Уроды

Этот урок Тэхён усвоит навсегда. Джин показал ему, чего он стоит на самом деле. Конкретными цифрами обозначил настоящую цену его любви. Цена свободы Юнги неизвестна. Но сколько бы ни заплатил за нее Джин, ангел он или демон, Тэхён будет обязан ему по гроб жизни. Джин вернул ему Юнги. И над всем остальным Тэхён будет думать как-нибудь потом, или вообще не будет. Самолет набирает высоту, бумажный пакет превращается во влажный от вспотевших ладоней комок. От Тэхёна давным-давно не пахнет лекарствами, а его дыхания не слышно за ровным гулом двигателей. Неудивительно, что Юнги не догадывается, кто сидит рядом с ним. Юнги стал немного крупнее; на руках, нервно сжимающих набитый бумажками файл, проступили вены. Его волосы короче, чем раньше, но так же падают на лицо, закрывая глаза. На нем истрепанные кроссовки, спортивные штаны и какое-то подобие плаща – дешевое и шуршащее при малейшем движении. Возможно, поэтому Юнги почти не шевелится. Лишь иногда он запрокидывает голову назад, словно ее тяжело удержать, и на несколько секунд кладет на спинку кресла. На шее темные разводы, плечи напряжены и сутулы. Одно то, что Юнги даже не пытается снять свой душный плащ, достаточно говорит о его состоянии: Юнги растерян, боится, он не понимает, что происходит, и не знает, чего ждать дальше. От всей его фигуры веет смиренной обреченностью, и Тэхёну кажется, будто Юнги не повзрослел, а сразу состарился. Собственные молодость и красота кажутся Тэхёну стыдными, неуместными, ненужными. Он прилипает к сиденью и боится напугать неожиданным прикосновением и незнакомым голосом. Чем дольше Тэхён не решается себя обнаружить, тем страшнее ему становится. Примет ли его Юнги – сильного, здорового, успешного? Не будет ли считать себя обузой? В этот миг Тэхён очень надеется на то, что рассказы о Слепом хотя бы наполовину правдивы. Пусть будет наглым и дерзким, беспринципным и подлым. Пусть будет психом. Пусть совсем не тем робким мальчиком, который прятал глаза, отворачивался, когда ел, и стеснялся подвинуть резинку на пижаме Тэхёна. Тэхёну все равно, Юнги нужен ему любым, только бы он не испугался, только бы перестал быть таким старым и отчаявшимся. Табло гаснут, кто-то щелкает ремнем. Тетке через проход приносят второй плед. – Юнги… Юнги чуть вздрагивает и замирает. Он не поворачивает голову, не переспрашивает. Выражение лица не меняется. – Юнги, – повторяет Тэхён и берет его за руку. Рука жесткая, словно неживая, но Юнги ее не отдергивает, и Тэхён смелеет, тянет к себе, выводит на ладони буквы. «Люблю т…» Юнги узнает. Он хватает руку Тэхёна своей. Торопливо, борясь с нервной дрожью, пальцы проскальзывают между пальцами, сжимаются точно так же, как когда-то в чулане. Но теперь Тэхён тоже держит, еще крепче и сильнее, чем Юнги. Словно собрав в себе все пережитое в разлуке, их руки терзают и ломают друг друга, давят до боли, которой не ощущается, потому что врозь она была намного сильнее. – Это правда ты? Юнги спрашивает почти шепотом, не поворачивая головы. Он еще не верит. У Техёна комок в горле, его душат слезы. Резкий вдох, почти всхлип: «Да». Закутанная в два пледа тетка изучает темнеющее за окном небо. Впереди негромко переговариваются на незнакомом языке два мужика. Места позади пусты. На них никто не смотрит. Тэхён целует руку Юнги – костлявое запястье, синие реки вен и каждый палец со всеми царапинами, болячками и ободками грязи вокруг обкусанных ногтей. Файл с документами падает на пол, проскальзывая под переднее кресло. Юнги дергается. – Я подниму, – опережает его Тэхён, наклоняется, но прежде чем поднять, обнимает колени Юнги, на несколько секунд прижимаясь к ним лицом. – Прости меня. Прости за то, что не вернулся раньше. Салон самолета не самое лучшее место для встречи двух любящих душ и изголодавшихся по прикосновениям тел. Неудивительно, что через несколько минут они уже запираются в инвалидном туалете. Инициатором оказывается Юнги. Он настолько правдоподобно изображает приступ случившейся от волнения диареи, что перепуганная стюардесса поспешно провожает «особенного пассажира» и его «помощника» до нужной кабинки, а Тэхён только внутри понимает, что это всего лишь игра. Губы Юнги, как и прежде, горячие, но от робости не остается и следа. Поцелуи долгие и смелые, а объятия такие тесные, что туалет кажется слишком просторным – им двоим хватило бы и обычного. Самолет проваливается в воздушную яму, и они чуть не падают. Юнги смеется: – Если эта хреновина сейчас рухнет в океан, я сдохну самым счастливым человеком на свете. – Не-а, – Тэхён пристраивается на толчок и тянет Юнги себе на колени, – эта хреновина летит над Китаем, а не над океаном. – И куда она нас привезет? Юнги целует волосы, прижимает к себе голову; чуткие пальцы осторожно гладят шрам на шее, доверчивое «нас» взрывается в животе Тэхёна сотнями обезумевших бабочек. Самый счастливый человек на свете – это Тэхён. – Домой. *** Сказать, что побег Намджуна озадачивает Джина, это не сказать ничего. Он был абсолютно уверен в том, что Намджун будет прыгать до потолка от счастья, и лишь оттягивал момент, дразнил и мучил – не столько в расчете на дешевый эффект, хотя и это имело место быть, сколько в отместку за собственные страхи и сомнения. Пребывая в полном ступоре, Джин не пытается догнать и всерьез думает о том, чтобы улететь одному. Warum nicht? Он красив, богат и достаточно молод. У него есть шанс найти нормального мужчину и не связывать себя ответственностью за никому не нужного урода. Настолько ли этот мальчишка ему уперся? Джин даже достает рюкзак и начинает складывать в него барахло, но вдруг натыкается на висящую в шкафу толстовку с засунутыми в карманы рукавами. И понимает, что уперся. Он не сможет оставить здесь толстовку. Так же, как не сможет один мыться в новой ванне с прозрачно-голубой передней стенкой, общаться с интеллектуально одаренной сантехникой и пинать опущенные к полу выключатели. Его опоздание чуть не оказывается фатальным. На такой блеф Джин не решался ни на одних переговорах. Зная своего отца, он вполне мог утверждать, что ставка – две жизни. Если бы Мартышка не поверил в его игру и довел дело до ареста, они с Намджуном уже никогда бы обратно не вышли. После встречи с отцом Джин понял, что тот не испытывает к нему никаких чувств, кроме ненависти за постоянное напряжение и страх. Шантаж стал последней каплей, и второго раунда отец уже не допустит – найдет способ организовать несчастный случай с двумя подследственными, даже если для этого придется спалить целый квартал. Отец Ким Сокджина все свои проблемы всегда решал радикально и максимально жестко. К счастью, Мартышка зассал – когда дерьмо прилетает сверху, самым нижним достается больше всех. Только Намджун не понимает всей серьезности ситуации, и не спешит целовать Джину его до сих пор трясущиеся ноги. А Джин так и не понимает причины его побега. – С тобой все в порядке? Кашель Намджуна звучит не слишком жизнеутверждающе, и Джин жалеет, что не пригласил врача. Побои, стресс и простуда в комплекте со всей той хронью, которая перечислена в медицинской энциклопедии под названием «Ким Намджун», могут дать весьма неприятный эффект. Джин бросает свои сборы и пытается выдернуть из-под Намджуна одеяло, чтобы снова укрыть, но мальчишка ловко отпихивает его ногами: – Отвали, не сдохну! Джину с трудом удается спеленать его одеялом и придавить коленом. – Скажи мне, малыш…Scheisse! – Джин отдергивает руку, потому что в нее впиваются зубы, – твое предложение еще в силе? Намджун извивается и злобно сверкает глазами, но в глазах – слезы. Он уже на грани, хотя сопротивляется так, словно это не его избили и спустили с лестницы, словно у него вообще нет никакого болевого порога, а все нервные окончания – только внутрь. – Какое предложение? Что я тебе могу предложить, кроме как катиться на хер?! У меня ни рук, ни сердца, забыл?! Я же бревно, блять! Полено! Надо мной же как угодно можно измываться! Деревяшка все стерпит! Можно вдоль распилить! Или поперек! Или сжечь! Или в жопу засунуть, если припрет, да?! – Кто-то сам предлагал свои услуги, нет? – Так мне тебя напоследок еще и трахнуть?! Перешибешься! Бревно не в настроении, полено не стоит! Можешь к этому съездить, который рукастый на всю Камасутру! Ким-Как-его-там, не помню, от него еще козлом воняет! Как раз успеешь, и в аэропорт – с мигалкой! – Ну, трахался я с ним. И что? Один раз, я даже не понял, что это было. Ты не представляешь, малыш, со сколькими я за свою жизнь трахался, и поверь… – Да все я представляю! Всю твою жизнь представляю! Всё, блять! И где работаешь, и с кем живешь! Ебарей всех твоих… тоже… сука… представляю… Намджун хлюпает носом и отворачивается к спинке дивана, прячет лицо. Он снова ломается, как когда-то в подвале, а Джин понимает, что заигрался. Что опять перегнул палку. Что слишком привык врать. Что, изображая победителя, он устал бояться поражения. Пищит телефон. «Я никогда не смогу тебя отблагодарить». У Тэхёна со Слепым сейчас пересадка. Где-то в аэропорту они нашли укромный уголок, и Тэхён сделал селку. Джин, наконец, смотрит на того, кому обязан своим прозрением. Наглый вид восставшего из могилы мертвеца. Невыносимый «взгляд» поверх камеры, заставляющий почувствовать себя растворенным в пространстве ничем. Грязные волосы и берет Тэхёна. Ему не идет. Тэхён обнимает его за плечи, а Слепой держится за его руку двумя своими, вцепившись побелевшими пальцами, словно… Джин никак не может подобрать слово. Он точно знает, что оно есть: надоедливым червяком оно вертится на языке, мучительно прорываясь сквозь лингвистическую кашу. «Я тебя люблю, – пишет Тэхён. – Ведь можно же любить двоих?» …словно щупальцами. Джина передергивает. Тэхён сказал, что модели из Слепого не получится, но он неправ: этот взгляд способен сковать ужасом даже искушенных любителей хоррора. «Люби одного, – отвечает Джин. – У него красивые глаза». Глаза отвратительные. Жуткие. Джин врет. Хочется надеяться, что в последний раз, но надежда напрасна. Люди не меняются – параши и помойки в их душах остаются навсегда. И хорошо, если хватит смелости быть честным хотя бы с самим собой. Он проститутка, наркоман, извращенец, подлец, шантажист, трус и, возможно, убийца. И очень хочет быть любимым. – Знаешь, малыш… – опухшее ухо, ссадина на скуле, разбитая губа. Джин целует все, что между ними, – напоследок мне не нужно. А вот на постоянной основе я бы не отказался. Если, конечно, ты не против… Я обещаю, что расскажу тебе все, что захочешь. Хоть сейчас… Только тогда мы с тобой и второй самолет просрем… Не подумай, мне не жалко денег, просто нам лучше убраться отсюда как можно скорее. – Куда убраться? – хрипло спрашивает спинка дивана. – Домой, малыш. Домой. Давай, соображай. Жопоподтиратель уже поставили. И большую ванну, и поилку. Все, как ты хотел. Джину, наконец, удается просунуть в щель руку и развернуть к себе мокрое перекошенное лицо. Ото лба отклеивается пропитавшийся кровью пластырь. – Ты сейчас опять врешь, да? Один глаз немного заплыл, но это не мешает ему настороженно исследовать противника – вместе со здоровым. Намджун вжимается в диван и как будто готовится к броску. Джин на всякий случай немного отдаляется: ему совершенно не хочется получить лбом в лицо. – Нет, малыш. Я без тебя никуда не полечу. Пауза. – У тебя правда есть дочь? – Да. Вот… – боясь упустить разумность разговора, Джин торопится и открывает предпоследнюю фотку из диалога с Джиной Ким: девочка и собака. Белая собака с черными пятнами, – смотри. – Врешь, – шипит Намджун. – Она же большая. – Грехи молодости. – Чьей, блять, молодости? Она на тебя даже не похожа! – Это ты видишь, – улыбается Джин, – а для европейцев мы как две капли воды. Она считает меня своим отцом, и меня это устраивает. – Кто она? – Наполовину китаянка, наполовину… я расскажу тебе, обещаю. Она хорошая девчонка. Живет с матерью в Германии. Не знаю, когда мы пересечемся, но они тебе понравятся. Так что ты решил, малыш? – Я? По-моему, это ты привык сам выбирать себе партнеров. На этот раз подстраховался? Выбрал того, кто не сбежит? – Ты же уже сбежал… – Дурак, да? – Значит, больше не сбежишь? – И кто тут спрашивает очевидное? Или ты всерьез думаешь, что я смогу сбежать от... – А что? – успевает перебить Джин. Ему не хочется очередной раз слышать про «шоколадного папика». – Ноги-то у тебя есть. – Согласен, косяк серьезный. Но, в принципе, поправимый. По разбитой морде невозможно понять, дуется она или ухмыляется. Полуулыбка-полугримаса. Наверно, Тэхёну, влюбленными глазами смотрящему в камеру, потому что на экране отражается его Юнги, точно так же будет непонятен выбор Джина – упрямое безрукое хамло, зубами цепляющееся за любой шанс быть сытым, одетым и с чистой жопой. Но Джин знает, что безрукое хамло тоже хочет быть единственным и любимым. Джин убирает повисший на волосах пластырь и целует уголок рта: – Дурак. Может, у них что-то и получится. Он, во всяком случае, готов попробовать: на последней фотке в диалоге с Джиной Ким – Ким Намджун.