Уроды

Время закручивается спиралью: дорога до полицейского участка щедра на повороты и неприятные воспоминания. Но шоковая терапия эмоционально выжимает, и «к легавым» Джин идет почти спокойно. Информацию по привычке покупает. Дежурная шестерка в форме радостно сливает ему местонахождение четырех попавшихся на наркотиках пацанов, но дальше стена: нужны связи, которых нет. А потому Джин вынужден ждать понедельника, когда очередной Ким «рассмотрит его просьбу о встрече с задержанным несовершеннолетним». Тэхён сломлен, ему становится хуже. Известие о том, что они опоздали всего на каких-то четыре дня добивает его. – Совсем никак, да? Голос глухой и тихий. Дыхание тяжелое, взгляд загнанный – давит, заставляет чувствовать себя виноватым; но Джин не чувствует. Он не хочет давать напрасных надежд, он говорит Тэхёну правду. Что они не родственники, что Юнги только восемнадцать, что обвиняют его отнюдь не в краже шоколадки... Реально у них нет шансов даже на свидание. Тэхён еще ни разу так сильно не болел. Весь вечер и почти всю ночь Джин лежит с ним рядом, поправляя одеяло, заставляя пить и вытирая со лба испарину. Они снова вместе. Почти как дома. – А ты знал, что?… Джин вдруг осекается на полуслове, что-то останавливает. Какое-то странное ощущение... Он никогда не рассказывал Тэхёну о своем прошлом. А Тэхён никогда не спрашивал, что ему снится. Смотрел своими оленьими глазами, но никогда не переходил обозначенных Джином границ. Сегодняшняя подвальная встреча – невероятное, неуместное, жестокое совпадение – это не про Слепого. Это кошмар Ким Сокджина. Эта встреча – его. Его собственность. Она не для Тэхёна. Джин еще в подвале понимает, что безрукий – это Намджун. Имена задержанных мальчишек лишь подтверждают его догадку. Тэхён не переспрашивает, молчит и смотрит в потолок. Наверно, он даже не слышал вопроса. Он где-то далеко. Или давно. Или медленно убивает себя за то, что не сбежал от Джина неделей раньше… *** – Тихо, тихо, все хорошо... Крик переходит в стон; Тэхён горячий и мокрый, прижимается сзади, тяжело дышит в шею. Он слаб, его руки дрожат, но одна уже с готовностью накрывает вздувшийся под пижамой бугор. Может, у них что-то и получится, но Джину не нужно что-то. И дело не в Тэхёне. Не в том, что сейчас он болен и ему вообще не до секса. Просто Джин досматривает свой сон до конца, до самых штанов, и неожиданно понимает, что упустил одну деталь. Он выворачивается из объятий и несется в душ. Целует в нос изумленного Тэхёна: – Прости, малыш, я кое-что забыл. Скоро вернусь. *** Скрип двери, хлопок, щербатые ступеньки. Пятнадцать минут в такси не смогли дать ответ. Джин перебирает, казалось бы, все возможные варианты, но так и не понимает: мистика или гениальная подстава? Кап… кап… кап… Вода отстукивает секунды. Быстрее. – Хочу спросить… – Джин даже не здоровается. Ему горит. – Н-да? А где жратва? – безрукий лениво выбирается из бесформенной кучи одеял. – Или у тебя сегодня другие методы убеждения? Джин невольно бросает взгляд на стол. Тот совершенно чист, нет даже крошек. Видимо, вылизан. – …Шантаж? Угрозы? Насилие? – не затыкается пацан. Снова нарывается. Плевать: – Ну что ты! Какое насилие? Я гуманист. Шантажа и угроз вполне достаточно. – Понятно, – мрачно подбивает баланс безрукий. – Значит, их все-таки накрыли, да? Ну, давай. Что тебе еще нужно? – Расскажи-ка мне историю про штаны. Про того, кого ты бы узнал. Взгляд тяжелеет, становится волчьим – хуже, чем вчера. – Ты реально приперся сюда только за этим? Ты же знаешь… Ты хочешь, чтобы я сам тебе все рассказал? От первого, так сказать, лица? В красках, да? Со всеми моими непередаваемыми ощущениями? То есть того, как ты вчера глумился, тебе, сука, мало? Волк – взрослый, матерый, отчаянный. Забывает про голод, готов убить просто так – за принцип, за идею, одними зубами. Он рвется из капкана, но не теряет головы, соображает быстро. И это пугает еще сильнее: – Ха. Стоять. Я понял. Ты не знаешь, – наступление прекращается, глаза сливаются щелками, считывают Сокджина, как ребенка. Волк находит выход. Он хохочет – коротким победным лаем: – Ты. Ни хуя. Не знаешь! Так что… пошел ты! Не буду я тебе ничего рассказывать. Вали к своим копам, доноси, делай что хочешь! Ким Намджун, если чё! Иди, расскажи им, кто у детишек главный! Хуй тебе, а не штаны! Урод! – Послушай, мальчик… – обламываться в переговорах Джин не привык, – одиннадцать лет назад в этом подвале убили человека. Очень жестоко убили. И есть вероятность, что это сделал я. – А-а-а! Значит, и насилием не брезгуешь, гуманист недоделанный?! Ну, давай, бей! Знаешь, как я пиздато падаю? Даже Слепой ржет! Тебе понравится! Давай! И Джин бьет – не слишком умело, но сильно, не жалея, от всей своей измученной души, лишь в последний момент отступая так, чтобы Намджун упал на «кровать». Душа Джина – она как застарелый нарыв, ее нельзя расковырять безнаказанно, нельзя заглянуть внутрь и остаться чистым. *** Весь остаток воскресенья нарыв истекает гноем. Вторая встреча с Намджуном еще глубже окунает Джина в мрачные краски его прошлого, оставляя Слепого за рамкой картины, словно ненужную деталь. Оголяющиеся, ничем не прикрытые ткани щиплет и дерет. Заглядывать внутрь себя Джину не хочется, и он бродит по грязным улочкам, пытаясь подменить прошлое внутри прошлым внешним, уродливый автопортрет – ностальгически-неприятным пейзажем. Он не надеется встретить старых знакомых. Для тех, кто здесь жил, одиннадцать лет – слишком большой срок. Но это и к лучшему: параши и помойки те же, а люди ему не нужны; люди, в отличие от помоек, умеют заглядывать внутрь. Джин возвращается лишь под вечер, это никак нельзя назвать «скоро», и Тэхён, измотанный лихорадкой и неизвестностью, растерян и почти обижен. Они почти ссорятся. Тэхён тоже собирается в полицию, но ему все еще плохо, к тому же при торговле не нужны свидетели. Джин злится. То ли на него, то ли на себя – за то, что гулял, что не был рядом, что оставил своего мальчика одного. Он обещает Тэхёну сделать завтра все возможное. Но словно злой рок висит над всеми розысками Слепого. У «очередного господина Кима», который ведет дело юных наркоторговцев, оказывается очень знакомое лицо.