Байопик

Просьба Хосока не казалась странной. Скорее смущающей до глубины души. Она пробуждала в груди невообразимую радость, впервые позволив Юнги понять свою значимость. Необходимость. Для чего-то он нужен был этому миру, для чего-то нужен был и Хосоку. Свое предназначение в этом мире студент выбрал, собрав воедино свой интерес к искусству, желание поделиться своими мыслями и затаенную с самого детства любовь к кино. Свою значимость для Хосока Юнги отвергал, не позволял даже мыслям об этом закрадываться в голову. Он никогда не считал себя желанным собеседником или незаменимым другом модельера. Он им не был, но оказался нужен. Юнги — предрассветная муза, зеркальный источник вдохновения Хосока. Возложенное на него звание не позволяло отказать, подвести творца. Не начинающего в поисках себя — всемирно известного. По его законам одевается каждый уважающий себя джентльмен, а Юнги должен отказать в снятии мерок? Как он может, как он смеет? Зачем, когда самому хотелось бы постичь этой высшей чести? Юнги уверен каждый джентльмен Нью-Йорка готов заплатить Хосоку баснословные суммы за снятие своих мерок. Каждый, располагающий возможностью и достатком, с любого уголка мира готов прибыть в уютную нью-йоркскую студию, едва Хосок согласится выделить ему минуту своего внимания. Юнги подобное предложение поступило с инициативы самого мужчины. В умоляющей, столь жалостливой форме просьбы, словно нечто настолько нужденное, без чего не представится жизнь. Как мог Юнги отказать, когда его сердце горело? Вспыхивало при взгляде на Хосока, разгоралось, когда слышал голос, обжигало пламенем внутренности от каждой улыбки, рассыпалось пеплом при прощании и вновь возгорало при новой встрече. Эгоистично. Они даже не попрощались, а юноше уже, заранее хочется сократить время остановки своего сердца. Чем быстрее он снова встретится с Хосоком, тем быстрее оно оживет. Модельер, желая скорее приступить к работе, предлагает встретиться на следующий же день. Юнги охотно соглашается. Время остановки сердца — одна ночь. Не много, не мало. Меньше чем бывало. Юнги соглашается, зная, что согласился бы на любое предложение Хосока. Встретиться? В любое время дня и ночи. Снять мерки? Только скажите куда идти. Отдать сердце? Какое блюдо предпочтете: хрустальное, золотое, фарфоровое? Можно на кровавых ладонях? Так будет быстрее. Юнги соглашается, хоть для них это и будет впервые. Столь волнительное событие — они встретятся в выходной день. Сугубо личный день, предназначенный для отдыха от забот и для встреч с близкими. День, когда учеба и работа отходит на второй план, и все свободное время можно посвятить исполнению собственных желаний. Они встретятся в субботу, отложив все существующие планы. Значит ли это, что они стали теми самыми «близкими», встреча с которыми — лучший отдых? Понимание этого завораживает Юнги, заставляя с нетерпением ждать завтрашнего дня.

*****

26.06.1953 Поздним утром жаркого субботнего дня Хосок паркует ярко-желтую иномарку у невысокого серго дома неподалеку от Колумбийского университета. Юнги, покинув стены своей старенькой съемной квартирки, спеша в студию модельера, оказывается не готов к подобной встрече. Его прежде горящее движением тело парализовано замирает на месте. Кроме глаз, удивленно блуждающих, изучающих пространство. Хосок, выглядывающих из окна солнечно-желтой машины, выглядит человеческим воплощением лета. Его волосы не зализаны назад, как это было обычно, а вольно, словно не тронутые после сна, небрежно рассыпаны по лбу, шоколадом тая на солнце. Плечи мужчины обтянуты рубашкой с коротким рукавом, пестрящей яркими гавайскими узорами, издалека казавшимися Юнги обычными разноцветными пятнами. Уши студента невольно вспыхивают красным так сильно, что ему не нужно видеть их, чтобы понять это. Он ощущает жар и пульсации, разгонявшие кровь по телу. Его разум смятен теплым, уютным, но оттого не менее восхищающим видом Хосока. Не верится, что в этом мире существует столь прекрасный и изумительный человек. Не верится, что этот человек улыбается Юнги солнечной улыбкой, ожидая, пока тот сядет в его машину. Юнги опускает взгляд вниз, невольно смущается простоты своего наряда. Не примечательная белая рубашка и зауженные брюки с легкой серой саржи. Он выглядит уж слишком невзрачно по сравнению с модельером. Так было всегда, вероятно, так и положено быть. Хосок состоятельный джентльмен, он много добился в жизни, и его внешний вид обязан весьма ярко соответствовать его статусу. У Юнги все еще впереди. Их нельзя сравнивать, но студенту хотелось бы быть хоть немного похожим на мужчину своей мечты. Хосок водит плавно, неспешно сворачивая с одной улочки на другую. Гул машины разносится по округе. Внутри слышен лишь оглушающий рев мотора, но безмолвие не душит. Поездки на автомобиле для Юнги являются редкостью, развлечением, что он может позволить себе лишь в крайних случаях. Он воодушевленно осматривается по сторонам, изучая пролетающие мимо пейзажи, и смеется, насчитывая за их недолгий путь уже третью подряд листовку с одной и той же рекламой. — Они действительно лепят это везде, — Юнги красноречиво осматривает очередную вывеску, подмечая все новые детали. — Поражающая наглость, — Хосок на секунду отвлекается от дороги, прослеживая взгляд студента, и хихикает в ответ. Он много раз видел этот плакат и до этой поездке, они действительно везде. — В этом не ничего удивительного, мистер Мин, ведь на ней сама леди Монро. Lucky Strike, должно быть, гордятся своими листовками со знаменитостью, вот и разбрасывают их на каждом шагу, — посмеивается мужчина. Солнце светит удивительно ярко, окутывает теплом и оживляет. Настроение улучшается, стоит лишь ласковым лучам одарить кожу светящимися поцелуями. Наступило время счастья, движения, любви. На сердце у Хосока тоже рассвет нежных чувств. — Lucky Strike могут сколько угодно кичиться своими листовками, но их дерьмовый вкус не исправит даже Мэрилин Монро. Юнги, неожиданно даже для самого себя, заливисто смеется. Настроение отчего-то столь же солнечное, как улыбка Хосока. Может быть она и стала причиной прелестного настроения студента. Может дело в том, что на глаза попадается уже бог знает какая листовка с волшебной Монро. Она облачена в приталенное черное вечернее платье, сплошь обшитое пайетками. В руке, обтянутой элегантной перчаткой красного цвета, под стать помаде, зажата прикуренная сигарета, а рядом с головой дамы расположено изображение пачки Lucky Strike. Юнги никогда не курил, да и пробовать не собирался. Его не тянуло магнитом к сигаретам, они даже не вызывали любопытства, свойственного всему неиспробованному. Серый дым игнорировался юношей со всем равнодушием души, а проходя мимо курящих он лишь задерживал дыхание. Однако курил его близкий друг Сокджин и, по всей видимости, Хосок. Юнги склонен доверять мнению близких людей, потому раз уж оба мужчины не слишком приветственно отзываются о Lucky Strike, значит эта марка действительно плоха. — Мистер Мин, коли уж речь зашла о леди Мэрилин позвольте поинтересоваться нравится ли она Вам? — Хосок задерживает дыхание, озвучив собственный вопрос, и сердце его сжимается в мимолетном испуге. Юнги молчит, играя на закаленных войной, но по-прежнему уязвимых нервах мужчины. Хосок ругает себя мысленно, желает ударить по губам за такие вопросы, разбить свои губы в кровь, чтобы не повадно было и далее спрашивать такие глупости. Однако его руки заняты коричневой кожей руля, спасая губы от ран, заставляя сердце истекать кровью. Руки выворачивают руль вправо, тянут рычаг и в пару плавных движений паркуют машину. Приехали. Голова Хосока со слабой улыбкой поворачивается к Юнги. Тот растерян, задумчив и, кажется, совершенно не понимает, чего от него хотят. Мужчина широко улыбается и в пару плавных движений вылезает из машины. Обходит ее, тихо клацает ручкой дверцы возле студента и галантно подает ладонь. Юнги вспыхивает смущением, надеясь, что покрасневшие щеки можно списать на летний зной. За пределами автомобиля он удушает. Он вкладывает свою ладонь, почти что обжигаясь жаром Хосока. У Юнги кружится голова, когда он встает на ноги возле мужчины и тяжело дышит, собирая разлетевшиеся мысли воедино. — Нравиться можно в разных смыслах. О чем именно Вы спрашивали, мистер Чон? Нравится ли мне мадам Монро как женщина, как модель-актриса или как человек? — ответно атакует, то ли защищается, вопросом на вопрос Юнги. Как известно, лучшая защита — нападение. Хосок негромко захлопывает дверцу машины, но этого хватает, чтобы Юнги вздрогнул от неожиданности. Ему нечасто удавалось поездить в персональном транспорте. Один или возможно все же два раза за всю жизнь. В обращении с авто юноша чувствует себя уж больно неопытным, однако Хосок ничего не говорит на этот счет, так что Юнги не заостряет на этом внимание. — Это уж Вы, мистер Мин, решите, в каком смысле Вам нравится леди Мэрилин, — улыбается Хосок и, взглянув на запертую дверь студии, залезает ладонью в карман белых свободных брюк. Ключи шумно звенят, ударяясь друг о друга, создают невероятно уютную мелодию. Звучат как дом. Хосок открывает студию и толкает дверь внутрь, ладонью приглашая Юнги зайти первым. Должно быть, это все влияние выходного дня. Прежде юноша не замечал подобных действий от Хосока. Был слишком уставшим или их и не было? Голова студента гудит от жары и раздумий, пытаясь одновременно придумать ответ-защиту на очередную фразу мужчины. — Что ж, мадам Монро весьма интересная личность. Меня привлекает перспектива однажды снять фильм с ее участием. Возможно, ради этого я бы даже приехал к ней в Калифорнию, однако ненадолго, только на время съемок. Родной Нью-Йорк мне больше по душе, — Юнги замолкает, мысленно создавая кадры того, как все могло бы происходить, если бы он действительно однажды работал с Мэрилин. Скорее всего его имя затерялось бы где-то среди ее славы. Работать с известными людьми не всегда приятно. Свет софитов, направленный на звезду, до тебя не долетит. Количество вложенных сил не будет иметь значения, ты так и останешься в мраке, дожидаясь своего света, пока твои успехи будут приписываться кому-то другому. Юнги бы так не хотел. Не это его призвание. Хосок бегает по студии из угла в угол, собирая все необходимое для снятия мерок. Мужчина уже давно не измерял чьи-то параметры. Даже редкие местные посетители, если и заказывали пошив костюма, то давали уже готовые измерения. Потому, присев вместе с Юнги за стол, Хосок принимается чертить таблицу для снятия мерок, по памяти вписывая необходимые названия параметров. Пальцы выводят не совсем прямые линии, слегка подрагивают в предвкушении ощутить чужое тело, измерить каждый дюйм души. — Полагаю, это означает, что леди Мэрилин привлекает Вас, как киноактриса, дражайший Юнги, — подытоживает Хосок, обнажая небольшую ямочку в улыбке. Он опускает взгляд к таблице, раздумывает недолго и записывает следующий параметр, не замечая оцепенения Юнги, а тот… Дышит глубоко, будто и спокойно, на самом деле — на грани нервного срыва. Не послышалось? Не послышалось же? Скажи кто Юнги, что тот когда-либо в жизни услышит столь нежное обращение к себе от Хосока — не поверил бы. Засмущался, неловко попросив собеседника помолчать, но сердцем хранил бы надежду. Маленькую надежду, что так символично в студии J-hope воплотилась в жизнь. Одно слово — и имя, обычное имя «Юнги», стало совсем иным. Таинственным, нежным, сокровенным, чем-то прекрасно-интимным. Внутренности кувырком, взбиты венчиком сладостных слов, и Юнги от этого улыбается. Так же сладко и нежно улыбка растекается по его лицу. Хосок, поднимая взгляд от законченной таблицы, утопает в тягучей карамели его улыбки, в медовых волосах, что под солнечными лучами раскрываются радужным блеском, в глазах цвета кленового сиропа. Сладкая смерть, что порою бывает лучше сладкой жизни. Сегодня улыбка, казалось, не сходила с лица Хосока ни на миг, с тех пор как встретил Юнги у серого дома. Она лишь становилась шире. И сейчас становится. Яркая, невероятно широкая. Сердце ликует, этого не скрыть. Тому есть много причин: радость Юнги, предстоящее снятие мерок, ответ юноши, что подтвердил его безразличие в любовном плане к женщине, ко главному секс-символу всея Америки. — Ваши стандарты к выбору пары видимо выше дрянных небес. Существует ли на этом свете человек, которого Вы смогли бы полюбить раз и навсегда, если даже леди похитительница сердец не смогла хватиться за Ваше? — Хосок вздыхает, разворачивается, не желая, страшась увидеть реакцию на свой вопрос. Идет к двери, защелкивает студию на замок. В целях безопасности и сохранности личного пространства. Никто не посмеет помешать священному ритуалу снятия мерок. Хосок возвращается к белому столу, подхватывает собранные принадлежности и осматривает стены студии. Огромные окна-витрины прикрыты лишь парой наряженных манекенов и тонким тюлем. Каждый прохожий, взглянув на витрину, смог бы увидеть процесс снятия мерок, чего модельер допустить не может. Юнги наблюдает за тем, как мужчина скрывается за незаметной дверью справа от швейной машинки. Слух улавливает щелчок, шорох и тяжкий вздох. Вскоре белая дверь открывается, являя взгляду солнечно-улыбчивого Хосока и небольшое помещение, залитое медовым светом электрической лампочки. Юнги проходит внутрь, провожаемый мягким взглядом модельера, и дверь за ним захлопывается, пустив порыв прохладного ветерка в спину. — Отвечая на Ваш вопрос, мистер Чон, полагаю мне бы понравился кто-то вроде Джеймса Дина, — Юнги бросает быстрый взгляд в глаза мужчины и мгновенно опускает ниже. На воротнике гавайской рубашки Хосока виднеются складки, будто доказывает реальность, неидеальность мужчины. Юнги невольно сравнивает себя этими складками. Он ведь тоже жив, он ошибается, он неидеален, но все так же имеет право на существование. Ему не нравится прелестная Монро. Никогда не понравилась бы, не смогла бы, ведь такова суть Юнги. Он отличается от других мужчин, возможно, не в лучшем смысле этого слова, но в самом правдивом. Ему нравятся мужчины, ему нравится Хосок. И с этим ничего нельзя сделать, Юнги и не хотел бы. Будь у него шанс изменить свою судьбу, он не стал бы. Не потому что его жизнь столь прекрасна и очень ему нравится — лишь потому что в этой жизни он встретил Хосока. Терять его не хочется никогда. Юнги понятия не имеет, с каких закромов души достал храбрость признаться модельеру в своей неидеальности. Во взгляде на мятую рубашку, из-под пары расстегнутых пуговиц которой виднеется горячая вспотевшая кожа? За такие признания садят в тюрьмы. Любовь мужчины к мужчинам не приветствуется, такая любовь карается законом. Юнги говорит про Джеймса Дина, открывает душу, потому что верит, знает. Он слишком сильно доверяет Хосоку, чтобы трусить перед законом. — Позвольте сознаться, дражайший Юнги, мне тоже нравятся люди такого рода, — мужского. Хосок говорит медленно, растягивает слова. Блуждает взглядом по лицу Юнги, подмечает взмахнувшие вверх брови, затрепетавшие ресницы, нежно-розовый окрас щек и размытый взгляд, что сталкивается с его собственным. Когда они вот так — глаза в глаза, душа в душу, до горящих сердец и сбитого дыхания. Когда океан вспыхивает пожаром, а в лесах штормит. Когда они тонут на мели и летают по земле, то задаются лишь один вопросом. «Если не это любовь, то что тогда» — спрашивает Юнги у пламенных морей и водных лесов. «Где та самая вечность на двоих, как не в медовых небесах его очей» — думает Хосок. Задерживает вдох. Уходит на дно. Сквозь этот взгляд, пламенно-ледяной в одночасье, Юнги мерещится надежда. Быть может, Хосок тоже неидеален? Верно, он неидеален, ведь это на его гавайской рубашке складки, ведь нет ничего идеального в этом мире. Однако взгляд, о этот губящий взгляд, заверяет в правдивости слов. Могут ли Хосок и Юнги сойтись в своей неидеальности? Студент улыбается собственным мыслям, и его взгляд в смятении опускается вниз, выплывая с пропасти Хосоковых глаз. Мужчина улыбается в ответ, освещая сосредоточенное лицо тенью беззаботности. Ему стоило бы поскорее поверить в реалистичность этого момента, в присутствие Юнги на снятии мерок и открывшуюся возможность убедиться или же опровергнуть свои давние размышления о размере его талии. Давние, со времен их первой встречи на светском рауте, с той лютой зимы… А ныне жаркое лето, далеко не первая встреча, но волнения, захлестывающего душу, не меньше. В узком помещении тканевого склада, в отличии от главной комнаты студии, отсутствуют окна. Разве что небольшая форточка у самого потолка для пропускания воздуха, да и та завешана плотной тканевой шторой, не пропуская ни солнечный свет, ни любопытные взгляды случайных прохожих. Хосок в уличном свете не нуждается, ему хватает теплого желтого света удивительного изобретения человечества — электрической лампочки. В помещении тесно и откровенно душно, часть пространства заставлена огромными коробками с тканями и разными ненужными вещами. Происходящее внутри скрыто от непрошенных глаз, но Хосоку не странно оставаться наедине с Юнги. Интимная атмосфера склада не смущает, наоборот дразнит. Хосок окидывает взглядом тело Юнги, что отвлекся на разглядывание помещения. Тонкая шея, ключицы, рубашка, брюки, сапоги. Хочется измерить всего Юнги, узнать параметры в точности до дюйма. Хосок поджимает губы, прикусывая нижнюю. Хочется, но слой ткани рубашки и брюк придаст измерениям неточности. Это не большая проблема, порой даже измерения по голой коже могут быть ошибочными. Для таких случаев существует предварительная примерка одежды. Но ведь это Юнги. Хосоку никогда не хотелось узнать мерки определенного человека так сильно, как сейчас. Чем дольше думаешь — тем меньше делаешь. Хосок ясно усвоил сей урок. Пускай импульсивные поступки нередко вредили, в отличии от безобидных размышлений, действие в любом случае лучше бездействия. Хосок не тратит драгоценное время на долгие раздумья. А может это душнота, ударившая в виски, поддает сил. Он говорит все, что имеет на уме. Не дает себе времени на отступление, вдыхает жаркий воздух, как из печи, тихо спрашивает, не против ли Юнги лишить свое тело верхних слоев одежды, чтобы помочь творцу получить точнейшие измерения. Юнги молчит, потупив взгляд вниз. Внутри него борются смущение и азарт, боязнь и желание. Здравый смысл говорит: «Давай! Разве так сложно оголить перед ним тело, когда сердце уже нараспашку?» Студент тянется к пуговицам, поочередно расстегивает, оголяя вспотевшую кожу. Открывшиеся участки встречаются с теплым воздухом, свободно дышат, разнося приятную дрожь по телу. Дышать становится легче, но уже в следующую секунду, словив взгляд Хосока, воздуха перестает хватает. — Вы… — Хосок тяжко дышит, стараясь взять себя в руки. За годы жизни он повидал смерти, открытые раны с сочащейся кровью, тяжкие болезни и отсутствие конечностей, но часть оголенного тела Юнги вызывает агонию в его голове, настоящий взрыв. — Вы не носите под рубашкой футболку? — удивленно, не спрашивая, констатируя. — Изжиток прошлого, — Юнги стягивает с себя рукава рубашки, оставаясь оголенным по пояс. Крутится, разыскивая место для снятой рубашки, а у Хосока голова крутится от переизбытка эмоций. Тело Юнги прекрасней всего, что он видел прежде. Влажный от жары торс блестит в искусственном свете лампы. Кожа бледная, нежно-молочный шелк. Едва заметные очертания ребер, плоский живот с отсутствием ярко выраженных мышц, но оттого не менее прекрасный. Грудь совсем плоская с двумя пуговками сосков. Нет одежды прекрасней, чем обнаженная плоть. — Футболку как нижнее белье ныне используют лишь люди преклонного возраста. И дети, которых одевают родители, — Юнги улыбается, опуская взгляд на свои брюки. Рука подрагивает, когда он расстегивает пуговицу, борясь с краснеющими щеками. — Я одеваю ее на все важные мероприятия. Футболка под рубашку — это элементарное правило любого уважающего себя джентльмена, — спорит, как бы бесполезно это ни было. Они люди разных поколений. Мыслят схоже, но их стандарты жизни отличаются. Хосок говорит быстро, почти заикается, наблюдая за раздеванием Юнги. Отводит взгляд, вспоминая о таблице и карандаше для записи измерений. Разворачивается к выходу, твердо намеренный принести вещи, дав Юнги наедине избавиться от брюк. Шагает, но у дверей замечает таблицу, лежащую рядом с карандашом прямо на коробке. Он хватает их, бездумно бегает глазами по словам, будто ему именно сейчас так сильно необходимо проверить то, что, он уверен, сделал идеально. Когда он поворачивается, перестав слышать копошение одежды, Юнги стоит практически обнаженный, неловко переминаясь с ноги на ногу. Брюки беспорядочно отброшены к рубашке, пыль миниатюрными перьинками витает в воздухе. Хосок смотрит, запечатляя этот момент в памяти, как один из самых близких сердцу. Хватает старый желто-горчичный сантиметр, нервно накручивает себе на руку, подходит к Юнги.