Каждому делу присущ собственный неописуемый шарм, что неотъемлемо зависит от его исполнителя. Шустрыми руками и харизмой мастер любого дела сможет завоевать людские сердца, будь то мясник на городской площади, размахивающий остро заточенным лезвием во все стороны, или утонченная балерина — белый лебедь в просторном зале театра.
Хосок, занятый своим делом, завораживает точными действиями и ловкостью рук. Сантиметровая лента летает меж его пальцев, изгибается, пластичная балерина, плавится под напором ладоней, готовясь исполнять функции в лучшем виде для своего маэстро. Сантиметр касается груди Юнги, чуть холодя разжаренную, вспотевшую кожу. Руки Хосока заводят ленту за спину юноши, ловко перехватывают, обвивая грудь, соединяют железный наконечник с горчичной длиной измерительной ленты. Она плотно прилегает к коже, но не сдавливает, не впивается в белый шелк, разрисованный синеватыми венами. Лишь создает странный контраст прохладного материала и горячих пальцев Хосока, нечаянно задевших кожу.
Модельер внимательно вглядывается в дюймовые отметки на ленте, неслышно повторяет число себе под нос и быстро записывает в таблицу напротив мерки «обхват груди». Затем откладывает таблицу, вновь хватаясь за сантиметр — неотдельный инструмент его души. Окольцовывает ним талию чуть выше пупка, в самом узком месте.
Случайные прикосновения Хосока заставляют тело дрожать. Юнги становится тяжело дышать, безусловно, от духоты. Красные щеки от нее же. Ресницы трепещут. Юнги непреднамеренно втягивает живот, напрягая пресс. Надеется, что Хосок не заметит, не поймет, что каждое его прикосновение плавит внутренности, жар от которых рьяно растекается по венам. Те вздуваются, заметно проступая из-под кожи, выдают сильнее зардевшихся щек.
Хосок замечает. Не все, лишь то, что видно глазу. Простит расслабиться, не напрягать мышцы, не искривлять измерения. Видит ли он рентгеновским зрением раскаленную лаву, что течет у Юнги под кожей? Чувствует? Мог бы, студент уверен. Хосок наделен божественной силой и умениями, коих обычному человеку не дано постичь на протяжении всей жизни.
Юнги восхищается погруженным в свое дело Хосоком. Действия мужчины имеют одному ему известный смысл, охвачены эстетикой создания одежды. Больше всего в такие моменты Юнги хочется иметь под рукой камеру. Выставить штатив, настроить кадр, нажать кнопку записи, а после каждый день пересматривать с пленки магическую деятельность модельера.
Камеры не хватает и сейчас. Юнги успокаивает дыхание, насильно расслабляет мышцы, стянутые тугим узлом. Хосок следит, чтобы сантиметровая лента горизонтально обхватывала талию, лижет сухие губы и чуть наклоняет голову в бок, высматривая число на желто-горчичном мериле.
Двадцать восемь дюймов. Звучит едва слышно, перебиваемое волнительным шумом в голове Хосока. Удивительные двадцать восемь дюймов обхвата талии при обхвате груди в тридцать семь отдают неверием в мыслях. Хосок был уверен, что не ошибся, заприметив на светском рауте чью-то небольшую фигуру со спины. Она восхитила с первого взгляда и не отпускала, досель не отпустила. Талия невообразимо тонкая, плечи раскидистые. Это утонченность и мужественность, соединенные в одном теле. Это юношеская наивность и мудрость. Умение доверять, отсутствие страха. Неотъемлемые части Юнги, каждая из которых покоряет душу Хосока.
В таблице заполнено лишь две строчки, под которыми вниз тянется неисчислимый список названий мерок. Юнги мельком хватается за них взглядом, удивляется, сколько же частей тела можно измерить. Если бы так же можно было измерить душу, человечество придумало бы еще одну группу сегрегации, еще один повод для отличия? Людей делят в зависимости от расы, национальности, веса, роста и любовных предпочтений. А если бы делили и по размерам души? Не по тем, что невидимы глазу — великодушный и малодушный. А по физическим, тем, что можно измерить. Говорили бы: «У тебя душа маленькая, всего тонна кубометров, не то что у меня — тонна и одна тысяча. Нам не по пути, иди ищи товарища по статусу».
Юнги не хотелось бы жить в таком мире. Человеческая сущность все делит, марает и унижает, очерняет. Души должны быть чистыми, лишь тогда в сердцах царит покой. Юнги хотелось бы, чтобы душу можно было измерить лишь для того, чтобы узнать ее размер у Хосока. Чтобы подтвердить, что его душа безгранична, необъятна. Список измерений тела скончаем. Душа — нескончаема.
Хосок шуршит ботинками по полу, обходя Юнги, чтобы тот оказался к нему боком. Присаживается на одно колено, не боясь загрязнить белые брюки. Чистота не имеет значения, когда перед глазами возвышается оголенный стан Юнги. Хосок задерживает дыхание, воздух камнями копится в легких, не находя выхода. Глаза определяют наиболее выпуклую часть ягодиц, руки сдвигают туда сантиметр, измеряя по этой линии.
Юнги мгновенно вспыхивает. Лента отрезвляюще обвивает ягодицы и пах, плотно прилегая к телу сквозь тонкую ткань нижнего белья. Юнги возводит взгляд к отблескам медового света лампочки на сером потолке, не способный ловить боковым зрением макушку модельера, находящуюся на одном уровне с его пахом. Левый бок опаляет поток ветра, затаенное дыхание Хосока, пробравшееся наружу силой базовых людских потребностей.
Ягодицы студента округлые, Хосок не способен отвести от них взгляда, затягивая процесс измерения дольше необходимого. Он старается посмотреть на черные отметки, запомнить мерку обхвата бедер, но глаза не дают. Смотрят туда, где по изгибу спины катится капля пота, стекает все ниже, теряется в светлой ткани, но Хосок продолжает вести взглядом вниз, проделывая призрачный маршрут капли по пухлой, горячей, округлой…
Он вспрыгивает на ноги, словно пол загорелся пламенем. Сантиметр выпадает с рук, приземляясь у ступней Юнги. Хосок хватает таблицу, пытаясь вспомнить измерение. Тридцать два дюйма или тридцать пять? Он точно помнил тройку, но следующая цифра… Хосок решил записать тридцать пять, исходя из соотношения с предыдущими мерками. Он хотел точных измерений, но не думал, что мог оказаться к ним не готов.
Хосок бросает взгляд на Юнги, который запрокинул голову к потолку, предупреждает, что следующая мерка — обхват шеи. Пока он наклоняется за выроненной сантиметровой лентой, Юнги опускает голову прямо, не желая мешать измерениям. Светлые волосы чуть прилипли ко лбу, тело бьет горячка, температура повышается сверх нормы.
Юнги казалось, что хуже Хосока, стоящего на коленях у его бока не будет. Он глубоко ошибался. Когда измерительная лента окольцовывает основание шеи — не сильно, не до удушения, но ощутимо плотно — Юнги хочется повеситься. На этой же ленте, удерживаемой руками Хосока. Хочется попросить эти руки сдушить его, беспощадно лишить жизни. Юнги и подумать не мог, что его секрет будет раскрыт так легко, во время обычных мерок, лентой его погибели.
Кадык непроизвольно дергается. Ноги подкашиваются. Тепло, что копится в глотке, впитывается со случайных касаний Хосока, стекает вниз по пищеводу, концентрируется внизу живота. Пресс напрягается, плечи стекленеют. Юнги держится на ногах только благодаря сантиметровой ленте, сомкнутой на шее. Она не дает упасть, осыпаться пеплом у ног Хосока, ненамеренно обнаружившего главный огонь Юнги. Самую чувствительную зону тела.
Хосок заходит за спину, холодит шумным дыханием затылок. Студент упустил момент, когда мужчина успел убрать ленту с его шеи и прошуршать карандашом запись в таблицу. Модельер ведет линию от одного плеча к другому — ширина плеч. Юнги тяжко выдыхает. Теперь отчетливо слышит скрип карандаша по бумаге. Громкий, сбивающий, оставляющий серые буквы вместо пустоты. Металический конец сантиметра зажат пальцем Хосока на основании шеи, плавная линия вниз, до талии. Юнги едва заметно вздрагивает. Модельер заполняет строку мерки «длина спины до талии».
Юнги прикрывает глаза. Представляет себя маленькой звездой среди миллиардов таких же, крупнее, мельче в космическом пространстве галактики. Представляет, как его тело взрывается, распадаясь на тысячи радиоактивных частиц, а душа необъятная, словно вселенная, блуждает по открытому космосу, не обремененная грузом материи.
Отдаленно Юнги слышит тихий тенор Хосока, проговаривающий названия мерок, чувствует касание ленты к оголенной коже. Линия тянется от шеи к плечу. Прерывается. После вниз по руке, которая почему-то оказалась согнутой. Вновь перерыв. Очередное касание к основанию шеи, теперь спереди, линия вниз до самой талии. Внизу живота звезды уже готовы взрываться.
Хосок замечает, что Юнги ушел в себя, не реагируя ни на слова, ни на касания, потому позволяет себе осторожно согнуть чужую руку, неотрывно наблюдая за застывшим лицом юноши. Продолжает измерения с обхвата основания предплечья, самой руки в верхней части и запястья на уровне косточки.
Юнги не обращает внимания на внешний мир, пока Хосок вновь не опускается на колено у его левого бока. Тогда он опускает голову вниз, и Хосок приободрительно улыбается, заметив его движение. Обещает, что осталось еще немного.
Сантиметр спускается от талии по боку до линии бедер. Юнги отводит руку чуть назад, чтобы не мешать измерениям. Часто моргает, стараясь удержать плывущее сознание. В комнате склада слишком душно. Хосок обещал, что еще недолго.
Модельер записывает мерку в четырнадцатый пункт таблицы, шумно сглатывая слюну в пересохшем горле. Возвращает взгляд к боку Юнги на свой палец, что все еще придерживает металлический кончик измерительной ленты на талии. Другой рукой ведет вниз по боку, плотно прикладывая ленту к ноге. Проходится по бедру, слегка задевая пальцами кожу по краям сантиметра. Сбоку, прямо возле колена, вызывая у Юнги трепетную дрожь. Спускается по щиколотке до самого пола, а тот идет трещинами, грозится погрести под себя Юнги.
Хосок отстраняется, тянется к таблице и шуршит карандашом. Вздыхает и начинает болтать, разбавляя душную тишину звонким голосом. Он повторяет название предыдущих параметров, говорит, измерил длину ноги Юнги с наружной стороны, а сейчас будет с внутренней.
Модельер все говорит. Тянет время, дает подготовиться, а, может, просто думает вслух. Юнги приходится задуматься, сосредоточив внимание на выхваченной из потока слов фразе. Внутренней? Сердце ухает в пятки, тянется к тому месту, где всего минуту назад касались пальцы Хосока, вжимая сантиметровую ленту в стопу. Длина ноги с внутренней стороны.
Хосок продолжает сидеть на одном колене, уложив на него таблицу с записями. Просит Юнги развернуться к себе передом, не желая перекладывать таблицу, вставать, обходить, а после вновь садиться на колено и брать таблицу в руки. Юнги легче совершить одно простое движение, но когда дело доходит до исполнения, Хосоку кажется, что прогулка, пусть даже от бока к переду, ему бы сейчас не помешала. В белых брюках становится теснее.
Когда Юнги разворачивается, рот Хосока оказывается на одном уровне с его пахом. Тело парализуется, застывает бездушным манекеном перед модельером. Глаза закрываются, перед ними застывает увиденная картина. Нагое тело, защищенное лишь тонким слоем нижнего белья, шоколадная россыпь волос прямо напротив. Хосок на коленях, поднимает голову. Встреча взглядами. Сверху вниз. Снизу вверх.
У Юнги закрыты глаза, но он чувствует, как смущение затапливает его с кончиков медовых волос по розовые пятки. Оно румянит щеки и нос, проступает на ушах, шее, груди. Тело пульсирует, подрагивает. Юнги надеется, что Хосок не чувствует его дрожь пальцами, когда касается кожи прямо под пахом. Там, где все пульсирует, просит уделить больше внимания.
Модельер ведет ленту вниз, смотрит на число, не поднимая глаз вверх. Он чувствует, как Юнги вздрагивает от его касаний. Юное чувствительное тело, не огрубевшее под грузом работы. Хосок не уверен было ли его тело таким же в беззаботные юношеские годы. Также дрожало от касаний возле интимных мест, краснело и возбуждалось, возможно, даже без желания владельца, как тело Юнги.
Дыхание студента шумное. Оно слышимо стенам, витающей в воздухе пыли и даже Хосоку, крутящемуся у его ног. Мужчина таит вдох, не шевелясь, пока не слышит еще один тяжкий вздох от юноши. Не показалось. Хосок бросает взгляд вверх, не успевает даже подумать, что может столкнуться со взглядом Юнги. Но глаза того прикрыты, а губы наоборот, раскрыты, тянут воздух.
Хосок часто моргает, будто проверяет, не видение ли. Юнги стоит все так же, только жмурится сильнее, обводит языком иссохшие губы. Модельер заставляет себя продолжить мерку, не желая быть пойманным Юнги в столь грубом изучении его тела. Он записывает длину ноги с внутренней стороны, собираясь поведать Юнги название следующей мерки, однако чуть приподняв голову, замирает.
Голос пропадает, связки словно испаряются из глотки. Нижнее белье Юнги округлилось, припухло, увеличилось. У Хосока закладывает уши, перед глазами белый шум. Тонкая белая ткань, под которой находится чувствительное тело Юнги. Возбужденное, наверняка покрасневшее, подобно щекам юноши, пульсирующее, чуть затвердевшее.
Хосок выдыхает горячий воздух, вместо сотни слов. Ему надо измерить высоту колена. Ладонь вновь на талии, придерживает кончик горчичной ленты, после вниз по привычному маршруту. Остановка на центре коленной чашечки. Хосок чувствует под пальцами пылающую кожу Юнги и не может перестать думать о том, что было бы будь его касания намеренными. Не для измерений, а чтобы доставить удовольствие. Юнги мог бы зардеться еще сильнее, стать предрассветным солнцем? Алым, жарким, согревающим. Мог бы принести рассвет чувств, новый день в их нынешние странные дружеские отношения?
Предпоследняя запись в таблицу. Последняя мерка. Конечная остановка — бедро Юнги. Хосок окольцовывает ногу у щиколотки и поднимает кольцо измерительной ленты вверх по длине. Она протискивается меж бедер, обхватывает одно и модельер как можно скорее запоминает число, боясь задерживаться на этом месте дольше положенного. Взгляд нечаянно падает вперед.
Юнги чувствует, как на нижнем белье расползется постыдное мокрое пятно. Он неспособен контролировать свое тело. Обездвижен, загрязнен, облит розовой краской смущения. Боится открыть глаза и увидеть Хосока, наверняка заметившего его неподобающий вид. Но модельер молчит, записывает в таблицу обхват бедра, чувствует собственное напряжение под белой брючной тканью.
Хосок поднимается и Юнги распахивает глаза, почувствовав телом поток воздуха, разгоняемого чужими движениями. Снятие мерок завершено. Юнги не сразу, но понимает это. Чуть подскакивает на месте и тянется к отброшенной одежде. Одевается под благодарные фразы Хосока и просьбу пообедать вместе за его счет. Еще одна благодарность. Юнги эта идея отнюдь не кажется хорошей, но отказать не возможно. Он сомневается, что когда-либо будет в состоянии отказать этому мужчине.
*****
Съемная квартирка встречает Юнги затхлым воздухом и едва различимой темнотой. За окном только начинает садиться солнце, слегка освещая спальную комнату, но не доходя до коридора. Обед с Хосоком перетек в послеполуденную беседу с громкими возгласами и попытками заглушить алое смущение от недавнего снятия мерок.
В процессе дискуссии Юнги отметил для себя один забавный, но скорее удручающий факт. Его стеснительность, зажатость, то ли излишняя вежливость часто не позволяла задать Хосоку вопрос. В то же время он много рассказывал о своей жизни, всегда охотно отвечал на адресованные ему вопросы, болтал, рассказывал, порой разражался тирадами, когда не считал чьи-то действия или слова правильными.
По подсчетам Юнги из-за своего скромного характера он упустил более ста вопросов, на которые мог бы узнать ответы. Он поведал немалую часть своих безграничных мыслей и эмоций, в ответ утолив лишь крошки интереса. Юнги раскрыл метры сатина души, разложил перед ногами модельера — крои, шей, все, что хочешь, все твое. Хосок ему показал обрезки, сказал, мол, из таких я сшит. Даже подержать не дал — тут же спрятал.
Хосок скрытный человек. Говорит об искусстве, о себе ни слова. Не распространяется о прошлом, молчит о нынешнем, не делится и планами на будущее. Юнги может смело заявить, что большая часть его знаний о Хосоке получена из газет и журналов. Определенно не от самого Хосока.
В квартире пусто и одиноко. В тишине голову посещают эпизоды, фильм сегодняшнего дня. Юнги прислоняется спиной к двери в спальную комнату, все не войдя, переводит дыхание. Воспоминания кружат каруселью. Они ярки, живы движением, будто реальны.
Кожа горит. Казалось, не осталось малейшего участка, где ее не касался модельер. Его отпечатки повсюду, залезли даже в голову. Юнги чувствует подступающую к щекам краску, удивляется, как Хосок обычным снятием мерок заставил краснеть того, кто о подобном умении человеческого тела узнал из фильма, сам никогда не испытывал. Никогда прежде.
Что если главной целью сегодняшнего дня было не снятие мерок, а испытание сердца Юнги на непоколебимость? Он провалился с треском. Остается лишь отпрянуть от дубовых дверей, двигаясь вглубь спальни. Кончики пальцев щиплет, они нетерпеливы, не дойдя до постели начинают расстегивать пуговицы на рубашке. Быстро, нещадно. Сметают все ураганом с пути.
Перед глазами персиковая стена, а на ней прожектором высвечен фильм, снятый несколько часов назад. В нем эти же пальцы-актеры расстегивали эти же пуговицы. Одна за другой, но не так. Медленно, тщательно, еще не так смущенно, но так же освобождающе.
Без рубашки легче дышится. Юнги закрывает глаза, глубоко вдыхает, наполняя легкие затхлым воздухом. Пыльным и душным, как в комнате склада Хосока. Пристальный взгляд фантомно ощутим, Юнги подпитывает его похожим запахом и представляет себя в студии модельера часами ранее. Мятая белая рубашка летит на пол, провожается взглядом Хосока. Потная, грязная и ненужная, складчатая.
Юнги опускается на твердый матрас. Спину приятно холодит, мурашки бегают по телу. Дыхание сбивается к чертям, Юнги не дает себе поблажек. Слепо касается основания шеи, ведет вниз подушечками пальцев до талии, проделывает путь Хосока. Ему следовать легко, когда на коже оставлены следы — отпечатки мужчины. С ними Юнги не заблудится.
Он тянется ниже, не медлит, надавливает на пах сквозь слои одежды. Бедра подбрасывает на постели, и он тихо скулит, жмуря закрытые глаза. Хосок в его мыслях главный проводник. Юнги представляет, что не он сам — рука модельера поддевает пояс брюк, пробирается внутрь. Там тесно и все еще влажно. Мокрое пятно, что бесконтрольно явилось во время снятия мерок, не ушло. Возможно, только разрослось, подогревая желания.
Терпение кончается. Юнги сдерживался целый день. Брюки стянуты вместе с нижним бельем, отброшены в неизвестном направлении. Пальцы гладят ногу. От пятки вверх по внутренней стороне бедра, останавливаясь в дюйме от высвобожденной плоти. Сознание, как искусный парфюмер, подкидывает памяти запах бумаги и текстиля. Слух взывает тихим шуршанием карандаша и слышимым дыханием Хосока. Кожа зудит и пылает, припоминает чужие касания.
Юнги хнычет, чуть разводит ноги в стороны и накрывает ладонью полувялый член. Прохладный сантиметр, облепляющий липкую кожу, случайные касания кончиков пальцев, тепло и жар, солнечная улыбка. Несколько движений по члену, обнимая себя другой рукой за талию. Юнги сжимает пальцами кожу над ребрами и с придыханием сладко стонет. Имя его персонального Джеймса Дина почти что слетает с губ. Студент удерживает его высунутым языком.
Надавливает пальцем на головку, выгибает спину, потираясь ягодицами о нагретую простынь, лижет нижнюю губу. Обхватывает ладонью правое запястье, по траектории движения измерительной ленты Хосока. Двигает двумя руками вместе. В памяти вспыхивают картинки Хосока, упавшего перед ним на колени. Поворачивает голову и мычит куда-то между плечом и подушкой. Знает, что быть громким запрещено. Не желает нежданных визитов хозяйки и постыдного выгона прочь.
Юнги тяжко дышит, убирая руку и давая себе мгновение передохнуть. Глаза не открывает, не забрасывает сладостные воспоминания в дальние углы памяти. Переворачивается на живот, опираясь локтями на постель, впечатывается горящей щекой в подушку. На фоне нагретой теплом его головы наволочки румянец на щеках кажется пламенным. Жарче было лишь однажды — пару часов назад в комнате склада перед Хосоком.
Юнги впечатывает бедра в постель, медленно потирается членом о простыню. Скользит плавно, пока грубая ткань раздражает кожу. Полностью ложится торсом на постель, освобождая руки. Водит ими везде, рисует на коже линии, повторяет за Хосоком, своими пальцами себя измеряет. Представляет Хосока позади себя. Как он обвивает талию, мягко хватает за бедра, нависает сверху, щекоча дыханием кожу, вбивает собой в жесткий матрас. Юнги подается вперед, сам себя впечатывает, разносит по телу боль, ток, пульсации.
Он ускоряет движения, быстрее скользит членом по постели. Ведет от изгиба шеи к плечу. Хосок там тоже побывал. Его касания везде. Безумие затапливает румянцем. Юнги всхлипывает, поджимает кончики пальцев. Трется щекой о подушку, целует ее, мечтая о бархате кожи Хосока. О его губах, тонких и незаметных, но не для Юнги. Губах, что изгибаются яркой улыбкой, вынуждая улыбаться в ответ даже в самый паскудный день.
Тело болит, устав от активных движений. Юнги валится безвольным мешком на постель. Больше не двигает бедрами вверх, член оказывается зажат между матрасом и низом живота. Руки подрагивают, продолжают водить по телу, тянутся к основанию шеи, грубо сдавливают, не жалея. Юнги мечется по постели, хрипит, жмурится так, что вместо лица Хосока перед глазами вспыхивают белые пятна. Юнги не желает его терять, хнычет, шепчет, хрипит его имя бесчисленное количество раз, чувствуя, как весь воздух покидает легкие. Огонь распускается по животу, сперма выстреливает, расползается грязью, остается разводами на животе, мокрым пятном на постели.
Юнги расслабляет руки на шее, упирается лбом в постель, в сотый раз прокручивая в голове снятие мерок. Ему хочется искупаться, исправить созданный в спальне беспорядок и провести остаток вечера за пересматриванием фотографий Хосока из секретного сундука. Он так и поступит.
Подняв голову с подушки Юнги открывает глаза, встречая за окном наполовину спрятанное алое солнце. Щеки еще не остыли, зардевшиеся, пламенистые. Сумеречное небо окрашено розовым закатом.
*****
Хосок сидит за мраморным журнальным столиком в своей спальни, глядя на розовые тучи за окном. Этим вечером он позволил себе открыть излюбленный скотч двадцатишестилетней выдержки и завалявшуюся пачку красных Marlboro.
Бутылка скотча блестит остатками янтарной жидкости на дне. В стакане тает под жаром ладони лед. Хосок нескончаемо думает о том, как было бы чудесно, если бы охватившее его возбуждение растворилось в воздухе, словно сигаретный дым. Возбуждение не уходит, мысли о Юнги лишь усугубляют ситуацию.
Хосок закуривает еще одну. Вспоминает оголенного Юнги и белое нижнее белье, натянувшееся под конец снятия мерок. Хмыкает. Только сильнее распаляет себя, но делать с этим ничего не собирается. Разве что достать чистый лист и поделиться с ним частицами жара своего сердца в розовом свете заката.
*****
«…Он много говорит. Часто, быстро. Его слова льются потоком. Чистым, прозрачным, живым. Таким, что не желаешь упустить и капли. Слов много, но они не теряют наполненности, особого смысла. Мы говорили о леди Мэрилин Монро. Так странно. Бессмысленная тема для разговора, однако я не мог перестать ловить его слова своими ушами. И услышал то, о чем не смел и думать…
…Сегодня я осознал, что нуждаюсь в любви не меньше, чем в молодости. Я был безрассудным глупцом, пытаясь заменить ее любимым делом. Судьба направила меня на верный путь, теперь я понимаю, в чем состояла моя ошибка, и я исправлю ее...»
Из личных записей Чон Хосока
26.06.1953
