкая патока растекалась по каждому изгибу любимого тела, мысленно целуя теплую кожу.       Намджун, ощутив на себе изучающий взгляд, резко подался вперед, нависая над парнем, опираясь на локоть около его лица, и прошептал тому на ухо, едва касаясь мочки:       — Так чего ты ждешь, чаги?       Джин улыбнулся уголком губ на его проницательность и мягко поцеловал младшего в линию челюсти, а потом резко укусил и тут же зализал языком, извиняясь и пуская пальцы в светлые волосы парня.       Намджун издал тихий вздох, удобнее становясь на локоть, параллельно спускаясь ниже, на шею и ключицы, помечая их лёгкими поцелуями, а свободной рукой рисовал узоры на впалом животе.       Штаны старшего вскоре были сняты и аккуратно уложены на угол кровати вместе с футболкой, а огонь в кофейных глазах рос в геометрической прогрессии, маня в свои затягивающие глубины, что были так любимы Намджуном. В них смерть — разновидность сладкого искупления, захлебнуться в них легко, утянет в самую гущу и поминай как звали. Джун там утонул пару лет назад, так и не выбрался со дна, да и не хочет.       Поцелуи, казалось, были бесконечны, ложились на смуглую кожу лёгкими отпечатками, оплетая в теплый кокон, из которого ну уж совсем не хотелось вылезать. Горячие губы младшего исследовали каждое ребро, каждый сантиметр мягкого живота, выражая всю свою нерастраченную нежность. У Джина в голове крутились яркие цитаты, отрывки стихов, но одно движение губ Намджуна по чувствительной коже стирал все лишние мысли, потому что это была их любовь, их история, так непохожая на все остальные. Их мир существовал отдельно, а все остальное двигалось в привычном для всех темпе.       Два нагих тела, очерченные белоснежным светом, лившимся из окна, сплелись крепко в одно целое. Первый тягучий стон коснулся светлых стен, пробежался по периметру комнаты и заструился в уши мягким звуком, который был лучше любого музыкального сопровождения. Они хотели быть еще ближе, проникнуть друг другу под кожу, заползти в неумолкаемое сердце и свернуться клубком, грея ладони о горячие стенки.        Этот вечер станет еще одним звеном в цепи, из которой ни один из них не хотел выбираться.

***

      Проснуться под приглушенный звук готовки и запах горячих бутербродов — это лучший бонус к ноющей пояснице и переполненному любовью сердцу.       Джину хотелось кричать, чтобы слышали все, кто живет на этой чёртовой планете, что Намджун — лучшее что случалось с ним в этой жизни. Щёки слегка покраснели, а дыхание вновь сбилось, когда Джин представил тихо шагающего по кухне младшего, который трепетно готовил вкусный завтрак для старшего, потому что Джин постоянно просыпался позже него. Как он тонко режет сыр, раскладывая его по хрустящему багету, как выбирает определенный чай из их совместной коллекции, чтобы только его порадовать, увидеть нежную улыбку и немного краснеющие уши, ведь даже спустя столько времени Джин никак не может привыкнуть к таким широким жестам— раньше за ним никто так не ухаживал. Джину казалось, что младший в лепешку расшибиться был готов за искреннюю улыбку, тёплые объятия по утрам или яркие искры в глубине кофейных глаз. И старший был готов отдать все богатства мира, все стихи, украдкой всплывающие в голове недоавтора, был готов все секунды своей жизни прожить ради него одного, только бы видеть чудесную улыбку с ямочками, за которые его хотелось зацеловать. Он безбожно влюблён.       Теперь для него и суд, и власть, и Бог, составляет один человек, перед которым он готов встать на колени.       Тихо поднимаясь с постели, Джин поморщился от стрельнувшей боли и начал бесшумно ступать по мягкому ковру посреди комнаты, параллельно натягивая белый пушистый халат на нагое тело. Дойдя до дверного косяка на кухню, он прислонился к нему плечом и сложил руки на груди, с улыбкой наблюдая за возлюбленным.       Намджун, в одних низко посаженных штанах, ловко переворачивал омлет на сковородке и подпевал радио, которое почти не было слышно, потому микроволновка тихо разогревала горячие бутерброды, а чайник громко бурлил.       Старший был бы счастлив, если бы такая картина происходила каждое утро, наполняя его светлой энергией до краев.       Намджун отчетливо слышал мягкие шаги, но сделал вид, будто бы за шумом приборов не услышал их, дав Джину насладиться его умелыми махинациями.       Теплые руки очертили голую спину, проехались по ровной линии позвоночника и огладили широкие плечи, слегка массируя перекатывающиеся под бронзовой кожей мышцы. Легкий поцелуй пришелся на татуировку двух японских карпов, что расположились на бицепсе.       Тихий вздох послышался сверху, и Джин поднял голову, окольцовывая талию и прижимаясь сзади. Он отчетливо ощущал размеренное биение родного сердца через тонкий слой ткани и улыбнулся настолько счастливо, что по груди разлилось тепло, исходя оттуда, откуда берутся самые важные и трепетные воспоминания. Джун рядом. Был, есть и будет. От этого становилось легко.       — Чаги, садись кушать, — Намджун повернулся к парню и поцеловал того в лоб, потом подтолкнул его к столу, разрывая обьятья, и потянулся за бутербродами, красиво раскладывая их по тарелкам к омлету.       Джин уже расположился на стуле, расставив приборы на небольшом столе и подтянув колени к груди.       — Я хотел поговорить о Тэ, — тихо проговорил Джин, кивком благодаря Намджуна за завтрак и принимаясь накалывать на вилку горячий омлет.       — Я понимаю, — Намджун прикрыл глаза и отодвинул подальше стакан с апельсиновым соком, — но я не понимаю, что ты хочешь сделать. Я знаю, что он одинокий человек, которого когда-то очень сильно обидели или поранили, и теперь каждый раз вспоминая какой-то случай, он неосознанно отгораживается от людей. Он не может принять себя, не может отгородиться от прошлого, но он потрясающий человек. Ему нужен тот, кто протянет ему руку и вытащит его с того дна, куда его кто-то когда-то опустил. Нужно сильное плечо и тот, кто разожжет в нем новый огонь, более прекрасный, иначе когда-нибудь он погаснет.       — Да... Я долго думал о том, что я могу ради него сделать. Он стал еще одной частичкой нашей шумной компании, и я думаю что пока мы вместе, то ему... Не так одиноко, — закончил Джин, закусив губу и опустив взгляд на собственные колени. — Нам нужно больше времени уделять нашим друзьям.       — Да, ты прав. Но что будем делать с Тэ?       — У меня есть план, — в глазах напротив зажглись огоньки, которые сверкали в кофейных глазах.