Уроды

Почти семнадцать – самый подходящий возраст, чтобы на всю жизнь влюбиться. Он и сам так делал. Ему тоже было семнадцать, его любви – годом меньше. Нелепого пацаненка, учившегося на класс младше, все называли Мартышкой. – Хён! – орал он, не стесняясь ни детей, ни взрослых. – Давай поцелуемся! Над ним ржала вся школа, включая и Ким Сокджина, а он уворачивался от шутливых подзатыльников, лыбился, как идиот, и снова звал целоваться. Никто не воспринимал Мартышку всерьез. Только Сокджин постепенно входил в роль «дамы сердца» и уже ждал очередных воплей и прочих клоунских знаков внимания. А потом Мартышка выследил его поздно вечером и зажал в темном углу: – Я серьезно, хён. Давай поцелуемся, – хрипло шептал возбужденный подросток, тыкаясь носом в шею и решительно шаря по спине неожиданно сильными руками. Сокджин сдался без боя и даже без колебаний. Почти семнадцать – самое время, чтобы влюбиться. А еще для того, чтобы понять, что отцы не всегда говорят правду. В тот день, когда господин Ким узнал, что Сокджин целовался с мальчиком, сын перестал быть его сыном. – Это не проступок, – сказал отец и разорвал картонку пополам, – это твой выбор. Карточки со словом «Выбор» у Сокджина не было... Чем обернулся тот скандал для Мартышки, Сокджину так и не довелось узнать: они больше не встретились. Но Сокджин его любил. Он вспоминал его обезьянью мордаху, его напор и уверенность, наглые руки и неумелые, но настойчивые поцелуи. Ждал, что Мартышка его найдет, явится, словно рыцарь на белом коне, и снова позовет целоваться. Сокджин мучился долго, хотя назвать эту любовь мучительной было бы неправильно. Она ему скорее помогала, была ненавязчивым, но хорошим стимулом жить и карабкаться вверх. Именно Мартышке он мысленно рассказывал о своих победах, его мечтал прокатить вдоль Дуная, к нему готов был сорваться по первому зову. Скорее заботясь о собственном спокойствии, чем осознавая безнадежность своих притязаний, Сокджин не пытался ни связаться с ним, ни даже найти его в соцсетях. Мартышка так и остался милым образом нагловатого шестнадцатилетнего подростка, а чувство Сокджина со временем притупилось и маячило фоном, где-то на втором плане, лишь иногда подступая комом к горлу и выдавливая несколько слезинок какой-то зудящей недосказанностью, вопросом – могло ли все случиться по-другому? Что было бы, если бы их не вынудили расстаться? Сейчас Джин почти уверен, что было бы разочарование. Но «почти» – это еще и капелька надежды. Неохотно, но Джин все же понимает Тэхёна. – Почему ты не рассказал раньше? – А ты бы отпустил? – Не знаю, – врет. По привычке. Знает, что не отпустил бы, но… – Можно было бы что-нибудь придумать. – Да ладно... В благотворительность ты не играешь, а модели из него не получится. Слова Тэхёна не упрек, а просто констатация факта. Вроде бы и не обидные, они звучат так, будто Джин в принципе не способен на великодушный и бескорыстный поступок. Неприятно. Тем более, что очень похоже на правду. – Ну и что ты собираешься делать? Бросишь все ради человека, о котором ничего не знаешь? Джин укутывает Тэхёна одеялом, целует горячий лоб. Он тоже рад, что приехал. У Тэхёна есть шанс встретить свою первую любовь и вовремя разочароваться. И тогда у них снова будет почти семья. Тэхён молчит и пытается пожать плечами. Его здорово лихорадит – так, что дорожки слез получаются неровными. Он два года думал, что действительно готов все бросить, а теперь не знает. И он не врет. *** В Центр Тэхён едет прямо из аэропорта и почти час мерзнет на облезлой лавке в компании хмурого утра. Он звонил сюда еще из Вены, и ему сказали, что пациента по имени Мин Юнги у них в данный момент нет. Информацию подтверждают, а на дальнейшие расспросы вылезает дежурное: «Мы не имеем права...» Официальную битву Тэхён проигрывает, но он настойчив. Он закидывает вещи в ближайшую гостиницу и трое суток пасется возле Центра, вылавливая всех, кто оттуда появляется. Деньги делают свое дело, развязывая языки даже «не имеющим права». Он собирает историю из разномастных кусочков. Прошло два года: одно забылось, другое, наоборот, покрылось слоем домыслов и сплетен. Но постепенно картина складывается во что-то более-менее определенное, и настолько неожиданное, что Тэхён перестает есть, спать и адекватно реагировать на услышанное. Человек, ради которого он пошел на подлость, оказывается совершенно другим. Тэхён влюбился в несчастного, застенчивого и пугливого мальчика по имени Юнги, но в Центре этого имени никто не помнит. Слепой. Кличка, а не имя. Наглый и дерзкий, а не застенчивый. Пугающий и запугивающий, а не пугливый. И мальчиком его никто не называет. Слепой – умный, расчетливый и уверенный серый кардинал, негласно вставший во главе королевства, и заодно поставивший это королевство на колени. – Джин, мне столько рассказали, но все как будто не про него. Он был совсем другой, понимаешь? Тихий, робкий. С кучей комплексов. Он даже не выходил из палаты. А мне говорят, что он весь Центр в страхе держал… Бред какой-то… Как его можно было бояться, если он сам всего боялся?! Да он… блин, он суп пролить боялся! Дотронуться лишний раз. Сказать что-нибудь не то… До этого в Центре самой заметной личностью считался «долгожитель» Ким Намджун. Но его реально побаивалась только администрация, да дети обходили стороной, не желая связываться. А персонал лишь втихаря смеялся над его жалкими потугами поиграть в мафию. С выходом Слепого из тени все изменилось. В тот день, когда Тэхёна увезли из Центра, туда приехал разъяренный господин Мин. Администрации крепко досталось за то, что упустили его жертву, а сыну – за то, что посмел проявить к этой жертве более чем дружеское отношение. И если первый разговор вышел относительно кулуарным, то Юнги наоборот, позаботился о том, чтобы отец прочувствовал всю прелесть публичного скандала. На потеху многочисленным зрителям и, что более важно, слушателям, мальчишка громко изощрялся в ненормативной лексике, обвинял отца во всех смертных грехах, а закончил заявлением о том, что вообще-то трахаться с мужиками не собирался, но теперь передумал и готов подставлять свой зад кому угодно, если это избавит его от дальнейшего общения с уважаемым родителем. Дошло даже до мордобоя: отец залепил сыну пощечину, и сын ударил в ответ. А если бы не папашин охранник, ударил бы и еще. Уважаемый родитель отбыл, хлопнув напоследок дверцей Мерседеса, а Юнги в одночасье перестал быть «призраком из чулана». Совершенно буквально: после скандала он ушел сразу в палату к Намджуну, и больше в чулан уже не возвращался. До того дня Слепого вообще мало кто видел. После – узнали и увидели все. Не приняв всерьез скандальный каминг-аут, дети, тем не менее, усвоили, что Слепой крут и психован. И рассказ Чимина про нож больше не воспринимали как выдумку обоссавшегося по состоянию здоровья трепла. Укомплектованная палата Намджуна стала неприкосновенной. Намджун возвысился до лидерства не только в своей милой компашке, но и в Центре вообще. Теперь у него за спиной стоял Слепой, и нимбом над обоими – так, на всякий случай, – святой дух журналиста из Сеула. Троицы опасались уже все – от младших палат до каморки дворников. Компания Намджуна сплотилась, как никогда. В коридорах, столовке, на улице – везде они появлялись вместе и действовали слаженно, будто тренировались годами. Даже посиделки на лавке Намджун теперь делил со Слепым – тому тоже не полагались ни процедуры, ни тренировки. О чем они там разговаривали, никто не знал, подходить к ним боялись – большей частью из-за жутковатого «взгляда» Слепого. И это при том, что Слепой напрямую никому не угрожал, никого не бил и вообще не нарывался. За считанные дни Центр уподобился огромной тюремной камере со «смотрящим», который по иронии судьбы был абсолютно слеп. А весной, когда дом директора был успешно достроен, вся компания бесследно исчезла. И никто в Центре больше не сомневался, что они избавились от пятерых будущих уголовников. – Да он ругался-то только если споткнется! А мне говорят, что он всю шайку за собой увел. Юнги – главарь отморозков… Бред какой-то… И ножа у него никакого не было, я-то знаю! Джин, почему он с ними, а? – Тихо, малыш… Мы как-нибудь разберемся, да? О том, что люди не всегда оказываются теми, за кого себя выдают, Джин поговорит с ним в другой раз. Сейчас не время. Тэхён плачет. Таким беззащитным и измотанным Джин его еще не видел. – Глупый мой... Как же ты хотел его найти? Ты хоть представляешь себе масштабы? Места? А людей? Тэхён сумел добыть адрес отца Юнги и через прислугу выяснил, что Юнги с отцом не живет и вообще дома не появлялся. Тэхён раздумывал, не попробовать ли поговорить с самим мужчиной, но увидев его, чуть снова не лишился дара речи: Мин-старший был одним из людей с яхты. То есть это он пообещал родителям обеспечить лечение и обманул их. Что делать с этой информацией, Тэхён не знал, прилично набрался и пошел бродить по темным узким улочкам – в пьяной надежде встретить свою любовь. С перерывами на недолгий беспокойный сон он ходил так несколько дней, заглядывал в каждую крысиную нору, выискивал подозрительных типов и пытался их расспрашивать. Он не получил ничего, кроме нескольких синяков и хорошего урока: этот мир для него закрыт, и он еще дешево отделался. Если бы он не простыл и не свалился с ног, наверное, добродился бы до куда более печального результата. Джин гладит его по дрожащей спине и вздыхает. Почти обреченно: – Ну, рассказывай. Все, что может помочь их найти. – Зачем? – всхлипывает Тэхён, но хватается за спасительную соломинку и начинает говорить. – Я их совсем не знал, только Чимина… Мелочный говнюк. Тогда не ходил, но сейчас наверно ходит. С виду обычный пацан, даже симпатичный, примерно ровесник… Юнги. Но они все вроде плюс-минус ровесники, Намджун только старше, ему сейчас должно быть двадцать. Ни его, ни остальных двоих я не видел... Юнги их не любил, понимаешь? Все время говорил: «эти уроды» или «один из этих уродов»… Еще знаю, что младший, который был у них вроде шестерки, – он без ноги, с протезом, Чимин рассказывал, что… Тэхёну обязательно нужно уснуть. А Джин все равно не уснет. И даже не потому, что по привычному ему времени спать еще рано. А потому, что уверен: в Сеуле сбежать от ужасных воспоминаний не получится, кошмар обязательно его догонит. Джин пишет: «Скоро вернусь» на обороте какой-то рекламки и кладет на тумбочку у кровати. Опять врет, такие дела быстро не делаются. Ему не хочется ни выходить в промозглую ночь, ни тем более искать в этой темной комнате черную кошку. Но доказать, что ее там нет, Джин не может. А значит, Тэхён не отступится. Значит, придется искать. Значит, Джин не будет валяться в постели в ожидании неизбежного сюжета, а тоже пойдет по темным узким улочкам. И если Слепой со своей шайкой где-то здесь засветился, он его отыщет. *** Холод окутывает мгновенно, он везде: сверху, снизу, снаружи и внутри. Он сковывает движения и мысли. Собственное дыхание кажется промозглым ветром. Темнота наоборот, отступает. Она не абсолютна, она имеет багровый оттенок. Он ползет по стене, по полу, по голому телу Сокджина. Рядом лежит кто-то – тоже с багровым оттенком. Чужая рука давит на грудь и не дает дышать. От нее как будто еще холоднее. Сокджин хочет ее убрать, цепляет под запястье… Тэхён берет трубку, но звонок все же успевает вырвать Джина из ада. К счастью. Джина трясет; он мучительно возбужден. Тэхён смотрит растерянно и виновато, тащит на себя одеяло и теребит измученную записку. – Тебя просят спуститься… Там ждет… кто-то… Тэхён прячет глаза. Он даже сейчас мог бы помочь, но он не хочет. Он хочет узнать, кто пришел. Он хочет узнать, зачем. Он хочет узнать, что узнал Джин. Джин с трудом вытаскивает себя из продавленного кресла и надевает пальто – он не собирался спать, он даже не переодевался. Сон догнал его сам. Вместе с кошмаром. – Ты снова уходишь? – Тэхён прекрасно понимает, зачем нужно пальто, но это хороший повод спросить. – Возможно. Водолазка противно липнет к взмокшей спине. Джин запахивает полы пальто и делает вид, что все нормально. ...Конверт передают через левого пацаненка. Наверняка случайного. Обычная сделка: информация в обмен на деньги. Деньги немаленькие, но это не ценность информации, а лишь вероятность ее достоверности. Джин выходит на улицу и вскрывает конверт: никаких комментариев, только адрес и набросок короткого пути переулками. Черная кошка существует. А то, что происходило с Джином в последние дни, было не таким уж и страшным. Тот кошмар был только во сне. Несколько минут Джин стоит у входа в отель, глядя, как на мокром асфальте тают снежинки. Потом скомканный конверт вместе с адресом и бездарным художеством летит в ближайшую лужу. За ненадобностью.