Мастер пирсинга становится психологом

Веник шоркает по полу, осыпаясь прутиками. Мак каждый раз наклоняется, собирает их и думает о том, что из выпавших прутиков можно сделать новый веник. Ещё можно попросить у Шакала что-нибудь липкое, чтобы скрепить разваливающуюся метёлку, но что-то подсказывает Македонскому, что после махинаций Табаки на венике можно будет летать, а спокойно подметать им пол — увы. Парень отряхивает руки, ставит метёлку в угол за дверь, чтобы никакой пьяный Лог, колясочник или хозяин Дома ненароком не сломал её своим весом. В Четвёртой только Горбач и Чёрный ни разу не посягнулись на вещи Мака. Остальные случайно или нет, но так и норовили что-нибудь сломать. — Македонский! — раздаётся из душевой. Мак ставит чайник на газовую туристическую плиту и шустро оглядывается, отмечая, что Толстого в комнате нет. Значит, оставлять кипящую воду на пару минут без присмотра чуть более безопасно, чем обычно. Спустя пару секунд он уже шмыгает в душевую сквозь слегка приоткрытую дверцу. Сфинкс сидит на бортике ванной и со скрежетом возит из стороны в сторону кусок отколотой плитки носком кеда. Македонский морщится от звука и подпирает собой дверь. — Доброе утро, Македонский, — парень чувствует, как взгляд травянисто-зелёных глаз прожигает его словно крапива, хотя очевидно, что сам Сфинкс и не подозревает об этом. — Доброе. Зачем ты позвал? — Македонский смотрит в одну точку, в обломок плитки под ногой Сфинкса, и старается не двигаться, потому что стебли невидимой крапивы затягиваются на шее с каждой секундой всё туже. Он знает, что где-то в этой комнате сияют два жёлтых глаза, от взгляда которых ему не скрыться никогда, но к нему он хотя бы привык. Можно ли привыкнуть к жалящей траве Сфинкса? Можно было бы, наверное, происходи это умышленно, но Сфинкс правда не понимал, чем он причиняет Маку боль. — Помоги мне с проколом. Его нужно обработать, — парень показывает на початую бутылочку медицинского спирта. Мак кивает и молча берёт чистый носовой платок. Он подходит к Сфинксу, аккуратно смачивает место пирсинга и бережно промакивает. Благо, что из-за испарений спирта парень вынужден закрыть глаза, поэтому крапивные путы сползают и вскоре исчезают вовсе. Рукава свитера не закрывают кисти, поэтому обстановка становится для Македонского интимной и неловкой. Его пальцы, обкусанные и покрасневшие, болят из-за контакта со спиртом. Он закусывает губу, ещё раз проходит тканью по штанге в брови Сфинкса и тихо говорит: — Всё. Можешь не беспокоиться, — он тут же отворачивается и, опустив голову, быстро отходит к раковине, чтобы сполоснуть руки. — Не хочешь сделать себе прокол? — Сфинкс отпинывает обломок плитки под ванную. — Зачем? — Македонский приподнимает голову, но не поворачивается. — Я считаю, что это могло бы тебе помочь. Оба замолкают. Мак понимает, о чём говорит Сфинкс, даже лучше, чем сам Сфинкс. Он плотно закрывает кран, провожает взглядом исчезающую в стоке воду. — Пошли лучше чай выпьем. Я как раз чайник ставил. Изумительно красивый звук, напоминающий о волшебстве, слышался из спальни. Горбач, сложив ноги по-турецки, сидел напротив манежика Толстого и играл для него. Для своего юного единственного слушателя. Прозрачные, чистые и ясные звуки, рождающиеся в среднем регистре, захватывали его и приводили в состояние полного восторга. Горбач прикрывал глаза и наклонялся совсем близко, но вовремя отстранялся, от этого Толстый не успевал дотянуться клешнями до флейты. Когда на пороге появились фигуры Сфинкса и Македонского, Горбач тут же убрал музыкальный инструмент под куртку. Он был немного смущён, но это не мешало ему абсолютно серьёзно упрекнуть Мака: — Мак, ну не оставляют без присмотра кипяток, когда Толстый где-то в стенах спальни. — Его не было, когда я отошёл, — опустив голову, пробормотал Македонский и поспешил снять чайник с конфорки. Горячий чай с облепихой заполнил три кружки и был передан состайникам. — Спасибо, что оказался рядом, — обратился к Горбачу Македонский, добавляя в его напиток лишнюю ложку мёда. — Мне не сложно, — тот потрепал рыжеватую макушку Мака. Спальня погружается в тишину, за исключением булькающего Толстого и Сфинкса, которому приходится пить по-кошачьи, а это отнюдь не тихо. В коридоре слышится возня, и в комнату заезжает Курильщик не без помощи Чёрного. На коленях первого кипа журналов «Юный натуралист». Они соскальзывают с коляски, потому что парни не удосужились перевязать их верёвкой или тесьмой. Курильщик старается удержать их обеими руками. У него это даже получается. — Выгружайся, — командует Чёрный, не обращая внимания на гоняющих чаи состайников. Курильщик приветственно кивает присутствующим, а его рдеющие уши выдают волнение и неловкость. Горбач учтиво не обращает на это внимание, Македонский же предлагает вновь пришедшим чай. — Мы недавно пили, спасибо, — отвечает за двоих Чёрный и подхватывает сидящего на коляске парня на руки. Горбач и Македонский не успевают удивиться, а Курильщик уже лежит рядом с Чёрным на его же кровати. Оба читают крайний выпуск из привезённых журналов. Расстояние между парнями (порядка дюжины сантиметров) не позволяет подшутить, но это и не нужно Горбачу и Маку. — О, Чёрный! — театрально вскинув брови, удивляется Сфинкс. — Не видел, как ты вошёл. Чёрный морщится и нехотя поворачивается к сидящему с закрытыми глазами на подоконнике верзиле, который чешет скулу плечом. «Только разве что не мурчит» — думается парню. — Что, блохи замучили? — лыбится он, уже заведённый с пол-оборота. — С кем поведёшься, от того и… — Ты смотри, поговорками не раскидывайся, — Сфинкс спрыгивает с подоконника, — а то найдёшь у себя где-нибудь белый длинный волос, — подмигивает Курильщику и, улыбаясь, покидает спальню.

***

В женском крыле тишина, непривычная здешнему люду. Все собрались в спальне Рыжей, Русалки, Кошатницы и Крысы. Искусственная темнота, вызванная плотными шторами. Аромат ладана и церковных свечей. Муха чихает, прикрываясь маленьким носовым платком; аллергия на ладан обнаружилась у неё сразу, но уходить она отказалась, потому что никак не могла пропустить гадания. Все обступают Кошатницу, у которой самая сильная энергетика и, как говорит Русалка, «связь с чем-то внеземным». Перед ней лежат карты таро, которые Крыса притащила из Наружности. Рядом с ней присаживается Длинная Габи, в задачи которой входит тасовать карты и останавливаться, когда Кошатница скажет. Всё готово. — Ну, милые мои, кто первая? — не без тени насмешки произносит Кошатница. — Я! — звонкий голос Рыжей заглушает остальных. — Что тебя интересует? — Хочу увидеть портрет моего суженого. Как он будет выглядеть? — девушка плюхается напротив Кошатницы, отодвигая локтями других заинтересованных. — Ну-с, смотри, в таком раскладе не может быть одного правильного варианта. Как минимум три, — Кошатница мастерски льёт в уши, пока Габи вынимает из колоды три карты рубашкой вниз. Перед Рыжей ложатся Королева Мечей, Королева Жезлов и Королева Кубков. — Королева Мечей… Ну, тут очевидно… Густые прямые чёрные волосы, проницательный взгляд. Человек строгий, жёсткий, часто бессердечный. Очень умён, но его любви добиться очень трудно, предпочитает одиночество. Крыса и Русалка недвусмысленно переглянулись, Бледная усмехнулась. Рыжая выглядела удивлённой. — Едем дальше. Королева Жезлов. Рыжие волосы, карие глаза, фигура слаженная, сильная и подтянутая. Человек с яркой сексуальной энергетикой! Добрый, честный, открытый, никогда не делает чего-либо за спиной. Самодостаточный, уважает свободу и выбор партнера! Теперь даже сами гадалки удивлённо вскинули брови. Хотя ну не один же на свете рыжий человек с яркой сексуальной энергетикой! — Завершает наш парад Королева Кубков. Светлые волосы, голубые глаза, тонкая и грациозная фигура, рост средний. Мечтательный, задумчивый взгляд. Человек чувствительный, ранимый, эмоциональный, но чаще пассивный. Девушки одобрительно посмотрели на смущённую Рыжую. — Кошатница, а там нет какой-нибудь ремарочки, сносочки, постскриптума? Например, что они все пидоры? — вставила Бледная в общий гул поддержки Рыжей. Габи засмеялась, Крыса скрыла улыбку за волосами. — Бледная, ну не все… — запротестовала Рыжая. — Да все. У меня наитие. — Это не наитие, ты просто с ними работаешь, — заметила Муха. — Я с клиентами ни о чём кроме пирсинга не говорю! Длинная Габи улыбнулась, но, естественно, возражать не стала. — Бледная, иди сюда, тебе погадаем. Посмотрим, нравятся ли твоему будущему муженьку парни или нет. — Нет, такого мне не надо. Можешь на карьеру разложить. Муха разочарованно вздохнула, а Кошатница и Габи начали раскладывать перед девушкой карты. Девятка жезлов, дьявол и шестёрка кубков. — Какая комбинация! Первая карта предвещает тебе наступлениe благоприятногo времени для построения блестящей карьеры, увеличения заработков. Дьявол буквально кричит тебе: «Нужнo играть открытo или идти вa-банк!». Шестёрка кубков недвусмысленнo указывает нa тo, чтo ты добьёшься целей, рискуя и получая от рискa удовлетворениe. Ha профессиональном поприщe наметятся перемены к лучшему, нo этo лишь намётки, требующиe тщательногo обдумывания и острожной реализации. Бледная кивнула и отошла к двери, вертя в руках колечко высушенного яблока. «Куда?» — догнал её голос Кошатницы. — На профессиональное поприще, у меня клиент, — она неопределённо кивнула головой и вышла из комнаты. — Теперь я! — Спица дёрнула рукав блузки Габи. Перед ней легли Звезда, Солнце и Императрица. — Кого-то скоро позовут замуж, — улыбнулась Кошатница.

***

В кабинете Македонскому было уютно. Здесь было чисто, светло и пахло спиртом. Это было совсем не как в Могильнике или в больнице, там пахнет страхом, здесь же царил аромат волнения и перемен. Македонский осторожно сел на стул возле широкого, застеленного газетами и клеёнкой, стола, составленного из двух ученических парт. Бледная зашла следом, закрывая дверь и придирчиво разглядывая помещение, которое казалось излишне освещённым. Девушка недавно сняла белые занавески, которые от времени и пыли стали желтоватыми. Они нуждались в стирке. Поскольку чистота и санитарные нормы были на приоритетных местах для Бледной, она решила заниматься внешним видом своей мини-студии самостоятельно. — Сфинкс сказал, что ты ещё не определился с проколом, но уверен, что ты решишься прямо здесь. Ты сам-то хочешь? — девушка опустилась на край стола, оценивающе посмотрев на Мака сверху вниз. — Да, я хочу, — Македонский ответил сразу, без капли раздумий, — только совсем не знаю… какой именно пирсинг. — Давай я покажу тебе украшения, и ты выберешь. — Да, — Мак кивнул и подвинулся навстречу Бледной. Она вытащила коробочку со всеми приспособлениями и поставила перед ним. Поначалу Македонский только смотрел, как будто шкатулка была под стеклом с наклейкой из музеев «Руками не трогать». Спустя некоторое время, за которое Бледная успела доесть принесённое яблоко, распаковать новые перчатки и иглы, Мак робко принялся перебирать украшения пальцами. Он бережно катал по ладони штанги и кольца. Наконец выбрал несколько маленьких украшений со дна коробки. — Что это такое? — Это микродермалы, очень проблемный пирсинг, почти никогда не приживаются. Его делают в щёках, между ключиц, на пальцах… Вообще, где угодно, но это самые распространённые варианты. Я бы не рекомендовала, если быть честной. Слишком много с ними мороки, — Бледная положила пакетик с украшениями обратно в коробку. — Мне они понравились. Было бы хорошо сделать их здесь, — Македонский, поджав кончики пальцев, показал на нижние фаланги. Бледная взяла парня за руки, изучая их. Он хотел было отпрянуть, но лицо девушки не продемонстрировало ни отвращения, ни осуждения. Её интересовало только потенциальное место прокола, всё остальное — не её дело. — Это, бля, такое запарное дело. Я могу, конечно, тут вопросов нет. Просто, скорее всего, не приживутся они, и придётся снимать, — она посмотрела на Мака, не выпуская его рук из своих ладоней, — может, ещё посмотришь? — Нет, всё хорошо будет. Я буду ухаживать за ними. Обещаю. «Да что с тобой делать?» — подумала Бледная и отпустила парня. Она скомандовала ему тщательно вымыть руки и принялась за дезинфекцию украшений. Македонский сполоснул руки два раза с мылом и сел напротив девушки, ожидая дальнейших распоряжений. Бледная склонилась над ним и сама обработала спиртом каждый пальчик, специально не задевая кончики, чтобы не жгло ранки. В этот раз она работала молча, чтобы не допустить какой-либо ошибки. Македонский, надо сказать, ни разу не пикнул, хотя нельзя назвать этот процесс безболезненным. Девушка потратила около получаса, чтобы сделать 8 проколов. На каждом пальце, за исключением больших, было маленькое изящное украшение. Бледная с облегчением сняла перчатки и вытерла испарину со лба. — Если будут как-то беспокоить, проблемы какие-нибудь, гной или что-нибудь такое, то сразу приходи. С этим вообще шутить нельзя. Тело может начать выталкивать инородное — неприятная муть. Извлеку бесплатно, если что. — Да, хорошо. Спасибо большое, — Македонский закопошился в карманах джинсов и вытащил две купюры, сложенные в несколько раз. — Постой. У меня, кстати, есть заживляющая мазь. Очень хорошая, летуны ещё давно притащили. Что-то из народной медицины, заговорённая, — Бледная скептически хмыкнула, — в общем, очень хорошо от раздражения на руках помогает. У неё ещё привкус такой, что заусенцы точно обкусывать не захочется. Мы так Муху отучили ногти грызть. Мак смутился и вновь спрятал руки под свитер. Девушка поторопилась добавить: — Я могу просто так отдать. Передам с кем-нибудь. Мне кажется, что тебе поможет. «Тебе поможет» — проносится в голове Македонского. Второй раз за день он слышит это. Кивает. — Вот и замечательно, а то зачем такую красоту под свитер прятать, правильно?

***

Сидя на кафельном полу в душевой, Македонский обрабатывает проколы. Он бережно касается их ваткой, тщательно и осторожно промакивая. Он же обещал. Вокруг его пальцев золотистое свечение, обдающее ладони приятным покалыванием. Впервые Мак колдует для себя. Он знает, что микродермалы приживутся, потому что он поможет этому всеми силами. Подле его ног лежит открытая баночка с мазью, которую ему передал Лэри, вернувшийся к полуночи из женского крыла. Мазь отдаёт красным перцем чили, но руки не жжёт, а слегка припекает. Парень складывает ладони лодочкой, дует и растирает мазь по коже. На краю высокой раковины, свесив ноги, сидит Волк. Будет неправдой сказать, что это призрачная копия. Настоящего Волка от потустороннего отличала только способность к осязанию и курение. Призраки не курят. Жёлтые глаза, не мигая, смотрят на Македонского. Уже давно без ненависти и жажды мести, но с животным интересом. — Думаешь, что тебе это поможет, полководец? — Волк говорит громко, хотя знает, что его никто не слышит, кроме самого Мака. — Поможет, — шепчет парень, не поднимая головы. Македонский мог бы игнорировать Волка. Он так и делал. До тех пор, пока не понял, что это бессмысленно — Волк не отстанет. В Доме нет других призраков, их души ушли на Изнанку сразу же после смерти, поэтому беспокойному приведению было не с кем говорить, кроме собственного убийцы. Македонский знал, что Волк приходит состайникам во снах. И эти сны, в отличие от других кошмаров, нельзя было забрать и смыть в раковину. Волк зубами держался за возможность напомнить о себе. Хотя его никто и не забывал. Чаще всего он приходил во снах к Чёрному, реже — к Горбачу и никогда — к Сфинксу. — То, что ты решил прекратить прятать пальцы, не значит, что ты прекратишь прятать своего внутреннего монстра, — ядовито усмехается призрак, бесшумно спрыгивая на кафель. Македонский молчит. Красный флаг, которым машет Волк перед его лицом, безусловно раздражает. Македонский старается не поддаваться провокациям. — Какой смысл в этом маскараде? Если он всё ещё не знает… — Он узнает! — срывается Мак, подаваясь вперёд, отчего Волк отстраняется. — Я расскажу ему… — тише добавляет парень. — Смелый мальчик. Прямо как на сражении при Гавгамелах или при Иссе, — Волк растягивается на полу перед Македонским и подпирает подбородок ладонью, — всё равно там исход один был. — Почему ты не уйдёшь? — Оттуда мёртвые не возвращаются, глупый. Знали бы они это, так не ушли бы. — Тебе всё равно придётся рано или поздно, — спорит Македонский, глядя в жёлтые глаза развалившегося напротив призрака. — Поэтому не затягивай. Расскажешь — исчезну. Сфинкс всё равно туда не уйдёт, — не без тени тоски тянет Волк. — Думаешь? — Мак закрывает банку мази, которая всё ещё стояла подле него. — Знаю, — парень улыбается, обнажая клыки. Волк облизывается и приближается. Македонского обдаёт запахом зубной пасты и холодом. Щелчок зубов над ухом. Усмешка. Этот мальчишка и после смерти остался до ужаса настырным и самонадеянным. Он мог не появляться несколько недель, чтобы в конце концов накопить энергетику для укуса. Этот укус не приносит Македонскому ничего, кроме ледяного острого покалывания. Волк кусает исключительно мочку уха. — Я ничего не могу с собою сделать, — снова скалится, — целую тело, синяки и вены… твои веснушчатые плечи и контур обкусанных губ. Темнота словно схлопывается, а Македонский остаётся в пустой душевой с капающим краном и мокрым полом. Македонский, который впервые колдовал для себя. Македонский, который должен рассказать. Македонский, который больше не прячет руки под свитером.