Каменное сердце

      Бесконечный поток алкоголя и скабрезных шуток лился рекой за очередным праздным вечером, повод для которых Кабаны искали с завидной регулярностью, но в этот раз каждый из них ожидал чего-то особенного, что могло бы знатно погонять кровь по венам. Разбойники искоса поглядывают на своего атамана, тоже проявлявшего заинтересованность в грядущем увеселении, пускай и сдержанную, но все же явную. Девчонка не сможет его удивить, но сумеет ли хотя бы решить загадку? Если она слышала в детстве ту же сказку, что и Ольгерд от своей матушки, то догадаться вполне способна, но тогда мужчину незамедлительно настигнет очередное разочарование, ведь, находясь в извечном поиске новых, острых ощущений, он ожидал оригинального подхода к данному вопросу. Но кого он обманывает, ведь это всего-лишь крестьянская дочка… Двери распахиваются как раз в тот момент, когда всем порядком надоело ждать шоу, и недовольные возгласы стали раздаваться уже не в полголоса, а сопровождаемые громкими ударами кружек по поверхности стола. Воцарившуюся тишину нарушает лишь тяжелая поступь идущего по направлению к главному столу мужчины, смуглого, с черными как смоль волосами, несущего в руках длинный толстый ковер с коротким ворсом. Незнакомец кланяется хозяину дома, после чего ловко разматывает ковер, и на полу, стоя на коленях и склонив голову к груди, оказывается девушка, которую Ольгерд даже не сразу умудрился узнать. Он встает с места, пристально всматриваясь в юное лицо, на котором блестели будто спелые вишни губы и горели призывным пламенем подведенные угольком глаза. Фон Эверек даже не сразу замечает, как в имение вошли еще несколько человек, вставшие у входа с кобзой и бубнами, как вдруг зазвучала пленительная музыка, и танцовщица, что покорно стояла на коленях перед ним, медленно начинает двигаться, явив обзору свое необычное одеяние. Простая сетка, с которой разве что на рыбалку ходить, имела на каждом узле по металической бляхе среднего размера, удачно прикрывавшие срамные места и позвенивающие в такт движениям девушки, пока та изгибалась под плавно текущую мелодию и довольное улюлюканье Кабанов. Даже разбойницы перестали трапезничать, устремив все свое внимание на ту, что уж было сочли за новую прислугу в доме, не отрывая взора от ее полных страсти и скрытого соблазна движений, наряду с музыкой опустывающих сознание. Ольгерд довольно улыбается, сверкнув белоснежными зубами, и садится обратно на место. Он обводит взглядом фигуру Русаны, погружаясь против воли в некое подобие блаженной неги, где пленительная танцовщица манила его к себе, стреляя томным взглядом каждый раз, как оборачивалась к нему, завлекая гибкими взмахами рук и соблазнительными движениями бедер. Это больше похоже на транс, из которого не хочется уходить. На какое-то время исчезает все: проклятие, воспоминания, тоска; в каменном сердце пускай даже на мгновение вспыхивает жаждущий безумия огонь, разливающийся по всему телу. Когда музыка затихает, а танцовщица прекращает выступление, в зале продолжает царить странная атмосфера некого колдовства, которое держит в оцепенении каждого зрителя. Ольгерд встает с места и неспешно подходит к Русане, что терпеливо ожидала его в центре зала. Она трепещет всем своим существом, когда он берет ее за подбородок пальцами и заставляет взглянуть себе в глаза, в которых будто бы танцевали искорки пламени и довольства, однако девушка не выдерживает зрительного контакта и опускает взор, чувствуя, как по телу разливается томительная дрожь. — Ты пришла не пешком, и не на лошади. Не голая, и не одетая. Но как же насчет последнего условия? Голос Ольгерда низкий и манящий, его руки будто раскаленное олово, и девушка чувствует, как начинает предательски краснеть, будто послушница из храма Мелитэле, однако ощущение столь близкого триумфа оказывается сильнее, и она подходит к тому длинноволосому брюнету, что принес ее в ковре, и забирает из его рук маленькую голубку, что послушно села Русане на палец. Она протягивает ее фон Эвереку, и тот с готовностью принимает подарок, но стоило ему коснуться пальцами крыльев птицы, как та внезапно взмыла в воздух, вновь вернувшись на плечо смуглого мужчины. — Признаться, не ожидал, что ты справишься так хорошо. И танец пришелся мне по душе. — Ольгерд складывает руки на груди, довольно осклабившись. — Но кто все эти люди, которых ты без моего разрешения пригласила в мой дом? Уж очень они напоминают тот народ из Офира, что не имеет ни родины, ни пристанища, зарабатывают на жизнь гаданиями да фокусами, и посмели несколько ночей назад пройти по моей вотчине аж до деревни Хеддель, с кибитками, груженными ворованного добра. Русана нервно прикусывает губу, заметив, как озлобились лица помогающих ей людей после резких слов заправского атамана. Она хочет было что-то сказать, вступиться за тех, кто оказался благороднее знатных господ в богатых одеждах, но не успевает, ибо снаружи слышится гомон из недовольных голосов, один из которых пренадлежит ее брату. — Я мог бы и сам справиться! Мне не нужна помощь! — Пошел к черту, долбоящер сраный! Посмотрим, что скажет на это атаман! На щеке Волебора красуется свежая ссадина, а под глазом начинает гореть всеми оттенками синего фингал. Русана тотчас подрывается к брату, но тот либо не хочет показывать слабости, либо злость переполняет его через край, ибо не просто отталкивает сестру, но казалось собирался переть даже на самого фон Эверека. — Что за шум? И почему так поздно? — Атаман, этот дурак связался с Ублюдком Младшим! Мы почти дело провалили, а теперь у нас могут быть проблемы из-за этого тупорылого барана! — Как провалили? Они не помогут нам с Борсоди? — Голос Ольгерда режет воздух, таящий в себе опасность и даже смерть. Он подходит к Волебору почти вплотную и резко хватает его за грудки. — Что ты там наговорил, деревенщина? — Я все делал, как велено. Мы почти договорились, но этот хер начал заламывать цену, кривляться, ну я и хотел его шугнуть. Русана лишь успевает вскрикнуть, когда Ольгерд кидает ее брата в руки уже сгрудившихся вокруг него разбойников и приказывает им тащить Волебора во двор. Офирцев уже и след простыл, те сбежали из логова головорезов едва почуяли неладное, а потому девушке даже не к кому было обратиться за помощью и оставалось лишь молча наблюдать за тем, как это чудовище во плоти собиралось вершить суд над единственным человеком, оставшимся у несчастной на этом свете. Русана выбегает во двор следом, видит, как отчаянно сопротивляется Волебор, как пытается раскидать скрутивших его Кабанов в разные стороны. Статью он в отца пошел, силы ему не занимать, но их слишком много против него одного, бьющих ногами по ребрам и локтями по спине, и в конечном счете молодой человек сдается, повиснув на чьих-то руках после очередного крепкого удара под дых. — От тебя слишком много проблем, парень. — Ольгерд стоит над ним, будто судья над отпетым преступником, и все Кабаны тотчас затихают, стоило атаману начать свою речь. — Я знал, что от таких как ты пользы не жди, но не думал, что все пойдет настолько скверно. Ты лишил меня надежды на удачную сделку, надежды на возвращение имущества, хотя я доверился тебе, рассказал про шкатулку. Думал, что в твоей пустой башке проснется сознательность. — Ольгерд, все не так. Я все исправлю… Русана чувствует, как слезы текут ручьем из ее глаз, а руки становятся холодными, точно лед; она видит, как резки глаза фон Эверека, в которых сейчас можно разглядеть разве что тихую злость и раздражение, и он точно будет безразличен к мольбам ее брата, сухие губы которого были разбиты в кровь от крепкого бандитского кулака. — Нечего тут исправлять. Я хочу тебя проучить, преподать урок. А потом проваливай из моего имения и даже не думай возвращаться. С Волебора срывают кушак, следом летит в сторону кунтуш. Слегка потрепанную рубаху рвут на спине, и бьют кметскому сыну под колени, дабы тот пал ниц и принял наказание как должно. Ольгерд берет у одного из Кабанов хлыст, толстый и увенчанный маленьким набалдашником, встает позади Волебора и заносит руку для удара. — Нет! Русана сама не помнит, как оказалась рядом с братом, загородив его своим телом. Она легла на него грудью, вцепившись пальцами в края рубашки, и была готова разделить наказание вместе с родичем до конца, каким бы жестоким оно не оказалось. Но удара не последовало ни сразу, ни после того, как Волебор попросил увести сестру в дом, дабы та не лезла в чужое дело. Ее подняли на ноги, развернули лицом к атаману. Ольгерд смотрел слегка удивленно, заинтересованно, будто впервые за долгое время узрел нечто диковинное и любопытное. — Ты так его любишь, что готова принять наказание вместо него? — Да. — Уверенно говорит девушка, стиснув зубы до боли в челюсти. — Но почему? Он груб с тобой, вначале бросил на произвол судьбы, а потом притащил туда, куда любящий брат сестре не велит даже не пороге показываться. В чем же дело? Ольгерд наступает, его голос заговорчески тих, а взгляд пристальный, как у коршуна, что преследует юркую добычу. Он ждет, что она сломается, сдастся, отступит от своей позиции, но девушка лишь увереннее смотрит в его пугающе пронзительные глаза, не отступив от мужчины ни на шаг, когда тот оказался совсем рядом, рукоятью хлыста подперев ее подбородок и задирая его выше. — Он мой брат, моя кровь, и я люблю его. Вот в этом дело. Повисает звенящая тишина. Ольгерд как-то странно кривится, прикрыв глаза, и Русане кажется, что в том затаена боль куда более серьезная, нежели она может себе представить. — Скажи спасибо своей сестре, вахлак. Она только что спасла твою шкуру. Убрать его с глаз долой и заведите коней в стойла. Волебор сам встает на ноги, с рыком оттолкнув тянущих к нему руки Кабанов, и протягивает ладонь сестре, только что с ужасом заметив, в какой неподобающей одежде она стоит перед кучей мужиков. — Пошли, нам здесь делать нечего. — А кто сказал, что она пойдет с тобой? Русана резко поворачивает голову к Ольгерду, от удивления замерев на месте, но тот даже бровью не повел в ее сторону, сосредоточившись лишь на стоящем перед ним парне. — Ты должен мне кучу денег, помнишь? Вот как отдашь долг, так и заберешь ее. А пока твоя сестра останется здесь как залог, и будет отрабатывать то, что ты столь любезно просрал в карты. Волебор свирепеет, почти кидается на атамана, и тогда Русана понимает, что если не остановит брата сейчас, то в следующий раз ей не спасти его от чужого гнева и жестокого правосудия. Она встает между ним и фон Эвереком, успокаивающе положив руки Волебору на грудь, и мягко отталкивает его назад, сама оставшись стоять лишь в нескольких дюймах от спокойного, вновь абсолютно безразличного Ольгерда. — Иди. Все будет хорошо, обещаю. Просто уходи сейчас, прошу… Волебор молчит, с ненавистью глядя на атамана Кабанов и вдруг срывает с себя золотую цепь, коей он давно кичился как знаком богатства и положения, и бросает ее под ноги Ольгерду, швырнув следом несколько серебряных колец с пальцев. — В знак уплаты долга. Жди остальное к новой луне, а потом я заберу сестру. Судьба еще поквитается с тобой, фон Эверек! Ольгерд лишь криво усмехается, апатичным взором проводив Волебора до каменной ограды, и даже не думает удостоить его сестру словом или хотя бы взглядом. Он уходит к себе, а следом за ним в усадьбу возвращаются и Кабаны, оставив девушку так и стоять покинутой во дворе, позволив глухим рыданиям вырваться наружу и заполнить все ее существо лишь жалостью к себе и неприязнью к тому, из-за кого ее жизнь в одночасье превратилась в кромешный ад.