Grand Piano/Рояль

На следующее утро Джина просыпается полностью дизориентированной в пространстве. Взгляд всё ещё сонный, а на теле — приятное чувство тепла от одеяла. Только спустя довольно долгое время она осознает, что поглаживающие ощущения в области головы — это чужая рука, которая гладит волосы, пальцы, которые накручивают пряди, а потом почти рассеянно с этими запутанными прядями играются. Джина наконец открывает глаза и натыкается на грязно-белую хлопковую футболку, ощущая запах мускуса и лёгкий аромат ванили. Джина смаргивает остатки сна и, зевая, поднимает затуманенные глаза на владельца футболки. Кёнсу улыбается сладко как сахар, но Джина не ранняя пташка, поэтому морщится и утыкается носом ему в грудь, закрывая глаза с надеждой поспать ещё немного. Он мягко и хрипло смеётся, и этот смех напоминает Джине об их вчерашнем вечере. Она прячет в его тёплой груди покрасневшее лицо, пальцами цепляясь за край футболки. У них ещё даже не было секса, а она уже краснеет как девственница. — С добрым утром, что ли, — бормочет Кёнсу хриплым после сна голосом, от которого у Джины учащается пульс. Она мычит ему в грудь, а он снова мелодично смеётся. — Разбуди меня часа через три, — приглушённо шепчет девушка. — Я был бы рад, если бы ты осталась, но мне нужно собираться на работу, а тебе, я уверен, нужно вернуться домой, пока родители не организовали общенациональную поисковую группу. Джина поднимает голову, с непониманием моргая, а у Кёнсу на губах появляется улыбка. — Подожди, ты работаешь? — моргает она, усаживаясь, и пальцами водит по его торсу. — И какая еще общенациональная поисковая группа? — Да, я работаю в пекарне, — отвечает Кёнсу, разглядывая её лицо и поправляя волосы. Джина кривится, потому что представляет Кёнсу с ног до головы в муке, тесте и кремовых пирожных. — Конечно, работаешь, — бухтит она, морща нос. Кёнсу фыркает от её тона. — А ещё твой телефон всё утро разрывался от звонков и сообщений, — добавляет он, кивая на комод, где в телефоне светится экран, как во время разговора. — Оу… Кёнсу лишь снисходительно улыбается, а затем наклоняется, приглаживая девушке волосы. — Теперь тебя посадят под домашний арест. Наверное, надолго. — Я знаю, — бормочет Джина, громко вздыхая. Кёнсу снова так сладко улыбается, что Джина чувствует, как горит её лицо. А затем он клюёт её в кончик носа, всё ещё улыбаясь, после чего отстраняется и поднимается с кровати. Одеяло скользит на пол. — Хочешь в ближайшее время помочь мне приготовить ужин? Джина смотрит, как он достаёт рубашку из шкафа, нюхает её, прежде чем напялить прямо поверх тонкой, хлопковой, белой рубашки, улыбаясь девушке, которая сильнее зарывается в одеяло. Он откровенно ржёт, когда она перекатывается на другую сторону кровати, видя, что Кёнсу снимает штаны, и возражённо стонет, бросая в него одну из подушек, но парень лишь громче смеётся. Повернувшись к нему и глядя сквозь пальцы, она видит, что Кёнсу снова в штанах, поэтому убирает ладонь от лица. Кёнсу стоит перед зеркалом и критически себя рассматривает, пытаясь пригладить волосы. Джина с наиглупейшей улыбкой за ним наблюдает, и ей абсолютно всё равно, насколько смешно она сейчас, вероятно, выглядит, разлёгшись поперёк кровати. Голые ноги свисают с края, а подбородок она уложила на сложенные руки. Девушка широко улыбается, пока Кёнсу безуспешно пытается исправить беспорядок на голове. В конечном счёте Кёнсу оглядывается через плечо, вопросительно выгибая бровь, и Джина вспоминает, что он недавно задал ей вопрос. — О, ужин… — она кусает губу, — точно. Когда мне тогда прийти? — Зависит от того, когда ты сможешь улизнуть из дома, — с хитрой усмешкой отвечает Кёнсу, а Джина и не подозревала, что он может так усмехаться. Он снова бросает внимание на зеркало, а Джина поворачивается на спину и смотрит в белый потолок. — Я постараюсь, — Джина фыркает, замечая на потолке прямую трещину прямо над кроватью. — Но меня точно посадят под замок. — Может, на этот раз я к тебе прокрадусь, — хихикает Кёнсу. — Точно, — говорит Джина в потолок, — самое время и тебе нарушить комендантский час и предстать перед мои окном. Может, ещё и серенаду споёшь? Кёнсу низко и гортанно хохочет и затем нависает над ней. Она взглядом проходится по лицу, особенно задерживаясь на пухлых губах. — Только если ты споёшь мне первой, — отвечает он. Она хмурится, а парень исчезает из её поля зрения. Джина медленно усаживается на постель, наблюдая, как Кёнсу запихивает в карман джинсов бумажник. Ей очень комфортно в его присутствии, и это неимоверно удивляет. (Даже с Минсоком ей не было настолько комфортно, а что-то похожее на комфорт она стала ощущать только когда они уже достаточно долго находились в отношениях. Девушке кажется, будто её чувства к Кёнсу гораздо сильнее, чем вообще к кому-либо в жизни. Они развиваются быстрее и становятся сильнее, и она чувствует, что у них всё происходит слишком быстро, но одновременно и недостаточно быстро.) Кёнсу долго на неё смотрит, разглядывает потемневшим взглядом, и ей становится ужасно неловко. Она смахивает с лица волосы. — Что? Губы Кёнсу трогает едва заметная ухмылка. — Пожалуйста, накинь что-нибудь на ноги, иначе мне придётся позвонить на работу и сказать, что я заболел и не приду. Джина часто моргает, свесив голову вниз, и второпях цепляется за одеяло, накидывая его на ноги, краснея при этом до ушей. Негромкий голос в голове задаёт вопрос: а какого, собственно, фига она сейчас строит из себя недотрогу, если прошлым вечером они тёрлись друг о друга? — Вали на работу, — отрезает она. Он останавливается у двери, судя по всему, запоминая её в таком виде: закутанной в его одеяло и с красным лицом. Кажется, ему нравится то, что он видит, только Джина не понимает, почему (она знает, что выглядит неопрятно), потому что он улыбается как идиот, когда выходит из комнаты, и до девушки доносится его мычание. Её пальцы сжимают одеяло, пока Джина слушает его шаги и успокаивающее гудение. — Еды нет ни в холодильнике, ни на полках, — слышится его голос из гостиной, выводя девушку из мыслей. Они хмурится, потому что Кёнсу будто слишком доволен этой новостью. — Романтично, — с сарказмом выдавливает она, но улыбка так и не покидает губ. — Я напишу тебе позже, Джина, — голос разносится по коридору. Звук щелчка двери эхом отзывается по всей квартире, и Джина сливается с простынями, напрасно хлопая по тёплым щекам и стараясь восстановить дыхание. — Чёрт возьми, — шепчет она в потолок, зажимая щёки в ладонях и буквально метаясь по всей кровати, и тихонько визжит. — Он, чёрт возьми, такой… О господи. Он меня убьёт. До Кёнсу меня убивает. *** В ту минуту, когда Джина распахивает дверь в свой дом, на её шею накидываются чьи-то руки, и она едва не спотыкается и шатается, от удивления что-то бормоча с чужими рыжевато-блондинистыми волосами во рту и едва не падая от веса чужого тела. Младшая сестра почти выжимает из неё жизнь своими объятиями, что-то неразборчиво бухтя ей в шею, пока Джина прислоняется к двери, чтобы они обе не грохнулись. Джина гладит Сыльги по спутанным волосам, обнимает в ответ, мягко гладит по голове, а потом слышит нерешительное: — Ты вернулась. Джина переводит взгляд от сестры к проходу на кухню, где стоит мама со скрещенными руками, а деревянная ложка вновь находится в пальцах. Джина ожидала, что мама будет рассержена, может, даже так же, как и вчера. Но наоборот, она смотрит на сестёр мягким взглядом, который Джина замечала только на днях рождениях или когда они обе плохо себя чувствуют и им не до общения. Миссис Кан выглядит и звучит так, словно не может поверить в то, что Джина вернулась, и от этой мысли у девушки болит в груди. — Да, — бормочет Джина в волосы Сыльги. Между ними долгая, откровенно неловкая пауза. Сыльги молчит, но от Джины не отцепливается. Джина думает, что мать больше ничего не скажет. Она не из тех людей, которые первыми идут решать проблемы, поэтому Джина мягко отталкивает Сыльги от себя. — Я не могу дышать, — мямлит Джина, слегка улыбаясь, когда Сыльги убирает от её шеи руки, а на её лице сверкает намёк на смущение. — Я думала, что ты мертва, — внезапно выпаливает Сыльги, а Джина с рекордной скоростью поворачивает в её сторону голову. — Произошло очередное убийство, а полиция не смогла определить личность девушки, и мы… Я думала, что это была ты. Ты не отвечала на телефон, и я просто… — Я в порядке, — Джина перебивает сестру, прерывая поток слов, произнесённых в панике, и гладит её по голове. — Дыши, Сыльги. Дыши. Со мной всё хорошо. Взгляд Сыльги устремляется на семейную фотографию на одном из столиков в прихожей. Она шмыгает носом, и Джина хмурится. Но прежде чем она говорит хоть слово, миссис Кан тихим и смягчённым голосом, совершенно противоположным от того, к чему привыкла Джина и чего ожидает от матери, произносит следующее: — Прости. Джина с недоверием моргает, сердце ёкает в груди, когда она замечает, что мама сцепила руки вместе. — Мам, всё норм… — Нет, — перебивает она дочь, качая головой. У неё безгранично измождённый вид, такого Джина ещё ни разу не видела. — Нет, не нормально. Джина медленно кивает, потому что ей правда нечего сказать по этому поводу. — Ладно. Мама кивает и идёт обратно на кухню, а девушка наблюдает, как спина матери исчезает из поля зрения. *** — Откуда у тебя этот синяк, дорогая? — отец задаёт тем вечером Джине вопрос. (Он игнорирует подозрительно сощуренные глаза дочери. Отец уже четыре часа как дома, и они с матерью даже совсем не поругались за это время.) Взгляд миссис Кан с орлиной точностью падает на предполагаемый синяк, и Джина с недоумением хмурится, потому что родители сосредоточенно рассматривают её шею, а она даже не помнит, чтобы ударялась в том месте. А затем Сыльги так внезапно и громко смеётся, что Джина от удивления роняет палочки. — Что? — Джина прикрывает руками ключицы, бросая неловкий взгляд на сестру. Кажется, мать всё понимает, поэтому и взрывается. — Кан Джина, это засос? — недоверчиво кричит. Джина становится ярко-красной и с удивлением опускает глаза на свои сцепленные пальцы. — Эм, я… Я не знаю. Она оборачивает шею руками, но мама угрожающе тычет в её сторону вилкой, и Джине приходится медленно убрать руки. (На следующий месяц миссис Кан сажает Джину под домашний арест, и Джина понять не может, почему из-за засоса она должна целый месяц сидеть в четырёх стенах во время каникул, в то время как за уход из дома она никакое наказание не получила. Сыльги не может перестать смеяться, даже когда Джина пинает её ногой под столом, чтобы та заткнулась.) *** — Не могу поверить, что мать выпустила тебя из заточения, — бормочет Хани и подозрительно смотрит на Джину сквозь мешающуюся чёлку. — Мы же идём на вечеринку Минсока, — отвечает Джина, взгляд прикован к дороге. Она вздыхает. — Поэтому нарушение правил только приветствуется. — Я думала, ты смылась втихаря. Джина закатывает глаза: — С перспективой сидеть дома до самой смерти? — Твоя мама всё ещё надеется, что вы с ним снова сойдётесь или что? — хмыкает Хани. — К сожалению, да, — скривившись, кивает Джина. — Она считает, что тот человек, с кем я сейчас могу находиться в отношениях, плохо на меня влияет. Ну конечно, Минсок же у нас просто само очарование, прекрасный, идеальный парень, никогда не оставлял мне засосы. Она ему доверяет и не может поверить, что я его бросила ради кого-то ужасно распущенного и аморального, — Джина передразнивает высокий голос матери, и Хани прыскает со смеху. — Вау, Минсок умеет подлизываться, да? — выдаёт Хани в перерывах между смехом. — К сожалению, — снова повторяет Джина, но в груди всё сжимается, когда она вспоминает, как Минсок ошивался у них утром на кухне по воскресеньям, как смеялся с её матерью, помогая выпекать печенье в тот редкий случай, когда Джина познакомила Минсока с обоими родителями. Минсок был искренне приятным человеком, не взирая на то, как он решил завершить их отношения, и от этой мысли в груди тяжелеет ещё больше. (На сердце настолько тяжело, потому что там ещё осталось затянувшееся чувство, и она не знает, исчезнет ли оно когда-нибудь.) Хани мягко сжимает подругу за плечо, с заботой на неё глядя. — Тебе он до сих пор не безразличен, это нормально, — Хани словно читает мысли Джины, которую всегда выбивал из колеи этот навык. Иногда Хани чересчур интуитивная. — Но всё образумится. Ты и Кёнсу пригласила, да? Джина молча кивает, и Хани растягивает губы в улыбке, откидываясь на спинку кресла и гладя Джину по руке, а затем убирая свою собственную. — Ты будешь в порядке. И всё остальное тоже. Хани снова трогает её за руку и негромким голосом меняет тему на дораму про чирлидерш, на которую залипла в последнее время, и Джине гораздо больше нравится эта болтовня про второстепенные роли и любовные треугольники. Где-то посередине разговора они заезжают за Чонхвой, и они втроём не заговаривают о том, что Сехун и Чонин приедут на вечеринку отдельно от подруг. *** Кому: Кёнсу тебе скинуть адрес? *** — Я удивлён, что ты пришла. Джина узнала бы этот голос где угодно и не знает, сможет ли когда-нибудь перестать его узнавать. (Она молится, что однажды перестанет узнавать его голос, перестанет неосознанно следить за ним взглядом, когда он проходит мимо, приходя в себя только спустя минуту наблюдения, потому что прошли месяцы с их расставания. Она ужасно устала.) Минсок прислоняется к двери в гостиную; отдалённые звуки веселья и пьяное пение слышится позади него со стороны лестницы, ведущей к подвалу. Он головой опирается о дверь, скрещивает на груди руки, а чёлка спадает на глаза. Джина изумлённо пару секунд оглядывает его открытые руки, потому что сейчас необычно холодный летний вечер, а Минсок в белой майке без рукавов, напоказ выставляя внушительные бицепсы. И тогда она понимает, что откровенно пялится на его руки, поэтому отводит взгляд и утыкается в телефон. (Кёнсу ещё не ответил.) — Что ты делаешь здесь одна наверху? — Минсок снова пытается завести разговор, речь более неразборчивая, чем обычно, глаза прожигают в ней дыры. (Прошёл уже час после комендантского часа, и Джина задаётся вопросом, правда ли Минсок намерен позволить им тусить целую ночь, как написал в сообщении. Он не пригласил слишком много человек, всего лишь около двадцати, но она точно бы не стала здесь оставаться.) — Значит, вот так всё и будет теперь у нас? Будешь молчать и игнорить меня? — Минсок снова заговаривает, в голосе слышится оттенок раздражения. (Джина сердито смотрит на телефон. Ей даже мать не звонит, хотя, по идее, она должна сейчас сидеть под замком, а в городе введён комендантский час. Джина не исключает мысль, что мама сделала это специально, надеясь, что они с Минсоком вновь сойдутся. Чем дольше она смотрит на телефон, тем глубже между бровей залегает складка.) — Да брось, Джина. Не будь такой, — голос Минсок мягким шёпотом рассекает молчание. Джина поднимает глаза, чувствуя дежавю от его тона, смотрит на парня, который всё ещё стоит там же, в упор на неё глядя. Они уже это проходили: он говорил ей те же самые слова, стоя на том же самом месте. Джина вскакивает с места, сжимая пальцами телефон, а Минсок с нечитаемым выражением на лице и сморщенным носом за ней наблюдает. У них уже был подобный момент, когда Минсок не мог понять, почему она не желала, чтобы он навещал её родителей, а она не могла понять, почему до него это никак не доходило. Уже на заре их отношений они сто раз спорили на эту тему, и, оглядываясь назад, Джина удивляется, почему так и не замечала все знаки, всю злость, которая привела к расставанию. Она даже не помнит, почему они тогда начали кричать друг на друга, но помнит, что после этого случая в гордом одиночестве дулась в гостиной, а Минсок стоял там, где стоит сейчас, скрестив руки на груди и пыша от злости. Злые слова срывались с губ, а Джина притворялась, что их не замечает. Она не помнит, как они разрешали все споры, помнит только напряжённые моменты как сейчас, которые в прошлом заканчивались горячими поцелуями, грубыми захватами волос, впившимися ногтями в спину и покусанными губами с синяками на бёдрах. Они буквально вытрахивали свою злость, и сейчас Джина, глядя на Минсока, не может перестать думать об этом. (Она знает, что их отношения вряд ли можно было назвать здоровыми, но не может не думать об этом. А алкоголь в организме делает всё ещё хуже.) И тогда Минсок отходит от стены, игривая усмешка захватывает его губы. Этот взгляд, эта вспышка в глазах — она до сих пор всё это очень хорошо знает, и в желудке сводит, потому что на этот раз здесь есть что-то другое. Что-то хищное. Он делает в её сторону ещё один шаг, а девушка наоборот отходит в сторону, отводя от парня глаза. — Пойду посмотрю, как там друзья. Их плечи соприкасаются, когда она поспешно удирает, и Минсок её не оставливает, не хватает за руки, ничего такого. Только голос его доносится до Джины как ностальгическая ласка, забота, словно и не было этих месяцев разлуки, и они снова вместе, а Минсок заправляет ей прядь волос за ухо, нежно поглаживая большим пальцем кожу на шее. — Сейчас комендантский час, Джин. Думаю, вам с друзьями лучше остаться на всю ночь, — Минсок делает паузу, но Джина не останавливается: всё равно она его слышит. — Сейчас опасно, милая. Не хочу, чтобы ты пострадала. *** Кёнсу не отвечает. *** — Ты напилась, — вздыхает Джина, заботливо поглядывая на Чонхву. Та лишь качает головой, упорно бормоча «нет». — Со мной всё нормально, — Чонхва перекрикивает музыку и пытается отмахнуться от Джины, но она едва ли способна связать хоть пару слов, не говоря уже о том, что размахивает во все стороны конечностями. — Я нормально. Я нормально. Я… обоже, твои волосы. — Что? Что с моими волосами? — Джина быстро моргает, неловко их поправляя. Чонхва подаётся вперёд и хватает волосы подруги, рассматривая их большими глазами. — Они такие красивые! — О Господи, — Джина закатывает глаза и смеётся сама себе. — Спасибо, у тебя тоже красивые волосы. — Правда? — у Чонхвы глаза наполняются слезами, она хватает свои волосы и сжимает их. — Спасибо тебе огромное. Ты такая хорошая. Боже мой. Я люблю тебя очень сильно, очень-очень-очень сильно. Чонхва обнимает Джину за шею, чуть не душит, и начинает плакать, и Джине не остаётся ничего другого, кроме как мягко гладить её по спине и выглядеть озадаченной. В таком положении её и находят изрядно выпившие Сехун с Чонином. Сехун сюсюкается, несмотря на как обычно беспристрастное лицо: — Это так мило. Джина дует губы и пытается спихнуть всхлипывающую и прилипшую как банный лист Чонхву Сехуну. Широкая озорная улыбка расплывается на лице Сехуна, даже когда он заключает Чонхву в свои объятия, которая сначала поднимает на него свои глаза, а потом несёт какую-то чушь, из которой можно разобрать только чёткое «Сехун». Тогда Сехун улыбается ещё шире и пихает Чонхву к Чонину, гогоча, когда Джина тихо хихикает, видя, как Чонин пытается убрать от себя Чонхву, которая практически укуталась в него как коала. Потом Чонхва поднимает на парня слезливый взгляд, а у Чонина на лице написана крайняя степень смущённости, вина и нежность. Видя его таким неловким, у Джины согревается сердце. До тех пор, пока Чонхва не хмурится и не бьёт Чонина по руке, который визжит как девчонка. Чонхва с яростью утирает слёзы. — Проваливай, — рычит она. На лице до сих пор злость, а сама наоборот вжимается ему в грудь. Чонин кидает на друзей беспомощный взгляд, но Джина лишь пожимает плечами, держа Сехуна за руку. — Куда вы уходите? — паникующим, более высоким голосом окликает Чонин друзей. — Пришло время извиниться, — Джина оборачивается через плечо, таща за собой ржущего Сехуна. — Веселитесь! Пожалуйста, веди себя хорошо! Сехун ржёт как конь, вписываясь в подругу, пока они идут к противоположной стороне, где находится чаша с пуншем. Смех его настолько заразителен, что Джина невольно к нему присоединяется, смех срывается с губ. Сехун снова спотыкается, будучи более пьяным, чем думала девушка. Парень цепляется за руку Джины в попытке спрятать лицо у неё на плече, словно желая скрыть внезапную вспышку эмоций. Она ловит его, пока он не успевает окончательно свалиться на пол, удерживает на месте, а у Сехуна до сих пор игривая улыбка на губах. Взгляд Джины падает на Чонина с Чонхвой, и она улыбается, видя, что Чонин помогает подруге сесть на диван. Чонхва что-то лепечет себе под нос, тяжело качая туда-сюда головой, и трёт глаза. Джина переводит взгляд в сторону лестницы, ведущей наверх, и крепче сжимает Сехуна за руку. Минсок ловит её взгляд своими миндалевидными глазами, и его болезненно-сладкая улыбка спадает с кончиков губ. Кажется, он анализирует картину, в которой перед ним предстали они с Сехуном, взгляд падает на её одежду, одновременно замечая, что Сехун, хихикая, держится за майку девушки, а его грудь прижата к её руке. (От его взгляда она чувствует, будто её поймали за чем-то неправильным, но она знает, что это неправда. От идеи, что именно из-за Минсока она так себя ощущает, хоть и на мгновение, у неё злость кипит в венах.) Она сужает глаза. Сехун бормочет тихое «Оу», и Джина слышит его даже сквозь музыку. Джина моргает, смотрит на Сехуна, замечает, что до боли крепко его сжимает, и убирает руку, тут же интересуясь: — О нет, Сехун, прости, ты в порядке? Он решительно кивает, но по-детски дует губы, и Джина клянётся, что ещё никогда в жизни не видела Сехуна таким пьяным. Она не знает, тут стоит переживать или смеяться. — Я в порядке, — он растягивает слова, похлопывая её пальцы (точнее, пытаясь, потому что спьяну не попадает по рукам, размахивая ими во все стороны, но потом хлопает ими по щекам девушки, словно думая, что таким образом исправит ошибку), а затем отворачивается и опирается на стол с пуншем, заводя разговор с президентом старшей школы Ча Хакёном, снова суматошно размахивая руками. Взгляд Джины вновь устремляется в сторону лестницы, где Минсок до сих пор на неё смотрит. Девушка хмурится, и он перестаёт улыбаться; свет подвала отбрасывает тени на его лицо. Гул басов заполняет до костей, а припев песни шумит в ушах, да так громко, что она едва ли слышит свои мысли. Затем Минсок уходит наверх, а рядом тут же проскакивает Сехун, пихая ей в руки красный стаканчик и задевая её плечо своим. Он делает глоток, на лице отражается что-то непонятное, а Джина нюхает свой напиток, морщась от запаха алкоголя, замаскированного под фруктовый пунш. — Нам точно стоит это пить, учитывая, что ты уже надрался вхлам? — спрашивает, а, точнее, кричит Джина, хмурясь на Сехуна. Парень лишь улыбается во весь рот, около глаз образуются морщинки, залпом выпивает свой стакан и тянется за чужим. Она мотает головой, отпивает немного сама, только лишь бы не дать ему ещё больше выпить. Он пожимает плечами и тянет подругу в центр импровизированного танцпола с тем интузиазмом, который появляется лишь в компании с Чонином, Хани, Чонхвой и ней самой. *** Вечеринка заканчивается только под утро, когда Крис наконец-то отрубается на диване, уделав практически всех в пинг-понг и перепив буквального каждого присутствующего на вечеринке. Хуан Цзытао, Марк Туан и Джексон Ван — учащиеся по обмену, которые буквально не разлей вода, гогочут и падают друг на друга, используя приоткрытый рот Криса как кольцо для забивания шариков для пинг-понга, но попадают лишь по носу. В определённый момент она поручает очень пьяному и крайне поддающемуся влиянию Пак Чанёлю держать Чон Ынджи за волосы, пока та блюёт в подвальном туалете. Чанёль гладит её по спине в удивительно джентльменской манере, что сильно отличается от напускного образа бэдбоя, когда он трезвый. Джина также проверяет, в порядке ли подруга Ынджи Наын, после чего оставляет её сидеть на краю ванны и смотреть, скривившись, как рвёт бедную Ынджи. У Наын расширенные, стеклянные зрачки, что означает лишь одно: Джина права в своих подозрениях, и какой-то идиот притащил сюда и траву тоже. Когда Лухан отводит её в сторону и начинает очень быстро говорить на китайском, периодически вставляя что-то по-корейски, Джина просто кивает на все его слова и передаёт ему бутылку с водой из рюкзака, который минутой ранее всучил ей Ча Хакён, поняв, что едва ли она притрагивалась к алкоголю. Пока Лухан без вопросов высасывает всю воду из бутылки, Джина замечает удобно устроившегося в углу помещения Сехуна. Поэтому она направляется в его сторону, а Лухан спокойно пожимает плечами и поворачивается к Исину, продолжая болтать тот же бред, что и раньше, словно он с Исином и разговаривал всё это время. И пока Исин периодически хихикает как придурок, Джина тратит хорошие пять минут, пытаясь убедить Сехуна, что спать в углу подвала — это не самая хорошая идея. В конечном счёте, ей это удаётся, и она ведёт друга за собой, у которого слипаются глаза, и он зевает, бурча не затыкаясь что-то вроде «мы уже пришли?», пока тащит его за руку по лестнице в пустую гостиную. Затем Джина ощущает вибрацию телефона, такую громкую и раздражающую в тишине, что она напрягается. Девушка помогает Сехуну улечься на диван, убеждает попить воды, а сама садится по-турецки на пол. Сехун ложится на бок и бурчит, широко зевая: — Я устал. — Тогда спи. Он кивает, и кивает, и кивает, носом утыкаясь в подушку, и Джина вздыхает, вытаскивая из кармана телефон. От: Кёнсу Пожалуйста, позвони мне. Джина никогда не была злонравным человеком, но сейчас у неё появляется внезапное желание проигнорировать сообщение, оставить его без ответа. Но она знает, что не сможет так сделать. Она решает подождать. Кому: Чонин Ты норм? Она намеренно поднимается с пола и совершает набег на кухню Минсока. Знакомое убранство добавляет ностальгических чувств больше, чем ей хотелось бы в три часа утра. Она возвращается на своё место рядом с Сехуном с пакетом (а она это точно знает) любимых чипсов Минсока, скрещивает ноги под себя и долго-долго гипнотизирует телефон. Она тянется за ним, но делает паузу и мотает головой, убирая руку. Ей следовало бы помучить Кёнсу отсутствием ответа подольше, ведь он обещал, что появится на этой чёртовой вечеринке, но он даже не удосужился написать простое «извини», вместо этого требуя ему позвонить. И кто он после этого? Она поджимает губы, глядя на телефон, вздыхает, поддаваясь, и тянется за телефоном. Она медленно набирает его номер. Его голос мягкий и ровный, от чего у неё поджимаются пальцы на ногах. — Джина, — затаив дыхание, начинает он, посылая ей мурашки по рукам. — Привет, — коротко произносит Джина, и он издаёт тихий, запыхавшийся смешок, словно только что пробежал милю, не меньше, а сейчас пытается отдышаться, но не получается. — Что случилось? — в голосе девушки звучит беспокойство. — Ничего, — шепчет он, — просто хотел услышать твой голос, — добавляет ещё тише. Джина вспыхивает, моментально краснея до ушей, и ненавидит, что её злость тут же исчезает, стоит услышать в его голосе искренность. — Ты бы слышал его чаще, если бы не забил на вечеринку, — говорит она беззаботно, несмотря на то, что минутами ранее чувствовала совсем не лёгкость. Он тихо, низко хмыкает, и от этого звука мысли Джины дрейфуют к опасной территории. — Прости. Кое-что произошло, и я не смог приехать, — звучит долгая пауза, после чего он добавляет с недвусмысленным оттенком: — Но я заглажу свою вину, обещаю. Последнее предложение он буквально мурлычет, и она тает прямо там, прислонившись к дивану рядом с Сехуном. Её глаза широко распахнуты. — Лучше бы тебе сдержать обещание, — бормочет она. Раздражение куда-то упорхнуло. — Не беспокойся, — Джина практически видит, как небольшая хитрая ухмылка, которая периодически затрагивала его губы, играет на его лице, придавая его тону озорной привкус. — Я прямо сейчас думаю, как именно буду перед тобой извиняться, — низко, приглушённо. Она моргает, лицо краснеет пуще прежнего. — Кёнсу, — неловко бормочет она. Лицо буквально горит. Между ними затягивается долгая пауза, прежде чем Кёнсу вновь заговаривает таким же мягким, гладким как бархат голосом, лаская её так, как, как она думала, голос ласкать не может. — Спокойной ночи, Джина, — смеётся Кёнсу. — Спасибо, что позвонила мне. — Эм, — её взгляд прикован к фотографии Минсока и его семьи, висящей на противоположной стене. Она пытается очистить свой разум. — Не за что. — Не думай обо мне слишком часто, — игриво добавляет он, и это звучит одновременно вежливо и довольно. Она фыркает, отвечая резкое: — Ты тоже. — Слишком поздно, — голос настолько тихий, что она едва может разобрать слова. Глаза широко распахиваются, с губ срывается негромкое «о», и Кёнсу открыто смеётся, отключаясь во время смеха, который ещё отдаётся в ушах, такой прекрасный и красивый, что ей хотелось бы его слушать снова и снова. Джина трёт переносицу, в животе приятное тепло, и, чтобы добавить ещё большей неловкости, над ухом раздаётся чужой голос. Сехун пялится прямо ей в глаза скалясь. — Если бы я не знал тебя, то подумал, что только что у тебя был фантастический секс по телефону. Ты выглядишь так, будто тебе вытрахали мозг, — он поднимает большой палец вверх. — Теперь я в курсе твоих предпочтений. Круто. — Господи, заткнись, — Джина убийственно смотрит, прислонясь к дивану, а он открыто ржёт. *** Через несколько дней месяц заточения в доме заканчивается, и Джина с наслаждением потягивается в кровати, тут же чувствуя долгожданную свободу. — Ты ведёшь себя так, будто я запирала тебя в подвале и ты долгие годы не видела солнца, — комментирует мать, поджав губы, уперев руки в бёдра и глядя, как дочь заглатывает поздний завтрак и стакан воды менее чем за пять минут. — Пока, мам, — бросает Джина через плечо, пропуская мимо ушей комментарии матери. — Будь осторожна! — вслед кричит мама. Джина надевает босоножки с тонкими ремешками, когда мама добавляет: — И даже не смей видеться с тем твоим парнем. И без фокусов там, иначе ты не увидишь солнца следующие лет десять. Джина закатывает глаза. Сыльги пыхтит, проходя мимо Джины, держа в руках кеды, волосы завязаны в высокий хвост. Джина выскальзывает за дверь, Сыльги выходит следом, пока миссис Кан не передумала и не припахала их к работе по дому, как обычно делала утром и вплоть до обеда. Они с Сыльги идут бок о бок, и, по мнению Джины, это странно. Странно, что между ними снова комфортная тишина, что они не ругаются так часто, как раньше. Джина иронично думает, что именно убийство стало стимулом для их сближения. Они молча доходят до конца улицы, пока Джина не поворачивает голову в сторону Сыльги и не поднимает руки, наслаждаясь солнечным теплом и чувством свежего летнего ветра на голой коже. — А ты сейчас куда? — спрашивает Джина, останавливаясь на перекрёстке, где заканчиваются спальные районы и начинается центр города, магазины которого образуют полукруг вокруг парка в самом центре их небольшого городка. Сыльги поджимает губы, осматривая местность таким же способом, как иногда делает Джина, когда паранойя мурашками отдаётся по позвоночнику и заставляет дрожать. — Айрин, Джой и Йери хотят прогуляться. Джина мычит, кивая. — Я буду с Кёнсу. Пиши мне, если буду нужна. Сыльги кивает, мягко улыбаясь, и уходит. Джина какое-то время смотрит ей вслед, затем направляется в нужную ей сторону. (Боковым зрением она замечает какое-то движение, но когда смотрит туда уже открыто, то видит лишь фонарь и стоящий рядом оставленный курьером байк. Джина прибавляет шаг.) *** Кёнсу приветствует Джину у дверей в чёрном фартуке с надписью «Держись подальше от моих булочек» (вместе с нарисованными булочками для бургеров) и широкой улыбкой на губах. Чёлка падает на лоб, из-за чего он выглядит менее серьёзным и более обнимательным. Джина выгибает бровь, глядя на фартук, но никак не комментирует, не тогда, когда у него блестит взгляд, а усмешка на губах становится ещё шире. — Я собираюсь приготовить нам ужин. Он закасывает рукава — несколько тонких красных шрамов на тыльной стороне ладони на мгновение притягивают её внимание, после чего взгляд скользит вверх по открытым рукам, вены заметно выпирают на мягкой с виду коже. Он складывает вместе пальцы и уверенно улыбается. Джина, прислонившись к плите, показывает ему большие пальцы вверх, и смотрит, как парень наливает масло в сковороду, а в кастрюлю проворно и аккуратно укладывает два стейка из лосося. — Сейчас посмотрим на твои кулинарные навыки. — Называй меня Железным Поваром, — бормочет он, корректируя настройки плиты. По правде говоря, она ожидает, что Кёнсу хорошо готовит. Но это не так. Он подпаливает лосось. Он подпаливает овощную зажарку. Он даже умудряется сжечь чесночный хлеб, который нужно было просто опустить в тостер, поставить таймер и всё. Джина просто стоит, опёршись о столешницу и согнувшись в талии, опустив подбородок на руки, и смотрит на разворачивающуюся катастрофу. — А что ты вообще умеешь готовить? — спрашивает Джина, пытаясь подавить смех, грозящийся сорваться с губ. Кёнсу бросает сожжённый кусок чесночного хлеба в мусорку, стягивает прихватки и смотрит на неё в раздумьях. — Кофе, хлеб и… — он с серьёзным лицом отвечает на вопрос, —… рамён. Джина прыскает со смеху, локти соскальзывают со стола, и она хватается за него руками. Она смеётся с Кёнсу, прикрывая рот ладонью и трясясь от смеха. — Эй! — Кёнсу поджимает губы и серьезно её разглядывает, голос полон неверием. — Ты смеёшься с меня? — Конечно, нет, Железный Повар Кёнсу, — она мотает головой, до сих пор давясь от смеха и держась за столешницу, чтобы не упасть. Повисает затишье в звуках, когда Кёнсу погружает в мойку кастрюли. Вода льётся, и посуда начинает отлипать друг от друга. Джина смаргивает слёзы от смеха и переводит взгляд на Кёнсу, который с любовью смотрит в ответ. Она не ожидала увидеть это чувство в его глазах, не так скоро. Смех затихает, но рука всё ещё прикрывает рот. Парень нарочно медленными движениями вытирает руки о фартук. Они встречаются взглядами — и в воздухе повисает безмолвие, напряжение всё нарастает и нарастает, душит в своей гуще. У Джины учащается пульс, а Кёнсу с горящими глазами непроизвольно облизывает мягкие, полные губы. А затем он отворачивается. На губах играет коварная улыбка, а голос ровный и грубый, что неимоверно напоминает о той ночной вечеринке Минсока, когда Кёнсу попросил её ему позвонить. — Давай закажем доставку. Она медленно кивает. Кёнсу снимает фартук, и она наблюдает за его движениями: каждым щелчком пальцев, каждым напряжением мышц, она может уловить, когда кожа обнажается из-под одежды; его рукава всё ещё закатаны. Его глаза встречается с её собственными, и Джина тут же отворачивается, ужасно краснея. Он улыбается во время разговора по телефону, после чего завершает звонок и набирает следующие цифры. Улыбка медленно уступает место нахмуренным бровям. — Что такое? — спрашивает Джина. Он откладывает телефон на стол. Хмурый вид исчезает так же быстро, как и появился. — Никто не хочет доставлять еду так поздно. — Но до комендантского часа ещё целых полтора часа, — недоумевает девушка. — Я знаю. — Мы могли бы… — Джина трёт руку, избегая его взгляда, —… сходить куда-нибудь. Кёнсу долго, очень долго молчит, после чего тихо выдаёт: — Ты права. *** Они отправляются в барбекю ресторан на самом конце города. Внутри ресторана тусклое освещение и удивительно многолюдно для этого времени. Джина протягивает через стол пальцы к его руке, пока Кёнсу увлечён меню. Их пальцы соприкасаются, и взгляд парня устремляется на её лицо. Он мило улыбается, сладко, прежде чем убрать руку и подозвать официанта к столику. Весь вечер он держит руки при себе, а Джина делает вид, будто этого не замечает, игнорируя ком в горле. (Это ничего не значит, напоминает себе девушка, попутно кивая на историю Кёнсу про ужасного покупателя, в кофейне.)