Холодный ветер завывал в листве деревьев. Осень крутила листья водоворотом, играла с ними и уносила маленькие, как будто живые воронки листопада под облака. Сами облака висели низко, хмуро зыркая на людей со своих высот. Питер подобрался, замер, затих. Как будто кроме ожидающегося дождя должно было приключиться что-то не менее страшное.
По одной из таких мрачных улиц, не обращая внимания на испуганно сигналящие ему редкие машины, бежал человек. Тёмно-коричневая куртка раскрылась, — он, выбегая из высоченной башни IT-корпорации, так и не застегнул её, — знаменитая кепка еле держится на голове, но на это ему совершенно плевать. Майор Игорь Гром. Потерявший в один миг любовь всей жизни, надежды на будущее и, кажется, даже самого себя.
Фонари, уже зажжённые в этот достаточно поздний час, заливали улицу холодным безразличным светом. Мёртвые, неживые, обращающие электричество в такой же искусственный свет. Пару раз над головой полицейского пронеслась с сухим шелестом крыльев какая-то птица, и от этого только больнее сжималось израненое сердце. На ум приходил другой пернатый, частичка любимого человека, — и тут же прошибало холодным потом: живы ли? Не сделает ли Птица чего-то экстраординарного, из-за чего может пострадать Серёжа и его… Их общий ребёнок?
«Только бы успеть, Господи…»
Верующим Игорь никогда не был, но за последние полчаса успел произнести эту фразу чаще, чем за всю свою жизнь.
Гром пронёсся под какой-то аркой, нырнул в пустой сквер. Так быстрее добежать до ближайшего поста, откуда его обещал до «родного» отделения подбросить Дима. Как стажёру выдали машину и откуда у «малого» — иначе как младшего брата Игорь Дубина не воспринимал, — права подумать можно было потом. А пока — думай, Игорь, думай-думай-думай.
Кто мог стать заказчиком похищения? Мужчина перескочил через декоративную оградку, мысленно извинился перед ставившими её людьми и побежал по дорожке наискосок.
Кому мог пригодиться Разумовский? Ведь родственников у него нет, а требовать у Марго выкуп — дохлый номер, компьютер ведь не человек, не поймёт.
Игорь попал ногой в лужу, но даже не остановился: впереди уже маячил выход из парка.
Значит, только из-за изобретений, заставят работать на себя или взломать какую-нибудь охранную систему…
У самого выхода, близ резных ворот, резко затормозила бело-синяя «Волга», и дверца распахнулась навстречу Грому.
Игорь потянул её на себя, чуть не выдрал с мясом кусок автомобильной обшивки, — так сильно вцепился в дверцу, — и ввалился, наконец, в салон. Машина сразу рванула с места, жалобно скрежетнув сцеплением, и вырулила с перекрёстка на широкую четырёхполосную дорогу.
На Диму, который лишь раз отвлёкся от дороги, чтобы удостовериться, всё ли в порядке, уставились абсолютно ошалевшие игоревы глаза. Стало понятно ещё без слов: в порядке было не всё. В порядке не был сам Гром, который сейчас с такой силой впился ногтями в собственные костяшки, что из-под подушечек пальцев показалась кровь. Дима не нашёл в себе сил даже удивиться. Игорь, как затравленный зверь, сжался, скользя каким-то тупым, бессмысленным взглядом по салону и мелькающей впереди дороге. Мыслями он был явно не тут, если вообще сейчас думал о чём-то. Возможно, он был напуган и завёлся настолько, что сил думать не оставалось. Никогда и никому не признался бы бесстрашный майор, но потерять своего любимого он боялся больше всего на свете. Что там жизнь, что там звёздочки на погонах, когда бьющееся часто-часто в его присутствии сердце могло замереть навсегда.
Майор сжимал зубы до предательского хруста, стараясь ничем не выдать накрывший липкой волной страх. Вид у него был настолько убитый, настолько жуткий и даже жалкий, что Дубин не рискнул задавать вопросов, только сочувственно вздыхал пару раз, не решаясь особо пристально смотреть на напарника. Тот явно был благодарен.
Только когда до управления оставалось несколько поворотов, Дима неожиданно для Грома и даже для самого себя положил на немного подрагивающую сжатую в кулак руку свою ладонь. Игорь дёрнулся, чуть ли не подскакивая на сиденье, но затем выдохнул шумно, сел нормально и, расцепив пальцы, с силой стиснул чужую руку. Пробормотал быстро и хрипло, как бы боясь своего же страха:
— Я не смогу без него.
— Игорь, я… — Дубин задохнулся от боли, таившейся в чужих глазах, но руку убирать не стал. Что-то подсказывало ему, что такая тёплая, родная поддержка нужна была Грому, чтобы не замёрзнуть. Не захлебнуться в отчаянии, хотя бы потому, что логика неумолимо подсказывала: положение у Сергея самое что ни на есть незавидное. Грома нужно было поддержать как-то, подбодрить, но Дима этого, увы, не умел. Игорь за недолгое время «службы и дружбы», как он сам это называл, стал стажёру близок как никто другой.
Больше чем друг, даже благоговейное «напарник» не могло выразить всю их тесную связь. Они стали друг другу как братья, и потому у Дубина сердце кровью обливалось при виде того, как беспринципный майор сжимал кулаки и прокусывал в кровь сухие губы. Мало-помалу, вместе с оставленными позади метрами и трелями обдувавшего машину ветра приходило понимание: они и правда НЕ МОГУТ потерять Разумовского. Игорь этого не перенесёт.
И из затормозившей возле отделения полиции машины Дима вышел с твёрдой уверенностью в том, что теперь дело о похищении не просто полицейский долг, но и его личный.
Правда, когда из машины выпал Игорь с неизменно-тоскливым: «Ну всё, пизда», стало понятно: хуже не будет. Хуже уже было просто некуда.
Почти ни одной машины не осталось около управления, а открытая настежь дверь свидетельствовала о том, что патрульные уехали каких-то несколько минут назад. На пороге друзей встретил Прокопенко, окончательно помрачневший и осунувшийся, и жестом пригласил проходить. Знакомое до боли помещение встретило какой-то сыростью и пустотой. Как будто вместе с весёлым духом коллектива управление покинула вся жизнь. Оставались лишь мрачные портреты древних философов, которые когда-то давно ради украшения приволок Дима Дубин, да знакомые крашеные-перекрашеные столы.
Фёдор Иванович протопал до середины залы, устало и как-то обречённо шаркая ботинками, и остановился напротив стола, где обычно, склонившись над бумагами, работали Дима с Игорем.
— Как ты? — спросил глухо, и не обращая внимания на то, что переходит с формального обращения на родственное, и понимая, что всем вокруг на это так же плевать.
— Дядь Федь…
— Ясен пень, — отозвался Прокопенко, без продолжения фразы понимая, что хотел от него Игорь. Развернулся на пятках стоптанных туфель и впился глазами в лицо воспитанника:
— Отправил, сразу две машины отправил, — пожилой мужчина кивнул на Диму, который замер, не произнося ни звука и положив ладонь Игорю на плечо, — Дубин сразу позвонил, сказал всё что от тебя слышал.
— Спасибо, — Гром опустился на первый попавшийся стул, глядя прямо перед собой. Мысли его путались, уплывали в сторону, в горле и в носу предательски щипало, как будто он вдохнул горсть чёрного перца.
Где сейчас Серёжа? Куда его увезли? А главное… Кто мог это сделать?
Память безошибочно подсказывала очевидное: последняя встреча, собравшиеся там бизнесмены. Но кто из них? Кто конкретно был настолько безрассуден и осведомлён о строении офиса Разумовского, раз сумел взломать или отключить Марго — лучшую и самую продуманную систему?
— Присядь и ты, — Прокопенко кивнул Диме на стул, поднял и перенёс поближе к ним тонкий прямоугольник ноутбука и открыл пришедший на почту файл. Стажёр рассеянно закивал, опускаясь на неизвестно откуда взявшееся кресло на колёсиках. Вытянул шею, стараясь из-за плеча Грома и кипы бумаг разглядеть то, что рассматривал сейчас Фёдор Иванович. Но начальник отдела лишь хмурился, сдвигая брови и пробегая глазами строчку за строчкой на маленьком экране. Сам ноутбук ему, кажется, притащил как раз Разумовский, «без зазрения совести», как выразился в шутку дядь Федя, тративший деньги на такие дорогие подарки. Разумеется, дарил Серёжа от чистого сердца, желая облегчить труд и Игорю, и его названному родственнику, и от этого только больнее тянуло где-то в сердце.
Всё произошедшее казалось кошмарным сном. Как будто не было страхов, надежд и их крушения, разбитого стекла и пустых звонков в никуда. Как будто Серёжа-Птица выплывет сейчас из темноты, картинно покачивая бёдрами, и ухмыльнётся по-свойски, дескать, не ждали? Пошутил я, птичье-демоническая натура, а вы и повелись. Уж от тебя-то, Игорь, не ожидал.
Но никакого Разумовского тут не было и быть не могло.
Гром тряхнул головой, прогоняя навязчивые то ли видения, то ли мысли. Нужно было сосредоточиться на настоящем.
Полутьма, скрывавшая привычным жестом половину помещения, заостряла черты собравшихся перед ноутбуком людей.
Что-то тёплое повисло между ними, что-то до боли, кажется, родное. Все они сейчас сплотились ради одной мысли и цели, точно зная: для каждого из них это дело стало личным, переменило статус, так сказать. И Грому от этого становилось как-то болезненно-приятно, пропадала тоскливая неопределённость, возвращая организму силы жить. Вместе у них ДОЛЖНО было получиться.
— Зайцева выслала мне записи с камер, которые удалось снять, — Прокопенко потёр костяшками пальцев подбородок и вновь отвернулся к экрану.
— А что, часть стёрли? — Игорь напрягся, вцепляясь пальцами в край стоящего рядом стола.
— Не слишком умело, — покачал головой Фёдор, — камер там действительно много, а прошлись по верхам. То ли не профессионалы работали, то ли уходили в спешке.
Игорь вспомнил разбитое стекло и коротко выдохнул про себя, ощущая, как холодеет где-то в груди: «Или кто-то им помешал». Прокопенко покосился на него с сожалением и сочувствием. С минуту подумав, махнул рукой в сторону игорева стола:
— Иди, подключай свою шайтан-машину. Я тебе дубликат записей перекинул. Вместе с Димой быстрее что-нибудь найдёшь.
— А можно… — Игорь вскочил, чуть не опрокинув стул, и умоляюще взглянул на начальника. Тот понял безмолвную просьбу и покачал головой:
— Сиди. В башне наши эксперты поработают, ты там только мешаться будешь.
Уловив долю правды в этом высказывании, Гром понуро опустил голову, но тут же встрепенулся. Перемахнул через стол, не желая обходить последний, рывком распахнул ноутбук и уставился в экран, замерев, как изваяние. Дубин лишь тревожно скосил глаза, игнорируя непривычно-нервное поведение друга, и подсел к нему.
На экране ноутбука замелькали картинки прямиком из офиса. Разумовский, голос Марго, немного искажаемый видеосъёмкой, — обычные, мирные картины из офиса «Вместе», такие, которые Гром наблюдал уже тысячи раз до этого. Работающий Серёжа, периодически поднимающий голову лишь затем, чтобы взять что-нибудь из вредной, но очень вкусной еды со стола. Серёжа в футболке, пижамных штанах, домашний и родной. Такой, что никто не поверил бы, глядя на эту картину, что буквально несколько часов назад в офисе корпорации произошло нечто ужасное.
Дима с Игорем тревожно вглядывались в экран. Отрывки с записей показывали одно и то же, только с разных ракурсов. От этого неприятно ныла челюсть, саднило где-то в висках. Да, стёрто было грубо, но эффективно, ни малейшей зацепки не осталось на электронном носителе.
Минуты наблюдения постепенно превращались в часы, и стрелки на осточертевших часах двигались убийственно быстро, как бы подчёркивая, какие они все ничтожные, жалкие, не умеющие решить действительно сложных задач.
… Тишину разорвал невнятный грохот.
Все вздрогнули, вскинувшись, но тут же синхронно опустили головы: то всего лишь упал пластиковый стаканчик из-под карандашей. Дима, который этот стаканчик случайно и уронил, нырнул под стол, смущённо прячась от чужих взглядов. Но никто его ругать, разумеется, не стал. Усталые, вымотанные и донельзя расстроенные люди просто не обратили на это внимания. Время близилось к полуночи, а информации о похитителях не было никакой. Да, похищение было налицо. Это как будто и не собирались скрывать. Действовали нагло и грубо, явно зная, что никто их к стенке не припрёт. И от этого хотелось выть.
Игорь прокрутил колёсиком мыши тысячу раз просмотренный файл и устало потёр кулаком правый глаз — с такой силой, как будто готов был выдавить его к чёрту, лишь бы отпустило это чувство безысходности. Записи с камер окрестных магазинов, банков и парковок показывали всё то же пугающее ничего. Как будто именно в этот день и час весь питерский район дружно закрыл глаза и притворился спящим. Даже техника.
Майор вздрогнул, когда на его плечо приземлилась тяжёлая «лапа» Прокопенко. Начальник только рукой махнул, — сиди, дескать, сиди, раз такое дело, — и впился глазами в экран. Пожевал губами, раздумывая, а потом неожиданно озвучил пришедшую ещё Грому в голову мысль:
— Если тут ничего не выходит, значит, не там мы ищем.
— В смысле? — обиженно дёрнулся Дима, но тут же стушевался и спросил уже тише и вежливее: — Как так, Фёдор Иванович? Мы по стандартной схеме отрабатываем все возможные зацепки в порядке очереди. Вы считаете, этот порядок устарел?
Гром тоже смотрел с интересом, хоть и тревожно. По бегающим глазам, судорожно сдвинутым бровям и подрагивающей нижней губе было заметно, как он сдерживает себя, чтобы не вызвериться на друзей, которые неожиданно вместо новых копаний устроили дискуссию.
Старый полицейский мрачно зыркнул глазами на молодых и сообщил, не скрывая грусти:
— Стандартная схема, ребятки, подходит для стандартных преступников.
— Прекрасно, — Игорь уже не мог всего этого терпеть. Он в который раз листал протоколы безопасности, изъятые при попытке техников подключить Марго и одновременно набирая с какой-то глупой надеждой номер Разумовского.
А сейчас он просто застыл с телефоном в руках, медленно закипая. Хотелось действия, хотелось услышать родной голос, впиться в глотку тем, кто обидел ЕГО существ. Не сидеть с бесконечными уликами и странными планами. Впервые не хотелось работать в полиции.
Видя это состояние, Прокопенко грустно усмехнулся, как будто вспоминая что-то. Глаза его заволокло странной дымкой, похожей на воспоминание или даже грусть. По сути, так оно и было. Мужчина мрачно подпёр голову рукой и пробормотал, не отрывая взгляда от воспитанника:
— Не кипятись… На отца ты своего похож, на отца.
— При чём тут… — Игорь запнулся, не найдя слов и ощущая подкативший к горлу комок.
— При том, — Дядь Федя мягким, но настойчивым взглядом велел майору сидеть ровно, — при том. Он, как и ты, горяч был, да вечно напрямую шёл, не видя полутеней.
«Зная Птицу, невозможно не научиться различать полутени», — буркнул про себя Игорь и застыл, как громом поражённый.
Грудь кольнуло чем-то непривычным, а в мозгу молнией мелькнула мысль: «Птица!»
Ну конечно, боже, конечно!
Майор хлопнул себя по лбу, не обращая внимания на испуганные взгляды, направленные на него. Дима Дубин даже руку к телефону протянул, — так, на всякий случай, а то вдруг Гром всё-таки крышей успел поехать наравне с Разумовским. Нет, «с ума конечно, вместе не сходят, это только гриппом разом болеют», но кто его там знает.
Но Игорь развеял все его догадки, когда, опрокинув стул, подскочил к Прокопенко и схватил его за грудки. Срывающимся голосом попросил, бешено сверкая глазами:
— Фёдор Иваныч, пожалуйста… Отпустите в башню, — он прокричал, захлёбываясь своей догадкой: — Я знаю что и где искать. Пожалуйста…
— Тихо, тихо, Игорёк, — Прокопыч удивлённо вгляделся в его лицо, дрожащие руки, почти пьяные от какой-то МЫСЛИ глаза. Видимо, что-то подсказало отцовскому сердцу, как правильно поступить.
Начальник полицейского отделения с трудом отцепил от себя воспитанника, взял за плечи, встряхнул, пытаясь привести в чувства, и лишь потом бросил коротко:
— Беги. Я предупрежу, тебя пустят.
Ему удалось наблюдать, как на лице майора промелькнула целая гамма эмоций, а потом Игорь, ничего не говоря, вылетел из участка.
На немой вопрос Дубина Фёдор Иванович только серьёзно покачал головой:
— Помоги ему бог.
— А что он? — Дима на всякий случай заглянул в экран игорева ноутбука, чтобы узнать, не нашёл ли Гром чего-то сенсационного, но обнаружив там всё то же пугающее НИЧЕГО, непонимающе пожал плечами.
— Нашёл нестандартную схему, — загадочно ответил Прокопенко, а сам отвернулся к телефону, набирая для нужных людей сообщение с просьбой дать Игорю пропуск на временно опечатанную зону и мысленно посылая какую-то незримую мысль: «Я горжусь тобой, Игорёк. За любовь нужно бороться».
… В ночи, которая сине-серым покрывалом спрятала город, летела белая полицейская машина. Без мигалок, ничем не отличимая от остальных кроме расцветки, она пролетала на красный свет, не обращая внимания на прочий транспорт. Гром вцепился в руль намертво, кажется, попробуй его сейчас тронуть, так он этот руль вырвет и на шею особенно доставучему спутнику наденет в качестве ошейника. Настоящая полицейская собака. Сожмёт зубы и не отпустит.
Но мыслями он был далеко от полупустых улиц, синеватого света фонарей, не успевшего прогреться салона машины. Мыслями он был уже в башне «Вместе».
Слова Прокопенко и собственная шальная мысль о Птице натолкнули на кое-что важное, кое-что, что знал только он.
Птицу видел только Игорь и Серёжа, а значит… — Машина резко затормозила около высотки офиса, — Значит, Птица мог оставить ему послание, видное или понятное только им троим!
Игоря пропустили без вопросов, хотя и хотели поначалу попридержать за неаккуратное вождение, но Гром зыркнул настолько злым и бешеным взглядом, что всякое желание задерживать его пропало.
Пока он ждал лифт, пока бежал, задыхаясь, от него к нужной комнате, в голове пульсировало только одно: «Лишь бы не ошибиться, только бы вновь не зашло расследование в тупик».
Скрипнула открываемая ему навстречу дверь, на которой у самой ручки болтался рваный обрывок скотча.
Пахнуло холодом из раскрытого почему-то окна. Тёмное помещение, чуть подсвеченное огнями домов внизу, казалось особенно мрачным. Стекло не убрано, лишь огорожено натянутой красно-белой лентой, той самой, которую вешают при обозначении места трагедии или ремонтных работ. Игорь замер на пороге, втягивая полной грудью свежий ночной воздух. Сделал первый, нерешительный шаг в пустоту, прикрывая глаза. Оставалось одно, самое важное. Довериться.
Ему предстояло заметить то, что не заметил бы кто-то другой.
Мужчина прошёл по кабинету. Медленно, вцепляясь взглядом в каждый угол, осматриваясь везде, где не успел заметить что-либо при первом визите, когда вылетел из офиса как ошпаренный.
Взгляд зацеплялся за края стола, за неаккуратно придвинутое кресло. Майор даже на корточки присел, пытаясь что-то там разглядеть. Хорошо хоть, никто не видел его метаний в пустом здании, не знал, что постепенно, с каждой минутой, проведённой здесь в одиночестве, его опасения растут и крепнут. Что собирается где-то в груди дикий, первородный страх, граничащий с паникой и даже безумием.
Игорь обошёл этаж, усмиряя бьющееся где-то в груди «всё пропало». Чутьё подсказывало: разгадка близко, стоит только присмотреться получше. И он присмотрелся. Напряг зрение, и вместе с ним — что-то такое, что всегда пробуждалось при взгляде на Птицу. Иррациональный эквивалент любви.
Чёрно-синие, полупрозрачные перья, — он мог поклясться, что ни одно живое существо, кроме него и Серёжи, не могло бы их увидеть, — как будто сотканные из астральной материи, были разбросаны в самом углу. Около дивана, почти под ним. Там, где совсем близко лежали тусклые осколки, тысячу раз осмотренные экспертом-криминалистом.
Они казались такими же странными, наполовину иррациональными, как и сам Птица.
Игорь даже дыхание затаил, присаживаясь на корточки и беря в руки одно. Холодное. Приятное на ощупь, но с ребристым острым краем, такое, какими были крылья его обладателя. Не ясно было, где в этом невидимом для окружающих, как и сама вторая личность Разумовского, пёрышке заканчивалось физически ощутимое и начиналось иллюзорное. Да и это было не столь важно.
Важнее было то, что Игорь, сильным рывком сдвинув диван вопреки требованиям Прокопенко, вытащил из-под его края. То, с чего он стряхнул перья и что поднёс к глазам, стараясь рассмотреть в почти полной темноте. Может, и зря он не включил свет, кто знает. Но сейчас он достал из кучки перьев, которые благоразумно скрывали находку от посторонних глаз, поцарапанный длинными когтями тканевый значок.
На нём было выведено машинной печатью всего три слова: Охранное агентство «Витязь».
Гром моргнул, вглядываясь в значок, который больше напоминал нашивку или липучку, которой надпись крепилась в одежде. В грудь как будто ударили с ноги — воздух резко закончился, и под рёбрами потянуло чем-то болезненным.
Сердце застучало с бешеной скоростью, а в обоих глазах разом вспыхнули искры. Но мужчина не обратил на общее недомогание никакого внимания: вскочил, чуть не поскользнувшись на осколках стекла и крепко сжимая в кулаке находку. В груди теплом расплылось что-то родное, близкое, приятное. Губы прошептали в пустоту:
— Молодец, хороший мой… Придумал, как передать весточку.
Больше не проронив ни звука, Игорь бросился вниз по лестнице, совершенно забыв про лифт.
Он бежал, перескакивая сразу через несколько ступенек, считая этажи. Темнота лестничных пролётов, рассеянный свет полицейских мигалок и магазинных вывесок, бьющий с улицы, холод не отапливаемого офиса — всё это делало происходящее больше похожим на какую-то современную сказку, чем на реальность. Грому бы тоже очень хотелось в это поверить. Очень-очень, честно.
Но вместо этого в мозгу безостановочно крутились сухие факты: похищение, недоступный телефон, нашивка с плеча охранника из агентства «Витязь». На секунду мелькнула мысль о том, что Птица эту нашивку с одежды человека, содрал, скорее всего, сопротивляясь. А затем, когда ему крыло повредили, смешал кусок ткани с перьями да ногой под диван зашвырнул. Поэтому не заметили эксперты птицыных перьев, как и не увидели бы саму тёмную сущность…
В груди снова потянуло. Неприятно, на ментальном уровне.
Выбегая во двор, Игорь даже губу себе прокусил, силясь справиться с собой. Главное — чтобы с ними обоими всё было в порядке.
Всё пространство перед офисом заливал свет мигалок и бог знает откуда взявшихся прожекторов.
— … Игорь! Игорь!
Гром остановился, жмурясь от яркого освещения и оглядываясь в поисках машины. Мелькнули чьи-то рыже-красные волосы, в руку майору вцепились девичьи пальцы.
— Игорь, ты слышишь меня? — возникшая как будто из-под земли Юля Пчёлкина повисла у него на локте, обмахивая майора каким-то ярким глянцевым журналом. С другой стороны за руку подхватил Дима Дубин, искренне стараясь поддержать. Игорь дёрнулся из цепких рук, озираясь, и с трудом выдавил из себя:
— Что… Что случилось?
— Живой. Ещё и разговаривает, — так натурально обрадовалась Юля, что в голову бравого майора постепенно начали закрадываться сомнения: не он ли часом тут пропал вместо Разумовского и не приложился ли головой. Потому что окружившие друзья глядели с таким искренним сочувствием, как будто всё именно так и было.
Может, и Серёженька сейчас спокойно сидит где-нибудь с ноутбуком да переживает, где загулялся его ненаглядный на ночь глядя…
Но все эти мирные и до боли наивные мечты разрушил Дима Дубин, который, включив фонарик, посветил прямо в лицо, заставив зажмуриться и отступить на шаг. А потом Юля, ничуть не церемонясь затрясла друга за плечи, вцепившись в тёмную куртку.
— Да пусти, — Гром вырвался, мутным взглядом рассматривая всё вокруг. Получилось, наверное, слишком резко, но расстроенный и взведённый до предела Игорь этого не заметил.
Они стояли на лестнице, примыкавшей ко входу здания «Вместе». Никем не узнанные, никому не нужные. Мимо проносились машины, изредка тормозя около полицейских.
— Ну извини, — журналистка фыркнула, скрестив руки на груди и демонстративно оглядываясь, — ты выглядел таким убитым, что мы решили, что тебе плохо стало. От нервов.
«Слишком много «что», — мрачно пробормотал про себя Игорь, с трудом фокусируя взгляд на встревоженных лицах друзей. Только мысленный пинок заставил его прийти в чувства. «Соберись, Гром, не время расклеиваться».
Получилось плохо, но главное, что получилось.
Он окинул взглядом всю маленькую компанию, молча ему внимающую. Кивнул быстро в сторону стоянки:
— Машина есть?
— Идём, — Пчёлкина, явно понимая, что сейчас не время выяснять отношения, потащила мужчин в левый её угол. Там, под деревом, и спрятана была ярко-вишнёвая машинка, которая выручила полицейских четыре месяца назад. Какая, однако, ирония — в прошлый раз, когда они все трое так же ютились в крохотном транспорте, автомобиль уносил их подальше от Чумного Доктора, а в этот раз они ехали его искать. Игорь даже улыбнулся краешком губ, крепко сжимая в кулаке нашивку. Юля, не церемонясь, запрыгнула на водительское сиденье и развернулась к друзьям:
— Куда на этот раз?
Игорь, чуть помедлив, развернул ладонь и двумя пальцами передал Диме значок. Юля предусмотрительно нажала на нужную кнопку, и мягкий неяркий свет залил салон автомобиля. Дубин повертел нашивку в руках, присвистнул:
— Ну ты даёшь… Наши эксперты его не нашли, а ты… Как? — глаза стажёра сияли неподдельным любопытством, смешанным с тревогой.
— Свои методы, — уклончиво ответил Гром и нетерпеливо зыркнул на друга глазами: — Можешь что-нибудь про них сказать?
— … Я могу, — ловко перегнувшись через сиденье, Пчёлкина отобрала нашивку, покрутила. Хмуро сообщила, мгновенно помрачнев лицом: — Зря твой рыжий с ними связался.
— Не томи, — Игоря вжало в кресло, когда машина вырулила из лабиринта старых домов и понеслась в неизвестном направлении, знакомом только вездесущей Юле.
— А что говорить? — в свете пролетающих мимо фонарей черты лица девушки заострились, стали почти по-мужски резкими. Сурово сведённые к переносице брови только добавили эффектности в её новый образ. — У владельца «Витязя» связи с Holt International. — Она пожала плечами, как будто для обычного человека такого рода информацию было достать так же легко, как и ей, — а ещё владелец этот, Алексей Самойлов, мутный тип.
— Ю-ля! — взбешённый Игорь чуть не врезал по приборной доске, перегнувшись вперёд. Отвечая на молчаливый вопрос, он заговорил уже спокойнее, но всё ещё подрагивающий голос выдавал его волнение: — Этого мало, чтобы ему хоть что-то предъявить. Ещё информация на него есть?
— А ты что, — неожиданно вмешался до этого тихо сидевший и тихо отстукивавший клавишами ноутбука Дубин, — собирался его законными методами Серёжу отдать? Что Прокопенко этому Алексею скажет? Здравствуйте, извините, у вас наш мальчик, чисто потому что вы значок потеряли, отдайте пожалуйста? Меняемся, так сказать, — ехидно передразнил он сам себя и замер, оскорблённый и злой.
В машине повисла глубокая тишина. Дорога, отделившаяся от основной трассы, уносила спутников к загородному до зубов вооружённому и оборудованному дому Алексея Самойлова. И, наверное, единственная здравая мысль, которая сейчас вертелась в головах Игоря и Юлии при откровенном признании Димы в том, что на легальные методы получения заложника и информации он не рассчитывает, была, скорее, откровением.
Испортили они парня своими незаконными штучками. Ох, испортили…
***
… Темнота скапливалась по углам, играла с рыжими волосами, рассыпавшимися по лицу, завораживала. Она казалась единой, живой. Наверное, даже более живой, чем человек, повисший на белых эластичных ремнях у стены. Странная конструкция, выполненная как будто специально для него, но наспех, напоминала больше распятье или приспособление для инквизиторских пыток, нежели современное оборудование. Впрочем, связан был пленник вполне удобно, и повязка, стянувшая запястья и колени, явно не вредила ему.
Но это не отменяло общей его слабости, усталого выдоха, когда он медленно приоткрыл веки. Тупая тянущая боль сковывала сознание, и ни одна мысль в голову не лезла. Рыжие волосы, влажные от пота, стряхнуть с лица удалось не сразу. Но затем Разумовский чуть приподнялся, насколько позволяли затёкшие колени, и жалобно застонал в пустоту. Перед глазами всё двоилось, ноги не держали. Из горла вместо нормальной человеческой речи послышалось надсадное карканье:
— Игорь…
— Тише, — из угла выскользнул до боли знакомый силуэт. Он вырос, приобрёл человеческий облик, но крылья почему-то не расправлял.
Птица слабо улыбнулся другу, с которым делил одно физическое тело на двоих, и подобрался ближе. Сел на корточки возле серёжиных ног, аккуратно попробовал ослабить путы, но только согнулся от боли. Разумовский тоже сдавленно застонал, — живот кольнуло резью, как от схваток, и только мысленный приказ не паниковать позволил вовремя сообразить, что срок дай бог к четвёртому месяцу близится, да и то с такими нагрузками… Птица тоже уловил его мысли и покачал головой. Золотые глаза впервые смотрели не со злобной яростью, коварством или пренебрежением ко всему сущему, но и с нежностью. Надеждой, непривычными для него смирением и заботой. Кажется, впервые тёмная сущность, заключённая в тело человека, встретила врага, с которым справиться не смогла.
Врага сильного, и такого, который почему то знал об их общем положении. Знал, где надавить и как запугать, чтобы хтонь неведомая переживала — не за себя, конечно, но за ребёнка, которого считала своей частью. По сути так оно и было — и что за сила должна была быть заключена в будущем мальчишке или девчонке, никто не знал. Не знали даже Серёжа с Птицей, и лишь последний своим нечеловеческим чутьём догадывался, что будет девочка.
А проклятый человек хотел это узнать. Птица глотку сорвал, пытаясь позвать на помощь, и, чуть освоившись, Разумовский это заметил. Не в силах дотронуться до горла рукой, сглотнул несколько раз густую слюну. Спросил тихо и как-то обречённо:
— Что было, пока я… Пока ты был полностью мной?
— Не помнишь? — Птица поднялся, убрал серёжины волосы за уши, подул на разгорячённый лоб. Проговорил почти нежно, как говорил с Серым, только когда тот был маленьким и сам был рад его компании: — Я пытался защитить нас. Но они тебе вкололи что-то… — он поморщился, кладя когтистую лапу на серёжин живот, потому что собственный отозвался тупой болью, — что-то паралитическое. И я не мог использовать способности в полную силу.
Кажется, слова ранее почти всесильной тёмной сущности, которую смог победить, и то частично, лишь Гром, давались тяжело. Птица дышал рвано, и глаза его хаотично блестели, отражая неяркую лампу под самым потолком, отвратительно-далёкие окна, к счастью, без решёток, высокую дверь.
Может, в душе он даже плакал, кто знает. Но был слишком горд, чтобы показать это. Даже Серёже. И потому, когда первая и главная личность попыталась натянуть фиксирующие бинты, но повисла с тихим вскриком от того, как грубая ткань впилась в покрасневшую затёкшую кожу, Птица неожиданно обнял его. Обнял, уткнувшись Разумовскому в плечо и всё же раскрывая крылья. Местами драные, с кровоточащими ссадинами на пустующих от оперения проплешинах, такими же, какие у Серёжи были на плечах. И зашептал, обнимая своего друга и брата, впервые, кажется, признаваясь в тёплой, почти родственной любви к нему:
— Я оставил послание Игорю… Он найдёт нас. Найдёт.
Разумовский прикрыл глаза, когда щеки коснулось кровоточащее крыло. И пусть эти раны мог в видеть только он сам, да, может быть, любимый майор, боль отдавалась в груди и плечах. Он бы тоже обнял Птицу, своего извечного спутника, да руки у него были связаны накрепко. Он только спросил, чувствуя, как щиплет где-то в горле:
— Скажи… Почему ты принял Игоря, но не Волкова? Пожалуйста…
— Ах, — криво усмехнулся тёмный защитник, ощущая, как боль постепенно утихает, — разве ты до сих пор скучаешь по нему?
— Да, — Серёжа снова безвольно повис на ремнях, смиряясь с тем, что их поселили где-то на отшибе цивилизации и заперли в комнате, подозрительно напоминающей больничную палату, — он был моим другом, Птиц. Я любил его. Не так, как Игоря, по-другому. Он был мне дорог.
— Он принимал только одну твою часть, — тихо поразмыслил Птица, радуясь, что смог отвлечь свою вторую половину личности от мрачных раздумий о Громе, — а этот… — тонкие, кое-где покрытые свежей кровью губы Птицы дрогнули в мечтательной улыбке, — этот принял нас обоих.
— Спи, — он неожиданно напрягся и шикнул на Разумовского, кожей ощущая его слабость. Разжал, наконец, объятия и исчез в свой угол с тихим шёпотом:
— Я посторожу нас… Троих. Обещаю.
И Серёжа с тоскливым вздохом уронил голову себе на грудь, твёрдо зная: Птица действительно посторожит. Он всегда охранял. И лишь на короткое время мог передать бразды правления и собственную жизнь в руки Игоря Грома. В похищении не было вины майора, нет. Но Разумовский твёрдо знал: Птица умрёт за него. За них с Игорем. И за их, — господь всемогущий, ну и путаница порой выходила с этими личностями, — троих общего ребёнка.
И от этого становилось не так страшно в этом забытом мире.
А вот Птица, свернувшись клубком, думал совсем о других вещах. Он мог лишь просить Игоря о том, чтобы тот нашёл их скорее. Их общего Серёжу. И думать себе тихонечко, что Олег Волков на самом деле был вполне себе неплохим другом… Хотя почему «был»?
***
Яркий серп луны освещал гладкую, без единой выбоины, асфальтовую дорогу, делая её чем-то похожей на водную гладь. Белая прерывающаяся разметка уплывала в даль, а уже успевшее остыть покрытие гулко отдавалось в шагах людей, которые шли к одному из домов коттеджного посёлка, стараясь скрыть своё присутствие.
Машина с погасшими фарами и заблокированными дверьми была оставлена при самом въезде, у сторожки. К счастью, корочки майора и его спутника сделали своё дело, а Пчёлкину хоть и нехотя, но всё же пропустили.
Но действовать надо было быстро: кто знает, что могло быть на уме у сторожа, который всех в этом, — поистине элитном, — посёлке знал каждую собаку. Сравнение с животными Игорю не нравилось, но он терпел, всецело поглощённый мыслями о пленнике ЭТОГО ПСИХА, — учитывая состояние Разумовского, звучало забавно, да только Гром повыбивал бы зубы каждому, кто рискнул бы усмехнуться над этим каламбуром.
Ночной холод пробрался под кожанку, и по спине ползли противные мурашки. Где-то вдалеке подвывала собака, — настоящая, живая псина, — и это хоть немного отрезвляло.
Номер дома узнал Дима, который всю дорогу время зря не терял и успел, наверняка успел наврать с три короба Прокопенко о том, где они сейчас и почему любимый и немного «психанутый» (спасибо, дядь Федь) воспитанник Игорь не берёт трубку.
Но перед самым началом их путешествия пешком Игорь поочерёдно схватил обоих друзей за плечи и хорошенько встряхнул. Сказал серьёзно, неожиданно севшим голосом:
— Вы не обязаны со мной идти. И это… Очень опасно, — и прежде, чем Дима успел усмехнуться и пересказать ему всё, что они вместе пережили в башне компьютерной компании, тряхнул стажёра ещё раз, со вкусом и знанием дела: — Я серьёзно. Мы разобрались с одним, — говорить это не хотелось, но пришлось, — психом, а их там много.
— Кто бы мне сказал, зачем директору охранного агентства нужен Разумовский… — тихо буркнула как никогда серьёзная Юля. Она, в отличие от Димы, понимала все риски, но всё равно шла.
— Вот и узнаем, — Игорь понизил голос, осматривая забор, около которого они остановились, и надвинул кепку на самые глаза, — Ждите. Если через час не вернусь — езжайте. И вызывайте Прокопенко.
— Игорь, — Юля неожиданно подалась вперёд, обняла крепко и как будто прощаясь, конечно, на всякий случай, — ты из себя Шварценеггера не строй. Бери своего и уходи, уликами мы займёмся, когда Прокопыч отряд направит и ордер выпишет.
«И откуда только все нужные слова знает? Ведьма, не иначе».
Майор кивнул, чувствуя, как обрывается что-то в груди. Как будто сейчас он действительно проходил точку невозврата, этакий личный Рубикон.
Сейчас нужно было сосредоточиться на спасении человеческой жизни, а не на пресловутом законе. Наступить на горло собственной «идеальности» и… Просто сбежать.
Не включая фонарика и сбросив кепку в руки несколько удивлённой Юли, Игорь ловко вскочил на стоящее рядом с бетонным забором дерево. Подтянулся и по-кошачьи ловко забрался на ветку, прижавшись спиной к стволу. Руки неприятно саднило от порезов, оставленных старой шершавой корой. Внизу мелькнули силуэты друзей, а потом, когда он, распластавшись по ветке, подобрался к забору, показался далёкий, очень светлый дом.
Вверху забора, по всей его широкой кромке, вилась толстая проволока с острыми, как бритва, краями. Внизу стелились белые дорожки, вымощенные камнем, по краям которых шла ровная светополоса — лампочки, вкрученные прямо в землю, заливали всё пространство ярким электрическим светом.
«Не дом, а дискотека», — мрачно пробормотало подсознание, а в следующую же секунду майор подобрался, отмеряя расстояние до края колючей проволоки, и одним прыжком перемахнул через забор.
Прыжок получился лёгким, плавным. Как будто действительно не питерский майор то был, а хищная кошка. С такими же светлыми глазами, убийственно-проникновенным взглядом и в меру резкими движениями. Но вот приземление далось нелегко — ноги с силой ударились о землю и буквально сегодня отбитые прыжком через лестницу, отозвались какой-то резкой, непривычной болью. Как будто прихватило сами кости, сжав их в тиски.
Игорь зажмурился, невольно уперевшись ладонью в сухую холодную землю, выдыхая сквозь стиснутые зубы.
Из-за забора не доносилось ни звука. Но Гром твёрдо знал, нутром чувствовал: друзья рядом. Они наверняка ждут, Пчёлкина снимает очередное глупое-глупое видео, ожидая всенепременно, что всё закончится хорошо и что она умудрится затащить Игоря в свой злополучный ролик. Дима… Если уж он не «действует в коем то веке по уставу», наверное, помогает ей.
Давай, Гром. Всё сможешь. Ради СВОЕЙ СЕМЬИ.
Шаги по мёрзлой земле звучали приглушённо, покрытая инеем трава отзывалась скрипучим хрустом.
В голове зияла такая огромная дыра, что туда, кажется, засосало все мысли вместе с силой воли. Просто одно огромное НИЧЕГО повисло там вместо мозгов и порой давало о себе знать. Страха не было. Вообще.
Не было его когда майор, каким-то своим чутьём догадавшись, что сигнализация на всех дверях стоит ого-го какая, вцепился в решётки, закрывавшие окна нижнего этажа и полез по ним наверх.
Не было его когда он, зацепившись за чудом не обломившийся карниз, влез на крышу, тонкая полоска которой разделяла первый и второй этаж, как в средневековом замке.
Не было его и когда он, вытащив позаимствованную когда-то давно из вещдоков профессиональную отмычку, вскрыл окно и мягко спрыгнул внутрь помещения.
Страх пришёл позже.
Уже тогда, когда он, положившись на какое-то своё чутьё, обошёл все комнаты на втором этаже и, не уловив знакомого присутствия, стал спускаться по лестнице вниз.
Игорь мог слышать лишь собственное дыхание в спящем доме да благодарить всех известных ему божеств за то, что в этом богато обставленном доме ступени на лестнице не издают ни малейшего скрипа, а шаги почти не слышны на мягких коврах. За то, что испачкал их, наступая грязными ботинками, он извинится как-нибудь потом.
Тишина смягчала движения, и весь интерьер как будто впитывал звуки, глуша их. Сердце билось так часто, что, казалось, готово было проломить рёбра.
Мысли, пришедшие на место пресловутого «ничего», беспрерывно крутились по кругу.
Где Серёжа? Как его искать? Да и правильно ли сделал он, когда положился на своё внутреннее «я» и ушёл с тихого, — слишком тихого — второго этажа? На эти вопросы Гром не мог дать ответа.
Он шагал вперёд, — взвинченный и дрожащими какой-то бесцельной жаждой мести руками.
Лишь из одной комнат нижнего этажа лился свет. Тонкая полоска казалась каким-то маяком, который привёл майора к цели. Старенькая «нокия», вечно валяющаяся без дела, послужила в этот раз хорошую службу. Фонарик на тёмном подслеповатом дисплее нашёлся не сразу, но когда заработал, на некоторое время ослепил майора, чьи глаза уже привыкли к почти полной темноте.
Гром направил луч света на дверь, очертил стены и пол возле самой кромки жёлтой полосы, выглядывавшей из-под двери. Первым делом в глаза бросилось то, что на линолеуме остались следы когтей. Настоящих когтей — широкие рваные полосы, криво вспоровшие покрытие, давали понять, что это не графический рисунок и даже не 3д модель.
Сердце невольно сделало кульбит, рухнув куда-то в желудок. Фонарный луч скользнул по дверному проёму, и майор неверяще провёл рукой по содранному куску дерева. Сомнений больше не оставалось — эти следы мог оставить не человек и даже не зверь, а лишь нечто более сильное, то, что было неподвластно людскому пониманию.
Игорь присел на корточки, внимательно осматривая дверные петли. На его счастье, располагались они с наружной стороны двери. И найденная вовремя связка отмычек, — вспомнился Прокопенко, который здорово ругался за пропавший вещдок, — послушно выдала что-то вроде маленькой отвёртки. В несколько поворотов одна скоба была снята. Гром прислушался — в предрассветном царстве стояла мёртвая тишина. Такая, что, если бы не размеры дома, могло бы показаться, что он и вовсе пуст.
Но это было лишь иллюзией, и понимание этого факта здорово отрезвляло поднявшуюся, было, в груди уверенность. Ещё ничего не было решено.
Вторая скоба подавалась сложнее, и майор застонал сквозь стиснутые зубы, когда вся дверь повисла на его руках. С трудом, медленно, шаг за шагом мужчина переставил её так, чтобы открылся проход. Теперь она висела лишь на замке — таком, какими запирают обычно ангары. И лишь взглянув ещё раз, Гром уловил суть такого странного решения. Полностью наружный замок был нужен для того, чтобы было труднее выломать дверь изнутри… Значит, кто-то уже пытался?..
… Яркий свет ударил в глаза, резко контрастируя с абсолютной темнотой коридора.
Игорь зажмурился, прикрывая глаза рукой и протискиваясь в образовавшийся проём, чтобы не издать лишнего шума. На секунду замер, вглядываясь в глубь помещения, а затем прошептал сдавленное «Серый…» и шагнул вперёд, навстречу человеку, повисшему на эластичных ремнях.
Мысли отключились. Было уже как-то плевать на шум, на людей и возможные последствия. В душе горела лишь чистая, ничем не прикрытая ярость к человеку, сотворившему такое с Разумовским.
Игорь разрезал ремни карманным ножом, где не получалось, — буквально раздирал руками, и эти отвратительные ленты подавались. Нехотя отпускали измученного человека.
Серёжа рухнул к нему на руки с тихим, таким болезненным стоном, что у Грома невольно сжалось сердце. Отбросив в сторону нож, он подхватил безжизненное тело, уложил к себе на колени, придержал голову на сгибе локтя. Ещё неверяще прикоснулся ко лбу, подбородку, поймал тихий вздох, когда Разумовский приоткрыл глаза. Рыжий гений вздрогнул, отшатнулся, сползая на пол и глядя с таким ужасом, будто увидел на месте Игоря какого-то монстра из Преисподней.
Майор едва успел поймать любовника, который неожиданно сорвался с места, готовый дать дёру. Разумовский пискнул, больно расцарапав отросшими ногтями-когтями игореву руку, и замер, — дрожащий, испуганный, абсолютно беспомощный в своей слабости. Видимо, ему вкололи нехилую дозу «вещества», способного заткнуть Птицу и самого Сергея превратить в беспомощное существо.
— Тише, тише… — Гром поставил Разумовского на ноги, удерживая за талию. Заставил посмотреть на себя, в глубине души надеясь, что гений узнает его. Серый стоял несколько секунд, смотря абсолютно безразличным взглядом, но затем лишь коротко вскрикнул и бросился к майору на шею. Затуманенные глаза блеснули здравой мыслью, и в руках, которые обвили игореву шею, почувствовалась возвращающаяся сила.
— Игорь, Иго-о-орь… — слова превратились в тихий скулёж. Боль во всём теле ещё давала о себе знать.
Гром хрипло выдохнул, мысленно шепча молитвы о том, чтобы хозяин дома не услышал всего происходящего здесь. Но Разумовского обнял — крепко, чувствуя, как по небритой щеке сползает слеза. Своя ли? Чужая? Не было никакой разницы. Главное было в беспорядочно обнимающих его руках, в рыжих волосах, которые лезли в рот, в тёплом теле под ладонями. Время как будто само замедлилось, предоставляя влюблённым друг в друга людям редкие моменты единения.
Лишь несколько минут спустя Игорь нашёл в себе силы отстранить от себя любовника и внимательно вглядеться в покрасневшие глаза и бледное лицо, на котором, — он только сейчас это заметил, — пролегла первая болезненная морщинка около рта. От этого больно кольнуло где-то в сердце, и кровь прилила к голове. Рвать и метать хотелось. Убить, по-настоящему убить тех, кто причинил его человеку боль.
Но вместо этого, сделав над собой усилие, Гром тихо спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:
— Серый… Серёж, ты меня слышишь?
Тот закивал, сильнее вцепляясь в громову рубашку и пряча там лицо.
— Серёж, — Игорь погладил рыжика по спине, скользнул большим пальцем по выступающим позвонкам, — послушай меня, пожалуйста. — Он ощутил грудью кивок и продолжил, всё отчётливее чувствуя, что голос от облегчения дрожит, — сейчас мы должны отсюда уйти. Как можно тише. А с тем, кто тебя сюда посадил и зачем ему это было нужно, мы разберёмся потом. Я помогу тебе идти, хорошо? Ты только не спи, хорошо?
Что-то подсказывало майору, что то состояние, из которого он выдернул Разумовского, ничем хорошим для него не закончится.
Серый вновь закивал, но прежде, чем Гром успел что-либо предпринять, он неожиданно вскинул голову и заговорил — быстро, сбиваясь и со страхом оглядываясь:
— Птица… Ему был нужен Птица и его… Наш… Наш ребёнок. Он сказал, что я оставил его слишком быстро, что он со мной не закончил… Что я — необработанный алмаз для науки… — глухое рыдание сотрясло хрупкое тело, и Игорь прижал гения к себе, так, что уже ничем не сдерживаемые слёзы заглушала плотная ткань. Разумовский обхватил его за плечи, впиваясь ногтями в кожу сквозь ткань и пытаясь взять себя в руки. Гром лишь гладил его по голове, бесцельно уставившись на дверной проём. В голове царила звенящая пустота, мысли скакали со слов Сергея на уже известные ему факты.
Владелец охранного агентства… Собрание, после которого Разумовского похитили… Человек, которому был нужен Птица… Необработанный алмаз науки…
Всё это закручивалось в такой сложный клубок, что разобраться с этим на месте не представлялось возможным.
Какая-то мысль вертелась на подкорке. Засела там прочно, но поймать себя не давала. Её никак нельзя было сформулировать для себя, и всё же у Грома от неё ощутимо тянуло под ложечкой. Было что-то в этих хирургически стерильных бинтах, в этой прагматичности и в то же время наглости, с которым действовали преступники. Что-то очень знакомое, знакомое по рассказам самого Серёжи.
Но сейчас допытываться об этом не было смысла, — Разумовский вис на нём как тряпичная кукла, и требовать от него ответа было бы кощунством. И всё же Игорь спросил, останавливаясь, чтобы заглянуть за угол пустого и чертовски тёмного коридора:
— Птица всё ещё с тобой?
— … Да, — шёпот Разумовского звучал чуть слышно, как будто и не человек это говорил, а ветер трепал сухую траву перед домом, — он ранен и потому не показывается. Прости…
Гром вздрогнул, заслышав чьи-то шаги. От сказанного Серёжей становилось только тоскливее и непонятнее. Кто из них сильнее пострадал? И как лечить раненую мифическую сущность?
Шаги на секунду стихли, а затем направились к замершим в коридоре людям. Страх пробрался куда-то к горлу, сдавил, не давая дышать. Сейчас их заметят, вот сейчас… Эта мысль придала сил, равно как и повисший на плече майора тёплый живой груз.
Вдох-выдох.
Мягко отстранить от себя Серёжу, толкнуть его к себе за спину. Принять боевую стойку, перенести вес на одну ногу.
Вдох-выдох.
В бой.
Несколько глухих ударов, не менее глухой звук падения и сдавленный вскрик рухнувшего на пол человека взрезали ночную тишину, как нож разрезает масло.
Костяшки обожгло болью, скрутило невыносимо, но чувство мести и какого-то чуждого прежде злорадства было сильнее. Да, человек был охранником, без сомнения. Нашивка, которую выхватил луч фонаря чудом не потерянного телефона, рация на поясе, ключи и пистолет… Оружие Гром выхватил у обездвиженного, и, очевидно, валяющегося в отключке человека в первую очередь. На секунду даже направил дуло в спину. Широкую, какую-то безобидную спину, — и даже испугался того, что ничего не ёкнуло внутри. Было пусто.
Он мог бы сейчас выстрелить в мужчину, который под руководством какого-то психа держал Разумовского, почти как собаку, на цепи. Удерживало майора не извечное его человеколюбие а лишь боязнь перебудить окончательно весь спящий дом.
Неожиданно на руки легли чужие ладони, заставившие вздрогнуть и инстинктивно вскинуть пистолет. Разумовский, который в своей светлой одежде казался привидением в темноте коридора, прижался близко-близко и зашептал в самое ухо:
— Игорь, идём отсюда. Оставь его.
Гром моргнул, выходя из оцепенения. С удивлением взглянул на пистолет, сталь которого тускло блестела в темноте. И, как бы подтверждая его слова, над плечом раздался сдавленный шёпот:
— Ты… Готов был убить человека. Ради меня.
— Ради тебя, — согласился майор, убирая пистолет за полоску ремня. В сердце что-то отстукнуло крепнущей уверенностью, когда он потащил виснущего на нём человека туда, где по всей логике вещей располагалась входная дверь. В груди что-то отстукивало некий почти военный мотив.
Они в чужом доме, вдвоём, и почти теперь вне закона. Но пальцы, цепляющиеся за его руку, тихое сбивчивое дыхание, какая-то трепетная в нём уверенность — всё это и правда толкало на безумства. Серёжа ему верил. Верил и Птица, позволивший взять контроль, защитить его, раненого и испуганного, вместе с Разумовским, — и от этого ком становился в горле, появлялись силы даже убить вопреки своим принципам. Ради любимого человека.
По лестнице загрохотали новые шаги. Беглецы к ней уже не оборачивались, хотя бы потому, что больший шум лишь увеличил бы шансы на то, что их поймают. Главное было — в полной темноте найти входную дверь, отпереть — и на улице, под ярким светом фонарей и прицелом камеры, — а Юля наверняка уже снимает, если не позвала с собой целую бригаду журналистов, — их вряд ли тронут. Но пистолет всё же лежал в руке: холодил кожу сталью, приятно отдавался тяжестью. Напоминал: сила какая-никакая у них есть, и вместе они даже против психов с транквилизаторами и охраной справятся. Самонадеянно, глупо. Пьяняще.
Возможно, именно в этот момент в Проведении проснулась совесть, — или ещё что-то там, что просыпается у высших сил, когда они устают издеваться над созданиями своими.
В любом случае, что-то, проснувшееся явно для того, чтобы спасти двух измученных людей, подкинуло им поистине царский подарок: дверь обнаружилась сразу. И даже запертая не на замок, а на странную «вертушку», как в старых советских квартирах. Игорь, правда, был больше склонен считать, что помогли тут его сноровка и очень пригодившийся фонарь, но на тот момент спорить не стал.
Просто подхватил Разумовского на руки, толкая, наконец, многострадальную дверь и выскакивая на… поляну… Очень ярко освещённую поляну перед домом.
Сердце в который раз за сегодняшний день рухнуло куда-то вниз. Шум в ушах стал просто невыносимым, и глаза пришлось накрепко зажмурить, дабы не ослепнуть от всего происходящего.
Серёжа в объятиях Игоря инстинктивно сжался, вдавливая свою голову в плечо майора и молчаливо ища у него защиты. Он больше был не в состоянии драться, и сейчас в синих-синих, без малейшей жёлтой крапинки глазах стояли лишь безграничная боль и усталость.
Побег из чужого дома. Птица, который был ранен неизвестным психом с медикаментами. Окружившие дом машины с прожекторами, заливавшими всё отвратительно-ярким светом. Красный… Синий…
Тишину взрезал громкий рык, донёсшийся откуда-то со стороны машин. Искажённый механическими помехами мужской голос выкрикнул неожиданное:
— Всем оставаться на своих местах! Отпустите заложников, вы окружены.
Игорь рывком распахнул глаза. Свет снова ослепил, но ненадолго: майор разглядел-таки знакомые бело-синие машины… Чёрные фигуры в бронежилетах и с полностью закрытыми лицами.
Осознание пришло внезапно, — голову как будто прострелило навылет мыслью: «Спецназ»! А сердце застучало с сумасшедшей скоростью. Полиция, родная, знакомая полиция, которая впервые, кажется, прибыла вовремя, да ещё и с подкреплением… Какой-то теплотой в душе отозвалась эта картина: кажущаяся почти белой в свете фонарей сухая трава, льнущий к рукам, засыпающий от ещё не ослабевшего действия лекарств Разумовский, маячащая где-то на периферии красная копна волос, явно юлиных.
«Дима, шельмец этакий, всё же по уставу исполнил».
Сил злиться не было. Да и разве злятся на хорошее? Силы оставались лишь идти вперёд, под конвоем мгновенно подбежавших к беглецам спецназовцев.
Гром только раз оглянулся в дом — там, в темноте, маячили фигуры их преследователей, но лиц, разумеется, рассмотреть не удалось.
Подбежали медики из припаркованной тут же, при въезде в ворота скорой. Хотели забрать раненого миллиардера и самого Игоря осмотреть, да только тот так злобно зыркнул на них, что злополучные врачеватели лишь отступили в сторону.
Так и донёс майор отключившегося от переживаний Серёжу до машины — на руках, как невесту. Как самое ценное, что у него было.
