Догматов не существует

Владимир засучил рукава, тщательно вытер руки, подошёл к лежанке и упёрся левой ладонью в тонкий матрас. Солдат поёрзал, устраиваясь, как сказали, и украдкой сжал край наволочки, лбом утыкаясь в сгиб локтя. Нечленораздельное ворчание стихло так же быстро, как и началось, и Владимир отметил про себя, что это точно не от болевых ощущений. В его врачебном опыте ректальное обследование без язвительных комментариев не проходило ещё ни разу. — Ты ж б… Скоро там? — нетерпеливо бросил солдат. Владимир продвинулся дальше, надавил на нужную область кишечника, сдвигая палец в сторону, чтобы нащупать сгусток мышц. — Консистенция нездоровая, плотнее нормы, есть небольшое увеличение. Так в лечебнице и скажешь. Солдат выдавил нечто невнятно согласное, и Владимир счёл это за ответ. Сколько раз проводил осмотр предстательной железы, а косая улыбка всё равно проскальзывает. Забавно наблюдать, как суровые солдаты за пару мгновений становятся ярче наливных яблок. Хотя после учёбы все процедуры встали для Владимира в один ряд, пациенты морально не всегда бывают к ним готовы. — Мои рекомендации ты помнишь. Одевайся, — выдохнул парень и отошёл к наскоро сколоченному деревянному столу, вытирая пальцы грубой холщовой тканью. Мужчина старался делать вид, что относится к осмотру как к рядовому событию, но, заметив улыбку на лице врача, нахмурился досадливо бросая: — Тебе самому-то когда-нибудь палец в задницу вставляли? Владимир ухмыльнулся, натягивая на плечи мундир. Как же хрупка бывает мужская гордость. Парень убедился, что пациент не рвётся уходить с лежанки и, отодвигая плотную ткань, шагнул за пределы шатра. Из-за леса закатного солнца совсем не видно — их лагерь хорошо укрыт от прочих глаз. Парень остановился на секунду, засмотревшись на розовую каёмку над верхушками берёз. Было трудно представить, что скоро он уже не будет видеть вечной стены из деревьев. Зимов уже три месяца проходил «врачебную практику в полевых условиях». Российская Империя вела равный бой на границе государств, и лишних рук сейчас не хватало катастрофически. На войне их вовсе не бывает достаточно, вот его и приставили к отряду, который недавно лишился медика. Солдаты сразу поняли, что Владимир ещё практикант, и что это во многом ставит под угрозу операцию. Слать на фронт медиков, которые из госпиталя ни разу не совали нос, чревато проблемами. Горе-врачеватели едва ли понимают, каково работать в поле, притом не навредив операции отсутствием военной сноровки. Но жалоба обозначилась только досадливым плевком командира на траву — все понимали, что выбирать не приходится. Однако Зимов быстро привык к полевым условиям. Обузой парень не был, свои обязанности исполнял исправно, и со временем недовольство отряда поутихло, постепенно сходя на нет. — Корнев снова готов служить отчизне? Их командир был волевым человеком. Рослый, смугловатый, с громким командным голосом. Солдаты ругали его за глаза, как все подчинённые костерят начальство, но негласно уважали, и Зимов не мог с ними поспорить. — В строю стоять будет, — лаконично отозвался Владимир. У солдат на боль жаловаться — признак слабости. А терпеть боль — благородная самоотверженность и сбережение ресурсов для тех, кому «нужнее». Парень боялся представить, сколько Корнев стоически молчал, прежде чем обратился к нему с таким личным вопросом. Услышав симптомы, Владимир настоятельно посоветовал мужчине посетить лечебницу по возвращении, назвал несколько возможных болезней и сказал, что быстрым осмотром может вычеркнуть из списка лишние. — Ну добро, что будет, — кивнул командир, следом за Владимиром плотнее зарываясь в мундир. Недолго подумав, он достал из кармана побитую годами трубку и маленький свёрток с табаком. — А ты, Зимов, лучше спать ложись. У нас ребята на караул найдутся. Бывалые, справятся. Владимир возражать не стал и направился к лежанке, но на полпути передумал, решив перед сном сделать обход территории. От него это по долгу службы не требовалось, порой, даже не поощрялось — как-никак навыками врачевания обладал, дай бог, каждый десятый солдат. И те зачастую ограничивались поливанием открытой раны спиртом, а позже его употреблением для ослабления боли. Вера в волшебную силу алкоголя даже слишком крепко засела в умах соотечественников. На обучении в госпитале его предупреждали держать ухо востро, но Зимову пришлось оттаскивать непутёвых солдат от бутылки гораздо чаще, чем он думал. Однако выход на фронт начисто отбил у Владимира желание жаловаться на жизнь. В конце концов парня никто не заставлял — он сам вызвался из полковых врачей прямиком на передовую, начальство просто не стало его разубеждать. Накопленный опыт ещё не раз пригодится в работе, и идти ради этого на риск казалось оправданным. Ветер трепал тёмные волосы, собранные на макушке в короткий хвост, подбрасывал полы тяжёлого мундира и обдувал лицо. Зубы скоро начали стучать от холода, но ощущение стало таким обыденным, что парень едва ли обращал на него внимание. Он часто бороздил лес с разрешения командира и настолько привык, что страшно было думать об уходе. Сейчас отряд, успешно справившийся со своим заданием, временно распустят, и шанс, что в следующий раз Зимова поставят с ними плечом к плечу, до безобразия мал. После месяцев, проведённых на фронте, трудно было представить возвращение в родной город. Владимир всматривался в закатное солнце, стоя на краю опушки, и, когда пытался представить вместо леса россыпь серых городских строений, в голове почему-то воцарялась звенящая пустота. Парень давно забыл, как выглядит родительский дом. Работа в госпитале обязывала жить в двух шагах от пациентов, поэтому он делил жилище вместе со знакомым солдатом, временно пребывающим в отставке из-за травмы ноги. Формально тот был уже здоров, однако приказа о переводе на фронт не получал, а добровольцем быть душа не лежала. По возвращении, Владимир шёл в госпиталь с мыслями о громаде работы, которую на него обязательно свалят, и немало удивился, когда получил официальное разрешение на несколько дней отпускных. Сосед как раз успел ему поведать о том, что особняк местного богача вскоре расщедрится на пирушку. Речи о необходимости Владимиру выбраться в люди после долгой изоляции не утихали ни на минуту, а узнав о таком стечении обстоятельств, сосед стал биться кулаком в грудь, что проведёт Владимира в особняк. Зимов на его ярые заверения в том, как сказочно им повезло, лишь устало жал плечами. По приезде домой, единственно чётким желанием было всласть отоспаться.

***

На фронте лишний шум ночью воспринимался, как немедленная готовность к обороне. Способность просыпаться от любого шороха выработалась в первую неделю, а порядок действий при экстренном пробуждении быстро привился членам отряда. Едва продрав глаза, Владимир тут же сжимал пальцы на холодной рукояти револьвера. Оружие врачам иметь формально запрещалось, но командир сам отдал его, сказав, что лишним оно не будет. Пришло запоздалое осознание, что засыпать с открытыми окнами было ошибкой, когда Владимир обнаружил, что держит в руке деревянную трость соседа, осоловело оглядываясь в поисках источника звука. Тяжело прикрыв веки на секунду и отбросив трость на диван, Зимов подошёл к окну и захлопнул маленькую створку, со скрежетом сдвигая раму до упора. Владимир тяжело облокотился на подоконник, прислоняясь лбом к холодному стеклу. Источником внезапной тревоги стал простой шум с улицы: обрывки чьего-то разговора, излишне громкий стук или треск. Зимов смотрел на тускло освещённые улицы, а голова всё напрочь отказывалась принимать смену обстановки. Лишнее освещение казалось враждебным, размеры зала, в котором он спал, — непомерно огромными для него одного. Отсутствие людей на расстоянии вытянутой руки даже пугало, сонная профдеформация успевала прокричать Владимиру, что он потерял пациентов. Лоб стал неприятно неметь от холода стекла, когда застучали первые капли дождя. Выбраться в люди? Владимир был охотлив до приёмов, когда в нём бурлила подростковая жажда приключений. Вспоминалось, как уверенно брался за запястья таких же молодых девушек, чтобы поцеловать руку в длинной перчатке, а после ловко закружить красавицу в танце. Вспоминалось, как группа тогдашних друзей весело зазывала после окончания пирушек в новый шумный особняк, где можно было до рассвета утонуть в азартных играх и выпивке. Учёба на медика же отбила в нём любую тягу к разгульной жизни, достаточно было узнать, какие она может повести за собой последствия для здоровья. Но откровенно говоря, наскучила она даже раньше, чем в нём взыграло желание учиться на врачебном. Потом всё чаще, смотря на пьющих товарищей, хотелось не присоединиться к веселью, а решить, что выписать им от похмелья. Учителя подмечали, что у Владимира хорошо развит аналитический ум и привычка ставить диагнозы при встрече появится у него куда раньше, чем у остальных студентов. Владимир тогда не до конца понял мысль, но потом вполне конкретно нащупал этот аспект профдеформации, а появившееся за ним мученическое выражение лица также было поставлено ехидными преподавателями в пример другим учащимся как истинно врачебное. Зимов отошёл от окна и сел на край дивана, потирая ладонью холодный лоб. Он бросил косой взгляд на трость, лежащую в складках смятой простыни. Заснуть обратно не выйдет, а никаких умных мыслей в голову не шло, чтобы хоть было чем себя занять. А потому сомнительное согласие присутствовать на пирушке, к которому он всё же пришёл, было смело отнесено в разряд совершенно глупых решений.