Уроды

– Привет, хён. Что, не узнаешь меня? А ты не очень-то и изменился. Надо же! Вроде бы ходили слухи, что ты тогда сторчался, а вот поди ж… Сколько лет прошло? – Двенадцать, – говорит Сокджин. Слишком поспешно. Слишком явно выдавая то, что он считал, и, может быть, не только годы. Он пытается исправить впечатление, добавляет: – Даже с лишним… Но, кажется, делает только хуже. Мартышка сильно изменился. Он перерос Сокджина и стал каким-то… не толстым и даже не крепким, а скорее широким, словно его тело тоже было предназначено для того, чтобы защищать, ограждать и всячески ограничивать свободу. Мартышке идет полицейская форма, он неожиданно, по-мужски красив, и уже давно никто не называет его Мартышкой. Он полон ленивой, расчетливой энергии, выросшей из той безудержной детской пылкости, которая прописана у Сокджина в сердце, и Сокджин окончательно теряется, тонет в его обаянии, превращается во влюбленную семнадцатилетнюю принцессу. – Мне сказали, ты интересуешься моими четырьмя уродами? Зачем они тебе? – Не мне, моему… другу. И не все четыре, только один, Мин Юнги. Троих можешь оставить себе, – глупо улыбается Сокджин. – Слепой, значит… Значит, один твой… хм… друг интересуется Слепым… – Да. Я обещал ему помочь… То есть, попробовать… Ну, то есть узнать… – Что ж, если обещал… Знаешь, хён, у меня тут много работы, но я подумаю, что можно сделать. Они, конечно, здорово вляпались, сам понимаешь, все не так просто… Мартышка подходит к Сокджину вплотную, окатывает пряным табачным запахом. Он настолько близко, насколько это позволительно в аквариуме стеклянных перегородок. Он нависает, давит своим положением, красотой и уверенностью. Он говорит: – …но мы ведь встретимся сегодня вечером, хён? Куда за тобой заехать? А Сокджин видит рыцарские доспехи и слышит: «Давай поцелуемся». Он снова сдается без боя и без колебаний. Тэхён ни о чем не спрашивает. Молча наблюдает за недвусмысленными сборами, молча провожает до двери. Джина напоследок царапает: есть ли в этой обиде хоть капелька недовольства его свиданием или она целиком из-за Юнги, из-за короткого: «Пока ничего нового»? Он не говорит Тэхёну, что предстоящая встреча – плата за Слепого, или, скорее, только первый взнос. Правда в том, что за эту возможность расплатиться Джин с легкостью пожертвовал бы сотней Слепых. А может, и самим Тэхёном. *** – Куда мы едем? – Туда, где нам не помешают. Поужинаем, поговорим… Заведение – подпольный бордель, это Сокджин понимает сразу. Хозяйка услужливо кланяется и уверяет «господина офицера», что все приготовила в лучшем виде. Господин офицер тяжелым танком прет по коридору и распахивает перед Сокджином дверь. Слава Богу, здесь нет траходромной кровати, красных занавесок или горящих в полумраке свечей. С виду – обычная комната с диваном, низким столиком и пушистым ковром. На столике приличный ужин, но диван – предусмотрительно кожаный, а ковер того светло-мышиного оттенка, на котором не заметно пятен. Мартышка обнимает сзади, прямо у порога, – резко, решительно. Дверь щелкает за спиной, отрезая путь к отступлению. Только Сокджин все равно не собирается отступать. Пусть он и не ждал настолько откровенного начала, но эти сильные, уверенные руки, горячие даже через слои одежды, берут его в плен, ломают и выжимают до последней капли. Ноги слабеют, Сокджин забывает обо всем на свете, откидывает голову на крепкое плечо своего рыцаря, слушает его возбужденное дыхание и ждет хриплого шепота, который… – Так что там с твоим другом? Почему он прислал тебя? *** Они пьют «за встречу». Вино – дешевка. Еда, кажется, ничего, хотя Сокджин и отвык от гор риса и выжигающей вкус остроты. Он почти не ест, он не за этим сюда пришел. Зато Мартышка отдает ужину должное. Не торопясь, с достоинством заработавшего свой хлеб человека, словно показывая Сокджину, как надо есть. Он что-то говорит об их старых знакомых, вспоминает школьных учителей и вроде бы между делом расспрашивает про Тэхёна. Сокджин слушает вполуха, отвечает, будто под гипнозом, и жадно следит за руками – ловкими, ухоженными, с аккуратно остриженными ногтями. Ждет, когда они проберутся под одежду, обнимут, прижмут, пройдут по телу, снимая стружку прожитых лет, возвращая им их шестнадцать и семнадцать, сплавляя два тела в одну жидкую горячую массу… Наконец тарелки и миски показывают донышки, расспросы заканчиваются. Мартышка сыт и расслаблен. Он по-киношному красиво курит и потихоньку выдергивает рубашку Сокджина из джинсов. Он не набрасывается, но когда дыра оказывается достаточной, запускает в нее руку и шарит по животу и бокам, притягивает ближе. Потом заставляет Сокджина сесть верхом ему на колени и медленно, по одной расстегивает пуговицы… Пепел падает прямо на ковер. Сокджин чувствует себя десертом, от которого невозможно отказаться, который едят с ленивым наслаждением, смакуя, отламывая кусочек за кусочком… Но только в том случае, если он вообще влезет. Сокджин может придумать Мартышке тысячу оправданий – это уже ничего не изменит: эпизод напрашивается под заголовок: «Ну вот, поели, теперь можно и потрахаться». Его раздевают, но как будто наполовину, лишь подталкивая в нужном направлении и вынуждая все доделывать самому. Вниз его тоже подталкивают. Сокджин понимает, опускается перед диваном на колени, расстегивает ширинку полицейской формы. Целоваться с ним никто не собирается. Обнимать – тоже. Колет где-то под сердцем, остро, резко. Больно, но Сокджин не сдается, делает вид, что все нормально, сосет старательно, с полной самоотдачей. Его партнер должен получить удовольствие, какого не получал никогда. Пусть узнает, чего лишился, что мог бы иметь, если бы они были вместе. Увлеченный своей идеей, Сокджин заводится еще больше. Сказывается и романтика прошлого, и легкий флер продажности, и жестокий недостаток секса, особенно утреннего, адреналинового, к которому он привык после своих страшных снов. Его давно никто не лечил, он лечит себя сам. Он действительно хорош – красивый, желающий, возбужденный. Он знает. Ему плевать, что его уже откровенно держат за шлюху, зато он чувствует, как человек под ним втягивается в его игру, забывает про сигарету, работу и одноклассников, жадно ловит все его движения. Сокджин сам раскатывает презерватив, сам выжимает одноразовый тюбик смазки, сам направляет в себя крупный, слегка изогнутый член. Он закрывает глаза и двигается так, как нужно ему. Он не позволяет лежать сытой кошкой, снимается почти до конца и чувствует, как головка внутри него становится рельефнее, возбуждение нарастает, бедра тянутся за ним, торопя следующий толчок. Теперь уже он дразнит. Он хочет доказать, что он лучший, и он доказывает. Он не расплачивается, он пользуется сам. Он все может. Он добивается от своего любовника исступления, хриплых: «Да, хён... да», дергающего финала. Он и сам уже на грани, почти в забытьи. Он откидывается назад, парой движений доводит до экстаза и себя, но, вместе с долгожданным оргазмом почувствовав на своих бедрах судорожно впивающиеся пальцы, вдруг вырывается и в ужасе шарахается в угол дивана. – Хён?.. Ты чего, хён? – Мартышка испуганно оглядывается на дверь. – Что-то не так? Джин не может отдышаться. Он ошеломленно смотрит на приспущенные брюки, на съеживающийся член, на шоколадную кожу дивана. Он даже забывает про обломавшийся кайф. Все не так. Потому что у того, кому он все это доказывал, есть руки. *** – Зачем ты спрашивал про Тэхёна? Джин наскоро вытирается бумажной салфеткой со стола и натягивает шмотки. Ему не терпится закончить этот вечер. Мартышка, наоборот, не торопится даже снять презерватив, и у Джина возникает предположение, что и это почетное право сейчас делегируют ему. Плевать. Джин снимет и вылижет, если надо. И даже поблагодарит за восхитительный секс. – Да так, не бери в голову, – Мартышка чешет яйца и все-таки лично справляется с гондоном. Неужели этого мудака можно было любить столько лет? – В моей компашке еще пятый должен быть – самый, так сказать, породистый… уродистый. Где-то закрысился… – Ищешь его? Джин старается ничем не выдать своего волнения. – Ну, большей частью ради искусства. Смысла ноль, Слепой и его прикроет. – Как это – «и его»? – А, извини. Не сказал тебе сразу, но в общем, такое дело, хён: со Слепым у тебя ничего не получится. Он, видишь ли, решил отсидеть за всех… С этим делом Мартышке и повезло и не повезло одновременно. Повязали четырех пацанов, но дурь была только у одного, а трое остальных так складно и уверенно его топили, что докопаться до них самих оказалось нереально. Тем более, что Слепой ничего и не отрицал. Его тупой альтруизм немного раздражал, но такие мелочи Мартышку не парили. Дело складывалось вполне перспективное, а то, что вместо организованной группы получился одиночка – ну да, не повезло. – …Так что сам виноват. Будет сидеть. – И… долго? – Ну, хён, это не я решаю, а суд. Навскидку – лет шесть. – А остальные? – Остальные вольны, как птички. Двоих еще вчера предки забрали, третий пока у нас, кстати, может ты его заберешь, хён? Вместо Слепого? А то за ним что-то никто не торопится. Господин офицер довольно ухмыляется. Он считает себя победителем, элегантно кинувшим дешевую блядь. Только Джину подозрительно scheissegal. Когда мальчишкой он вместо двадцати баксов получал по морде, было гораздо обиднее. Сейчас ему все равно. Это он – победитель. – Хорошая идея. Я подумаю, – мило улыбается Джин. – Спасибо за прекрасный вечер. *** – Опять ты? Блять… А че один? Где копы? – В другой раз. – Понятно. Ни черта ему не понятно. Напряжен. Думает. Следит голодными глазами. Сейчас бы съездить по этой роже еще разок, но правая рука будет против, а с левой Джин вообще не умеет. Почему час назад именно эта образина нарисовалась на месте объекта вожделения, и какого хрена ему, Джину, потребовалось что-то этому сопляку доказывать, так и остается непонятным. Однако, освободившись от лишних эмоций, Джин не может не признать очевидный факт: урод помог ему с достоинством перенести излечение от иллюзий. Подкараулил за углом, ошарашил, выставил идиотом… Но все же лучше идиотом, чем сломленным тем, что его отверг и унизил еще больший идиот. Очень удачно. В сердце остается пустота разочарования, но рана не кровоточит. Ее нет. – Вставай. Джину пофиг, что их прошлая встреча завершилась на не слишком дружественной ноте, что сейчас почти ночь и что в гости его вообще-то никто не звал. Ему просто нужно. Его, черт побери, тянет в этот вонючий подвал. Чтобы убедиться, что крови и трупа здесь больше нет. Или, что безрукий человек – это просто урод, а не кошмар. И в том, и в другом Джин вроде бы уже имел случай убедиться. Но все равно… тянет. За то время, пока он сюда добирался, он успел придумать и повод: мальчишка – это лекарство. Его можно использовать еще раз. Приучив себя к виду живого безрукого пацана, Джин обретет спокойствие, обманет свое подсознание и избавится от изматывающих снов. У него есть несколько дней. На то, чтобы Тэхён поправился, на то, чтобы уговорить его вернуться, и на то, чтобы превратить кошмар в обыденность. – Нахера? Растрепанная голова почти исчезает под одеялами, а Джин замечает штаны, темной кучкой лежащие на полу. – Ты что там, голый что ли? – Ну, должен же я как-то ведро наполнить? А то получится, что ты зря приперся. – И как? Готово? Можно выносить? – Не успел, – ехидно раздается из гнезда, но тут Джин поднимает с пола культовый предмет гардероба, и Намджун вдруг рычит: – Не трогай! – Почему? А если я хочу помочь? – Джина злит его диковатая беспомощность: мальчишке даже фак показать нечем, а ведет себя так, словно собирается в драку. – Тогда, может, и жопу подотрешь? – Да без проблем, – кивок в сторону параши: – Иди, сри.