*****
Конец ноября предзнаменовал великое событие в жизни модельера — окончание создания коллекции. Хосок счастлив, пройдя с самого августа долгий путь пошива, примерок, пошива и детализирования каждого из двенадцати костюмов. Завершенность поселила покой в душе, тем самым прояснив глаза. Хосок начал скучать по встречам с Юнги. С каждым днем они становились все короче, а порой их и вовсе не было. Студент был занят учебой, сражен давлением обязанностей на последнем году обучения в университете, углублен в знания и задания. Ему не хотелось терять звание лучшего студента факультета до самого выпуска. В учебе Юнги Хосок видел причину их отдаления друг от друга, а потому пытался не сильно печалиться, понимая значение студентства в жизни юноши, пускай ему самому и не удалось испытать этого на себе. А Юнги на их отдаление смотрел с совершенно другой точки зрения. Обделенный вниманием модельера еще с лета он затаил на него глубокую обиду. Его гордость брала верх и он сократил количество их встреч, не желая быть их единственным инициатором. Если Хосок больше не нуждается во встречах с ним, то Юнги тоже. Юноша старался вести себя холодно и беспристрастно, но в сундучке из закрытого шкафа хранил фотографии, а в сознании таил память о Хосоке. Перевешенный с шеи на крючок возле зеркала на время снятия мерок ключ в форме сердца, открывающий замок сундука, так и остался висеть в прихожей. Юнги не мог позволить напоминанию о Хосоке каждую секунду теплиться у его груди. Юнги не любил выставлять свои чувства на показ, не умел открыто выказывать свое восхищение и даже боялся показаться льстецом от подобных действий. Иногда он просто не был способен совладать с собой. В такие моменты, как снятие мерок или примерка едва сметанной одежды, что открывала голую кожу в не соединенных нитью участках ткани, тело подводило Юнги. Его собственные глаза начинали восхищенно блестеть от взгляда на привычно занятого своим делом Хосока, на его эстетичную занятость во время работы над одеждой, и горящие любовью к своей новой коллекции глаза. Юнги не мог остановить свой взгляд, но, по крайней мере, его голос все еще внемлет голосу разума, не выдавая владельца. Лишь изредка он позволял себе сделать комплимент костюмам Хосока, особо впечатляющим и прекрасным. А после целый день уговаривал себя, что его комплимент так и остался комплиментом в глазах модельера, не вызвал посторонних мыслей и ненадобных трактовок. Наибольшим страхом Юнги в этом мире была мысль о том, что Хосок догадается о его чувствах теперь, когда сам остыл к нему. Хосок не понимал своей вины в холодности их встреч. Ему казалось, что так и должно быть. Осенью летняя жара отступает, готовя мир к зиме. Осенью всегда холоднее, чем летом. Сердцу Хосока ноябрь не мешал продолжать влюбляться в Юнги. Для него редкие встречи стали настоящей драгоценностью, главным сокровищем, даром небес. Ради них Хосок откладывал проверку коллекции на наличие всех швов, крепкость и долгосрочность. Лишь на них он отвлекался от всех дел в этом мире. Чем меньше раз за неделю они встречались, тем больше пустых пачек Marlboro, затерявшихся среди обрезков ткани и нитей, можно было обнаружить в мусорном баке студии. Простая математика. Прямо пропорциональная зависимость Хосока от Юнги.*****
25.11.1953 — Дражайший Юнги, — Хосок окликает погруженного в чтение юношу. — Мне бы очень хотелось затруднить Вас одной просьбой, но боюсь, их от меня поступало уж больно много, в то время как от Вас — ни единой. Среда — один из немногих дней, когда им удается встретиться в течение недели. Юнги приходит уставший после долгого учебного дня в Колумбийском и помощи Сокджину в кофейне. Сегодня не была смена Юнги, но отказать другу в такой мелочи, как подменить его на час в кофейне, после тихих, расстроенных умоляний было невозможно. Каким бы уставшим ни был юноша, он согласился, особенно после обещания Сокджина кормить его домашней едой всю последующую неделю. Юнги был вымотан учебой и неожиданной часовой подработкой, но все же пришел в студию Хосока. Впервые за эту неделю. Хосок встретил его широкой улыбкой и изучающим взглядом. Ему нравилось узнавать разного Юнги. Счастливый Юнги — это широкая улыбка до обнаженных десен, украшающая прекрасное лицо, негромкий смех с запрокинутой назад головой, из-за чего взгляд Хосока застывает на ярких очертаниях кадыка. Раздраженный Юнги — прямолинейный, часто и много болтающий, рычащий и нуждающийся в поддержке. Уставший Юнги — милый, слегка медлительный, неспешно хлопающий очаровательными ресницами, время от времени потирающий кулаками сонные глаза. Сегодняшний Юнги восхищает. Он садится рядом, открывает учебник по истории кино и спешно погружается в чтение. Ему еще многое предстоит выучить к завтрашнему опросу. А вот Хосоку нечего делать. Ему больше не нужно рисовать эскизы, чертить выкройки, кроить, строчить. Коллекция готова, а до новой ему нужно восстановить творческие силы, затраченные на эту коллекцию. Хосок лишь сидит, безвольной птицей наблюдая за интенсивной учебой Юнги. Пристально, изучающе, вбивая себе в память каждый дюйм белого шелка кожи. Хосок теряется во времени, не знает сколько, как быстро оно проходит. Когда его взгляд фокусируется на книге Юнги, тот находится на сто пятьдесят седьмой странице, начав со сто сорок четвертой. Модельер вздыхает и окликает студента. Юнги запоздало отвечает на слова Хосока, сперва дочитав предложение из учебника до точки. Сосредоточенный взгляд отрывается от книги, встречаясь в незримом рандеву со всепоглощающим вожделением в чужих глазах. Юнги задыхается окружающим его воздухом, но заверяет мужчину, что все в порядке, что у него просто нет таких дел, с которыми бы ему мог помочь кто-нибудь, кроме него самого, потому он и не просит ничего у Хосока. Взгляд Хосока не хочется растолковать неправильно. Там черная бездна, как объектив излюбленной камеры Юнги. Она затягивает, манит, напоминает, что у него в жизни было две мечты — кино и учеба в Колумбии, теперь есть третья — Хосок, чей взгляд совмещает в себе все его бывшие и будущие мечты. Юнги не понять этот взгляд. Невыносимо. Хочется ясности, хочется убедиться в правдивости собственных рассуждений, так хочется. Юнги молчит, ничего не спрашивает, не может, ведь к глазам подступают слезы, срывают голос. Он пытается не позволить им взять верх, останавливает на месте. Сам не понимает, отчего так больно, почему сердце ноет до горячих слез. Глупая влюбленность в Хосока. Сперва с ней было так просто жить, так легко и счастливо. В мужчину влюбляться было легко, тот даже не прикладывал усилий, чтобы безвозвратно привлечь юного русоволосого глупца. Ныне секунды в разлуке с Хосоком отдают смертельной болью, а количество секунд неумолимо увеличивается сталкиваясь молчанием и безразличием. Глупые бездонные взгляды, что невозможно растолковать. Глупые горячие касания, что невозможно забыть. Нос закладывает, заливает теплом, кожа у глаз покалывает, Юнги еле сдерживает ядовитые слезы. Возможно, виной тому усталость, желание выплеснуть негативные эмоции, чтобы полегчало на сердце. Возможно, это лишь странные мысли, желание, но неспособность понять Хосока и его чувства к себе. Возможно, это любовь начинает душить Юнги. Возможно, она уже достигла своего апогея, а дальше только вниз, в ущелье среди кожи, до разбитого вдребезги сердца. Возможно, это крах всей в жизни Юнги — раздавленная надежда, что крошится, а черствые крошки впиваются в само сердце. — Прежде всего позвольте мне изъяснить некоторые причины подобной просьбы, — Хосок вздыхает. В воздухе повисли грозовые тучи. Атмосфера давит, заставляет склоняться и падать на колени. Мужчине сложно понять, отчего легким не хватает кислорода, сердце предчувствует недоброе. — Это напрямую касается моей новой коллекции, дражайший Юнги, — нехватка дыхания вызывает у юноши тахикардию. Слезы грозятся покатиться из глаз. «Дражайший Юнги» — это дурной, больной знак. Это нечто родное сердцу студента, отчего только больнее. Потому что Хосок говорит «Дражайший Юнги» лишь тогда, когда ему что-то нужно. Лишь тогда Юнги для него становится ценным. Дорогим. — Вам ведь известно, что эта коллекция лишь для Вас? Она о Вас, о моей музе. О Ваших мыслях, не осмелюсь сказать, что о Вашей душе, ведь человек даже собственную познать не способен. Эта коллекция была вдохновлена Вами и создана лишь благодаря Вам. Лишь для Вас. По Вашим параметрам, на Вашу комплекцию, — Юнги право устал считать количество «Вы», произнесенных Хосоком менее, чем за минуту. — Дражайший Юнги, именно по всем этим причинам я глубоко убежден, что эта коллекция ни на ком не будет сидеть правильнее, чем на Вас. А посему мне бы хотелось поинтересоваться, согласитесь ли Вы представить ее всему миру? Хосок без Юнги ни на что не способен. Без него чувствует себя инвалидом — безруким, безногим, парализованным, не способным ни создать идею, ни придумать коллекцию, ни воплотить ее в жизнь, ни представить всему миру. Без Юнги Хосок ничего не может сделать. Точнее может, но не выходит. Юнги был его музой, но, казалось, кровью в его венах. А потеря крови грозит человеку потерей жизни. — Вы не должны спрашивать моего разрешения для этого, — Юнги хмурится, контролируя свой голос, чтобы тот не скрипел и не срывался на жалобное хрипение. — Эта коллекция лишь Ваша, и у меня нет права запрещать Вам представить ее миру. Это Ваше искусство и Вы вольны делать с ним, что пожелаете, мистер Чон. Юнги теряется в догадках, не знает, как реагировать на просьбу Хосока. Просьбу согласиться представить коллекцию модельера. Но ведь Юнги не принимал участия в ее создании, разве что был музой, по словам мужчины. Юнги даже в этом не уверен. Неужели то, что коллекция была сделана на основе снятых с него мерок и примерялась на нем, имело для Хосока огромное значение? Юнги уверен, что не в его компетенции решать увидит ли удивительная коллекция Хосока мир. Модельер также должен это понимать, к чему же подобная просьба? — Кажется, я недостаточно ясно изъяснился, дражайший Юнги, — студенту хочется зарыться в одеяло от слов Хосока, уткнуться головой в подушку и уснуть. Ничего не делать, не шевелится, не дышать, не думать. Хосок смотрит на него, поднимает уголки губ и накрывает его ладонь своей. Кожа Юнги бледная, хрупкая, чуть вспотевшая, самая мягкая для модельера. Собственные ладони повидали оружие, кровь и порох, огрубели под давлением иголок и тяжести, кажется, всего мира. — Боюсь, я был неправильно понят. Я прошу Вас согласиться стать первым человеком, что явится перед публикой в этой коллекции. Прошу стать моделью, ведь нет никого в этом мире более подходящего на эту роль. Прошу стать единственной моделью этой коллекции, ведь Вы единственный достойный этого, дражайший Юнги.