Turn

      Гарри заставляет себя встать со ступеньки и устало трет лицо. Он роняет руки и закрывает глаза, почти не замечая, как Фрэнк вьется вокруг его щиколоток, когда молча оставляет Гарри наедине с его небольшим кризисом. Это занимает несколько секунд, но наконец Гарри может вызвать свою проверенную мантру: «перестань думать о нелепости ситуации и просто продолжай»; она хорошо служила ему столько, сколько он себя помнит, и теперь, когда открывает глаза и видит пустой коридор, он полон решимости.       Он здесь и сейчас ничего не может с этим поделать, а насчет Драко… Гарри тяжело сглатывает. Забыть о Драко.       — Просто живи с этим, — бормочет он себе под нос, заползая в кухню и механически готовя кофе, потом опираясь спиной на стойку в ожидании, пока кухня заполнится горьким успокаивающим запахом. — Не думай об этом — просто живи с этим.       К сожалению, хотя Гарри доверяет этому совету, который помогал ему в бесчисленных сюрреалистичных ситуациях в школе, дома и на работе, иногда проще сказать, чем сделать. Легче пережить, чем забыть. И так постоянно. Горячий, близкий, захватывающий вечный цикл.       Как секс с Драко. С Малфоем.       Гарри хмурится, крепко сжимая чашку с кофе. И да, это не помогает.       Он глотает горячую жидкость, обжигая язык и наслаждаясь горечью в горле; она, кажется, пробуждает последнюю спящую часть его мозга и немедленно вводит его в состояние перегрузки, поскольку кофеин сразу попадает в его организм. Пронзительный взгляд ловит ярко-голубую обертку от хлеба, торчащую из хлебницы; без сомнения, он оставил ее там накануне. Инстинктивно понимая, что это сведет Драко с ума, он шаркает по плиткам с чашкой в руке, чтобы спрятать ее, прежде чем тот вернется.       Этот хлеб отличается — Драко обычно… они обычно покупают буханку с зернами, которую дети Гарри никогда бы не стали есть, из муки грубого помола в зеленой упаковке. Этот хлеб простой, обернутый в синюю бумагу, и Ал обожает делать из такого неаккуратные сэндвичи с джемом для себя и Роуз, обычно через полчаса после того, как они сметут ужин. Гарри жует губу.       Это тот же хлеб, который они с Джинни заказывали в пекарне Тэнси Тэлбота — три буханки два раза в неделю, когда дети дома — в течение последних двух десятилетий. Гарри не знает, что более жалко: каким скучным он позволил себе стать, или факт, что он стоит тут, с балансирующей на пальце крышкой от хлебницы, глядя на нарезанный белый хлеб.       Тихо застонав, он позволяет крышке упасть; она скрипит и стучит деревом по дереву. Это не имеет значения. Так или иначе, он только что переспал с другим мужчиной — и он не может отрицать, что ему это понравилось — и в его сбитый с толку разум наконец врывается сокрушительное осознание: он изменил Джинни; в этом нет никаких сомнений. Или есть? Гарри допивает кофе и встревоженно падает на стул.       Он задается вопросом: считается ли внебрачный секс в альтернативной реальности изменой? Он размышляет, является ли он в принципе внебрачным, если человек, состоящий в браке с ним в одном месте, в браке с кем-то еще в другом и, по всей вероятности, сам имеет много — и, без сомнения, не чувствует себя виноватым — внебрачных половых контактов.       У Гарри болит голова. Он ругается и опускает ее на стол, прижимаясь лбом к прохладной столешнице и глядя на древесину с близкого расстояния, пытаясь сосредоточиться на чем-то помимо вины и замешательства, которые тошнотворно кружатся в животе.       Он никогда не желал быть одним из таких людей. Верность — это то, что ему по душе; это такая же огромная его часть, как знаменитая смелость, спонтанность и ненависть к несправедливости. Раньше правила были такими простыми, но сейчас их украли и заменили запутанными шифрами и безмолвными сложностями, которые он никогда не поймет.       Некоторые вещи очевидны, как, к примеру, факт, что Джинни, которую он здесь встретил, счастливее и живее, чем с ним, и что их дружба выглядит легкой и естественной, будто так все и должно быть. Гарри опускает голову на свои руки. Он не уверен, верит ли в судьбу, даже после всего произошедшего, но что-то большее, чем он, создает интересный случай. Его Джинни вплывает в сознании, уставшая и разочарованная, и сердце болезненно сжимается.       Он любит ее.       Он любит ее, но.       Чувствуя покалывание в глазах, Гарри глубоко вздыхает и позволяет ощущениям окутывать себя мучительными волнами; он впивается ногтями в столешницу, каждый мускул напрягается, когда он бессмысленно пытается защититься.       — Прости, — наконец шепчет он, потирая глаза, когда соленые слезы собираются в уголке рта. — Прости, Джин.       Он размышляет, через сколько лет она так же перестанет быть верной. А потом прекращает размышления, потому что они причиняют боль, и ничего хорошего из этого не выйдет.       Судорожно вздохнув, он отодвигает стул и встает, позволяя больным глазам сосредоточиться на первом попавшемся объекте. Лебеде.       Гарри скупо улыбается и обходит стол, беря в руки стеклянное чудовище. По крайней мере, поиск комнаты Жутких Штук займет его надолго. Несколько неуклюже Гарри и лебедь выходят в коридор. Он знает, что испробовал большинство дверей на первом этаже ранее, но все равно проверяет их на всякий случай. А когда подходит к последней двери перед лестницей, вздыхает, сурово глядя на лебедя и обдумывая идею оставить его на первом этаже. Лебедь просто смотрит на него в ответ, стеклянно и неподвижно. Гарри поворачивает ручку и открывает тяжелую дверь бедром.       В комнате темно, но Гарри видит свет, который пытается пробиться сквозь отверстия в тяжелых шторах, и он ставит лебедя на маленький круглый столик и раздвигает их, заполняя пространство ярким утренним светом. Несколько секунд он стоит неподвижно, позволяя теплу успокоить его усталое лицо, наблюдая тысячи видимых теперь пылинок, парящих в воздухе.       Когда он осматривается, замечает, что комната красиво обустроена, декорирована светло-зеленым и кремовым и обставлена элегантной мебелью из красного дерева. На каждом видимом участке находятся растения, создавая впечатление, что стулья, столы и книжные полки стоят в центре слегка необузданного ботанического сада. Это чудесно. Ему нравится.       На ближнем к окну столе Гарри замечает пустую чашку кофе, обертку от печенья и небольшой блокнот с несколькими рисунками резного замысловатого сундука и нацарапанной запиской: «Узнать завтра о новой пластинке Селестины, боже, помоги мне».       Гарри фыркает.       — Итак, это Утренняя комната, — бормочет он, кладя блокнот и нежно пробегая пальцами по волнистым листьям гигантского папоротника в горшке. Земля, когда он касается ее, беспокойно сухая, и он вдруг вспоминает, что забота об этих растениях является его обязанностью.       Он стремительно оглядывается, пока не находит металлическую лейку, наполняет ее тихим Агуаменти и заставляет ее поливать каждое растение по очереди. Он никогда особо не любил растения, правда, но это огромное удовольствие — наблюдать, как земля жадно впитывает воду, и вдыхать запах влажной почвы. Вскоре он тихо бормочет, поднимаясь, чтобы полить растения в аккуратных серебряных корзинках, свисающих с потолка, и прежняя тоска начинает отступать. Солнце греет заднюю часть шеи, и он улыбается себе.       Это не относится к Драко. Конечно не относится.       — Куда ты хочешь это положить?       Пораженный, Гарри отвлекается от полировки большого мясистого листа и видит в дверном проеме Драко с веселыми глазами и полными ветвей Венефикуса руками.       — Оу, эм… я не знаю. — Он пожимает плечами и чешет голову рукой, держащей лейку. — Просто положи их на кухонный стол, я отнесу завтра на работу.       Брови Драко взлетают.       — Я не собираюсь держать кучу грязных палок на своем кухонном столе.       — Они не грязные, — протестует Гарри. — В любом случае, их купил ты.       — Я знаю, — мрачно говорит Драко, а затем выражение его лица вдруг становится безмятежным. — Здесь хорошо, не так ли?       Гарри пялится, не в силах прекратить кульбиты в животе, когда видит полуулыбку Драко.       Это определенно касается Драко. По крайней мере, немного.       — М-м, — выдавливает он, вытирая грязные руки о джинсы, пока Драко не смотрит.       — Ты собирался поставить лебедя без меня? — настаивает ошеломленный Драко, подходя к столу и собственнически кладя руку на спину лебедя.       — Нет, конечно, — врет Гарри, опуская лейку. — Я просто принес его сюда, чтобы он не загораживал проход в кухне.       Драко ухмыляется и опускает охапку веток на стол за лебедем. Он осторожно берет его на руки и жестом показывает Гарри следовать за ним.       — Тогда пошли.       Счастливый, что ему не придется искать комнату Жутких Штук и тащить лебедя вверх по лестнице, Гарри послушно выходит из Утренней комнаты и следует за Драко по лестнице и по редко используемому коридору.       В Комнате Гарри делает взмах палочкой и раздвигает шторы, и когда темнота рассеивается, все, что он может, это подавить вздох: с каждой полки, подоконника и шкафа на него пялятся слепые блестящие глаза мириадов существ из дерева и фарфора. Птицы, кролики и львы сражаются за место с нимфами, эльфами и, как ни странно, двухголовым кентавром. Нельзя отрицать их гротескность, но даже когда по спине пробегает тревожная дрожь, Гарри необъяснимо забавляет идея создания целой комнаты, посвященной уродству.       Гарри быстро замечает лося: огромное, пестрое сине-зеленое существо с ужасающими косыми глазами и выпуклыми желтыми рогами.       — Ты был прав насчет лося, — признает он, бегло глядя на Драко. — Он определенно худший. Думаю, я забыл, насколько он уродский.       — Ты точно забыл, — говорит Драко и пожимает плечами.       Гарри не винит его. В выражении лося есть что-то, что, кажется, желает ему зла. Это нервирует.       — Итак, ему нужно имя, — говорит Драко, помещая лебедя в маленькое пустое пространство на уже забитом столе. Он встает рядом с Гарри и задумчиво хмурится.       Гарри тоже смотрит.       — Не знаю.       — Твоя очередь.       — Эм… Стив? — предлагает Гарри, пытаясь избежать повторяющегося имени.       — Лебедь Стив?       — Да.       — Отвратительно, — говорит Драко, подергивая ртом. — Мне нравится.       Гарри улыбается, задерживая дыхание, когда Драко опирается на него на секунду, теплый и твердый. Когда он выпрямляется и идет обратно к лестнице, бормоча что-то про чай, Гарри смотрит из дверного проема комнаты Жутких Штук, скрестив руки и пытаясь избавиться от глупых чувств.       Краем глаза он замечает что-то блестящее на утреннем солнце. Поворачивается. Отвратительный лось наблюдает за ним, может, даже издевается. Он смотрит в ответ и захлопывает дверь.

**~*~**

      Весь следующий день или около того Гарри бродит по дому, неуверенно пытаясь прочувствовать послерождественский распорядок дня Драко и его другого «Я», если что-то подобное существует. Он знал, чем бы занялся дома, конечно.       В каждый День Подарков Гарри и его семья постоянно получают приглашения в коттедж Рона и Гермионы для состязательной игры во Взрывающиеся карты, их ежегодного турнира в Плюй-камни и нескольких раундов командной «Найди этого аврора» по коттеджу и огромному саду с Джеймсом, Хьюго и Лили против Ала и Роуз, пока Джинни стоит на веранде и говорит, что замерзла, а Гермиона ведет подсчет очков и отказывается помогать даже собственным детям, потому что «это жульничество!» Рон всегда готовит его фирменное рождественское тушеное мясо, единственное блюдо, которое он, по его словам, способен приготовить, полное загадочных секретных ингредиентов, традиций и пельменей размером с бладжер.       Всегда происходит хотя бы одна ссора, и в конце кто-то обязательно плачет или дуется, но она всегда забывается к концу вечера, когда Рон включает магловский фильм, и они все толпятся вокруг огромного, старого, умно подключенного телевизора Гермионы, чтобы посмотреть «Индиану Джонса» или «Джеймса Бонда». Гарри всегда веселило, что у Рона и у его дяди Вернона одинаковый вкус касательно рождественских развлечений, хотя он никогда не рассказывал об этом Рону, опасаясь смертельной обиды.       С этим всем в голове Гарри не знает, что делать в ситуации, в которой оказался. После продолжительного вялотекущего чаепития, во время которого Драко растягивается, положив ноги на колени Гарри, а голову — на изношенный кожаный подлокотник, жалуясь на что-то неопределенное, он удаляется в свое кресло у камина и исчезает под своей обычной лавиной заметок и документов. Новая лампа с энтузиазмом вводится в эксплуатацию, и Гарри чувствует одновременно удовольствие и зависть к своему другому «Я», потому что тот сможет видеть ее в использовании.       Мягкий зеленый свет витает по гостиной, когда наступает темнота, и тишина, нарушаемая лишь шорохом пергамента, становится гнетущей. Драко хмурится, волосы лезут ему в глаза, а перо лежит за ухом, и, кажется, он совсем не замечает беспокойства Гарри, когда погружается в работу.       Итак, все как всегда вернулись к делам, думает Гарри, откладывая кроссворд в Пророке и поднимаясь на ноги для очередного бесцельного брождения по дому. Он с энтузиазмом думает о своей мастерской, о создании чего-либо — о попытках создать что-либо — и о трудностях, связанных с изучением чего-то нового. Возможно, он должен попробовать стекловыдувание снова, думает он с удивительным трепетом в животе. Он не помнит последний раз, когда чувствовал что-то близкое к удовольствию по отношению к возвращению на работу после выходных.       Он почти собирается, когда Драко зовет его.       — Ты завтра идешь на работу?       Гарри оборачивается, напуганный на секунду, что Драко умеет читать мысли.       — Да, почему ты спрашиваешь?       Драко поднимает взгляд, его глаза и лицо кажутся зелеными в свете лампы.       — Ты не мог бы заглянуть к Бортегу и забрать вещи, которые я заказал для воскресной ночи? Не знаю, когда у меня появится время выйти из дома, — он вздыхает, указывая на стопки свитков пергамента, которые, кажется, умножились за время их отсутствия. — Пожалуйста, напомни мне об этом в следующий раз, когда я скажу, что хочу расследовать что-то связанное с чертовым Министерством.       — Да, — говорит Гарри, замирая на время. Единственный Бортег, которого он знает, это очень дорогой продавец виски в конце Косой аллеи. Он хмурится. — Что будет в воскресную ночь? — наконец спрашивает он.       Драко пялится на него мгновение, глядя прямо в глаза. Он медленно стучит пальцами, один, два, три, четыре, пять раз по обоим подлокотникам кресла.       — Знаешь, я начинаю думать, что домашний джин Блейза сделал что-то с твоей памятью, — задумчиво произносит он.       В животе Гарри что-то падает, и он болезненно сжимает пальцами дверной косяк.       — Что?       — Мне, к слову, кажется, что на этой неделе все хуже, чем обычно, — продолжает Драко, убирая волосы с глаз и внимательно изучая Гарри. — Я, конечно, могу списать это на возраст…       — Я младше тебя, — грубо подмечает Гарри. Он не знает, шутит ли Драко, критикует или искренне подозревает его, и он отвечает на взгляд, боязно, но дерзко.       — О, да, все эти недели, — бормочет Драко, на миг его голос становится удивленным, прежде чем что-то вроде уверенности блестит в его глазах, и он откладывает пергамент, который изучал. — Ты уверен, что все в порядке? Мы всегда можем убить Блейза, если это нужно.       Гарри слабо улыбается, облегчение заставляет адреналин растекаться по венам.       — Не думаю, что это необходимо. Я просто устал… плохо сплю, знаешь.       — Я знаю, что Рождество с моими родителями — это… что-то вроде испытания для тебя, — тихо говорит Драко, вытаскивая перо из-за уха и кладя его на колени.       — Бывало и хуже, — признает Гарри, и это серьезно. — Я просто…       — Я знаю, что ты скучаешь по ним, Гарри.       У Гарри болит в груди, и проходит момент, прежде чем он понимает, что Драко говорит о его родителях. Каким-то образом понимание бьет еще сильнее.       — Я не очень их помню.       — Я знаю. А еще я знаю, что это работает не так, — говорит Драко с ясными глазами; кончик его языка проскальзывает по нижней губе в тревожном жесте. — Я знаю, что на тебя давят. Ты жалуешься меньше, чем мог бы, — добавляет он с проблеском улыбки.       Из груди Гарри вырывается мягкий смех. Ему так хочется пересечь комнату и устроиться в ногах Драко. Он хочет ощутить аккуратные пальцы в волосах, сильные руки на плечах, теплый рот, рассеивающий его беспокойство, но он крепко сжимает дверной косяк и покачивается на месте.       — Чтобы ты смог назвать меня королевой драмы? Не думаю. Наверное, мне просто нужно лечь спать пораньше.       — Нужно, — мрачно говорит Драко, возвращаясь к работе. — Я не хочу, чтобы ты уснул в воскресенье. В канун Нового года. На вечеринке, которую мы организовываем. Здесь, в доме, в котором мы живем, — добавляет он, и чем дальше, тем больше сарказма в его словах.       — Доброй ночи, Драко, — Гарри вздыхает, ждет, пока он отвернется, чтобы закатить глаза.       Хорошо. Все хорошо. Просто еще одно социальное мероприятие, на котором он может поставить себя в неловкое положение.       — Не забудь заглянуть к Бортегу!

**~*~**

      Гарри не забывает заглянуть к Бортегу. Это было трудно, если учесть, что он просыпается в пустой кровати утром среды и узнает, что Драко оставил ему лишь семь липучих записок с напоминанием забрать чертов виски. Одна из них на зеркале в спальне, другая на зубной щетке, третья за поясом его любимых «отвратительных» джинсов для работы, четвертая на чайнике, пятая на лейке в Утренней комнате и две на Фрэнке, который надуто скользит в сушильный шкаф, когда Гарри читает их. Он думает, что нашел все — семь это хорошее число, как он помнит, — но все возможно.       Если бы он этого не помнил, он был бы оскорблен вопиющим пробелом в своей памяти. Действительно, стареет.       Дорога к продавцу виски обогащена компанией Мауры, которая вылезает из кухонного камина в девять тридцать, как раз когда он надевает пальто и шарф и готовится уйти.       — Прости за это, — говорит она, морща нос в извинении. — Я забыла, что ты не знаешь о моем сегодняшнем визите. И, возможно, не только сегодняшнем, — добавляет она, глядя на Гарри снизу.       — Все хорошо, — говорит Гарри, вытаскивая ее куртку из шкафа в коридоре и протягивая ее ей. — Иногда здорово иметь кого-то, с кем можно поговорить.       Когда слова вылетают, он чувствует себя глупо, но Маура серьезно кивает и надевает красный капюшон на голову.       — Там дождь, — объясняет она. — Команда мамы не будет сильно довольна. У нее столько новых тиктаков для них.       — Тиктаков? — повторяет позабавленный Гарри.       — М-м. — Она неохотно выглядывает из входной двери, когда Гарри открывает ее. — Они очень, очень промокнут.       Гарри стоит за ней и тоже смотрит на серый ливень. Не совсем подходящий день, чтобы провести его вне дома.       — Давай — если мы быстро добежим до тех деревьев, успеем аппарировать до того, как промокнем насквозь, — говорит он, протягивая руку Мауре и молясь всем, кто может его услышать, чтобы помогли ему остаться на ногах следующие несколько минут. — Раз, два, три…

**~*~**

      — Здравствуйте, мистер Поттер.       Гарри опирается всем весом на тяжелую дубовую дверь, пытаясь закрыть ее от дикой смеси дождя и ветра, которая вот-вот выкинет его и Мауру обратно на улицу. Странный загробный голос раздается в пустом, обшитом деревянными панелями пространстве магазина, и когда дверь щелкает, закрываясь, он оглядывается, чтобы найти его источник.       — Здравствуйте, — неуверенно говорит Гарри, глядя на фигуру, выходящую из-за стойки, человека такого высокого и костлявого, что он, кажется, двигается рывками, как долгоножка. Его темные волосы с проблесками седины свисают по спине длинной тонкой косой.       — А как поживаете вы, юная леди? — заботливо спрашивает мужчина Мауру, глядя большими голубыми глазами на нее. Она выглядит так, словно хочет сделать шаг назад, возможно, спрятаться за Гарри, но, что вызывает уважение, остается на месте и медленно стаскивает капюшон.       — Я в порядке, спасибо, мистер, — шепчет она, а затем тонкий рот мужчины растягивается в широкой улыбке, делая его бледное лицо еще более пугающим.       — Хорошо, это хорошо, — угрюмо говорит он, все еще улыбаясь. — Вы пришли за вашим заказом, мистер Поттер? — спрашивает он, отворачиваясь от Гарри и чеканя слова с мрачным наслаждением.       — Да, пожалуйста. — Гарри смотрит, как мужчина быстро кивает и возвращается за стойку. Он пропадает из виду и не появляется некоторое время. Гарри обменивается косым взглядом с Маурой, которая пожимает плечами с широко распахнутыми глазами и поворачивается, чтобы изучить замысловатые этикетки на бутылках поблизости. — Многие другие магазины сегодня закрыты, — говорит Гарри, по большей части чтобы разрушить тишину, а не по иной причине.       Из-за прилавка доносится тихий смех, а затем показывается острое согнутое колено, когда мужчина меняет положение.       — Хороший виски — это бизнес для трехсот шестидесяти пяти дней в году, мистер Поттер. Или трехсот шестидесяти шести, в зависимости от капризов календаря. — Он поднимается.       — Это… действительно так, — выдавливает Гарри, отвлекаясь, когда Маура тянет его за рукав и указывает на ряд необычных выпуклых бутылок, на каждой из них наклеена этикетка со словами:       Собственность Бортега       Односолодовый огневиски, выдержанный в Венефикусе       И старомодная фотография с эффектом сепии, на котором изображен этот странный мужчина, который сейчас выходит из-за прилавка и звенит коробкой в руках.       — Должно быть, это сам Бортег, — бурчит Гарри, мягко касаясь этикетки.       Маура кивает.       — Что такое вен… венеффкус?       — Венефикус, — мрачно гремит мистер Бортег, звякнув и рванувшись к ним с коробкой. — Очень редкое растение, юная леди. Очень редкое, правда. В его древесине волшебная сила, — говорит он, обвивая длинными бледными пальцами ближайшую бутылку и восторженно глядя в ее содержимое. — Дает волшебные силы виски. Подумайте, мистер Поттер, это лучший виски, который можно купить за деньги.       Если это правда, думает Гарри, он очень печально об этом говорит.       — Звучит неплохо, как по мне. Я подозреваю, что в этой коробке нет ни одной такой бутылки?       Мистер Бортег смеется, пока его тонкое, как рельса, тело трясется, а длинная коса падает вперед через плечо на коробку Гарри.       — Боже мой, нет. Мистер Малфой попросил меня выбрать напитки для его праздника в честь кануна Нового года. Мой выбор, конечно, качественный, но… соответствующий.       — Да, конечно, — говорит Гарри, надеясь, что его игнорирование не слишком заметно. Он знает о виски столько же, сколько о ресторанах и плотничестве — всех сферах, в которых его другое «Я» эксперт.       — Какие волшебные вещи делает древесина? — спрашивает Маура у Гарри, когда звенит колокольчик на двери, и мистер Бортег оставляет коробку Гарри, чтобы переключиться на нового посетителя.       — У меня есть немного дома, — тихо говорит он. — Я принесу их как-нибудь в мастерскую, и мы поймем это вместе.       — Ты сможешь делать свой собственный виски из них, — предлагает Маура, всматриваясь в сверкающие ряды бутылок в коробке.       — Только одно дело за раз, — советует Гарри, трепля ее волосы, и отправляется заплатить мистеру Бортегу.       Карманы лишаются золота, и Гарри через несколько минут покидает магазин с тяжелой коробкой в руках и Маурой на буксире. Они быстро идут сквозь ливень, пока не достигают мастерской, где Гарри торопится активировать защитные чары, которые позволяют им открыть дверь и ввалиться внутрь. Под надежным укрытием стук капель по крыше кажется им успокаивающим звуком, который в комбинации с Согревающим заклинанием и светом ламп создает яркий маленький рай для Гарри и Мауры.       Они садятся, скрестив ноги на пустом верстаке, и смотрят друг на друга, с интересом копаясь в содержимом коробки.       — Моему папе нравится это, — говорит Маура, доставая зеленую бутылку с нарисованными на ней ручкой и чернильным изображением гуся. — Мама говорит, он слишком дорогой.       Гарри фыркает.       — Она права. Не помню, чтобы тратил столько за один раз ранее.       — Я могу прийти на вашу вечеринку? — Маура не смотрит на него; она сосредоточена на застегивании и расстегивании ботинка.       — Я не знаю, — говорит Гарри. — До прошлой ночи я даже не знал, что у меня какая-то вечеринка. Я не хочу ссориться с твоими родителями… или Драко, если на то пошло. У нас часто бывают вечеринки?       — Довольно часто. Вы всегда проводите одну на Новый год.       — Ты там бываешь?       Маура смотрит на него, округлив карие глаза.       — Иногда. Но не на новогодних. Мама говорит, мне там не понравится. Я уверена, что это не так.       — Извини, Маура, но не думаю, что могу спорить с твоей мамой, — извиняющимся тоном говорит Гарри, чувствуя, что говорит эти слова далеко не впервые — несмотря на то, что он никогда не был поборником дисциплины даже в своей семье.       Маура надувает губы и вздыхает.       — Скучно. Меня отправят к бабушке.       — Тебе это не нравится? Я обожал ездить в Нору, когда был маленьким.       — М-м, — она пожимает плечами. — Возможно, дедушка и бабушка устроят небольшую вечеринку для меня. И Хьюго, — добавляет она, просияв.       — И Роуз, — напоминает Гарри.       — Роуз любит только читать, — говорит Маура. — Она зануда.       — Это некрасиво, — говорит Гарри, чувствуя жалость к несчастной Роуз. — Возможно, она просто немного одинока. Я знаю, что она немного старше вас, но, может, она захочет присоединиться к вам, если вы вежливо попросите. Она очень умная, ты знаешь, почему бы вам не попросить ее помочь с чем-то? Уверен, она поможет вам спланировать вечеринку.       — Она не захочет нам помогать, — говорит Маура, неуверенно морща нос.       Гарри медленно выдыхает, глядя на маленькую девочку и чувствуя себя родителем.       — Может, и захочет, — говорит он, мягко тыкая в вельветовое колено Мауры. — Помогать кому-то — это здорово. Тебе нравится помогать мне, не так ли? Следить за мной, чтобы я не показался идиотом? Или… таким идиотом, каким могу себя показать? — пытается он, тыкая ее снова, пока она не улыбается и не поднимает взгляд.       — Да, — тихо говорит она.       — Тогда действуй. Хорошо. Я дам тебе совет и надеюсь, ты последуешь ему лучше, чем я сам, — говорит Гарри, наклоняясь вперед.       Маура подается к нему навстречу, округлив глаза, и на секунду он забывает, что разговаривает с семилетней девочкой. Вокруг них дождь стучит по стеклу, и пахнущий опилками воздух вдруг наполняется концентрацией.       — Никогда не забывай, что в принятии помощи есть своя щедрость, — серьезно говорит он.       Маура хмурится.       — Что это значит?       Гарри моргает. Аккуратно зажевывает губу, подыскивая слова в голове.       — Это значит… ты помнишь, как мы говорили, что помогать другим приятно? — Маура кивает. — Получается, когда ты позволяешь кому-то помочь тебе, ты позволяешь им чувствовать это. Люди всегда думают, что должны помогать, чтобы быть добрыми, но это не так.       Маура сжимает губы и ставит подбородок на колени.       — Умно.       — Спасибо, — улыбается Гарри. — Кое-кто очень умный сказал мне это много лет назад.       — Кто?       — Твоя мама, — говорит Гарри, наслаждаясь удивленным видом Мауры и позволяя ему смягчить болезненные воспоминания о строгих словах Джинни в его адрес, когда через несколько недель после окончания войны он изо всех сил пытался удержать все самостоятельно. Он прислушался тогда, но с тех пор больше не так часто.       — Получается, ты разрешаешь людям помогать себе? — спрашивает Маура, эхом повторяя его мысли.       Гарри колеблется, натягивая рукава на пальцы. Это не первый раз, когда он хотел бы стать лучшим примером для подражания, но это, наверное, самый ужасный случай, когда он не следует своему совету.       — Не особо. Но должен, — наконец признает он.       Улыбка Мауры сверкает в свете лампы.       — Я никому не расскажу. — Она откидывает голову назад и смотрит на небо сверху. — Дождь закончился.       Гарри переглядывается с ней, потягиваясь.       — Это так.       — Пожалуйста, можно мне мороженое?       — В декабре?       — Магазин Фортескью открыт, я заметила по дороге сюда, — сообщает Маура, в некотором роде переводя тему.       Гарри улыбается и пожимает плечами, соскальзывая со стола и протягивая руки, чтобы помочь Мауре спуститься.       — Хорошо, но потом мне действительно нужно поработать.       Он предполагает, это меньшее, что он может сделать.

**~*~**

      Маура быстро становится постоянным посетителем мастерской в следующие несколько дней, поскольку после Рождества графики работы Джинни и Блейза выходят из-под контроля. Для Джинни норма появляться поздно днем, чтобы забрать дочь, принося с собой терпкий запах зимы и знакомый земляной аромат грязной травы и мокрой ткани, который с первым же вдохом относит Гарри обратно в школьные времена.       Если маленькая девочка и испытывает стресс из-за отсутствия родителей в каникулы, она это не показывает. По сути, она выглядит более чем счастливой, проводя дни в мастерской, в компании ее не-совсем-дяди-Гарри, наблюдая за всем с запасного верстака с относительным комфортом, собирая деньги у клиентов с ошеломляющим обаянием, присущим только ее отцу, или помогая Гарри в его все более уверенных экспериментах в выдувании стекла.       — Ты скучаешь по маме и папе, когда они на работе? — спрашивает он в один день, выбирая кусок красного стекла из коробки, которую она держит.       — Ты никогда не спрашивал об этом раньше, — просто говорит она.       — Оу, — с удивлением говорит он. — Извини. — Растерянный, он возвращается к раскаленной железной тарелке перед ним, где красное стекло медленно плавится в мерцающую каплю. — Ты не могла бы, пожалуйста, найти еще красное? Маленькое, — добавляет он, регулируя пламя палочкой.       — Маленькое красное, — напевает себе под нос Маура, роясь в стучащей коробке пальцем. — Вот оно — ауч!       Ее внезапное шипение от боли покалывает затылок Гарри, и он быстро поворачивается, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ставит коробку и подносит руку к лицу, чтобы осмотреть ее, брови опущены от боли и раздражения. У нее кровь.       — Давай, — настаивает Гарри, обхватывая ее тонкое запястье и рассматривая порез на кончике ее указательного пальца. Он не слишком глубокий, но Гарри реагирует, не задумываясь, при виде темных капель крови, наполняющих рану, тянется к своей палочке и шепчет часто используемое Исцеляющее заклинание, пока края пореза не начинают срастаться, оставляя еле заметный бледный шрам.       — Ох, — наконец пораженно говорит Маура. Когда Гарри отпускает ее руку, она смотрит на нее так долго, что он начинает подозревать, что допустил ошибку.       — Ты в порядке?       Она поднимает глаза.       — Да. Я ранюсь здесь каждый раз, — будничным тоном говорит она. — Как и ты.       Пытаясь игнорировать ее утверждение, Гарри давит:       — Что тогда не так? Твой дядя Гарри использует другое Исцеляющее заклинание? Оно слегка прохладное, я знаю, но действенное.       Маура дарит ему странную полуулыбку.       — Обычно он просто советует мне взять его в рот и пососать.       Гарри моргает.       — Правда?       — Угу. Слюна — природный антисептик, — честно говорит она, и Гарри через полсекунды понимает, что она цитирует, кхм, его.       А потом его голова наполняется картинками, кадрами, как Лили падает с дерева в парке, как Ал впервые падает с метлы, как юный Тедди решает «проверить», есть ли в маленьком Джеймсе магия. Как он всегда пытался позволить им совершить собственные ошибки, но все еще скрывался за батальоном Исцеляющих заклинаний, когда они их совершали. И заботиться о Мауре сейчас так же естественно для него, как дышать — да, отцовство действительно меняет все.       — В чем дело? — неожиданно спрашивает она, и Гарри понимает, что пялился в пустоту.       — Ничего, все в норме, — говорит он, решив, что в этой сюрреалистичной ситуации есть некоторые вещи, с которыми семилетний ребенок, пусть и очень смышленый, не должен иметь дело. — Итак, я знаю о новых тиктаках твоей матери, а чем занимается папа, что он так занят?       — Рес-трук-турирование, — осторожно говорит она, раскрывая излеченную ладонь и подавая Гарри кусок красного стекла, о котором он почти забыл.       — Спасибо. А что конкретно это значит? — спрашивает он, в действительности совершенно невежественный, наученный переключаться с деловых разговоров много-много лет назад. Это хорошо, думает он теперь, иначе он мог закончить в каком-то очень ужасном месте, вроде менеджера в компании по производству дрелей.       — Это значит, что папа часто задерживается на работе, — сетует она. — А потом дядя Нев заходит на ужин, они пишут длинные списки, а затем рвут их на клочки.       Гарри смеется.       — Звучит весело. Ты бы хотела заниматься этим, когда вырастешь?       Маура гримасничает и снова берет коробку.       — Нет. Я буду играть в квиддич, делать вещи из стекла — только красные вещи — и… стану Министром магии.       Пряча улыбку, Гарри серьезно кивает.       — Тебе нужно хорошо учиться в школе, чтобы добиться этого.       — Тетя Миона говорит то же самое, — вздыхает Маура, ища, теперь более осторожно, куски красного стекла в коробке.       Гарри считает обнадеживающим знание, что некоторые вещи всегда остаются прежними, где бы он ни был.       И даже в таком странном месте, как это, кажется, что удобный распорядок дня может возникнуть с относительной легкостью и при наличии подходящих людей и правильном стечении событий. Маура, нуждающаяся в няне и напарнике по интересным делам, отлично контрастирует с Гарри, который пытается уклониться от миссии драматических масштабов. Мастерская обеспечивает место, где он может спрятаться от Драко, и Маура выглядит более чем счастливой, помогая ему в любом деле, которое отвлекает его от дальнейших попыток закончить маленький столик.       Дата выдачи заказа приближается, но Гарри упорно об этом не думает. Точно так же он не думает о прикосновениях кожи Драко к нему ночью, каждой ночью, или о теплой настойчивости его поцелуев, или о девяти случаях из десяти, когда у него за ухом находится перо, заткнутое там, пока он не надевает рубашку утром. Точно так же он подавляет небольшой трепет, возникающий, когда делает чай в правильной полосатой чашке, и Драко так легко ему улыбается.       У них появляется распорядок. Это неизбежно, как бы Гарри ни сопротивлялся, по мере того, как ускользают последние дни этого года, в нем появляется небольшая тревожная часть, которая чувствует, что он был здесь всегда. Он замечает, что слоняется по Косой аллее, когда наступает его очередь готовить ужин, заходя в интересующие его маленькие магазины деликатесов и овощные лавки в поисках необычных ингредиентов, втайне надеясь удовлетворить своего требовательного партнера по ужину. Драко, несмотря на все его недостатки, съест практически все, если только это будет правильно приготовлено, и это одно из его качеств, которое нравится Гарри.       Маура, с другой стороны, которая следует за ним от одного странного магазина к другому, как болтливая тень, имеет самые странные пищевые привычки, которые Гарри встречал.       Во время обеда в пятницу они, пользуясь свежей солнечной погодой, сбегают на невысокую каменную скамейку рядом с мастерской, обедая и наблюдая за покупателями на Косой аллее, соревнуясь, кто покажет на человека с самой странной шапкой.       — Эта — на ней бубенцы, — говорит Гарри, подталкивая Мауру локтем и кладя последний кусок куриного сэндвича себе в рот.       Маура ухмыляется, неосознанно макая свой хот-дог в стакан свежего апельсинового сока.       Гарри содрогается и с некоторым усилием глотает кусок курицы с хлебом.       — Ты будешь это есть, или просто играешь? — спрашивает он, звуча — к его ужасу — совсем как Молли Уизли.       — Буду есть, — говорит Маура, поднимая удивленные глаза. — Хочешь немного?       — Нет, спасибо.       — Дядя Гарри обычно пробует все со мной, — пораженно говорит она.       — Правда? — Гарри жует губу и смотрит в огромные невинные карие глаза. Он вздыхает. Это должно быть неплохо… в конце концов, он ест свинину с яблоками, почему бы не попробовать свинину с апельсином? Правда, он должен одобрять такую готовность к экспериментам. — Хорошо.       Маура протягивает влажный хот-дог, и он решительно откусывает большой кусок. Кислый вкус апельсина сначала поражает язык, за ним сразу же следует соленая свинина и кусок мокрого слоеного теста, который скользит по небу и прилипает к зубам. Отвратительно. Воистину, абсолютно… он в ужасе смотрит на Мауру, чье выражение лица выжидающее. Глубоко вдохнув, он пытается проглотить, но липкое месиво просто не хочет идти вниз. В ужасе он протягивает руку за соком и пьет его, пока не находит в себе силы сглотнуть.       Морща нос, он тыкает языком в застрявшее между зубов тесто.       — Прости, Маура, но это отвратительно.       — Дядя Гарри тоже всегда так говорит, — говорит она, ухмыляясь и возвращая свой сок. — Шапка-крокодил! — добавляет она, указывая пальцем.       — Ты просто кошмар, — бормочет он, размышляя, как убрать ощущение, будто что-то умерло у него во рту.       Когда позже днем пара снежных сов залетает в окно с обещанным шпинатным пирогом от мистера Пеппера, Маура довольна.       — О, я обожаю его! — восклицает она, нюхая пирог и мимоходом поглаживая головы сов, пока они не взлетают и не исчезают из виду.       У Гарри, однако, появляется свинцовый груз в желудке, который не имеет ничего общего со шпинатным пирогом. Мистер Пеппер, который прислал ему отвратительный пирог из лучших побуждений, ожидает прекрасно сделанный, уникальный столик менее чем через неделю, а Гарри сделал… ничего. Когда он стоит здесь, прислонившись к верстаку с закрытыми глазами, вина за упущенные дни настигает его, и он обхватывает пальцами твердый холодный верстак, чувствуя себя ужасно.       С каких пор он стал таким безответственным придурком? Человеком, который нарушает свои обещания? Ты не стал, шепчет мягкий, культурный голос у него в голове. Потому что ты этого не сделаешь. Пытаясь не думать о голосе или о том, как он сюда проник, Гарри трясет головой и поворачивается к Мауре, которая снимает коричневую бумагу с пирога.       — Не ешь это все за раз, тебе будет плохо. Я сделаю этот столик. Прямо сейчас.       Она ничего не говорит, но смотрит на него широко распахнутыми глазами, когда он ходит по мастерской и левитирует предпоследний — предпоследний? Где взять бук в Новый год? — брусок бука на верстак.       — Тебе нужна помощь? — мягко спрашивает Маура, подходя к противоположной стороне верстака с большим куском мягкого зеленого пирога в руке.       Гарри вздыхает и смотрит на бук, надеясь, что он подчинится.       — Как бы драматично это ни звучало, Маура, не думаю, что кто-то сможет мне помочь, — признает он.       Она кивает и отступает, залезая на пустой рабочий стол.       — Дядя Гарри может, — шепчет она.       На это у Гарри нет ответа.       Он завязывает фартук, призывает столько инструментов, сколько может уместиться, и глубоко вздыхает. Он должен делать это систематично. Логично. Он уже изучил много вариантов, как не нужно делать столик, так что, теоретически, он должен был приблизиться к варианту правильного его изготовления.       Он может работать со стеклом… кажется. Это всего лишь… что-то другое.       Чувствуя легкое недомогание, Гарри хватает рулетку и пилу, стараясь как можно лучше укрепить свои руки и нервы, и приступает к работе.       Он тщательно пилит, крепко сжимая ручку, изо всех сил пытается удержать ее прямо; древесная пыль оседает в ноздрях, каждая заноза насмехается над ним; он измеряет, затем повторно, потирает влажный лоб тыльной стороной грязных ладоней, держит части на уровне глаз, пока складывает их вместе, отрывки из плотницких книг в Утренней комнате мантрой протекают в голове. Он шлифует, пока руки не становятся жесткими и сухими, но его это не заботит, потому что в этих руках материалы наконец-то напоминают оси, и это триумф.       На заднем фоне он может слышать хаотичный стук ног Мауры, пока она отдыхает на свободном верстаке, и ее тихое мягкое пение, подозрительно напоминающее «Русалочью мелодию». Чертова Селестина. Впрочем, он едва ли ее слышит; Гарри как в тумане, охвачен повторяющимися движениями и небольшими корректировками, зная, что он чему-то научился, и радуясь, потому что понимает: на этот раз он сделает все правильно. Возможно…       Солнце зашло к моменту, когда он отступает, страдающий от судорог и боли, и оглядывается, наконец осознавая, что работал в темноте.       — Прости, Маура, — говорит он, зажигая свет в лампах волшебной палочкой. — Ты, кажется, что-то говорила.       — Ты сосредотачивался, — говорит она, садясь и поправляя свои хвостики.       Гарри устало улыбается.       — Да, кажется, я продвинулся. Что думаешь? — спрашивает он в надежде, поворачиваясь, чтобы тщательно осмотреть свою работу за день.       Маура издает тихий странный звук, но ничего не говорит.       В свете лампы Гарри испуганно смотрит на столик. Такое чувство, будто он видит его впервые. Как будто бы он потратил несколько часов работы над чем-то другим… как будто его столик подменили невидимые руки. На это.       — Что? — наконец спрашивает он грубым голосом. Чувствуя, как в животе что-то падает, он подходит ближе, и теперь очевидно, что его творение вообще нельзя назвать столиком. Оси громоздкие и кривые, столешница скошена, стыки неровные, все покрыто насмешливо блестящими на свету занозами. — Я думал, у меня получается, — бормочет он, почесывая волосы сухой горячей ладонью.       — Этот лучше, чем предыдущий, — тихо говорит Маура, но Гарри почти ее не слышит.       Тяжелое разочарование в венах превращается в жидкую ярость из-за собственной неудачи, из-за этой нелепой ситуации, в которой его навыки бессмысленны, из-за Бориса, Драко и мистера Пеппера, желающего шикарный столик, который Гарри не может ему дать. Он понятия не имеет, почему вообще ожидал успеха — он знает: все ожидают, что он преуспеет в любой ситуации, в которую попадает, но он всегда хорошо осознавал собственные недостатки; от этого часто зависело его выживание.       А теперь этот талант принадлежит не кому-то еще, а другой его версии. Как это может быть таким чертовски сложным? Гарри несколько секунд стоит неподвижно, прежде чем со злостью заставить измученный кусок дерева исчезнуть, и, не задумываясь, призывает последний кусок бука с такой силой, что тот почти слетает с верстака; он задевает его острым краем и оставляет неприятную царапину на плече, когда Гарри, вздрогнув, ловит его.       — Что ты будешь делать? — спрашивает Маура, ее голос звучит пронзительно от беспокойства.       — Понятия не имею, — признает Гарри, ища огромный молоток и взвешивая его в руках. Несмотря на продолжающийся рев в ушах, он слышит собственные слова «не беспокойся», а потом сдается, высоко поднимая молоток и ударяя им по буку, вкладывая в это все свое разочарование. Удар отдается в ладони и отщепляет довольно большой кусок дерева.       Чувствуя, как поднимается давление, он бьет сильнее, наугад меняя инструменты и вкладывая свои неадекватность, ярость и страх в этот огромный и бессмысленный акт разрушения. Скрипя зубами, он режет, рубит и пилит, хватаясь голыми руками за грубое расколотое дерево, крутя его в разные стороны и следуя стамеской по пути своих пальцев, хватая палочку и инстинктивно, вслепую создавая небольшие взрывы и искры; они вызывают восторженные аплодисменты Мауры, которая больше не боится.       — Добавь туда немного стекла, — предлагает она, сияя глазами от возбуждения и прижимая к груди потрепанный буравчик.       — Стекла? — переспрашивает Гарри, тяжело дышащий и липкий от пота, когда смотрит на Мауру и инструменты для выдувания стекла за ее спиной. — Хм.       Все еще в тумане, он разжигает самодельные печи и приступает к работе, забирая куски у Мауры, когда она протягивает их, доверяя ее выбору. Запах стекла, теперь такой знакомый, успокаивает и опьяняет, и Гарри вдыхает его, щуря глаза от жары и яркого света, пока контролирует дыхание и медленно крутит трубку, выдувая несколько странных неопределенных форм.       Когда они твердеют в зеленом огне, Гарри и Маура наблюдают за мерцающими цветами в почти что тишине, сидя бок о бок на холодном каменном полу. Когда она кладет голову ему на плечо, он мягко обнимает ее одной рукой. Она ничего не говорит, но улыбается, глядя в огонь.       Звезды уже зажглись и погасли, когда они встают на ноги и берут стеклянные изделия; Гарри знает, что Джинни уже совсем скоро будет здесь, но он молча надеется, что она появится попозже, хотя бы ненадолго, просто чтобы они могли закончить свой маленький странный проект вдвоем.       Когда нога Гарри подгибается без предупреждения, он роняет две лампочки, и они разбиваются. Все еще слегка ошеломленный, он вздыхает, поднимается и берет осколки в руки. Маура, когда стук молотков прекратился, забирается на свой верстак и наблюдает, как он с помощью чар ставит лампочки и разбитые кусочки на места.       — Красиво, — произносит она, наблюдая, как Гарри зажигает маленькие огоньки везде, где только может, палочкой, и странное спокойствие начинает заполнять его тело. Он импульсивно помещает мягкое голубое пламя в каждую блестящую лампочку, посылая аккуратные тени по гладкому дереву и лицу Мауры.       — Вот, — наконец говорит он, роняя палочку и опираясь на верстак, перенося вес на руки. Глаза сухие и болят, и он с некоторым усилием моргает, чтобы оценить свое творение. Он сделал… что-то. Этакое.       — Мне нравится, — говорит Маура, сидя на пятках и любуясь плавными изгибами дерева, странными, будто бы потусторонними резными линиями и сверкающим светом. Довольно привлекательно, если склонить голову и прищуриться, и это хорошо. С другой стороны, совершенно бессмысленно, и это точно не маленький столик с извивающимися лозами и осями.       — Извини за опоздание! — зовет Джинни за секунду до того, как распахивается дверь.       Гарри в последний раз смотрит на что-то и прикрывает его Дезиллюминационными чарами. Когда Джинни и Маура уходят, он убирает заклинание, вздыхает, потому что потратил хороший кусок бука зря, и ставит его на пыльную полку подальше.       Он что-нибудь придумает. Он на это надеется.

**~*~**

      — Когда ты собирался рассказать мне, что будешь делать свой собственный виски? — спрашивает Драко не к месту, с любопытством ковыряя свой ужин.       Гарри кашляет, брызгая чаем, и пытается разгадать слабую полуулыбку, дрожащую на губах Драко.       — С чего ты взял? — спрашивает он.       — Просто звонок по камину с маленькой мадам, — говорит Драко, глядя на Гарри. — За десять минут до того, как ты вернулся домой. Похоже, она хотела проверить, не изменил ли ты свое решение касательно того, чтобы пригласить ее на свою вечеринку.       — А, это, — говорит Гарри, качая головой. — Прости.       — Что бы я хотел знать, — продолжает Драко, ковыряясь в фасоли на тарелке, — как у нее возникло впечатление, что ты организовываешь вечеринку. Скажи, было ли у нас мероприятие, во время которого ты сделал что-то более полезное, чем слонялся вокруг, выглядел хорошо и смеялся с меня?       В тайне, скорее, облегченный, Гарри пожимает плечами. Он точно может это делать.       — Ничего такого я ей не говорил. Ты знаешь, какие дети; они делают свои собственные выводы. — Он делает паузу, чувствуя искру вредности. — Может, она думает, что со мной веселее, чем с тобой.       Драко вскидывает бровь и секунду молчит.       — Что это? — наконец спрашивает он, изучая свою полупустую тарелку.       — Кассуле. Тебе нравится?       — Нет, — говорит Драко, отправляя еще одну полную вилку себе в рот. Гарри с интересом наблюдает, как он облизывает нижнюю губу, и решает, с некоторым удовлетворением, что он врет.       — Хорошо. А виски?       Драко фыркает.       — Понятия не имею. Она выглядела так, будто считает, что ты планируешь превратить мастерскую в винодельню.       Развлеченный, Гарри пытается объяснить о Бортеге и очень дорогом огневиски. Драко слушает со своей странной полуулыбкой и аккуратно собирает остатки соуса кусочком хрустящего хлеба. Закончив, он смотрит на Гарри с такой яркой, легкой теплотой, что Гарри запинается на середине предложения, сердце бьется в быстром ритме.       — …тогда, это… это оно, да, — наконец говорит он, глядя в тарелку. Это глупо. Он взрослый мужчина. Зрелый мужчина, если так посмотреть. И Драко… в чем смысл прятаться от него, избегать потенциально рискованных ситуаций, если он может ввести Гарри в оцепенение, просто посмотрев на него за чертовым обеденным столом?       Гарри вздыхает.       — Ты сказал ей, что она может прийти?       Драко качает головой.       — Хотя я думаю, что она будет вести себя лучше, чем большинство наших взрослых гостей, мне правда не нужен еще один человек, за которым нужно присматривать.       Гарри, который не может вспомнить свою последнюю вечеринку только для взрослых, только задумчиво кивает.       — Возможно, в понедельник я заберу Венефикус, — размышляет он. — Попытаюсь подготовиться к тому, чтобы не пригласить ее на твою скучную взрослую вечеринку.       — Очаровательно, — говорит Драко, отодвигая свою пустую тарелку и удовлетворенно вздыхая. — Ты безумец, если хочешь лишить себя времени на то, чтобы прийти в себя. Все подумают, что ты отец этого ребенка, — беспечно добавляет он.       Гарри с трудом сглатывает и шепчет:       — Да.

**~*~**

      В последние утекающие шестьдесят минут до вечеринки Гарри сидит в кабинете, окруженный книгами по Гербологии, плотничеству и еще кое-чему, пытаясь узнать что-то о Венефикусе и наслаждаясь тишиной, пока есть возможность. Как бы иррационально это ни было, он опасается грядущего вечера, и в последнюю очередь ему нужно, чтобы Драко заметил это. Не то чтобы вероятность этого велика, так как он уже — Гарри смотрит на часы — сорок минут в ванной, и в душе до сих пор льется вода.       Он играется с идеей побежать вверх по лестнице и проверить, не исчез или не утопился ли Драко, когда слышит его голос. Нахмурившись, напрягает слух, меняя положение на коврике и наклоняясь к двери. Этот голос ему знаком, высокий и слегка измотанный, и увеличивающаяся громкость требует его внимания. Любопытствуя, он отмечает место в книге «Работа с необычной древесиной» и спускается в кухню, следуя за голосом к его источнику.       — О, вот и вы, мистер Поттер!       — Привет, Сенька, — говорит Гарри, растерянно глядя на бестелесную голову эльфа в пламени. — Что случилось?       Огромные глаза пугливо моргают.       — Ничего, сэр, но кое-что точно случится, если Сенька не принесет еду. Мистер Малфой вернется с прогулки совсем скоро, и не стоит даже обсуждать, насколько будет недоволен, — мрачно говорит она.       Гарри неопределенно кивает и жестом велит Сеньке войти. С явным облегчением она отходит от камина и через несколько секунд появляется на кухне, нагруженная таким большим количеством серебряных тарелок, что Гарри сразу начинает опасаться, что она уронит их все, и не может отвести взгляд.       — Тебе помочь? — тихо спрашивает он, все еще не до конца веря, что Драко заимствует — точнее, присваивает без разрешения, как он предполагает — домового эльфа своих родителей, чтобы тот обслуживал их вечеринку в честь кануна Нового года.       — Вы так добры, сэр, но это необязательно, — говорит Сенька, а затем раздается треск, и все тарелки исчезают, появляясь на своих местах по кругу на кухонном столе.       — Впечатляет, — говорит Гарри, глядя на груду замысловатых канапе, сыров, крекеров, крошечных пирогов и пирожных. Он внезапно чувствует, что голоден, и аж слюнки текут от мысли попробовать это все до того, как Драко спустится вниз.       Сенька смеется.       — Сэр говорит это каждый раз. Билби передает наилучшие пожелания, мистер Поттер, и говорит, что лимонная тарта в этом году даже лучше. Так говорит.       — Ты не пробовала?       — Сенька не имеет дела с фруктами, — категорично говорит она. Гарри прячет улыбку.       — Конечно. — И, конечно, Драко использует Сеньку и Билби в своих интересах — в конце концов, он же Малфой. Каким-то образом Гарри почти об этом забыл.       Она торжественно кивает, гладя кремовую наволочку своими длинными пальцами.       — Билби вернется завтра за посудой, очень тихо, конечно. — Она поворачивается, чтобы уйти.       — Я… выгляжу нормально? — импульсивно спрашивает Гарри. Он чувствует себя глупо, когда слова вылетают изо рта, а затем даже больше, когда Сенька поворачивается к нему с широко распахнутыми глазами и покорно осматривает его снизу вверх.       И, если отбросить минутный приступ неуверенности, Гарри очень доволен собой. Он оделся без советов и одобрения Драко, и он считает, что проделал хорошую работу. Еще он думает, что способен привыкнуть к этим странным модным вещам и не уверен, стоит ли ему волноваться по этому поводу. Никогда ранее он не уделял внимание одежде, но находит новое удовольствие в сочетании вещей, экспериментировании, добавлении и убирании — это как головоломка, и ему, кажется, нравится. И не только это: надевая что-то помимо старых джинсов и аврорской мантии, он чувствует себя, если так можно сказать, моложе.       Сенька одобряет его вид, склонив голову набок.       — Очень модно, но, сэр, ваша рубашка… — Она делает паузу, демонстративно неуравновешенно вскинув руки. — Неправильная.       Хмурясь, Гарри смотрит на свою рубашку в черно-серую полоску. Она права. В стремлении одеться и закончить с этим он полностью перепутал пуговицы. Вот вам и уверенность в моде: очевидно, он даже не может одеться сам. Когда он беспечно расстегивает рубашку до груди, чтобы исправить свою ошибку, Сенька отворачивается и почтительно кланяется, возвращаясь в камин.       — Счастливого Нового года сэру и мастеру Малфою, — говорит она и исчезает в пламени.       — И тебе, — говорит Гарри пустой кухне, застегивая последнюю пуговицу и осматривая себя на предмет других идиотских ошибок.       — Разговариваешь сам с собой? — спрашивает Драко, влетая на кухню и принося с собой восхитительный теплый свежий аромат, покалывающий Гарри кожу.       — Нет. Твоя нажитая нечестным путем еда прибыла, — говорит Гарри, указывая на стол.       Драко фыркает.       — Ради бога. Что она сказала тебе на этот раз? — спрашивает он, подходя ближе к столу и наклоняясь, чтобы осмотреть еду с интересом и открывая Гарри интереснейший вид на задницу, обтянутую тугой тканью, и кусочек светлой спины, когда рубашка задирается.       — Что?       Драко оборачивается с миниатюрным сладким котелком в руке.       — Я сказал, что она сказала тебе? Сенька? Она классная, но склонна все чересчур драматизировать. Хочешь попробовать? Мне кажется, это что-то новенькое.       Пораженный, Гарри принимает предложение.       — Она сказала, что лучше вернется, чтобы избежать неприятностей, — говорит он, решив, что Драко не нужно знать все остальное, что сказала домовушка.       — Фантастика, — говорит Драко, ухмыляясь и беря еще один сладкий котелок. — Могу только предположить, что она все еще думает о том случае, когда мой отец поймал ее за приготовлением чего-то для нас и назло нам съел все в одиночку.       Гарри смеется, довольный представленной картиной.       — Я тоже так думаю.       — Я не учил тебя красть чужих слуг, Драко! — глумится он, понизив голос и сверкая глазами в полном контрасте с со своей ленивой, но элегантной позой рядом с кухонной стойкой. — Представь, сколько времени для уборки потрачено зря! Это серебро не отполируется само, ты же знаешь!       Гарри не может сдерживаться; он вовсю хохочет. Драко скидывает ледяную маску и смеется вместе с ним, опираясь на него, уткнувшись своей улыбкой ему в шею и обнимая за талию. Гарри рефлекторно кладет ему руку на спину, поддерживая.       — Ты знаешь, — бормочет он в волосы Драко, — мне кажется, Артур однажды конфисковал самополирующееся серебро. Подсвечники, если я правильно помню.       По некоторой причине Драко, видимо, находит это очень забавным, и он все еще висит на Гарри, нежелающий ничего делать, когда приходят первые гости.       — Что с ним произошло? — с любопытством спрашивает Джинни, идя за Гарри в кухню и вешая куртку на пустой стул.       Драко мягко фыркает и игнорирует комментарий, вместо этого наливая виски «Гаргатюанский гусь» в два тяжелых стеклянных бокала и предлагая их Блейзу и Джинни.       — Это касается самополирующихся подсвечников твоего отца, — рассеянно говорит Гарри, и на этом все.       — Думаю, нам нужно больше Гуся, — говорит Блейз, широко ухмыляясь и наполняя комнату теплым смехом. Неожиданно это начинает напоминать вечеринку.

**~*~**

      Следующие полчаса Гарри стоит возле входной двери. Толком не зная списка гостей, он с облегчением открывает дверь для Рона и Гермионы, Джорджа, Фреда, обнимающего милую блондинку по имени Дженни, которая, судя по сверкающему кольцу на пальце, является его невестой. Желудку Гарри требуется некоторое время, чтобы прекратить сжиматься и пульсировать от этой мысли, но Дженни милая и добрая, Фред счастлив, а Джордж, который пришел один, похоже, наслаждается холостяцкой жизнью. Он с этим справится, это точно.       Сюрприз наступает позже, когда они вдевятером перемещаются в гостиную и садятся в разных комбинациях на стулья, диваны и пол, покачивая тяжелые стаканы с виски мистера Бортега, разговаривая, смеясь и поедая запрещенные канапе от Сеньки. Все хорошо одеты, и Гарри понимает, что сидит и наслаждается еще одной возможностью увидеться с друзьями, особенно с Гермионой и Джинни, сияющими и яркими в своей нарядной одежде, явно упивающимися компанией взрослых и возможностью быть кем-то другим, кроме родителей на ночь.       — Посмотри на нас, какие мы все цивилизованные, — говорит он Джинни.       Она садится на диван рядом с ним и удовлетворенно вздыхает.       — Да. — Она запрокидывает голову и смотрит на него, блестящие губы растягиваются в улыбке. — Жаль, что это ненадолго, ага?       Гарри пожимает плечами, лениво осматривая комнату.       — Так или иначе, вряд ли тут станет все слишком диким.       Стук в дверь заставляет всех на секунду поднять взгляд, но никто не двигается, тем более Драко, находящийся посреди хорошей тирады о злодеях в Министерстве. Дженни, сидящая на диване рядом с ним, внимательно кивает и, похоже, слушает.       Гарри вздыхает и поднимается, беря с собой стакан.       — Наверное, это просто Нев, — говорит Джинни, и он сияет, набирая темп и идя по плитке к входной двери. И распахивает ее.       — Привет, — говорит он, искренне улыбаясь Невиллу, который пытается улыбнуться в ответ, но все еще выглядит таким же взволнованным, как и раньше, во время конфронтаций со Снейпом.       — Извини, я… мы опоздали, — бормочет он, а затем Гарри видит это. Это встает, завязав шнурки, и масляно улыбается Гарри в лицо. Тут же волосы на задней стороне шеи встают дыбом.       — Голдштейн, — жестко говорит он. Драко определенно не приглашал его. Определенно нет.       — Рад тебя видеть, Гарри, — говорит Голдштейн со сверкающими глазами. За его спиной лицо Невилла становится красным, и он смотрит вниз на свои ботинки. Гарри сбит с толку, все его инстинкты говорят не пускать этого придурка в дом, но это в действительности не его вечеринка, и он не может оставить их на пороге ночью. Особенно Невилла, который выглядит безмерно виноватым, усугубляя этим заинтригованность Гарри.       — Да, — наконец говорит он, сохраняя нейтральное выражение лица. — Заходите. — Он делает шаг назад, позволяя им пройти, а потом закрывает дверь и облокачивается на нее. «Какого черта кто-то пригласил его на вечеринку?» — мятежно думает он, а потом вспоминает кое-что. Кое-что о Невилле.       …и поскольку нам удалось оторвать его от экспериментальной оранжереи, или как он там ее называет, на вечер, мы с Блейзом подумали, что еще раз попытаемся его пристроить…       Джинни, любящая во все вмешиваться, пыталась пристроить его к кому-то, кто был на Рождественской вечеринке Уизли. О нет. Гарри закрывает глаза и стонет. Невилл и Голдштейн. Неудивительно, почему он выглядит несчастным.       Гарри возвращается по коридору в гостиную, как раз вовремя, чтобы увидеть убийственное выражение лица Драко, когда Невилл и Голдштейн присоединяются к вечеринке. К сожалению, он не думает, что сможет сделать что-то прямо сейчас. Вместо этого он ловит взгляд Джинни и подзывает ее. Хмурясь, она ставит стакан, идет через комнату и следует за ним в коридор.       — Что?       — Это ты пристроила Невилла? К нему? Ты с ума сошла?       Глаза Джинни округляются, когда она понимает; она поворачивается и смотрит в гостиную, а потом возвращается к Гарри со сложенными руками.       — Нет! — шипит она. — Я пыталась свести его с Дереком из команды, а потом мама Дерека умерла, и он не был настроен на свидания, и… да, это случилось. Видимо. — Она вздыхает. — Я не способствовала этому, честное слово.       — Ох, — говорит Гарри, немного ослабив давление. — В таком случае… что он тут делает?       — Я не знаю, — шепчет Джинни, а затем, направляя взгляд: — Идиот, почему я должна была это сделать?       — Извини, — говорит Гарри, осознавая свою ошибку. — Тогда…       — Гарри, прости, — их прерывает Невилл, стремительно выбегая в коридор. Он все еще в куртке и выглядит подавленным. — Это моя вина. Он со мной.       Несколько секунд царит тишина, нарушаемая лишь тихими разговорами из гостиной, и Гарри с Джинни обмениваются пораженными взглядами. Потом они поворачиваются, как один, к Невиллу, настаивая:       — Что-что?       — Нев, скажи мне, что ты шутишь.       — К сожалению, нет, — вздыхает Невилл, виновато глядя Гарри в глаза. — Я пытался от него избавиться, но… это долгая история.       — Боже мой, посмотрите на этих Уизли! — громко кричит Голдштейн из гостиной, и что-то в его тоне заставляет Джинни ощетиниться.       Через пару секунд Драко появляется в коридоре, закрывая за собой дверь и глядя на Джинни.       — Что он тут делает? — настаивает он, тут же приходя к тому же ошибочному выводу, что и Гарри.       — Ничего, что относилось бы ко мне, — говорит Джинни, поднимая руки и хорошо справляясь с тем, по мнению Гарри, чтобы не отступить от разгневанного Драко.       — Я его привел, — подавленно говорит Невилл, пряча руки в карманы брюк. — Я пытался этого не допустить, но он очень настойчив.       — Это правда, — с некоторым чувством соглашается Гарри.       — Не понимаю, — говорит Драко, гнев переходит в раздражение. — Все, что я знаю, так это что здесь мужчина, который не нравится никому в гостиной, оскорбляющий моих гостей и обидевший меня, принеся свой виски. Кто-нибудь объяснит мне, пожалуйста, почему это происходит, до того как я вернусь туда и начну кидать в него канапе.       — Драма-драма, — бормочет Джинни, заправляя волосы за ухо и обмениваясь взглядом, полным скрытого веселья, с Гарри.       Невилл неловко ерзает и вздыхает.       — Хорошо. Примерно неделю назад, прямо перед Рождеством, я заканчивал работу ночью, и мы прямо-таки врезались друг в друга… Я почти упал на него, точнее, это было очень смущающе. Но он не был раздражен… он пригласил меня выпить. — Невилл делает паузу, облокачиваясь на стену и потирая лицо так, словно не скажет ни слова больше.       Гарри, тем не менее, заинтригован. И удивлен, так как никогда не видел Невилла с партнером, да даже обсуждающим что-то романтическое, он не думает, что имеет на это право. И он абсолютно уверен, что Нев достоин большего, чем Энтони Голдштейн.       — И? — напирает Джинни, мягко пиная Невилла ногой.       — И я чувствую себя из-за этого полным идиотом сейчас, — стонет он. — Но в то же время… я не знаю, это было Рождество, я был один. Он говорил, что всегда был заинтересован во мне в школе, и сперва я ему не поверил, но потом я подумал… почему бы и нет? Он симпатичный парень; он был таким милым со мной… — Невилл краснеет еще больше и отчаянно смотрит на Гарри, его волосы растрепаны, а в глазах раскаяние.       — Итак, ты пригласил его этой ночью, — говорит Гарри, осознавая свое разочарование и чувствуя себя обязанным его уменьшить.       Невилл кивает.       — Дело в том, что… после того первого дня он не прекращал говорить о тебе, и я понял, что он просто использует меня. Очевидно, — он заканчивает хриплым шепотом, и Джинни тут же хватает его за руку.       — Не «очевидно», Нев. Не говори так. Энтони скользкий ублюдок, но есть много не скользких… эм, ублюдков, которые будут счастливы быть с тобой, — решительно говорит она, и Гарри кивает.       — Она права, — говорит Драко, — но если ты это осознал, почему он здесь?       — Он не понял намек, — Нев вздыхает. Он все еще выглядит подавленным, но все же улыбается Джинни.       — С такими людьми намеки не работают, — сообщает полный сочувствия Гарри. Он не может сказать, что очень удивлен, но ему страшно, что кто-то может так бездушно наживаться на доброте Невилла. Невилл, которого он знает, уверен в себе и преуспевает в работе или в кругу друзей, но когда доходит до личного, он до хрупкости застенчив, и, кажется, этот почти такой же.       Драко вздыхает.       — Итак. Прав ли я в предположении, что удачное «отвали, Голдштейн» не было вариантом?       Невилл затравленно на него смотрит.       — Нет, Драко, не все такие, как ты.       Джинни фыркает.       — Это ты так считаешь.       — Мне правда жаль, Гарри, — говорит Невилл.       — Это не твоя вина. Я знаю, какой он. — Гарри улыбается другу, и Нев, выглядящий крайне облегченным, но все еще слегка виноватым, улыбается в ответ.       — Итак, — говорит Драко, скрестив руки. — Это все очень трогательно, но что мы будем делать с ним теперь, когда он здесь? Отравим его? Скормим его Фрэнку? Расскажем эту историю Гермионе и натравим ее на него?       Джинни закатывает глаза и берет Невилла за руку.       — Давай. Вернемся обратно.       Прямо после этого дверь в гостиную распахивается, и Блейз проходит через нее, сжимая стакан в огромной руке.       — Почему все в коридоре? — спрашивает он, с интересом глядя на четверку. — Если это элитная зона, я настаиваю, чтобы меня впустили!       Надменное высокомерие на его красивом лице настолько убедительно, что, если бы Гарри не знал его, он бы предположил, что Блейз действительно заносчивый. А пока он просто смеется, и узел напряжения, созданный нежеланным прибытием Голдштейна, почти исчезает.       — Фред! Убери это! — доносится крик из гостиной, и Гарри переглядывается с Драко.       — Не смотри на меня, — бормочет Гарри, когда они возвращаются на вечеринку. — Моя задача — выглядеть красиво, помнишь?

**~*~**

      Через час или чуть больше Гарри уже не чувствует себя особенно красивым. Он переел канапе Сеньки, включая два кусочка лимонной тарты, и хотя ему не с чем сравнивать, он должен признать, что Билби превзошел себя. Переполненный, слегка взвинченный и сжимающий свой третий напиток (огневиски под названием «Пламя Фланагана», восхитительный, но настолько горячий, что стакан сильно дымится, а на лбу выступает пот), он не чувствует себя способным делать что-то, кроме как отдыхать на диване между Гермионой, которая храбро пьет из своего стакана Фланагана, и Роном, который держит между большим и указательным пальцами крошечный пирог со свининой и восторгается им.       — Он такой маленький, — говорит он как минимум в четвертый раз.       Комната полна звуками мягкого смеха, звенящих стаканов и частых вскриков «Фред, люди не хотят слушать об этом» от раздраженной Дженни, и «Любопытные умы должны знать!» от Блейза, пока Фред начинает рассказ за рассказом, растянувшись в ногах у своей невесты.       — У тебя не выйдет заткнуть Уизли, Дженнифер, — с притворной торжественностью сообщает Джордж.       — Как будто я не знаю, — говорит она, наклоняясь, чтобы взъерошить волосы Фреда.       — Если ты не перестанешь напевать это, Джиневра, я тебя выгоню, — говорит Драко, опускаясь на пол рядом с Джинни и Невиллом, которые берут снеки из тарелки между ними и пытаются вежливо игнорировать Голдштейна, который сидит на краю кресла и смотрит на Гарри с таким напором, который заставляет его кожу растворяться.       — Я не могу перестать, она была по радио у мамы и папы, когда мы зашли оставить Мауру, — протестует она, похищая последний кусок копченого лосося и ухмыляясь Невиллу. Гарри украдкой наблюдает за ней, одним ухом выслушивая восхищение Рона, которое теперь адресовано золотистому цвету маленького пирога со свининой — это наш новый глава Аврората, с нежностью думает он, — и не может не улыбаться. Она запивает лосося огромным глотком Фланагана и выдыхает ароматный дым.       — Мне все равно, — говорит Драко, убирая дым от глаз легкой рукой. — Я уже наслушался достаточно этой старой глупой коровы от Гарри и моего отца.       — А ты крепкий орешек, Драко, — говорит Невилл, выглядящий гораздо счастливее, находясь на расстоянии от Голдштейна.       Драко смотрит сердито, но Гарри видит, что он не всерьез.       — Если дело касается Селестины Уорбек, да, меня пытают больше других.       — Это не так плохо, Драко, — настаивает Джинни. — Забери меня из этого богом забытого места, — поет она, наклоняясь к Драко и направляя слова в его полное ужаса лицо.       — Прекрати.       — Забери меня из этого богом забытого места! — кричит она, увеличивая громкость на несколько уровней. Гарри не может назвать Джинни плохой певицей, но энтузиазм и алкоголь плохо влияют на ее способности. Драко гримасничает. Гарри, однако, переносится обратно в бальный зал Малфой-Мэнора, и у него внизу живота извивается что-то горячее.       — Джиневра.       — Я мечтаю каждую ночь… — она останавливается, задумавшись. — О… хм-м-м-м.       — О твоих спасительных объятиях, — произносит Гарри, прежде чем успевает остановиться.       Джинни удовлетворенно смеется, поворачивается и смотрит на него, волосы качаются вокруг ее лица.       — Вот оно!       Драко стонет и облокачивается на диван, локти на коленях, и сталкивается с мрачным принятием, когда Блейз, Фред и Джордж прекращают разговор, чтобы понаблюдать.       — Дементоры зовут с небес, — поет Джинни, делая пригласительный жест для Гарри.       Что-то безрассудное подталкивает его; он осушает свой стакан, вытирает разгоряченное лицо тыльной стороной ладони и кивает ей.       — Давай улетим на твоей метле любви!       Они заканчивают припев вместе под активные аплодисменты из всех уголков комнаты; даже Голдштейн, который засовывает свой нос почти во все, делает несколько медленных тихих хлопков и смотрит на Гарри в поиске одобрения. Гарри с отвращением отворачивается, вместо этого глядя на Драко, выражение лица которого — что-то между тревогой и весельем. Не думая, Гарри наклоняется и скользит пальцами в его волосы, глядя, как его улыбка неохотно сверкает.       Раздается странный тихий звук от стула Голдштейна; краем глаза Гарри видит, как он откидывается на спинку со скрещенными руками. Он поражен, что этот неприятный ублюдок все еще здесь. Обязанности Драко как хозяина берут верх над его личными чувствами, и это одновременно удивляет и впечатляет Гарри. Он был идеально вежливым, хоть и холодным, с Голдштейном, а остальные просто незаметно его игнорируют. Небольшая часть Гарри думает, что он должен чувствовать себя виноватым перед ним, но этого не происходит. Точно не после того, как он обошелся с Невиллом.       Даже Блейз, чье добродушие позволяет ему сходиться буквально со всеми, начинает сторониться его через несколько минут разговора, а ведь он понятия не имеет, что Голдштейн так неуважительно обошелся с его коллегой. Пока еще.       — Боги, спасибо за это, — вздыхает Гарри, чувствуя, как обстановка в комнате становится более непринужденной, когда Голдштейн извиняется и отходит в ванную. Он заново наполняет себе и Гермионе стаканы из ближайшей бутылки и расслабленно падает на диванные подушки.       — Знаю. Он как дементор, не правда ли? — вздыхает она.       — Да, — Гарри мрачно смотрит на свой стакан. — Безумие: если бы кто-то говорил со мной, как я говорил с ним в тот раз, я бы держался от него так далеко, как только возможно.       — А сейчас он везде. Как будто отказ заставляет его стараться больше. Это пугает.       — Хочешь знать мое мнение? — предлагает Рон с другой стороны.       — Все мнения приветствуются, — вздыхает Гарри.       — Ты проявил к нему внимание. Такие, как он, процветают во внимании. До прошлой недели ты почти его не замечал, но сейчас… — Рон пожимает плечами. — Он получает реакцию от тебя, дружище. Это то, в чем ты всегда ошибался с Малфоем, разве не так? — Он делает паузу, морща веснушчатый нос. — Но, эм, у этого определенно был другой результат. Ты знаешь, что я имею в виду, — бормочет он.       — Да, — мягко говорит Гарри. — Это имеет смысл.       — Это порой случается, — говорит Гермиона, слабо улыбаясь. — Тем не менее, как я помню, Рон, это ты чересчур сильно реагировал на Драко в прошлом.       Рон хмурится.       — Не рушь все. Тогда я был мудрым.       Гарри фыркает.       — Конечно, был.       — В любом случае, — говорит Гермиона, хлебая свой напиток, — за тобой грешок. Мне нужно было «поговорить» с Хьюго тогда, и это твоя вина.       — Моя вина? Если я правильно помню, Роуз открыла этот ящик пандоры, — протестует Гарри.       Гермиона вздыхает и поигрывает стаканом.       — Я знаю, но тебя винить проще.       — Очаровательно. Как все прошло?       — Отвратительно, — признается она, слегка содрогнувшись. — Так много вопросов. Как ребенок попадает туда, мама? Это больно? Что, если ребенок не захочет выйти? Вы с папой так меня сделали? — говорит она с болезненным выражением лица, и Гарри смеется.       — Ты хорошо выкрутилась, — гримасничая, говорит Рон. — Затем он пришел ко мне и сказал: «Папа, не думаю, что мой писюн хочет это делать!»       Гермиона смеется в руку, и Гарри теперь хохочет так сильно, что дымящийся огневиски болезненно выходит у него из носа.       — Это идеально, — наконец говорит он, брызгая напитком. Он хочет посочувствовать, сказать, что уже слышал все эти неловкие вопросы ранее, но не может, и осознание этого жалит.       — Почему с младшими все гораздо хуже? — размышляет Гермиона. — С Роуз было проще, у нее… научный подход, но Хьюго… я просто сказала себе, что он навсегда останется маленьким, и мне никогда не придется этого делать.       — Я не знаю, — говорит Гарри, и это правда. Возможно, это единственный способ. Он вспоминает страх Лили перед реалиями беременности, и о том, что она до сих пор настаивает, что ни при каких обстоятельствах этого не сделает.       — Еще одна отличная причина, почему у нас ребенок, не требующий так много внимания, — говорит Драко, оборачиваясь и посылая Гарри яркую улыбку.       — Ты не хочешь детей, Гарри? — влезает Голдштейн.       Гарри, который почти смог выкинуть Голдштейна из головы, оборачивается, чтобы посмотреть на него, и Рон, Гермиона и Драко следуют его примеру.       — Я, эм… — колеблется Гарри, понятия не имея, как говорить на эту тему. К счастью, Гермиона встревает и спасает его в своем стиле.       — При всем уважении, Энтони, не думаю, что это твое дело, — говорит она, и хотя ее тон спокойный, в ее глазах предупреждение.       На секунду Голдштейн хмурится, а потом возвращает свое обычное выражение лица и интригующе улыбается Гермионе.       — Я не хотел ничего плохого. — Он выглядит застенчиво и наклоняется к Гарри. — Мне просто кажется интересным то, что ты находишься в своих… эм… отношениях столько лет и остаешься бездетным. Ты всегда казался мне хорошим родителем, Гарри. Я понимаю. Я тоже с энтузиазмом отношусь к отцовству. Некоторые люди просто не созданы для семейной жизни, — невинным тоном говорит он, и хотя он не смотрит на Драко, смысл ясен.       Со звенящим в ушах советом Рона Гарри прикусывает язык, когда смотрит на Голдштейна, ожидая, пока защитная волна ярости утихнет. Ничего ему не давай.       — Я счастлив так, как есть, спасибо, — наконец говорит он, крепко сжимая пальцами стакан. — Все мы разные. Давайте поговорим о чем-то другом.       — Ты принесла те странные карты, Гермиона? — вдруг спрашивает Рон.       — Ох. — Она сияет и протягивает свой стакан Рону, чтобы порыться в своей гигантской кожаной сумке двумя руками. — Кто хочет сыграть?

**~*~**

      — Решения, решения, — вздыхает Блейз, изучая яркие красные карты у себя в руке. Все взгляды обращены к нему, пока находящиеся в комнате ждут, когда он соберется с мыслями. Ожидающая тишина нарушается редким глотком виски или сдавленным хихиканьем, и почти все сейчас на ковре, сидят, скрестив ноги, или лежат, защитно прижимая карты к груди. Только Дженни, свернувшаяся на диване с разложенными перед ней картами, и Голдштейн, который не сдвинулся со своего стула, остаются не на полу.       Как и следовало ожидать, Голдштейн играет крайне неохотно, будто слишком важный, чтобы получать удовольствие от чего-то глупого, и, что предсказуемо, ему не хватает чувства юмора.       — В любое время этого года, Блейз, что оставляет тебе около… тридцати пяти минут, — говорит Драко, приподнявшись из своей элегантной позы под боком у Гарри, чтобы демонстративно наколдовать Темпус.       Блейз корчит Драко рожу сквозь блестящие цифры.       — Не волнуйся, — бормочет он, тасуя карты в руках и размахивая дымящимся стаканом. — Итак. Эротичная клубника… Я знаю, что ты тут делала. — Он церемонно опускает карту. — Эротичные совиные угощения. Немного волнительно. — И еще одну. — Эротичная соусница, ну, что ни сделаешь ради тебя. Мне нечего сказать об эротичном квиддиче…       — Должен признать, мне нравится эротичная Распределяющая шляпа и эротичный Корнелиус Фадж, хотя я бы не сказал, что считал его эротичным, когда он был жив…       — А на шесть футов под землей он прямо-таки объект для дрочки? — с ухмылкой уточняет Джордж.       — Зеленый котелок, — невинно вставляет Дженни, моргая большими голубыми глазами.       — Видишь, — говорит Фред, драматично размахивая рукой, — вот почему я тебя люблю.       Гарри присоединяется ко всеобщему хихиканью, разносящемуся по комнате, удовлетворенный тем, что Фред хоть где-то нашел себе идеальную пару, и разочарованный, что не выиграл этот раунд. Он думал, что Фадж будет легкой победой, только из-за тревожащего фактора.       — Сейчас мне нравятся они все, — продолжает Блейз, размещая карты перед собой на коврике. — Эротичный Азкабан. — Он смотрит на Джинни, которая пожимает плечами и улыбается. — Эротичные котята… серьезно? — Рядом с Гарри Рон фыркает в свой стакан. — И, учитывая развлечения этой ночью, эротичная Селестина Уорбек подходит…       — Ох, Блейз, — бормочет Драко, мягко хмурясь. — Так и думал, что ты это сделаешь.       — Я бы так и поступил, если бы не восхитительный Эротичный обсыпной лишай, — с удовольствием говорит Блейз, кладя последнюю карту под триумфальный возглас Невилла, который ползет по ковру, чтобы взять зеленую карту и добавить ее себе.       — Нев, это ужасно, — говорит Гермиона, морщась и пытаясь не присоединиться ко всеобщему хихиканью. — Теперь я буду представлять Филча.       — Он так умер? — спрашивает Дженни, поднимая взгляд. — Я думала, это всего лишь слух.       — Нет, это правда, — говорит Голдштейн впервые за несколько минут. — Моя кузина Серена была колдомедиком в Святом Мунго, когда он поступил. Она сказала, это было ужасно.       — Не могу сказать, что мне его очень жаль, — признается Джордж, обмениваясь полным ностальгии взглядом с Фредом. — Я знаю, что мы доставили ему кучу неприятностей за все те годы, но он и правда был гнилым старым ублюдком.       — Точно-точно, — говорит Фред, неуклюже чокаясь стаканами со своим братом.       — Я всегда слегка жалел его, ну, знаете, он был сквибом, — говорит Гарри, вытягивая десять красных карт и сортируя их.       — Ты прав, Гарри, — быстро говорит Голдштейн. — Смеяться над больными плохо, в конце концов.       Драко издает тихий странный звук, и, судя по положению его бровей, теряющихся где-то у линии роста волос, это своего рода грань для Голдштейна. Он не может сказать, что удивлен.       — Почему вы никогда не приглашаете меня на свои мероприятия? — влезает мягкий голос, и Гарри следит за всеобщими пораженными взглядами, пока не замечает Фрэнка, плавно скользящего по комнате. — Так много интригующих запахов в этой комнате.       — Что он говорит? — спрашивает Гермиона, убирая ногу с прохода, чтобы дать Фрэнку проскользнуть.       — Он злится, потому что мы развлекаемся без него, — говорит Гарри. — Я никогда не запрещал тебе приходить. Я не виноват, что ты сердился на меня утром.       — Это звучит жутко, — завистливо говорит Джордж. — Вот бы мне так уметь.       — Я, на самом деле, не знаю, как это звучит, — говорит Гарри, пожимая плечами. — В моей голове это просто звучит как мой голос.       — Моя подруга Трэйси считает, что это сексуально, — говорит Дженни.       Гарри, который решил выпить в этот момент, давится виски и пялится на нее, пока Драко лениво бьет его по спине и фыркает.       — Если это та Трэйси, о которой я думаю, фетиш на парселтанг — последнее, о чем тебе стоит беспокоиться, — загадочно говорит Джордж, и смешки в комнате становятся слышнее.       — Он смеется надо мной? Жестокий яркоголовый человек, — говорит Фрэнк, извиваясь у ног Джорджа. Джордж, который явно привык к такому обращению, просто смотрит на него, будто что-то рассчитывая.       — Он не смеется над тобой, — устало говорит Гарри. — Веди себя хорошо, и я раздобуду тебе чего-нибудь поесть.       Фрэнк замолкает, высовывая язык по направлению к оставшимся канапе на тарелке Джинни.       — Пятнадцать минут до начала! — объявляет Драко, возвращаясь из кухни с чем-то, что выглядит, как лучший виски за сегодня, отличающийся от бутылки Голдштейна от Бортега, которую все принципиально игнорировали. — Пора подумать обо всех тех обещаниях, которые вы не собираетесь исполнять.       — Ага, почти время праздника, — с блеском в глазах говорит Фред. — Джен, дай мне салфетку.       Она подчиняется, и по взмаху палочки на его ладони появляется крошечная, размером с голову змеи шляпа для вечеринок. Она покрыта разноцветными пятнами и блестками. Фред осторожно поднимает ее и пытается продемонстрировать Фрэнку; змея сворачивается кольцами и бесстрастно смотрит на него.       — Фред, ты этого не сделаешь! — протестует Джинни, но в ее голосе звучит явное любопытство, и она не останавливает своего брата, когда тот опускается и надевает на Фрэнка маленькую шляпу.       Удивительно, но, возможно, помня о потенциальной награде за хорошее поведение, Фрэнк не сопротивляется. Когда Фред отстраняется, он скользит по ковру и укладывается на колени Драко, пристально глядя на Гарри.       — Чертова змея, — бормочет Гарри, наклоняясь и хватая несколько мясных угощений с тарелки Джинни.       — Он и правда это съест? — спрашивает Невилл.       — О, да, — говорит Драко. — Он съест что угодно, если там есть бекон, жадный ублюдок. — Он отстраненно гладит Фрэнка, и Гарри кидает ему обернутую в бекон сосиску, которую тот точно ловит и аккуратно глотает.       — Хорошо. Лучше всех, — настойчиво говорит он, высовывая язык.       Это, видимо, уже слишком для Голдштейна, и он съеживается на самом дальнем краю сидения, морща свое вежливое красивое лицо от отвращения.       — Что случилось? — спрашивает у него Гарри, внезапно раздраженный. Возможно, он боится, но что-то подсказывает Гарри, что причина не в этом.       Голдштейн молчит, но его губа дрожит в направлении Драко.       — Он тебя не укусит, — бормочет Рон. — К сожалению, — говорит он себе.       Голдштейн кашляет.       — Я не боюсь, Рон, я всего лишь считаю, что змеи отвратительны. Вообще, — продолжает он, остро глядя на Фрэнка, — не могу поверить, что ты держишь что-то подобное дома, Драко. Я бы точно не смог с этим жить.       Драко вскидывает бровь.       — Тогда хорошо, что ты тут не живешь, не так ли?       Гарри смотрит на Фрэнка, который аккуратно свернулся у Драко на коленях. Он идеально молчалив и спокоен, но его глаза-бусинки светятся интеллектом, и Гарри размышляет, чувствует ли он атмосферу, которую ненароком создал. Он поворачивается к Голдштейну, готовый защитить своего питомца, но Гермиона снова его опережает.       — Они, кстати, очень чистоплотные, — смело говорит она. — И они не такие склизкие, как ты думаешь. — Она наклоняется и, к удовольствию Фрэнка, гладит его блестящую чешую.       Голдштейн смеется, и этот звук ощущается ошеломляюще в почти полной тишине.       — Ты не очень изменилась со школы, правда? Маленькая всезнайка.       Лицо Гермионы слегка морщится, и она откидывается назад, словно ее ударили.       — Эй, — говорит Рон с удивительной спокойной авторитетностью, подаваясь вперед к Голдштейну. — Не говори с ней так, пожалуйста.       — Я просто пошутил, — настаивает он, но никто не смеется.       — Лучше бы ты этого не делал, — тихо говорит Гермиона, уже спокойная.       — Извини, — неискренне говорит Голдштейн. — В любом случае, — беспечно продолжает он, гримасничая в сторону Фрэнка, — они всегда напоминают мне о Вы-Знаете-Ком. У него была змея.       — Не смей так говорить, — сухо говорит Невилл, с немым извинением глядя на Гарри, и впервые за несколько минут Гарри обнаруживает, что ему хочется рассмеяться.       — Слушай, — говорит он, поворачиваясь к Голдштейну. — Фрэнк —моя змея, поэтому, наверное, тебе стоит высказывать жалобы мне.       Голдштейн замолкает и деликатно скрещивает ноги.       — Две минуты, вы, все! — кричит Блейз, эффективно снимая напряжение, когда все оборачиваются к нему. Он стоит, вытянувшись в свой внушительный рост, с поднятым бокалом и выжидающими умными темными глазами. — Двигайте задницами, или я сделаю это за вас!       Настроенный поскорее оставить неловкость, Гарри ухмыляется Блейзу и берет свой стакан, используя плечо Драко, чтобы подняться на ноги. Драко вздыхает, хватает его руку и бутылку виски и присоединяется к нему. Медленно, остальные тоже освобождаются от своих ленивых поз и образуют круг на ковре в последние минуты года. Голдштейн тихо стоит между смирившимся Невиллом и ощетинившимся Роном и ничего не говорит, когда Драко наполняет его стакан.       — Я буду приходить с работы раньше и играть с дочерью, — декламирует Блейз.       Джинни улыбается ему.       — Я снова начну читать. Книги не о квиддиче. Пока ты будешь приходить домой раньше и играть с нашей дочерью, — добавляет она.       — Я наконец перестану грызть ногти, — говорит Дженни, уныло изучая свои искусанные ногти.       — Я буду обезгномливать сад мамы и папы как минимум раз в месяц, — торжественно обещает Фред.       — Я приведу свои метлы в порядок и буду хранить их такими, — говорит Рон. — Обещаю, Миона.       Гермиона закатывает глаза к потолку, но улыбается и добавляет:       — Я найду время, чтобы чаще видеться с друзьями. Не только по специальным случаям.       — Звучит неплохо, Гермиона, — говорит Гарри, слушая с увеличивающимся интересом то, что является полноценным новогодним ритуалом. Он никогда ранее не беспокоился о подобном, но здесь все иначе, и он должен мириться с этим. — Я… — Я что? Я сделаю маленький столик? Я перестану бояться своих чувств? Я… — Я выброшу свои ужасные рабочие джинсы, — импульсивно говорит он.       Гермиона смеется, а Драко вздыхает.       — Однажды я это уже слышал.       — Я найду себе милую женщину, которая не будет безумной, — говорит Джордж, и все в круге сочувственно кивают.       Гарри заинтригован.       — Я… — Невилл колеблется, а потом поднимает подбородок. — Я поверю, что… достоин большего, — покраснев, говорит он с некоторой сложностью.       Стоящий рядом с ним Драко хватает его за плечо.       — Блять, это правильно. Я буду меньше ругаться. Честно.       Блейз ловит взгляд Гарри и посылает ему заразительную ухмылку, пока Джинни бормочет:       — Поверю в это, когда увижу.       Долгое время стоит тишина, после чего Голдштейн мягко кашляет и говорит многозначительное:       — Я не буду сдаваться, пока не получу то, что хочу. — Но никто в действительности его не слушает, потому что Драко взмахивает палочкой, и огромный блестящий циферблат появляется в центре круга.       — Десять секунд, — оповещает Гермиона, поднявшая Фрэнка и обвившая его вокруг шеи. Он все еще в своей шляпе для вечеринок. Она ему идет.       — …восемь, семь, шесть…       Гарри вздрагивает, когда Драко соединяет и сжимает их пальцы. Посылая ему мимолетный взгляд, он пытается контролировать улыбку, когда Драко облизывает нижнюю губу и почти беззвучно говорит:       — Я люблю тебя.       — …четыре, три, два…       — Люблю тебя, — говорит Гарри в ответ со стучащим сердцем. Драко улыбается и отворачивается, как раз в миг, когда комната наполняется звоном колокольчиков, и ее обитатели разражаются возгласами поздравлений и напеванием припева «С новым годом!»       Через секунду Гарри обнаруживает, что зажат между Джинни, которая ухмыляется и целует его в щеку, и Блейзом, который обнимает его и кричит слова с привкусом виски о вечной дружбе в его ухо. К ним скоро присоединяются Фред, Джордж, Дженни и остальные, и пока все пытаются влиться в пьяный и полный энтузиазма комок объятий, Фрэнк, все еще в шляпе, сворачивается вокруг их ног и быстренько съедает оставшиеся канапе.

**~*~**

      Уже почти два часа ночи, когда Гарри отрывается от воодушевленной и в чем-то бессмысленной дискуссии о квиддиче в Хогвартсе, к которой даже Невилл и Гермиона смогли поделиться воспоминаниями, несмотря на то, что никогда не играли за команду своего факультета.       — Ты забываешь, Драко Малфой, — говорит Дженни, когда Гарри выходит в коридор, — что без приличных охотников ты все еще можешь проиграть матч, даже если ловец поймает снитч. Вы, ловцы, всегда об этом забываете, — холодно говорит она.       — Давайте не будем об охотниках, — стонет Джордж, вызывая смесь смешков и сочувствующих голосов.       — Хм, — бормочет Гарри себе под нос, оставляя их позади и отправляясь на кухню, скользя одной рукой по тисненым обоям в коридоре по пути. Чувствуя себя немного ватным, но в остальном в порядке, он наливает в стакан воду, отпирает заднюю дверь взмахом палочки, затем распахивает и прислоняется к ней, наслаждаясь прохладным влажным воздухом.       Он пьет воду и удовлетворенно улыбается, когда приятный холод растекается по телу и успокаивает страхи, оставляя только приятный гул виски, дружбу, место, где он может находиться, смеяться и подкалывать, не думая о том, какой пример подает.       — Убери это, Уизел! — кричит Драко из гостиной.       Гарри медленно качает головой и закрывает глаза. Даже Голдштейн не разрушит сейчас его настроение.       — За твое здоровье, парень.       Слыша знакомый голос, Гарри распахивает глаза и быстро смотрит на Бориса, который стоит за кухонной стойкой в своем клеенчатом плаще и наливает себе щедрую порцию виски. На второй взгляд становится ясно, что это личная бутылка Голдштейна; Гарри умышленно этого не замечает.       — Что тебе нужно?       Борис подбирается ближе, сияя Гарри сквозь запутанную бороду.       — Просто желаю тебе счастливого Нового года, — говорит он. — Кажется, тебе весело.       Гарри моргает, пораженный.       — Да… думаю, что так. Ты здесь давно?       — Достаточно давно, — загадочно говорит Борис. Он делает большой глоток своего напитка, а затем одобрительно поднимает стакан. — Вкусно. Если твоя женщина игрива, дело в виски, — сообщает он, как будто демонстрируя огромную мудрость.       Гарри хмурится, опираясь на дверь так, что она скрипит под его весом.       — Во-первых, у меня больше нет женщины… я так думаю. Во-вторых, это достаточно пессимистический взгляд на женское… ты знаешь. Ты знаешь, — повторяет он, неопределенно размахивая рукой.       — Не могу сказать, что да, парень, — говорит Борис, выглядя абсолютно беспечно. — Моя мама говорила много всего. Странного. В любом случае, говорить плохо о мертвых не стоит, упокой бог ее душу.       Гарри кивает, сбитый с толку.       — Как там мои дети? — тихо спрашивает он. — Моя… Джинни?       — Ты найдешь их такими, какими оставил, не переживай, — говорит Борис, вытирая рот тяжелым рукавом. — Цель — научиться. Новый опыт…       — Да, можно и так сказать, — бормочет Гарри, чувствуя, как краснеет, и отворачивая лицо к холодному свежему воздуху.       — Ты разговариваешь сам с собой? — спрашивает кто-то, кто-то с резким голосом без широких тонов Бориса.       Гарри резко и настороженно оборачивается, сразу замечая пустое пространство, где стоял Борис, его пустой стакан из-под виски на стойке и темную тощую фигуру Голдштейна в дверном проеме.       — Чего тебе надо? — говорит он второй раз за последние минуты, хотя теперь его тон, скорее, резкий, чем раздраженный.       — Я волновался, — плавно говорит Голдштейн. — Ты просто встал и ушел, и никто больше даже не заметил. Ты пьешь мой виски?       — Эм, нет, — говорит Гарри, переводя взгляд со своего пустого стакана от воды на только что открытую бутылку от Бортега на стойке. — Я просто…       — Все в порядке, Гарри. Я принес ее как для тебя, так и для себя. Как я тебе всегда говорил, я хочу, чтобы у тебя было только лучшее. Ты заслуживаешь этого, как и я. — Он улыбается, и живот Гарри сжимается от отвращения; он идет к двери, беря по пути бутылку. — Позволь мне.       Гарри убирает стакан от попытки его наполнить.       — Я уже выпил достаточно, спасибо.       — Как хочешь, — бормочет Голдштейн. Он опирается на дверной косяк и смотрит на Гарри темными глазами; в его взгляде нет ни намека на опьянение, и по какой-то причине это заставляет Гарри слегка нервничать.       Он хочет продолжать вести себя с мягким вежливым пренебрежением, поставить стакан и выйти отсюда с простым «Извини», но что-то приковывает его к месту.       Из комнаты наверху доносится громкий стук, а затем каскад хриплого смеха. На мгновение Гарри и Голдштейн поднимают глаза к потолку.       — Кажется, они все хорошо проводят время, — отмечает Голдштейн. — Кроме тебя.       Гарри насмешливо фыркает, не в силах сдержаться.       — И ты пришел, чтобы это исправить, что ли?       — Это то, чего ты хочешь, Гарри? — Глаза Голдштейна горят. Он облизывает нижнюю губу и подходит ближе.       Гарри хмурится.       — Чего конкретно ты пытаешься добиться? — настойчиво спрашивает он, оставляя вежливость. — Я не изменяю. Никогда не изменял и не собираюсь делать это сейчас. Я с Драко, потому что я хочу быть с Драко.       Губа Голдштейна дрожит только от звука имени Драко, но Гарри давит, набирает обороты. Он стоит твердо, каждый мускул напряжен, пальцы сжимают стакан почти до предела.       — И да, я заметил, что у вас с ним какие-то проблемы, но знаешь, что? Он в десять раз лучше тебя, Голдштейн. В десять раз, — грубо говорит он, глядя в пораженное лицо Голдштейна, вдыхая резкий холодный воздух в легкие. — Он умный, интересный, честный, смешной, и… его, блять, волную я и мои желания, — говорит Гарри, его сердце сжимается от смущения, когда он понимает, что говорит больше с собой, чем с Голдштейном. Он тяжело сглатывает. — Чего я не могу сказать о тебе. Я не хочу быть грубым с тобой, веришь или нет, но я теряю терпение, так что скажу в последний раз — отвали.       Голдштейн пялится на него секунду, не дыша, его лицо буквально в паре дюймов.       — Гарри… — шепчет он, подходя ближе и крепко целуя Гарри.       В ужасе Гарри на мгновение замирает; губы Голдштейна грубые и болезненно-сладкие по сравнению с его, твердые пальцы сжимают бока Гарри, и каждый нерв в его теле кричит «Неправильно! Неправильно!» Стакан выскальзывает из его ослабевших пальцев и разбивается об пол; звук выводит Гарри из ступора, и он отталкивает Голдштейна с такой силой, что он влетает в дверной косяк.       Ошеломленный, он трет больное место и медленно моргает. Затем, вернув улыбку, снова протягивает ладонь, пытаясь схватить Гарри за руки.       — Гарри, смотри, я думаю, ты должен…       — Я думаю, ты должен уйти, — говорит ледяной голос из кухонного проема.       Гарри, чувствуя тошноту, поворачивается и видит Драко, освещенного светом кухонных ламп и смотрящего на Голдштейна, скрестив руки на груди.       — Драко, — хрипит Гарри, пытаясь обрести голос. — Драко, это не то… Я не…       — Извини, что все так получилось, Драко, — грустно говорит Голдштейн, и Гарри отходит от него с отвращением, стараясь, чтобы между ними было настолько большое расстояние, насколько это возможно.       — Нет никакого «все»! — кричит он, теряя остатки самообладания. — Пойми уже!       — Гарри…       — Все были к тебе более чем вежливы, — перебивает Драко, и его голос настолько холодный, что Гарри никогда не слышал такого раньше. — Но я считаю, что мы слишком долго тебя терпели. Я выставлю тебя вон.       На мгновение Голдштейн выглядит так, будто собирается поспорить, но в итоге кивает и выходит из комнаты вслед за Драко, не говоря ни слова. Один в тихой кухне, Гарри падает на кухонный стул и роняет голову на руки. На него накатывает волна холодной тошноты, голова раскалывается, а во рту чужеродный привкус, который ему не принадлежит. Он вздрагивает.       — Ой, кто съел последний кусок пирога? — настойчиво спрашивает кто-то с лестницы, наверное, Фред или Джордж.       Наконец, услышав шаги Драко, Гарри поднимает взгляд. Его рот сжат в узкую линию, кожа болезненно бледная и с красными прожилками, а глаза опасно светятся. Он молча поднимает палочку и убирает разбитое стекло.       — Драко, послушай…       Он жестко качает головой.       — У нас все еще гости.       — Что ты хочешь сделать? — спрашивает Гарри, чувствуя, как выкручивает живот. Все, что ему нужно, — возможность объясниться, но у него нет и этого.       Драко вздыхает.       — Вернуться на вечеринку. — Он разворачивается на каблуках и выходит в коридор. Гарри пялится в темноту несколько мгновений, а затем идет следом.

**~*~**

      Когда они возвращаются, вечеринка уже заканчивается, но для Гарри проходят годы, прежде чем гости начинают потягиваться, зевать и говорить об уходе. Он тихо сидит в освободившемся кресле Голдштейна, улыбаясь и отвечая, когда нужно, но не имея представления, о чем и с кем разговаривает. Весь его гнев улетучился, оставив после себя лишь холодное онемение с налетом отчаяния.       Ему нужно, чтобы Драко знал, что ничего не было — действительно важно, чтобы Драко знал это, но то, что для Гарри ощущается как настоящая пощечина, заключается в том, что это все не потому что он никогда бы не изменил и не из-за понятий о чести. Это потому, что улыбка Драко Малфоя ранит сердце, а незнакомый холод в серых глазах разрывает его на части.       Выражение Драко «все в порядке» впечатляет. Он просто полулежит на диване рядом с Блейзом, присоединяется к припеву «Доброго старого времени» и позволяет Фрэнку устроиться у себя на коленях. Когда гости начинают по двое и по трое расходиться, Драко находит разбросанные куртки, шарфы и ботинки и вежливо принимает хлопок по плечу от Рона, медвежьи объятия Блейза и эмоциональные поцелуи Гермионы. Он отмахивается от повторных извинений Невилла и наставляет Дженни, чтобы она убедилась, что Фред не взорвет ничего, когда попадет домой.       Гарри встает с кресла, будто поднятый невидимыми руками, и пробирается сквозь прощальные объятия и обещания собраться как-нибудь снова, при этом бросая взгляды на Драко. Когда тот тихо разговаривает с Джинни, которую тащит к камину нетерпеливый Блейз, его глаза впервые встречаются с Гарри, и тепло в них поражает его сердце. Он резко вдыхает, и Драко отворачивается.       — Веди себя прилично, Джиневра, — слабо говорит он.       — Сомнительно, — отвечает она, прежде чем последовать за своим мужем в пламя. — Начни год так же, как хочешь его провести, и все в таком роде!       Наконец в доме становится тихо. Гарри оглядывает полную беспорядка гостиную, лениво гадая, порадует ли Драко уборка. Наверное, нет.       — Я в постель. Ты идешь?       Гарри кивает, жуя губу и пытаясь избавиться от опасений, пока тяжеловесно тащит себя в спальню. Драко сидит на краю кровати, и, хотя он не позаботился о том, чтобы зажечь лампы, его светлые волосы и острый профиль хорошо видны в лунном свете. Позади него часы Гарри насмешливо машут светящимися стрелками. Сейчас три минуты четвертого утра. Гарри вздыхает и трет глаза за очками.       — Блять, — неожиданно взрывается Драко. Его спокойствие мгновенно исчезает, и воздух вокруг Гарри, кажется, трещит от электричества. — Блядский ублюдок!       — Драко, я знаю, как это выглядело, но ничего… в общем, он просто напрыгнул на меня, — говорит Гарри, вызывающе глядя на Драко, каким-то образом надеясь доказать свою честность. — Он просто не понял, о чем я, блять, говорю. Я не хотел… этого, — он замолкает, горло сжимается.       Драко коротко смеется.       — Ты иногда такой идиот.       — Спасибо, — оскорбленно бормочет Гарри.       — Ты и правда думаешь, что я этого не понимаю? — Драко поворачивается, приковывая Гарри к месту серебристыми глазами. — Ты действительно думаешь, что я считаю, что ты добровольно позволил этому придурку приблизиться к тебе? Я доверил бы тебе свою жизнь, ты, чертов… мерзавец, — рявкает он, судорожно хватаясь бледными пальцами за простыни.       — Ох, — шепчет Гарри, чувствуя, что ему отказывают колени. Он тяжело падает на кровать рядом с Драко. — Да… конечно. Я просто…       — Ты вежлив с ним, и он липнет к тебе. Ты груб с ним, и он лезет к тебе. Что, блять, с ним не так? — настаивает Драко.       — Наверное, ты должен начать меньше ругаться завтра, — предполагает Гарри, и ему хочется забрать слова назад, когда Драко жестко смотрит на него. — С чего ты взял, что я был с ним груб?       — Я слышал тебя, когда спускался по лестнице, — огрызается Драко. — И то, что ты обо мне говорил, тоже.       — Оу, хорошо, — говорит Гарри, почесывая горячую кожу задней стороны шеи и желая, чтобы желудок перестал подпрыгивать и скручиваться, подстрекаемый смесью вины и ожидания. — Ты не должен был это слышать.       — Знаю, — мягко говорит Драко, роняя руки на колени. — Это не те вещи, которые ты обычно говоришь мне в лицо.       Гарри поворачивается на кровати и, не задумываясь, протягивает руку, проводя кончиками пальцев по подбородку Драко и впиваясь ими в волосы, осторожно дергая и заставляя смотреть в глаза.       — А должен, — безрассудно говорит он. — Все мои слова — правда.       Глаза Драко расширяются. Он нервно высовывает кончик языка. Горячее мягкое дыхание опаляет губы Гарри.       Его сознание неконтролируемо напоминает ему о поцелуе Голдштейна, и он отбрасывает это воспоминание, прижимаясь губами к губам Драко. Долю секунды ответа нет, и Гарри думает, что совершил ужасную ошибку, но затем теплая рука сжимает его колено, дыхание перехватывает, и Драко целует его в ответ. Его губы мягкие, уверенные, теплые; его язык находит Гарри, и это правильно.       Гарри горит. Пылает от всего: жара тела Драко, когда они прижимаются ближе друг к другу на краю кровати, сырого вкуса виски и солоноватого привкуса влажной кожи, удивления от того, что крохотные пуговицы на рубашке Драко, кажется, расстегиваются от одного его касания, обнажая бледную, светящуюся в лунном свете кожу. Едва дыша, Гарри стягивает рубашку через голову, вздрагивая, когда нежная ткань скользит по коже. Драко наклоняется ближе, лаская горячими влажными поцелуями чувствительную шею Гарри и поджигая все нервные окончания так, что Гарри остается только кричать; сопротивляясь, он откидывает голову и цепляется за Драко, кусая нижнюю губу, пока не чувствует медно-соленый вкус крови на языке.       — Так просто, — весело шепчет Драко, но в его голосе чувствуется не скрытое хриплое возбуждение.       Он отодвигается достаточно далеко, чтобы встретиться взглядом с Гарри, и этот взгляд полон смысла. Не говоря ни слова, они помогают друг другу раздеться, сбрасывая оставшуюся одежду в кучу на полу и заползая на кровать, в нетерпении сминая простыни, чтобы прижаться кожей к коже, впиться ногтями в плоть и соединять рты с такой отчаянной горячей потребностью, что член Гарри наливается и болезненно упирается в живот Драко.       Драко, уже твердый, мягко стонет, когда Гарри лениво обвивает ладонью его эрекцию, подчиняясь своим инстинктам. На этот раз он не колеблется. Он знает, что делать. Он хочет это сделать. Он хочет Драко, Драко хочет его, и это так же просто, как полеты.       Кажется, что время остановилось, когда он толкает Драко обратно на подушки, куда тот падает без сопротивления, развалившись грациозно и горящими глазами глядя на Гарри. Лениво потягиваясь, он позволяет своей руке опуститься на живот и медленно сжимает свой поднявшийся член в кулак, позволяя другой руке лежать на простынях, обнажая выцветшую Метку и четыре чернильные буквы. Гарри не знает, куда смотреть. Сглотнув пересохшим горлом, он шепчет тихое Призывающее заклинание и протягивает руку, надеясь на лучшее.       Прикроватный ящик дребезжит, но не открывается. Гарри с разочарованием пытается снова. Драко со вздохом наклоняется и открывает ящик.       — Если бы ты не набивал свой ящик всяким мусором, этого бы не случилось, — сообщает он, бросая Гарри маленькую бутылку масла.       — Отъебись, — бормочет Гарри, но бездыханно улыбается, как и Драко, который выгибает бедра и смотрит прямо в глаза Гарри, гладя себя. Гарри думает, что никогда не видел что-то настолько захватывающее.       — Гарри, — мягко зовет Драко, и этого достаточно; он наклоняется, проводя языком по головке члена Драко, смазывая его кожу душистым маслом, и проталкивается внутрь скользкими пальцами, не в силах подавить стон от жара, обхвативших его стенок, крутит, ищет, поглаживает, пока глаза Драко не закрываются, а член не подпрыгивает — а затем наконец встает на колени и наклоняется, чтобы соединить их рты, трепещет от сильных ног вокруг талии, толкается, опускается, задыхается, пока не входит полностью, и Драко стонет — громко, первобытно, и от этого звука Гарри вздрагивает, опасно приближаясь к краю.       — Это все ты, — шепчет он.       Глаза Драко распахиваются. Он ничего не говорит, но его взгляд не отрывается от Гарри, когда он сжимает бедра и поощряет его движения, требует их, изгибая губы в слабой улыбке. Сердце Гарри волнуется; он улыбается в ответ — страха нет. Начинает двигаться, задавая ритм медленными глубокими движениями, наклоняется, чтобы коснуться рта Драко, тяжело опаляет дыханием его кожу и вдыхает запах цитрусов, алкоголя, пота, возбуждения от каждого толчка. Пальцы сжимают его бедра и задницу почти болезненно, притягивают жарко, непристойно, очень близко, контролируя его; он держится на одной руке, размазывая масло по простыням, а другой отчаянно гладит масляный член Драко.       — Да, — снова и снова бормочет Драко, поднимаясь к Гарри, снова и снова, пока это не становится вздохом, стоном, мольбой. — Да-да-да-да-да…       А потом теряется в шквале ругательств и тихих стонов, растекаясь по руке Гарри и сжимаясь вокруг него так сильно, что он отстает всего на пару толчков; Гарри беспомощно смотрит вниз на покрасневшую кожу в полумраке, на потемневшие затуманенные удовольствием серые глаза, когда освобождение накатывает на него, вырывая из горла грубый раскованный звук.       Блять, я такой шумный, думает он смутно, опуская голову на плечо Драко и позволяя своему дыханию выйти из-под контроля.       — Хорошо, — вздыхает Драко, отстраненно поглаживая спину Гарри. — Я начну выполнять свое обещание завтра.       Гарри улыбается, касаясь губами его кожи.       — Наверное, это хорошая мысль. — Он поднимается на локтях и падает на спину рядом с Драко. Холодный воздух из окна покалывает липкую кожу, но это не неприятно, кроме того, у него нет сил, чтобы что-то с этим сделать.       Когда что-то касается его обнаженной голени, он рефлекторно дергается и прищуривается в темноте; через мгновение на его бедро опускается знакомая тупая голова.       — Как долго он здесь был? — настойчиво спрашивает он.       Драко фыркает.       — Кто знает? Он просто маленький извращенец.       Гарри не знает, что более пугающе — факт, что змея, возможно, подслушала, как он занимается сексом, или то, что Драко, скорее, веселится, чем беспокоится.       — Что ты тут делаешь? — спрашивает он Фрэнка.       Змея с наслаждением высовывает язык.       — Впитываю приятную атмосферу. Наслаждаюсь интересными запахами. Ничего необычного.       — Ничего необычного, — бормочет он себе под нос, вздрагивая, когда Драко накладывает на него Очищающее заклинание.       — Мне кажется, все прошло неплохо, да? — неожиданно говорит Драко.       Гарри пялится на него.       — Что? О, ты о вечеринке?       — Конечно.       — Да, я тоже так думаю. Кроме Голдштейна, который на это не способен, считаю, все получили удовольствие.       — Да, хорошо, — нахмурившись, говорит Драко. — Веришь или нет, но меня не очень-то волнуют его чувства.       Гарри поворачивается к нему и убирает волосы с глаз Драко.       — Я знаю. Считаю удивительным то, каким вежливым ты был весь вечер, — признает он.       — Годы тренировок, — с ноткой горечи говорит Драко. — И, в любом случае, у меня свои способы справляться.       Гарри ждет, заинтригованный.       — Каждый раз, когда он реально меня доставал, я шел на кухню и разбирал один из ящиков.       Гарри фыркает; он не может сдержаться.       — И сколько раз это было?       — Все ящики, — признается Драко. — К полуночи я начал второй раунд. Конечно, они уже были разобраны, так что я просто все вынул, посчитал и вернул на место.       — Мне правда жаль, — говорит Гарри, переполненный виной, когда представляет, как Драко лихорадочно перебирал кухонные шкафы каждый раз, когда исчезал на кухне за «припасами».       Драко зевает.       — Это не твоя вина. Это он. То, как он смотрит на тебя, отвратительно.       Гарри гримасничает, переворачиваясь и наслаждаясь ощущением тепла Драко, прижатого к его спине.       — Вот бы он перестал смотреть.       — Знаю. Но мне кажется, мы отвадили его от тебя, не так ли? — сонно бормочет Драко в шею Гарри.       Гарри закрывает глаза.

**~*~**

      Наверху лестницы горит свет.       Небо снаружи становится розовым, оранжевым, серым.       Он трет глаза слишком большим полосатым рукавом. Зевает.       Гарри ерзает на полу напротив него. Болезненный и с жесткими суставами. Решительный.       — Мы должны поговорить с Дамблдором, — говорит он. Ощущается так, словно он уже говорил это много раз.       — Позже. Я хочу спать, и можешь прекратить это?       — Что?       — Это. — Острые серые глаза концентрируются на пальцах Гарри, которыми скользит вверх и вниз по прикроватному столику. — Остановись. Или, по крайней мере, найди баланс.       — О чем ты, Малфой? — Уставший, смущенный, раздраженный. Любопытный.       — Баланс. — Бледные пальцы тянутся, чтобы погладить стол, горячее дыхание опаляет щеку Гарри, когда он пододвигается. Лицо сконцентрировано — он гладит: раз, два левой рукой и раз, два правой. — В противном случае, все неравномерно. Определенно.       Гарри вздрагивает.       — В этом нет смысла. С каких пор в этом есть смысл?       — С тех пор, как я был маленьким. Тебе не нужно чувствовать баланс? — Огромные глаза… он почти весь превращается в глаза в слабом свете. Шокирующая уязвимость. Гарри думает.       Принимает.       — У меня никогда не было особого баланса.       — Возможно, поэтому ты такая заноза в заднице.       Гарри хмурится.       — Заткнись. В любом случае, честь услышать это от тебя.       — Да, хорошо. — Пальцы ковыряют подол мантии Гарри. Пальцы видны, а затем нет. Снова и снова. Пять раз внутрь и пять раз наружу. — Ты удивишься, как вещи, не имеющие смысла, помогут тебе продолжать путь.       Длинная секунда и осознание сходства, когда все проходит. Глубокий вздох и смирение.       — Нет, не удивлюсь.       Движение губ, почти что улыбка. Зевок.       — Иди спать, Поттер.

**~*~**

      Гарри, сонно моргая, просыпается и смотрит на медные часы у кровати. Циферблат расплывается перед глазами, поэтому он вздыхает, неуклюже ищет очки, натягивает их на нос и вздыхает, глядя на стрелки.       — Нет, — решительно говорит он, и часы выпускают клубы дыма, очевидно, сами по себе.       Разум на удивление ясен, он чувствует себя так, будто почти не спал, а рот будто бы набит песком. К сожалению, он обещал Мауре принести проклятый Венефикус в мастерскую сегодня и не собирается нарушать данное ребенку обещание из-за легкого похмелья. Не в этой жизни. Глядя на спокойно спящего Драко, он вылезает из постели и бросается в душ, безрезультатно прикрывая обнаженное тело от пронизывающего холодного воздуха.       Он вскоре выходит из дома, чистый, одетый и с животом, полным чая и тостов. Завернутый в длинное шерстяное пальто с сумкой через плечо, набитой Венефикусом, он аппарирует в Оттери-Сент-Кетчпоул и идет пешком остаток пути до Норы, чтобы забрать Мауру. Извилистая улочка сверкает инеем, а прохладный ветерок достаточно бодрит, чтобы сдуть остатки прошлой ночи.       Маура обнимает Молли в дверях и радостно принимает интригующий бумажный пакет, который она держит в руке в красной варежке, пока прыгает рядом с Гарри.       — Что это у тебя? — спрашивает он.       — Обед, — отвечает Маура, болтая пакетом. — Бабушка сделала мне сэндвич с вареньем.       — Это звучит… неплохо, кстати, — удивленно говорит Гарри.       Маура ухмыляется.       — Еще там есть огурец.       — Тогда ты будешь есть это сама.       — Бабушка сделала один и для тебя. Думаю, там жареная свинина. — Она морщит нос. — Скучно.       Гарри улыбается. Он думает, что в этом случае сможет побыть скучным.       — Вечеринка была хорошей?       — Да, — говорит Гарри через секунду, справляясь со смущающей смесью эмоций. — Да, спасибо. А твоя?       Маура скачет дальше, обернувшись, чтобы посмотреть на Гарри, балансируя перед ним, практически переполненная возбуждением.       — Замечательно. Роуз научила меня играть в шахматы, а потом я, Хьюго и Роуз потанцевали под бабушкину глупую музыку, а потом дедушка рассказал нам истории о временах, когда ты, дядя Рон, дядя Фред, дядя Джордж, тетя Гермиона… — Она останавливается для передышки и продолжает: — Учились в Хогвартсе, а потом мы жарили маршмеллоу на палочках, и я не спала до десяти минут двенадцатого!       — Вау, — говорит Гарри, поддаваясь ее энтузиазму и возвращая ей улыбку. — Звучит интересно. Я же говорил, что все будет хорошо, не так ли?       Маура закатывает глаза и идет по дорожке.       — Взрослые всегда так говорят.

**~*~**

      Утро ускользает без всякого разрешения. Гарри и Маура тратят несколько приятных часов на изучение Венефикуса, чтение отрывков из «Работы с необычной древесиной» и экспериментирование над несколькими небольшими кусочками, которые Гарри аккуратно отрезал от конца одной из веток. Он уверен, что это дорогая вещь, и он не должен тратить ее зря, но, по правде говоря, кто-то такой неумелый, как он, вообще не должен к ней прикасаться, и тогда вреда не будет. Кроме того, он всегда считал, что лучший способ научиться — отбросить осторожность и начать действовать.       — Здесь, — говорит Гарри, сидя на верстаке с открытой «Работой с необычной древесиной» на колене. Он подает Мауре еще один маленький кусок. — Попробуй положить в воду.       Маура встает на колени и осторожно роняет деревяшку в огромный стакан с водой, который Гарри установил посреди верстака. Рядом находятся результаты их более ранних экспериментов: обугленный кусок, который Гарри сжег палочкой, чтобы появился необычайный разноцветный дым, и кусок, который Маура приложила к своему сэндвичу с вареньем и огурцом, что, к ее восторгу (и огорчению Гарри: миру нужен только один из них?), дало ей два сэндвича с вареньем и огурцом.       — О, что-то происходит, — восклицает она.       Гарри смотрит. Определенно что-то происходит. Кора быстро растворяется, образуя тонкую струйку пузырьков, а вода, теперь прозрачная и бледно-голубая, выделяет белый, пахнущий корицей дым.       — Что это? — спрашивает она, морща веснушчатый нос.       Гарри консультируется с книгой.       — Итак. Венефикус в сочетании с пресной водой имеет потенциал к созданию двух полезных составов. Если жидкость становится непрозрачной, темно-пурпурной и очень холодной, у вас получилось Конфронтего, Успокаивающий бальзам, который может использоваться для лечения аллергии, проблем с кожей и симптомов таких болезней, как оспа и тритоновая сыпь. — Они с Маурой переглядываются сквозь ароматный дым. — Не думаю, что это оно.       — И я, — говорит Маура. — Что такое тритоновая сыпь?       — Понятия не имею, — признает Гарри. — Ладно… если жидкость стала прозрачной и бледно-голубой с острым пряным запахом и белым дымом… звучит более похоже… вы создали Артифекс, зелье художника. В зависимости от качества и силы вашего Венефикуса, это зелье увеличит творческие способности выпившего с варьирующейся силой на час каждый раз, если обычный объем соблюдается. Качество зависит от урожая, сорта, способа выращивания… бла-бла-бла, — заканчивает Гарри, странная искорка надежды поселяется в нем.       Тишина, а затем Маура шепчет:       — Ты будешь это пить?       — Не знаю. Думаешь, это поможет мне сделать столик?       Маура пожимает плечами.       — Я думала, у тебя больше нет древесины, — говорит она.       Гарри вздыхает.       — Нет. И, тем не менее, — говорит он, угрюмо глядя на зелье, — написано, что оно усиливает творческие способности. Сомневаюсь, что мне это поможет.       — Усиливает?       — Это значит, улучшает. Делает что-то лучше. Поэтому, если у меня изначально нет способностей, это не сделает меня художником, — говорит Гарри.       — Ох. Оно пахнет приятно, — весело говорит Маура. В ее улыбке слишком много сочувствия для семилетней.       — Так и есть, — соглашается Гарри, закрывая книгу и беря сэндвич, который Молли сделала для него. Неудивительно, он очень вкусный, чего нельзя сказать о последнем куске шпинатного пирога, который сейчас с энтузиазмом поедает Маура. Шпинатного пирога мистера Пеппера.       Он приканчивает сэндвич в задумчивой тишине, а потом поворачивается к Мауре, вытирая пальцы о свои невзрачные джинсы, которые уже должен был выбросить, судя по сказанному ночью.       — Я не могу сделать этот столик. Просто не могу.       Маура слизывает зелёный соус с пальцев.       — Что ты будешь делать?       — Не знаю. Что ты думаешь?       — Думаю, ты должен сообщить ему, — спокойно говорит Маура, ее темные глаза серьезны.       Желудок Гарри скручивается.       — Думаю, ты права, — вздыхает он.       Он неохотно спрыгивает с верстака и ищет перо и пергамент. Найдя в хаосе письменные принадлежности, он возвращается и быстро переливает голубое зелье в бутылку, закупоривает ее и ставит на ближайшую полку. Маура наклоняется и смотрит, как он глубоко вздыхает и начинает писать.       Уважаемый мистер Пеппер,       Мне жаль сообщать, что…       Гарри останавливается. Хмурится. Он не тот человек, который сообщает плохие новости в письме.       Он комкает пергамент и берет новый.       Уважаемый мистер Пеппер,       Я буду признателен, если вы придете в мастерскую при первом удобном случае; я хотел бы обсудить ваш заказ. Я буду здесь в мои обычные рабочие часы.       Пожалуйста, поблагодарите свою жену за шпинатный пирог. Моей племяннице — «Это я!» — удивленно кричит Маура — он очень понравился.       С уважением,       Гарри Поттер       — Что ты ему скажешь? — спрашивает Маура, когда они с Гарри идут на почту и выбирают подходящую сову для доставки письма.       — Не знаю. Что-нибудь придумаю.       — Мне нужно в школу завтра, — говорит Маура, сильно хмурясь, а потом сияет, когда Гарри покупает ей блестящую повязку для волос у ведьмы за прилавком на улице.       — Я бы лучше пошел в школу, чем это, — признает Гарри. — Никому не говори, что я так сказал.       — Сказал что? — неопределенно спрашивает Маура, любуясь своим отражением в витрине «Все для квиддича».       Гарри тащит ее от окна обратно в мастерскую.       — Ничего.

**~*~**

      В утро вторника Гарри идет в мастерскую один. Это странное чувство: он привык к присутствию Мауры, и здесь слишком тихо без нее. Он не только скучает по ее компании и интересным предложениям, но еще она бы предупредила его, что сейчас, когда Рождество и Новый год позади, у него будет наплыв покупателей. К счастью, у Гарри есть план. Это, скорее, временный и импровизированный план, но пока что он подойдет.       Он мрачно закрывает за собой дверь и колдует мощное заклинание Тишины, так что даже если покупатель прижмет к двери ухо, он ничего не услышит. Все идет по плану, считает Гарри, они подумают, что он в отпуске, и уйдут. Борясь с виной, сопутствующей этим действиям, зная, что он может испортить бизнес своего другого «Я», он вздыхает и делает дверь прозрачной со своей стороны. В теории, если мистер Пеппер придет, Гарри увидит его вовремя.       Он придет; все инстинкты говорят Гарри об этом. И даже если он разгневается, это лучше, чем мучительная тревога и самообвинение.       В ожидании он блуждает по мастерской, поднимая вещи и ставя их на место, проигрывая все свои пластинки, даже Селестину, по очереди. Наконец берет пример с Драко и переходит в режим организованности. Начиная в одной части мастерской, он методично работает, сортируя содержимое своих полок и ящиков, аккуратно все складывая и протирая пыль почти чистой тряпкой.       К тому времени как он подметает пол от опилок, Гарри сам уже грязный; несмотря на фартук, рукава его рубашки серые от пыли, а ногти жесткие и почерневшие. Он останавливается, чтобы вытереть горячий лоб, смотрит на дверь, и вот он — мистер Сирил Пеппер приближается к мастерской, и для старичка с тростью его скорость впечатляет.       Гарри поспешно отбрасывает метлу, вынимает палочку и снимает чары как раз вовремя, когда мистер Пеппер стучит в дверь и заходит. Широко улыбаясь Гарри, он закрывает за собой дверь и снимает сливовый котелок.       — Добрый день, мистер Поттер, — говорит он, стремительно, но неустойчиво продвигаясь к верстаку Гарри.       — Здравствуйте, мистер Пеппер, — слабо говорит Гарри, чувствуя головокружение. — Как вы?       — Ах, — вздыхает мистер Пеппер, тепло морща глаза. — Неплохо, мистер Поттер, совсем неплохо. Немного лениво, конечно, после праздника, но я не жалуюсь. Все еще жив, все еще владею своими конечностями!       Гарри улыбается и хватается за верстак. Если он не сделает этого сейчас, то это не произойдет никогда. Он медленно выдыхает.       — Мне очень жаль, сэр, но произошла проблема, и я… боюсь, я не смогу завершить ваш заказ.       Лицо старика гаснет.       — Ох… о боже. Как жаль, — бормочет он, звуча так расстроенно, что Гарри хочет забрать свои слова назад, чего бы ему это ни стоило.       — Мне очень жаль, — отчаянно повторяет он. — Я не буду оправдываться, хочу только извиниться за то, что подвел вас за такой короткий срок. Я хотел бы компенсировать это, конечно… ваше потраченное время, не говоря уж обо всем остальном. — Гарри тянется за сумкой с деньгами, которую поставил на одну из полок, и толкает ее по твердой поверхности. — Это в два раза больше, чем вы заплатили. Я понимаю, что за такой короткий срок вы не найдете подарок на замену для дочери, но, если хотите, я достану вам столик у другого продавца… — он умолкает от поднятой руки мистера Пеппера.       — Пожалуйста. В этом нет нужды. Я приму компенсацию, конечно, но не больше, чем я изначально заплатил. — Он смотрит на Гарри, морщинистое лицо лучится добротой. — Боги, молодой человек, вы выглядите так, словно сейчас расплачетесь. Это не вопрос жизни и смерти, я вас уверяю.       — Но… — Гарри с трудом сглатывает, чувствуя себя ужасно.       — Я не буду любопытствовать, мистер Поттер, но я хорошо знаю, что вы не тот человек, который способен отменить договоренность без важной причины, — мягко говорит старик. — Я надеюсь, что с вами все в порядке, и если вам что-то нужно, не стесняйтесь просить.       Не способный ничего сказать, Гарри тянется руками к лицу, забыв, какой он грязный.       — Я… спасибо. У меня все хорошо, — наконец говорит он, слабо желая, чтобы можно было во всем признаться мистеру Пепперу и разобраться с этим.       — Рад это слышать. — Мистер Пеппер стучит тростью по углу верстака и с интересом осматривается. — Очень жаль, тем не менее… она огромная поклонница ваших работ, Женевьев. Это должен был быть сюрприз, вы знаете. Думаю, ей бы понравилось что угодно, сделанное вами.       — Мне правда жаль, — повторяет Гарри, не в силах подобрать другие слова.       — Это продается? — вдруг говорит мистер Пеппер, глядя на что-то за спиной Гарри.       Он озадаченно оборачивается. Его проигрыватель? Его чайник и пустые чашки? Или…       — Эта штука? Эм… эм… скульптура? — спрашивает Гарри, в недоверии глядя на мистера Пеппера.       — Эта, вон, со всеми огоньками, — говорит он, кивая и указывая на скульптуру морщинистой рукой. Двигаясь словно на невидимых колесиках, Гарри подходит к полке, берет штуковину и переносит на дальний верстак. Он бешено хватает самую чистую тряпку, какую только может найти, и полирует стеклянные лампочки и осколки, пока они не начинают светиться и вспыхивать вокруг танцующего пламени. Он пробегает пальцами по изгибам бука, проверяя на наличие шероховатостей, и, оставшись довольным, импульсивно переворачивает скульптуру и выцарапывает свои инициалы на основе. Он все еще более чем наполовину убежден, что мистер Пеппер играет с ним злую шутку, ставя перед собой изваяние и затаив дыхание. Если да, Гарри полагает, что он этого заслуживает.       — Замечательно. Сколько стоит?       — Эм… — колеблется Гарри, пытаясь высчитать цену материалов, а затем заставляет себя неуверенно сказать: — Пятьдесят галлеонов?       Мистер Пеппер выглядит напуганно.       — Мистер Поттер, это грабеж средь бела дня! — кричит он.       — Извините, — быстро говорит Гарри. — Тридцать пять?       — Нет, нет, — смеется мистер Пеппер. — Я имел в виду, что ограбил бы вас! Я настаиваю на восьмидесяти только за потраченное вами время, но я готов заплатить больше. Кто может оценивать искусство, в конце концов?       — Искусство? — слабо повторяет Гарри, глядя на штуку по-новому.       — Да, конечно. Женевьев будет в восторге, я уверен. — Мистер Пеппер отрывает взгляд от твердого мерцающего проявления разочарования Гарри и выжидающе смотрит на него. — У этого есть название?

**~*~**

      Через пять минут после отъезда мистера Пеппера Гарри несется по улицам Оттери-Сент-Кэтчпоул, адреналин и удивление только подталкивают его, когда он мчится через парк и появляется на другой стороне под крики и смех детей в школьном дворе. Он замедляется, переводит дыхание и в уже более цивилизованном темпе приближается к площадке. Его не волнует то, насколько глупо он выглядит (по крайней мере, он не забыл снять фартук), потому что ему нужно кому-то рассказать, и это поймет только Маура.       — Маура! — зовет он, вися на холодной ограде. — Мора-Федора!       При звуке его голоса пять или шесть маленьких группок детей поворачиваются и смотрят на него. Он нервно улыбается, пытаясь выглядеть не как сумасшедший, и в конце концов они возвращаются к играм в классики, в пони, и бродят по детской площадке в пальто вместо мантий. Маура прерывает серьезный разговор с Хьюго Уизли и маленькой девочкой в ярко-зеленой шапке. Она бросается к ограде и широко раскрытыми глазами смотрит на Гарри.       — Привет, — говорит она, вдыхая холодный воздух.       — Я только что продал произведение искусства! Мое первое произведение искусства! — с ухмылкой говорит он.       Она хмурится, растерявшись.       — Какое произведение искусства?       — Я продал ту штуку! Странную штуку, которую мы сделали и добавили стекло! За сто галлеонов!       Рот Мауры открывается, и она несколько раз моргает, будто бы не в состоянии осознать такую огромную сумму денег.       — Вау!       — Я знаю! — соглашается Гарри, практически кипя от восторга и от того, что ему удалось поделиться, и что есть, с кем поделиться.       — Как ты…       — Кто это, Маура? — требует учительница, суетливая женщина в синем фартуке и тяжелом пальто.       — Всего лишь мой дядя Гарри, — говорит она, сияя по очереди на Гарри и учительницу. — Он художник.