Turn

      Гарри просыпается раньше Помидора.       Чувствуя себя победителем, он протягивает руку и ставит кнопку в положение «выключено», игнорируя глаз, который открывается и следит за ним, когда он переворачивается и молча смотрит на Джинни, тихо спящую рядом. По крайней мере, он так думает.       — В чем дело? — бормочет она, двигаясь и почти исчезая за завесой волос.       Гарри щурится на нее в почти полной темноте.       — Ни в чем, — шепчет он, глядя на нее, и требуется мгновение, чтобы понять, что на самом деле это не так уж далеко от истины. И это странно. Весь его мир, по сути, развалился на части, и все же он чувствует себя отдохнувшим, а вчерашняя головная боль исчезла.       Джинни потягивается и садится на кровати.       — Похоже, ты испытываешь облегчение, — тихо говорит она.       Гарри прикусывает губу и бросает виноватый взгляд на постельное белье.       — Это не единственное, что я чувствую, поверь.       — Довольно приятная перемена — услышать, что ты хоть что-нибудь чувствуешь, — сухо говорит Джинни.       — Не слишком ли рано, чтобы докапываться? — жалуется Гарри, отворачиваясь, чтобы скрыть неловкость, когда демонстративно надевает очки и опускает ноги на ледяной пол.       — Возможно, — вздыхает она через мгновение. — Прости, Гарри. У меня такое чувство, будто я проснулась и вдруг не знаю, как с тобой разговаривать. Я знаю, это звучит глупо.       Гарри делает глубокий вдох, пытаясь ослабить комок в горле.       — Нет, это не глупо.       Позади него раздается шорох простыней, когда Джинни выползает из постели.       — Что ты предлагаешь?       — Что я предлагаю? Честно, Джин, я до сих пор удивляюсь, что ты не разорвала меня на кусочки, но если ты уверена… думаю, мы должны разговаривать друг с другом как хорошие друзья.       Джинни измученно стонет.       — Ты был моим лучшим другом в течение долгого времени.        — Тогда, полагаю, ты сможешь справиться с этим, — говорит Гарри, поворачиваясь, чтобы встретиться с ней взглядом.       Ее улыбка немного дрожащая, но искренняя.       — Полагаю, смогу.       — Хорошо. Я не знаю, что бы делал, если бы потерял тебя, — говорит Гарри в спешке, не заботясь о том, как это звучит.       — Избавиться от меня не так-то просто, — сообщает Джинни. — Тем не менее, — говорит она, нежно целуя его в щеку, а затем поднимаясь на ноги, — мне правда нужно идти на работу. В четверг утром встречи не ждут ни одного человека… или гоблина.       Гарри наблюдает, как она исчезает в ванной, гадая, не назначено ли и у него сегодня утром собрание. К которому он, по всей вероятности, совершенно не готов. Это удивительно трудно пережить. Он лениво поднимает в воздух часы-помидор и кружит их над головой, когда Джинни возвращается в спальню в развязанном халате, принося с собой волну свежего, пахнущего цветами пара. Пар, когда душ принимает Драко, всегда пахнет лимоном, подкидывает мысль мозг, вместе с потрясающе яркими воспоминаниями о скользкой от воды обнаженной коже Драко и его приглашениях Гарри присоединиться.       Концентрация ускользает, он теряет контроль над заклинанием, и часы-помидор падают, со стуком болезненно отскакивают от его лба и катятся по кровати с криком «шесть двадцать восемь!», который пугает Джинни, заставляя ее перестать застегивать рубашку и повернуться, чтобы вопросительно посмотреть на Гарри.       — Что ты делаешь?       Гарри хмурится и потирает больное место.       — Понятия не имею. Продолжай.       Когда Джинни наконец уходит на работу, с блестящими волосами и отглаженной одеждой, с коротким объятием, которое одновременно причиняет боль и укрепляет Гарри, он приподнимается с кровати и мрачно смотрит на море коричневого, которое является его гардеробом. Он раздраженно выбирает свитер и брюки, которые выглядят немного новее остальных, и встает перед зеркалом, глядя на свое отражение с растущим недовольством. Однако, когда он засовывает палочку за пояс, у него появляется идея. Возможно, не очень хорошая, но тем не менее идея.       Сосредоточенно прищурившись, он водит палочкой по мягкой шерсти свитера, концентрируясь и на незнакомом заклинании, и на образе одного из самых красивых предметов одежды, принадлежащего его другому «Я»: кашемировом свитере цвета морской волны с чудной складкой на шее и маленькими молниями внизу. Воодушевленный тем, что свитер туго обтягивает его торс, и тем, что грязные коричневые волокна становятся светлее, Гарри взмахивает палочкой, закрывает глаза и решает довериться своим инстинктам.       Затем он берется за брюки, пытаясь просто сделать их черными (потому что черный сочетается со всем — он уверен, что слышал, как Драко говорил это по крайней мере пять раз) и немного более подходящими по размеру. Со спокойной уверенностью — потому что, в конце концов, насколько это вообще может быть трудно? — Гарри удерживает заклинание, пока ткань брюк не натягивается на бедра, а затем опускает палочку и открывает глаза.       — О, нет.       Человек, глядящий на него из зеркала, выглядит нелепо. Гарри не может точно сказать, где именно ошибся, но где-то в процессе он умудрился создать модную катастрофу. Свитер, отнюдь не сине-зеленый и модный, имеет цвет особенно отвратительного лайма и настолько тесен, что, когда он в отчаянии поднимает руки, чтобы взъерошить волосы, ткань задирается вверх, обнажая живот, а затем рвется под мышками.       Гарри издает звук, наполовину хнычущий, наполовину фыркающий от самоуничижительного смеха.       Если бы Драко мог видеть его сейчас, он бы… что ж, наверное, хорошо, что Драко не видит его сейчас, вот и все, что Гарри точно знает. Потому что брюки… О, ебаный в рот, брюки. Отнюдь не модно подогнанные, они так плотно обтягивают его ягодицы и промежность, что совершенно ничего не остается воображению. Гарри подозревает, что прямо сейчас его яйца можно заметить из космоса, а это больше, чем кто-либо должен видеть. И наоборот, от колена и ниже некогда одинаково мешковатые штанины расширились до самых непристойных клешей, которые Гарри когда-либо видел, а он видел фотографии своего отца в семидесятых. Он по очереди экспериментально встряхивает каждую ногу, и довесок не то коричневой, не то черной ткани хлопает вокруг лодыжек.       Он вздыхает и замирает, услышав сдавленный смешок. Очень медленно Гарри поворачивается и с трепетным ужасом осознает, что забыл закрыть дверь спальни. Зеленые глаза сверлят его из-под копны взъерошенных со сна волос, когда одетый в пижаму сын оглядывает его с ног до головы и смеется, смеется и смеется.       — Что ты тут делаешь? — ворчит Гарри, смущенно скрещивая руки на груди.       — Ванная, — выдыхает Ал, теперь уже смеясь в голос. Это только вопрос времени, когда Джеймс и Лили тоже придут и посмеются над его нарядом. — Что на тебе, папа?       — Я хочу, чтобы ты знал, — говорит Гарри, выпрямляясь во весь рост и пытаясь изобразить ледяное безразличие Драко, — что это чрезвычайно… знаешь что, неважно, что на мне. Возвращайся в постель.       Ал фыркает.       — Хорошо, папа, — бормочет он, медленно качая головой, и уходит в свою спальню.       Гарри вздыхает. Ладно, он не очень-то хорошо справился со своим нарядом, но не думает, что вышло так уж сильно смешно. Слегка уязвленный, он раздевается, сбрасывает с себя провинившуюся одежду и возвращается к гардеробу. Покопавшись несколько минут, он находит убитый свитер и брюки и решает отправиться за покупками после Рождества, даже если он ненавидит это всеми фибрами своего существа. Если он собирается прекратить вести и чувствовать себя стариком, ему нужно перестать одеваться как старик.

**~*~**

      Решив не подпитывать пренебрежительное к нему отношение Хельги этим утром, он накидывает мантию, прежде чем выйти из дома, и, когда через несколько минут входит в кабинет, она едва поднимает бровь.       — Ваша почта, мистер Поттер, — говорит она, протягивая пачку пергамента, не отрываясь от кроссворда Ежедневного пророка.       Он берет записки, направляется к двери своего кабинета и колеблется.       В этом помещении находится своего рода святилище, но еще отчеты, записки и другие вещи, одна мысль о которых грозит вернуть головную боль. Он внезапно просто не может с этим смириться. Чувствует беспокойство и усталость, ему не нужны политика и бумажная работа. Ему нужно повидаться с другом.       Он решительно засовывает письма в карман мантии и поворачивается к Хельге.       — Я ухожу.       — Простите, что указываю на очевидное, но вы разве не только что пришли? — едко говорит она.       Гарри борется с искушением скорчить ей детскую рожицу.       — У меня встреча кое с кем из Отдела по связям с гоблинами, — говорит он, сопротивляясь искушению сложить руки на груди.       Хельга моргает.       — Этого нет в ежедневнике.       — Знаю. Я не все тебе рассказываю, понимаешь.       Раздается знакомый щелкающий звук, когда Хельга наклоняется вперед и поднимает бровь.       — О-о?       Этот звук пугает Гарри, и он делает шаг назад, но сохраняет зрительный контакт.       — Да. Правда. Хм… — Гарри замолкает, хмурясь. — Не обращай внимания. А теперь я ухожу.       Чувствуя себя еще большим идиотом, чем обычно, Гарри поворачивается к ней спиной и выходит в коридор. В лифте он прижимается лбом к стене, наслаждаясь прохладой металла, тем фактом, что он один, и близостью своего кабинета к кабинету Гермионы Грейнджер-Уизли. Он надеется, что в какой-то момент его мозг снова начнет работать. К сожалению, он понятия не имеет, когда это произойдет.       К тому времени, как он добирается до Отдела по связям с гоблинами, у него появляется надежда увидеть настоящую Гермиону впервые за несколько недель. Он оказывается прямо перед ее кабинетом, прежде чем вспоминает об Энтони Голдштейне, но тут дверь распахивается, и становится слишком поздно.       — О, здравствуйте, аврор Поттер, — говорит смутно знакомая молодая женщина с вьющимися волосами и охапкой свитков. Она улыбается ему и пытается придержать дверь локтем и ногой. — Вы пришли повидать мисс Грейнджер-Уизли? Она сейчас не в очень хорошем настроении, — добавляет женщина вполголоса, бросая на Гарри заговорщический взгляд.       — Профсоюзные контракты? — догадывается Гарри.       Женщина кивает. Она поудобнее собирает свитки и выходит, когда Гарри помогает ей придержать дверь.       — Удачи.       — Спасибо, — бормочет Гарри, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Он почти забыл, что некоторые люди на работе добры к нему; сделать это из-за Хельги слишком легко.       — Гарри? Это ты?       Он толкает дверь и с трудом сдерживает улыбку. Гермиона сидит за своим столом, почти полностью скрытая от глаз стопкой разноцветных папок, по меньшей мере семью кофейными чашками и блестящим костюмом помидора. Голдштейна нигде не видно.       — Классный помидор, — делает он комплимент, закрывая за собой дверь.       — О, только не начинай, — стонет Гермиона, откатывая свой стул по ковру так, чтобы Гарри мог видеть ее измученное лицо. — С каких это пор в Рождество Христово появились блестящие помидоры? И, более того, почему мой сын показал мне письмо только во вторник, дав мне примерно пять дней, чтобы сшить его костюм? Я… я даже шить не очень хорошо умею! — причитает она, и Гарри улыбается, но ничего не может с собой поделать.       — Не знаю, Миона, — говорит он, отыскивая несколько квадратных дюймов стола и усаживаясь на него. Он осторожно тычет в костюм, и блестки осыпаются на пол. Встревоженный, он убирает руку и засовывает ее в карман. — Это… ну, это лучшее из того, что я когда-либо видел, — честно говорит он.       Она смеется, и напряжение исчезает с ее лица.       — Спасибо. Кстати, где ты был вчера? Ты не получил мою записку?       — Прости. У меня было по горло сообщений, так что я совершенно замотался. Предложение кофе все еще актуально?       Гермиона устало смотрит на стопку папок.       — Если ты поможешь мне с переговорами, я куплю тебе столько чашек кофе, сколько ты сможешь выпить.       Гарри улыбается, полный тепла от того, что снова увидел свою подругу, даже если он знает, что не сможет поговорить с ней о беспорядке в своей голове. Во всяком случае, пока. Он перегибается через стол, чтобы взять протянутое перо, покрывая золотым блеском всю свою мантию, и ему все равно.       — Договорились.       После двух часов мозгового штурма, черчения и перерисовки, которые кажутся намного более долгими, у Гарри почти получается забыть о Джинни, Драко и обо всем, что с ними связано. Кроме того, его запястье болит от записывания скорострельных мыслей Гермионы, а слова «гоблин», «представительство» и «следовательно» теряют всякий смысл. Когда Гермиона заканчивает перечитывать их работу и сворачивает пергамент на хранение, он едва сдерживает облегченный вздох.       — Я не знаю, как ты делаешь это весь день, Гермиона, правда не знаю.       Она смотрит на него через стол, наморщив лоб.       — Составление переговоров или работа с гоблинами?       — Канцелярская работа, — уточняет он, разглядывая заваленный бумагами стол в аккуратном кабинете.       Гермиона смеется.       — Обычно мне это нравится, — признается она, поднимаясь на ноги и натягивая элегантное пальто сливового цвета. — Это взывает к моей потребности порядка. И в любом случае, ты делаешь по крайней мере столько же, сколько и я; ты никогда не перестаешь жаловаться на это. — Гарри открывает рот, чтобы возразить, но она качает головой, улыбается и направляется к двери. — Да ладно тебе. Я нашла одно замечательное местечко.       — Все та же Гермиона, — бормочет он себе под нос, следуя за ней и пряча улыбку.       — Я все слышала, — сообщает она.       Гарри ничего не говорит, просто следует за ней в Атриум и выходит в свежее, прохладное утро. Пока они бок о бок в уютной тишине прогуливаются по улицам, заполненным рождественскими покупателями-в-последнюю-минуту, Гарри размышляет, должен ли он быть на совещании или, по крайней мере, должен ли он был сказать Хельге, куда идет, но он подавляет проснувшуюся совесть почти так же быстро, как она появляется. Он чертов Глава чертова Аврората, и он может пойти, куда захочет. Это был самый долгий период времени с тех пор, как он хоть немного, но позволял себе злоупотреблять своим положением.       Гермиона смотрит на него, явно забавляясь, и Гарри задается вопросом, не написано ли у него на лице детское «Так вот!». Она направляет странную полуулыбку в землю и берет его под руку.       Наверное, это более чем очевидно.       — Мама! — раздается театральный шепот маленького ребенка с другой стороны улицы. Гарри смотрит туда, пытаясь сделать это незаметно, и видит маленького мальчика лет шести или семи, закутанного в полосатый трикотаж, висящего на руке матери и смотрящего на Гарри широко раскрытыми темными глазами. — Это Гарри Поттер, мам? Да? Да?       Женщина закусывает губу. Бросает тревожные взгляды на Гарри, затем на Гермиону, которая почти остановилась и с интересом наблюдает за происходящим.       — Не пялься, Леон, — говорит она, хватая его за руку и пытаясь потащить дальше по тротуару.       Сердце Гарри сжимается. Он улыбается маленькому мальчику и машет ему неловко, но дружелюбно, не думая ни о чем. Ребенку требуется лишь мгновение, чтобы ухмыльнуться и помахать в ответ так яростно, что рука рискует отвалиться. Чистый, открытый восторг на его лице сбивает Гарри с ног, а потом внутри как будто зажигается свет, когда женщина, кажется, колеблясь, бросает ему благодарную улыбку и одними губами произносит «спасибо», направляя своего сына обратно в толпу.       Когда они возвращаются к нормальной скорости ходьбы, Гарри сдерживает улыбку.       — Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Гермиона, легонько толкая его локтем, и стыд возвращается. Он забыл о своей защите. Стратегии держать людей подальше. Он оставил ее в том, другом мире вместе с усталостью, здравомыслием и скучным, несчастным человеком, в которого он случайно превратился до всего этого.       — Ага, — удается ответить ему через пересохшее горло.       Гермиона приподнимает бровь, но ничего не говорит. Вместо этого она заворачивает за угол и выводит его на мощеную улочку, где толпа немногочисленна, а холодный воздух насыщен ароматами кофе и свежего хлеба. Гарри глубоко вздыхает, уже чувствуя, как часть его недовольства ускользает.       — Воу, — вскрикивает Гермиона, больно хватая его за руку и теряя равновесие на обледенелых булыжниках.       Не раздумывая, Гарри оборачивается и ловит ее за талию, поддерживая до того, как она падает на землю. Она кладет голову ему на грудь и вздыхает, уголки ее рта подергиваются, а повсюду развеваются завитки волос.       — Ну, это было красиво. — Она поднимает глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, и осторожно выпрямляется.       Гарри ухмыляется, отпуская ее.       — Я видел и похуже. Я все время падаю.       Гермиона бросает на него странный взгляд, а затем отворачивается, вытягивая руки по бокам и осторожно ставя ноги на сверкающие булыжники.       — Ты сегодня странно самоуничижителен. Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь?       — Да, я… — Гарри замолкает, глядя на свои ноги и холодея.       Это колено никогда не было изранено Беллатрисой Лестрейндж в бальном зале Малфой-Мэнора. Потому что Гермиона… Гарри делает глубокий вдох, позволяя холодному воздуху ворваться в легкие. Здесь ему не нужно беспокоиться о том, что он рухнет на землю в самый неподходящий момент, не так ли? На самом деле, с тех пор, как он вернулся, падения в неподходящие моменты вообще отсутствовали. Он не может избавиться от чувства, что должен ощущать большее облегчение по этому поводу.       — Пошли, — зовет Гермиона от двери кафе дальше по улице, и когда Гарри смотрит, его тут же охватывает трепет узнавания. Он уже бывал здесь раньше. Встряхнувшись, он догоняет ее и следует в наполненное паром кафе. — Кофе здесь потрясающий, — говорит она.       Я знаю, думает он. А официантки здесь мрачные.       — Лучше бы так и было, — говорит он вместо этого, пододвигая стул к угловому столику. — Думаю, я это заслужил.       Через несколько секунд угрюмая официантка отлепляется от стойки и подходит к их столику, постукивая ручкой по блокноту и глядя на них с таким выражением мирской скуки на своем юном лице, что Гарри почти впечатлен.       — Что вам принести? — спрашивает она, едва сдерживая вздох.       — Большой черный кофе, пожалуйста, — весело говорит Гарри, обнажая зубы в дружеской улыбке, от которой ее глаза расширяются от удивления. Ей почти удается поймать ручку, прежде чем та вываливается из ослабевшей хватки.       — Э-э, — тянет официантка, широко раскрыв озадаченные глаза. — На этой неделе у нас есть три отличных кофе… э-э-э… Суматранский Манделинг, Муссонный Малабар и Бразильский Бруцци. Кажется, — добавляет она тихим голосом, внезапно становясь очень похожей на беззащитного подростка, которого Драко довел до слез.       — Даже не знаю, — говорит он, складывая руки на блестящей столешнице. — Почему бы вам не выбрать за меня?       — Хорошо, — говорит она через мгновение, часто моргая и хмуря тонкие брови, как будто понятия не имеет, что делать с Гарри.       Он должен признать, что ему это нравится.       — Мне средний капучино, пожалуйста, — тихо говорит Гермиона, и Гарри с официанткой оборачиваются, чтобы посмотреть на нее. — Вы знаете друг друга?       — Нет, — слишком поспешно отвечает Гарри.       — Э-э, нет, — подтверждает официантка, каждая частичка ее настроя возвращается на место, когда она смотрит на Гермиону.       — Ну что ж… ладно, — бормочет Гермиона, заправляя выбившийся локон за ухо и поворачиваясь к Гарри, задумчиво прищурив глаза.       Официантка закатывает глаза и отворачивается, а Гарри смотрит ей вслед, пока та не исчезает из виду.       — Фанатки, — вздыхает Гермиона.       Гарри легонько пинает ее под столом.       — Едва ли.       — Ну, не знаю. Не думай, что от меня ускользнуло твое странное поведение.       Сердце Гарри неприятно бьется.       — Что ты имеешь в виду?       Гермиона вздыхает, уронив руки на колени и теребя рукава пальто.       — Ты нервничаешь. И ты не… общительный с представителями общественности. Если честно, Гарри, это немного странно.       — Это потому, что я помахал тому маленькому мальчику? — спрашивает Гарри, стараясь говорить как можно более недоверчиво.       — Это потому, что я знаю тебя двадцать шесть лет, и я знаю, когда ты пытаешься избежать разговора о чем-то, — резко говорит она, темные глаза сверлят Гарри с такой силой, с такой интуицией, что он испытывает искушение рассказать ей все, крепко обнять и попросить совета, но знает, что, насколько ей известно, они виделись меньше двух дней назад, и единственное, что он может сделать сейчас, это притвориться, что все в порядке.       Официантка выбирает именно этот момент, чтобы принести кофе, и Гарри занимается добавлением коричневого сахара из бумажного стика и шумным помешиванием так долго, как только может.       — Гарри. Общение — это хорошо. Тебе это не повредит, — резко говорит Гермиона, но, когда он встречается с ней взглядом, что-то в ней, кажется, смягчается. — Это всего лишь я. Ты же знаешь, что можешь сказать мне, если что-то не так… Дело в Джеймсе?       Уже выстраивая свою защиту, Гарри хмурится, озадаченный непоследовательностью.       — Что? Нет, почему ты так подумала?       Гермиона пожимает плечами. Она отпивает капучино и вытирает пенку с верхней губы бумажной салфеткой.       — Он подросток. И Ал сказал мне, что он покрасил волосы в синий цвет. Просто показалось.       — Ах, это, — вздыхает Гарри, обхватывая пальцами чашку и позволяя теплу течь по его телу. — Дело не только в его волосах, если это имеет значение.       — О, это имеет большое значение, — говорит Гермиона, и губы ее кривятся в полуулыбке. — Хорошо, тогда это не Джеймс, который, кстати, ужасно напоминает мне тебя в подростковом возрасте… — Гермиона делает паузу, достаточно долгую, чтобы отразить насмешливую гримасу Гарри. — Так что же тебя беспокоит?       Гарри потирает лицо и подпирает подбородок рукой. Он ненавидит лгать Гермионе, но сказать всю правду было бы несправедливо по отношению к Джинни, и нужные слова застревают в горле.       — Я просто растерян, Миона. Я устал, — говорит он, и это, по крайней мере, правда. Пока он говорит, его услужливо одолевает зевок, и он небрежно прикрывает рот рукой.       Гермиона ловит его взгляд, колеблется, ставит чашку и сурово смотрит на него.       — Не надо, — умоляет она. — Это я тут не могу уснуть, пока этот чертов помидор не будет готов.       — Почему бы тебе просто не использовать магию, чтобы сделать это? — спрашивает он, когда эта мысль приходит ему в голову.       Гермиона закусывает губу и опускает голову, внезапно смутившись.       — Не спрашивай меня об этом.       Гарри заинтригован, и, более того, он рад продолжить любую тему, которая отвлекает внимание от него самого.       — Гермиона, почему бы тебе просто не использовать магию, чтобы сделать это?       Она берет ложку и рассеянно вертит ее в пальцах.       — Потому что Хьюго сказлчтовсестальныеммышьютимкостмыпрвильно.       — Чего? — переспрашивает Гарри.       Гермиона поднимает голову и вызывающе смотрит ему в глаза, ее щеки слегка алеют.       — Потому что, — тихо говорит она, — Хьюго сказал, что все остальные мамы шьют костюмы правильно. И я могу это сделать. Я могу, — настаивает она, стараясь не улыбаться, когда Гарри фыркает от смеха на удивительно благонамеренное, немного нелогичное, но так похожее на Гермиону признание.       Быть с ней — это миниатюрный побег, своевременное маленькое напоминание о том, что даже самые уравновешенные из его друзей способны на что-то смешное. Не он один.       — Ты сошла с ума, — говорит он, широко улыбаясь.       — Возможно, — вздыхает Гермиона. — Ну ладно. Это случается с лучшими из нас. Я не собираюсь заставлять тебя говорить со мной, ты же понимаешь, — говорит она, становясь серьезной. — Пока ты знаешь, что я всегда рядом.       — Я знаю, — тихо говорит он. Не понимая, что еще сказать, он глотает свой быстро остывающий кофе. Он вкусный, мягкий и горький — грустная официантка выбрала хороший кофе.       Минуту или две никто из них не произносит ни слова. В кафе стоит утренняя тишина, и Гарри слышит, как две официантки сплетничают о расставании знаменитостей, вытирают стойку, составляют чайные чашки и раскладывают по корзинкам экзотические булочки.       — Они были… идеальной парой, — говорит молодая официантка. — Не могу в это поверить.       — Идеальная пара, господи боже, — фыркает ее старшая коллега. — Такого не бывает, помяни мое слово.       Гарри вздыхает и осушает чашку.       — Ты уже закончил свои рождественские покупки? — внезапно спрашивает Гермиона.       — А ты как думаешь? — говорит Гарри, приподнимая брови.       — Если бы ты стал более организованным, то был бы более опасным, — вздыхает она. — Я думала о том, чтобы поставить Рону в саду большой сарай для метел, — говорит она с усталой ноткой в голосе. — Что думаешь?       — Разве он не держит метлы в доме?       — Сарай будет предназначен для его метел, — тихо говорит Гермиона. Она закрывает глаза, подпирает подбородок рукой и смеется.       — Черт возьми, — бормочет Гарри, удивляясь — только на долю секунды — откуда он взял это выражение. Сердце сжимается, и он заставляет себя не обращать на это внимания. — Да, думаю, ему это понравится… Хотя я также случайно узнал, что он страсть как хочет оранжевые чехлы Пушек Педдл для сидений машины.       Гермиона морщит нос.       — Принято к сведению.       Задумавшись, Гарри тянется за пакетиком сахара, медленно рвет стик и насыпает гранулы в крошечную кучку на столешнице.       — Ты… — Гарри колеблется, передвигая кристаллики сахара кончиком пальца. — Ты всегда представляла себе, что наша жизнь сложится именно так?       — Я не знаю, — осторожно пробует Гермиона. — Я надеялась.       Гарри поднимает взгляд и встречает безнадежно искренние карие глаза.       — Значит, ты счастлива.       — Большую часть времени, — говорит Гермиона, и так очевидно, что она серьезна, что у Гарри болит сердце. — У меня есть Рон, мои дети, ты… и моя работа. Все вы иногда немного меня расстраиваете, но в этом и заключается вызов, полагаю. Думаю, мне было бы скучно, если бы все было идеально.       — Верно подмечено, — удается выдавить Гарри. Во рту отвратительно сухо, но чашка пуста.       — Что ты себе представлял? — спрашивает она, и беспокойство пролегает между ее бровями.       — Все, что имею сейчас, — говорит он, пытаясь проглотить чувство вины, которое хлещет из груди в горло, когда он думает о Джинни и ее печальной, спокойной покорности. — Я представлял, что у нас с Джин будет семья и что я стану аврором. — Он заставляет себя улыбнуться. — Мне просто было интересно.       — Ты счастлив? — спрашивает Гермиона.       Гарри тошнит. Собрав всю силу духа, которой обладает, чтобы поддерживать зрительный контакт, он делает глубокий вдох и прижимает кончики пальцев к разбросанным сахарным гранулам, позволяя острым кристаллам впиться в кожу.       — Да, конечно. Думаю, мне просто нужно кое-что поменять, — говорит он через мгновение.       Брови Гермионы взлетают вверх.       — Что поменять?       Гарри криво улыбается, все еще борясь с непрекращающейся волной тошноты.       — Увидишь.       Посмотрев на часы, Гермиона вздыхает, роется в кармане пальто и бросает несколько монет в пустое блюдце.       — Боюсь, мне придется вернуться на работу. Еще немного рано, но… думаешь, у тебя кризис среднего возраста?       — Заткнись, — говорит Гарри. Как остроумно и красноречиво, замечает его подсознание.       — Ну, это я уже слышала, — смеется Гермиона, поднимаясь на ноги.       Гарри закрывает рот, прежде чем успевает сказать еще что-нибудь идиотское или компрометирующее, и следует за ней на зимнее солнце. Уже почти полдень. Он задается вопросом, отправила ли Хельга на его поиски оперативную группу.

**~*~**

      На месте Хельга приветствует Гарри словами «Добрый день, мистер Поттер», которые буквально сочатся сарказмом, а затем проводит следующие несколько минут, наблюдая, как он берет себе стакан воды и варит ей кофе с затянувшимся чувством вины. Она принимает напиток, меняя чашку еще на семь записок, и многозначительно сообщает, что у него через полчаса очень важное совещание.       — Хорошо, — говорит Гарри, глотая холодную воду и вытирая рот тыльной стороной ладони. Хельгу передергивает. — И это все, что у меня на сегодняшний день?       — И это все? — повторяет она, явно в ужасе. — Вас просят присутствовать на стратегическом совещании между Министром Магии и Премьер-министром маглов, и вы спрашиваете, все ли это? Мистер Поттер, вас ударили по голове?       У Хельги уже почти пена идет изо рта, но Гарри остается невозмутимым. Он пристально смотрит на нее поверх своего бокала, а затем говорит, как он надеется, ровным, но все же профессиональным тоном:       — Я в порядке, Хельга. Я немного устал, и твоя забота о моем здоровье в последнее время очень ценна. Я, конечно, не хотел быть… пренебрежительным по отношению к совещанию, — говорит он, отчаянно пытаясь вспомнить повестку дня и то, будут ли от него ожидать каких-либо слов. — Я хотел спросить, сколько времени назначено на совещание, потому что у меня есть кое-какие дела днем.       Темные глаза Хельги блестят, и она выглядит еще более похожей на МакГонагалл, чем когда-либо.       — Кое-какие дела днем?       Гарри кивает, одаривая ее выжидательной улыбкой. Ее удивленное выражение лица заставляет его задуматься, как долго она была главной и он не мог противостоять ей. После мгновения молчаливого моргания и приглушенного щелчка она подтягивает к себе тяжелый ежедневник и проводит пальцем по странице с надписью «Четверг 21-го».       — С двенадцати тридцати до трех тридцати, — сообщает она. — Условно.       Гарри мысленно стонет.       — Фантастика. Как мои волосы?       — Как всегда. Как будто вы катались по полю, — фыркает Хельга, с силой вырывая листок.       — Ну что ж, тогда я готов на все, — заявляет Гарри, подводя свой перформанс к финалу только для того, чтобы насладиться ошеломленным выражением лица Хельги. — Пожалуй, я сейчас спущусь туда, удостоверюсь, что буду вежливым и приду пораньше. У тебя есть что-нибудь перекусить?       Хельга открывает рот и снова закрывает его, не отводя взгляда от Гарри, протягивает руку и через мгновение достает из ящика стола блестящее зеленое яблоко.       — Блестяще, — заявляет он, принимая яблоко и откусывая огромный кусок. — Увдемсяпоже, — бормочет он с набитым ртом и уходит, прежде чем Хельга успевает вставить хоть слово.       Несмотря на свои лучшие намерения, он остается один в огромном конференц-зале едва ли столько времени, сколько ему нужно, чтобы отполировать яблоко Хельги; он только вытаскивает палочку, чтобы избавиться от сердцевины, когда дверь со скрипом открывается. Гарри торопливо отправляет его в полет в корзину в углу и встает как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату входит Кингсли Шеклболт. Огромный и устрашающий в кроваво-красной мантии, он излучает власть и серьезность, но все же находит хитрую улыбку для Гарри, когда проносится мимо и занимает свое место во главе стола.       Гарри улыбается в ответ и протягивает руку, чтобы поприветствовать магловского Премьер-министра. За ней следуют Франц Фицуильям, который, кажется, едва сдерживает скуку, и нервный молодой человек с пером и стопкой папок.       — Вы, должно быть, Глава Аврората, — говорит темноволосая женщина, крепко пожимая его руку. Она не улыбается, но в ее зеленых глазах тепло.       Нет, я просто Гарри Поттер, мысленно настаивает он. Я просто запутался. Я просто мужчина, который больше не любит свою жену. Речь неподходящая. Он никогда еще не чувствовал себя таким оторванным от своей работы.       — Да, я Гарри Поттер, — говорит он наконец, надеясь, что его колебания остались незамеченными. — Приятно познакомиться, мисс Харман.       Она кивает, отпуская его руку, и Гарри улыбается ей, втайне весьма впечатленный тем, что — учитывая все обстоятельства — ему удалось вспомнить ее имя.       Это хорошее начало.       К сожалению, к тому времени, как вода была налита и соблюдены обычные правила приличия, Гарри обнаруживает, что внимание рассеивается. Он сидит рядом с заместителем министра, который так добросовестно записывает каждое произнесенное слово, что не удостаивает Гарри ни единым взглядом, и, учитывая, что простое присутствие, похоже, является пределом роли Гарри в этой встрече, его мало что может заинтересовать. Когда слова его коллег затихают до низкого бессмысленного гула, Гарри замечает открытую позу и слегка встревоженное поведение Премьер-министра и мрачное выражение лица своего босса, когда Кингсли говорит, и задается вопросом, находил ли он когда-нибудь содержание этих сеансов отвлекающим. Он не может вспомнить.       Конечно, он должен был наслаждаться всем этим в свое время. Он хочет верить, что это правда, но неприятное ощущение внутри заставляет признать, что он не чувствовал себя аврором с тех пор, как ушел с поля. И он знает, несмотря на свои частые протесты, что больше не годится для этого; возраст и отцовство размягчили его безвозвратно.       Он медленно выдыхает, сцепляя руки на блестящем столе из красного дерева и глядя вниз на свое расплывчатое искаженное отражение.       — Давайте перейдем на страницу тринадцать, параграф четвертый, я бы хотел обратить ваше внимание на заявление относительно поведения магических лиц в немагических ситуациях, которые были освобождены от последней поправки к Статуту секретности, — говорит Кингсли.       Его глубокий рокочущий голос разрушает беспокойство Гарри, и он переворачивает на соответствующую страницу, прежде чем его невнимательность обнаруживается. Внезапно он так сильно скучает по своей светлой, пропахшей опилками мастерской, что вынужден закрыть глаза. Когда он открывает их снова, сверкающая белая страница с крошечными тесными черными буквами все еще перед ним, Кингсли все еще говорит, а Гарри должен сосредоточиться.

**~*~**

      Уже после четырех, когда отодвигаются стулья и все обмениваются прощальными рукопожатиями, и как только Гарри остается один, он бросается в Атриум, практически прыгает в ближайший камин и появляется в темном, дымном нутре камина Дырявого котла. Вообще-то, он не помнит, когда в последний раз ходил за покупками на Косую аллею, но слова Гермионы застряли в голове, и, на самом деле, он не хочет, чтобы Джин сама выбирала все рождественские подарки.       Он кивает бармену Тому и выходит на улицу. Ничего из этого не имеет особого смысла, но он не знает, что может сделать, кроме как позволить дороге привести его куда-нибудь. Воздух пронизывающе холодный, и уже наступает ночь, погрузив мир во тьму, густую, как зимний плащ. Когда он проходит через кирпичную арку на улицу, у него перехватывает дыхание.       Косая аллея оживлена болтовней, смехом, звонкими шагами по булыжникам; торговцы пытаются перекричать веселую мелодичную музыку, которая наполняет улицу. Место сверкает гирляндами разноцветных огней, мягко покачивающимися фонариками и настоящими феями, которые порхают и светятся вокруг ветвей рождественских елей на продажу. Когда Гарри медленно вливается в реку покупателей, фестивальная атмосфера обволакивает его и снимает тяжесть дня.       Драко хотел бы побывать тут, думает он, вдыхая теплый аромат специй и сидра, даже не вздрагивая, когда группа девочек-подростков проходит мимо него, оглядываясь и хихикая между собой. Вместо этого он засовывает руки в карманы мантии в поисках золота, но не находит ничего, кроме двух сиклей, горсти кнатов и пурпурной пуговицы в форме цветка, которая может принадлежать только Лили.       Приклеив на лицо выражение «пропустите меня, у меня серьезные дела аврора», Гарри пробивается сквозь толпу и поднимается по лестнице Гринготтса, тяжело дыша, но слегка согреваясь, несмотря на прохладный воздух. Когда он проходит по мраморному полу, берет гоблина в помощь и гремит по подземному пути к сейфу, голова настолько занята надеждой, что он не нарвется на Джинни, которая будет выспрашивать о том, почему он не на работе, что совершенно обескуражен, когда возвращается в фойе с карманами, полными золота, и первое, что видит, — удаляющуюся белокурую фигуру, черная мантия развевается за спиной, когда тот ужасно знакомо шествует по банку, скрываясь из виду за углом.       Сердце сбивается с ритма, и на секунду Гарри думает, что оно может остановиться.       — Вам еще что-нибудь нужно, мистер Поттер? — спрашивает его гоблин-проводник.       — Нет, спасибо, — еле слышно отвечает Гарри. Он засовывает руки в набитые карманы и как можно быстрее выходит в ночь. Настоящий Драко Малфой внезапно кажется довольно пугающей перспективой.       Покачав головой, Гарри торопливо спускается по ступенькам и исчезает в бурлящей толпе. Он позволяет ей нести себя, высвобождаясь всякий раз, когда видит что-то интересное. Хотя магазины все еще работают, многие из них уже украшены праздничными гирляндами, прилавки привлекают внимание, примагничивая взгляд подносами с блестящими вещами, столами, полными причудливых блюд, которых он никогда раньше не видел, и продавцами в праздничных, ярких одеждах и шляпах, все они соперничают за его интерес и перекрикивают друг друга в попытках сделать продажу.       В итоге Гарри пробует два разных вида глинтвейна, четыре необычных вида сыра и что-то хрустящее, что он не может точно определить (и, по правде говоря, не очень хочет) просто из вежливости. Он покупает большой кусок Пьяного козьего сыра в честь Люциуса-чертова-Малфоя и проводит следующие полчаса, напевая себе под нос песни Селестины Уорбек. Он покупает что-то блестящее для Лили, что-то отвратительное для Ала — включая, но не ограничиваясь этим, маленькое глазное яблоко, которое, как уверяет продавец, будет кататься по полу, крутиться и осматривать вещи, если его оставить на произвол судьбы, — и кожаную куртку эльфийского производства для Джеймса, которая пахнет так чудесно, что соблазняет Гарри оставить ее себе, пока он не вспоминает, что решил больше не одеваться как идиот.       Когда поднимается ветер, раскачивая фонари и заставляя торговцев хвататься и наколдовывать себе защитные чары, Гарри вырывается из толпы и чуть не врезается в беззубую старуху с вешалкой длинных шерстяных шарфов и шапок с помпонами. Импульсивно он протягивает пять сиклей за зелено-синий шарф и обматывает его вокруг шеи.       — Потеплело, дорогой? — бормочет старуха, одаривая его липкой улыбкой.       Гарри соглашается — шарф действительно очень теплый — и плывет дальше, подбирая анимированных мышей из кошачьей мяты для Фрэнка, ящик виски ограниченной серии для Рона (ассортимент «Любопытных вкусов» Бортега) и ожерелье ручной работы из тусклого серебра и разноцветных бусин, которое, как он знает, будет красиво смотреться на Джинни, потому что ее второе «Я» носит почти точно такое же.       Для Гермионы, конечно, должна быть книга, поэтому Гарри неохотно покидает ярмарку середины зимы и направляется во Флориш и Блоттс. Он в мгновение ока находит для нее идеальную книгу и позволяет увлечь себя в секцию Искусств и Ремесел, волнение бурлит внутри, когда он проводит пальцем по корешкам знакомых названий: «Работа с необычными лесными породами», «Ваша муза и вы: взгляд художника», «Ремесленники: творческие или одержимые?», «Руководство стеклодува»… Гарри на мгновение прикусывает губу, а затем сгребает все четыре в объятия и топает к кассе, чтобы расплатиться за них, прежде чем успевает остановить себя.       Он вываливается на улицу, отягощенный бумажными пакетами, и как раз обдумывает покупку еще одного горячего коричного колечка, когда видит ее. Она, примерно в пятидесяти футах от Гарри, покупает сандвич у мужчины с аппетитно пахнущей, но слегка гротескной свиньей на вертеле, и Гарри окликает ее:       — Дженни!       Она оборачивается, озадаченно оглядываясь в поисках того, кто зовет ее по имени. Вокруг темно, и Гарри скрыт постоянным потоком людей; неудивительно, что она его не видит. Собрав свои пакеты понадежнее, он бросается по булыжникам и встает рядом с ней. Ожидаемая вспышка узнавания не появляется в глазах, и внутри холодеет. Она его не знает. Конечно, она, блять, его не знает.       — Э-э… да, аврор? — неуверенно произносит она, бросая взгляд на его мантию и обнимая ребенка. Гарри даже не заметил девочку. — Все в порядке, Элли, мы ничего плохого не сделали. Не так ли?       — Да! Конечно, да, — поспешно говорит он, глядя на девочку сверху вниз и принимая самое доверительное выражение. Она моргает и придвигается ближе к матери. — Извините. Я обознался.       — С кем-то еще по имени Дженни? — спрашивает она тихим голосом, как будто не верит Гарри и немного беспокоится за него.       — Да. — Он тяжело сглатывает, борясь с ужасающим оцепенением, которое распространяется в грудной клетке.— Полагаю, это простое совпадение. Извините, что побеспокоил вас, — выдавливает он, вежливо кивнув ей и быстро зашагав в противоположном направлении.       Нелепый. Вот он какой. Ему удалось так глубоко уйти в приятный маленький пузырь нереальности, что он почти забыл, что проблеск не был реальным. Дженни его совсем не знает. Она никогда с ним не встречалась. Она не невеста Фреда Уизли. Потому что Фред Уизли мертв.       Гарри просто продолжает идти, так что немного удивляется, когда снова оказывается у входа в Дырявый котел. Он поворачивается и на мгновение оглядывается на мерцающие огоньки, а затем, как по заклинанию, возвращается в паб, входит в камин и выходит в Атриуме Министерства, ноги держат нетвердо, а в волосах полно пепла. Он, блять, ненавидит камины.       В коридорах тихо, Гарри подозревает, что это потому что любой здравомыслящий человек уже свалил домой. Хельга, конечно, никогда не покидает кабинет до тех пор, пока не убедится, что Гарри больше не нуждается в ней, и когда он неловко перекладывает свои пакеты с покупками и толкает дверь, небольшой укол вины дает о себе знать в глубине живота.       Она не поднимает глаз, когда он топает, шурша, в кабинет, или даже когда он роняет пакет со звенящими украшениями и тратит минуту или две, гоняя их по полу. Он запихивает последнее обратно в пакет и направляется в приемную, останавливаясь у края ее стола.       — Ты можешь идти домой, если хочешь, Хельга.       — Мне еще нужно написать письма, мистер Поттер, — говорит она, продолжая царапать пером.       — Хорошо, — тихо говорит Гарри, наблюдая за ней и пытаясь представить, каково это, когда обычно уступчивый, забитый босс вдруг начинает отвечать и вести себя как сумасшедший. Он импульсивно лезет в одну из сумок, достает красно-зеленую полосатую леденцовую палочку и кладет ее на край стола, рядом с чашкой чая, а затем исчезает в своем кабинете, прежде чем она успевает громко высмеять его предложение мира.       Он опускается в свое скрипучее кресло, окруженный пакетами, и осторожно достает запрещенные книги. Они в твердом переплете, красивые, полные ярких цветных фотографий и интригующих диаграмм, настолько отличающихся от сухих черно-белых текстов, выпущенных Департаментом, что он не может удержаться, чтобы не открыть их все сразу на своем столе, пролистать страницы и впервые понять восторженное утверждение Гермионы о том, что «новая книга имеет лучший запах в мире».       Чувствуя себя каким-то преступником, как будто смотреть книги о выдувании стекла в кабинете Министерства в некотором роде порочно, Гарри листает свои новые покупки. Он теряется в глянцевых фотографиях и рассматривает изображения бесчисленных инструментов, которыми он владел и пользовался, впервые узнавая названия многих из них. Он вздыхает, растопырив пальцы на двухстраничном развороте, на котором седовласый мужчина вырезает замысловатый рельеф на ножках большого, богато украшенного стула из красного дерева; человек на фотографии сосредоточенно прищуривается и рассматривает свою работу, сдувая пыль и проводя мозолистыми пальцами по гладким изгибам дерева.       Он хочет снова стать таким человеком. Беда в том… что он никогда не был им. Он просто подменял его какое-то время. Он бюрократ, а не ремесленник. Он даже маленький столик сделать не может.       Внезапно разозлившись, Гарри роняет лицо в ладони и шумно выдыхает. Этого всего просто чертовски много. С него хватит.       — Перестань жалеть себя, — бормочет он себе под нос. — Иди домой и повидайся со своими детьми.       Каким бы мрачным ни было его настроение, тяга к дому сильна, и, потратив несколько секунд на то, чтобы выровнять дыхание, Гарри собирает книги, прячет их в ящик стола рядом с фотографией Мауры и собирает свои пакеты, готовясь покинуть кабинет на ночь. Вообще-то, на Рождество. Если не случится какой-нибудь серьезной катастрофы, Гарри не вернется сюда почти неделю. Он не уверен, что чувствует по этому поводу, но не собирается добровольно работать на праздничных.       Он запирает за собой дверь и поворачивается к Хельге, которая сидит за столом в пальто и чопорно посасывает леденец. Гарри улыбается и ничего не может с собой поделать.       — Ну, счастливого Рождества, Хельга.       — Счастливого Рождества, мистер Поттер. — Она высовывает язык, чтобы слизнуть мятный сахар с нижней губы, и на мгновение опускает глаза, словно что-то обдумывая. А когда снова поднимает свои черные глаза на Гарри, ее лицо застывает. — Не думаю, что мне удастся уговорить вас посетить Полуночную мессу в этом году.       Гарри улыбается со снисходительностью, порожденной многими, многими подобными просьбами за эти годы.       — Никогда не знаешь наверняка, Хельга. Этот год может стать тем самым.       Она вздыхает.       — Я определенно слышала такое раньше. — Она встает и надевает черную шляпку с вязаными цветами на полях. — Однако я замолвлю за вас словечко.       — Я ценю это, — говорит Гарри искренне. Поднявшись, он придерживает дверь для Хельги, и они спускаются в лифте в почти дружеском молчании. Он решает аппарировать домой, крепко держась за свои пакеты с покупками, когда делает прыжок на тихую часть Уиллоуби-Драйв. Приближаясь к дому, он видит, как Джинни расхаживает по ярко освещенной спальне, а Лили сидит у окна и, видимо, пытается научить Фрэнка играть в карты. Он делает глубокий вдох, пробуя на вкус резкий морозный воздух, и идет к ним.

**~*~**

      Твердо решив выжать все до последней капли из следующих нескольких дней, Гарри делает все возможное, чтобы отодвинуть свои печаль, беспокойство о будущем и страх перед неизвестной величиной, которой является Драко этой вселенной, на задний план.       Он играет с Лили и Фрэнком в замерзшем саду за домом, помогает (наблюдает) Алу и Роуз делать печенье, содержащее все ингредиенты, которые они могут достать, и при этом отвечает на их вопросы о драконах, василисках и других опасных существах так честно, как только может. Он подозревает, что Ал унаследовал его «сначала делаю, потом думаю» пытливость, и теперь понимает, что, возможно, лучше взять пример с Дамблдора и вооружить его как можно большим количеством информации. Когда в нем не нуждаются, он откидывается на спинку стула и упивается их энергией и болтовней о Хогвартсе. Он ловит себя на том, что наблюдает за Роуз, когда та бросает тесто в Ала с яркими глазами и очевидной уверенностью, и маленькая рана в сердце, нанесенная ее одиноким двойником, заживает почти полностью.       Как и следовало ожидать, Джеймс скрывается, избегая общества родителей, братьев и сестер в пользу посещения друзей, сидения в своей спальне и прогулок по поселку с мрачным видом. Тихонько забавляясь, Гарри решает оставить его в покое и едва удерживается от желания исполнить победный танец, когда Джеймс относительно благосклонно принимает обязанности няни в пятницу вечером, позволяя Гарри и Джинни провести вечер у Рона и Гермионы, куда они приносят запеканку из курицы с травами, свежий хлеб и хорошее красное вино.       Удивительно легко притворяться, что все нормально, отчасти потому, что похоже, будто так и есть. Этому Рону, может быть, и не хватает уверенности своего более успешного «Я», но он теплый и полный юмора, и здорово, что он вернулся. Джинни, явно получающая утешение от своего брата и лучшей подруги, выглядит более расслабленной в мерцающем свете свечей, чем Гарри видел ее много лет. Даже Гермиона, которая продолжает бросать на него обеспокоенные взгляды, когда никто не смотрит, кажется, наслаждается. Привязанность, которую он испытывает ко всем ним, набухает внутри и прогоняет неуверенность, по крайней мере на какое-то время, но и этого достаточно. Там люди, возможно, и виделись с друзьями раз в неделю, но он не позволит этому случиться здесь.       Субботнее утро яркое, свежее и сухое. Гарри одевается в свои самые грязные джинсы, обматывает шею новым шарфом и направляется на редко используемый луг за Норой, с метлами под мышкой и Алом рядом. Лили и Джинни, немного позади них, о чем-то шепчутся, а Фрэнк прыжками бежит по тропинке на длинном серебристом поводке, не отставая от Джеймса, который топает по высокой траве, засунув руки в карманы.       — Почему ты все это время проводишь с нами? Тебя уволили?       — Джеймс! — возмущенно ахает Ал. — А что, уволили?       — Нет, не уволили, — твердо отвечает Гарри. — Я просто взял немного дополнительного времени отпуска, пока вы все на каникулах. Все в порядке?       Ал кивает, подбрасывая их самодельный квоффл в воздух и ловя его.       — Я думаю, это хорошо. Роуз говорит, что ты можешь сойти с ума, если будешь слишком много работать.       Гарри смотрит на Джеймса, который теперь неловко ступает, чтобы не споткнуться о Фрэнка.       — Да, думаю, все в порядке.       Гарри улыбается про себя. Всегда приятно чувствовать себя желанным. Он перелезает через изгородь на луг и начинает накладывать сложные чары, чтобы скрыть их действия. Он не думает, что магловские жители Оттери-Сент-Кэтчпоула вполне готовы к детям на летающих метлах.       Джинни и Лили предпочитают оставаться на земле, устраиваясь под деревом с фляжкой горячего шоколада, но Джеймс и Ал садятся на метлы и без колебаний взлетают в воздух. Через пару секунд Гарри следует за ними.       Прошло слишком много времени с тех пор, как он летал в последний раз. Ветер треплет волосы, когда он взлетает; сердце бешено колотится, когда он взмывает в воздух, доля секундного беспокойства, прежде чем инстинкт берет верх, и он по спирали поднимается в чистое небо, наклоняя ручку метлы вверх, кружа все выше и выше. Через несколько секунд от холодного воздуха окоченевает лицо, и он едва может почувствовать глупую радостную улыбку, которая растягивает губы. Запах замерзшей земли бушует в носу, он толкает себя все выше и быстрее, позволяя порывистому ветру очистить его, поднять и наполнить хрупкой новой верой в то, что все возможно.       Выровнявшись, он парит и смотрит вниз на крошечные фигурки на земле, почти в состоянии различить яркие брызги рыжих волос и блеск поводка Фрэнка на солнце, когда тот гоняется за побитыми ветром скелетами листьев по морозной траве и нападает на них лапами, убеждаясь, что они мертвые.       — Внимание, папа! — орет Ал, и Гарри поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть летящий к нему мяч.       Он принимает его на грудь, пытается скрыть тот факт, что сила броска Ала выбивает из него дыхание, и оглядывается в поисках Джеймса.       — Называешь себя чемпионом по квиддичу? — кричит Джеймс, небрежно откидываясь на метле футах в пятидесяти ниже Гарри.       Гарри вздыхает. Это война.       Когда через двадцать минут все трое возвращаются на землю, замерзшие, раскрасневшиеся и тяжело дышащие, Гарри едва чувствует свои ноги, пальцы и зад, но вынужден признать, что, хотя он и сохранил летные навыки лучше, чем ожидал, он не может сравниться с необузданной энергией и энтузиазмом юности.       На самом деле, он думает, что его это устраивает. Ал, кажется, в восторге от игры со своим обычно отцом-трудоголиком, и даже Джеймс ухмыляется, дразнится и вообще забывает быть презрительным. Гарри принимает от Джинни восхитительно горячую кружку шоколада, позволяя любопытному Фрэнку забраться к нему на колени и обнюхать джемпер и шарф, пока глотает согревающую жидкость.       Он с грустью осознает, что это — субботнее утро на замерзшем лугу — лучшее, самое нормальное время, которое он провел со своей семьей за многие годы. Через несколько дней все будет кончено. Поймав взгляд Джинни поверх своей чашки, он задается вопросом, не конец ли их брака сделал это возможным. Если именно окончание чего-то, что больше не работает, сделало их достаточно расслабленными, чтобы наслаждаться оставшимся временем. Ценить своих детей и держаться за дружбу, которая все еще существует, даже после всего.       — Ты был очень хорош, пап, — говорит Лили.       Гарри приосанивается.       — Э-э, спасибо, — выдавливает он. — Надеюсь, я был лучше, когда играл в школе.       — Ты был лучше мамы? — спрашивает Джеймс, явно пытаясь найти кошку среди пикси.       — У меня больше здравого смысла, чтобы не отвечать на этот вопрос, — говорит Гарри.       Джинни фыркает.       — Мам? — давит Лили.       Джинни колеблется, перекатывая пустую чашку между ладонями.       — Я буду дипломатична и скажу, что мы оба были полезными игроками, но… думаю, ваш отец, вероятно, был звездой.       — Даже не знаю, — говорит Гарри. — Ты была разносторонним игроком. А я играл только на одной позиции.       — Есть только один способ это выяснить, — говорит Джеймс, беря две метлы и переводя взгляд с Гарри на Джинни, на его лице зловещая ухмылка, выбившиеся из прически волосы развеваются на ветру.       Гарри бросает вопросительный взгляд в сторону Джинни, заинтригованный вызовом.       — Ну же, мам! — умоляет Ал. — Пожалуйста?       Несколько долгих секунд Джинни молчит. Затем ставит чашку, встает и протягивает к Джеймсу руку за метлой. Ал и Лили аплодируют.       — Давай, Поттер, — бормочет она, отворачиваясь от него, чтобы взобраться на метлу.       Гарри резко вздыхает, глядя на ее длинные волосы, развевающиеся на ветру, и гадая, не нарочно ли она попыталась напомнить ему о Драко. Когда она оглядывается через плечо и одаривает его странной улыбкой, он почти уверен, что так оно и есть.       — Я так давно не практиковалась, — вздыхает она.       Гарри очищает свой разум от хлопающих зеленых одежд и светлых волос, когда запрыгивает на свою метлу.       — Ты еще не старушка, помнишь? — кричит он, взлетая в воздух с мячом под мышкой.       Секундой позже Джинни проносится мимо Гарри, поднимая руку, чтобы насмешливо помахать ему. С земли доносится смех детей, и это подстегивает Гарри. Пригнувшись к метле, он бросается вслед за своей будущей бывшей женой и крепко сжимает самодельный квоффл; внезапно все это совсем не кажется странным — он просто хочет сделать ее.       — Давай, папа! — кричит Лили, когда Гарри поворачивается к Джинни справа и бросает в нее мяч со всей силой, на какую только способен. Она слегка накреняется в сторону, когда он попадает ей в бок, но быстро приходит в себя, погружаясь во впечатляющий нырок, чтобы поймать мяч и эффектно уничтожить последние остатки вины Гарри вместе с его чувством честной игры.       Он ныряет под нее, и она смеется, взлетая на скорости в противоположном направлении. К тому времени, как ему удается отобрать у нее квоффл, у него слегка кружится голова, а очки начинают затуманиваться. А еще он теперь уверен — если бы когда-нибудь задумался над этим, — что никогда бы не стал загонщиком. Крики детей и ободряющие аплодисменты снизу (Лили, кажется, подбадривает его, Ал — маму, а Джеймс, вроде бы, громко критикует все, что видит) побуждают Гарри вовлекать Джинни в состязания в скорости, нырянии и финтах, которые поддерживают его уверенность достаточно, чтобы он выхватил у нее мяч и улетел с ним в ближайший лес.       Спор о том, кто на самом деле победил в летном соревновании, бушует между Джеймсом, Лили и Алом, пока они пятеро идут домой. Гарри шагает немного позади, наслаждаясь солнцем, с Фрэнком, натягивающим поводок с одной стороны, и Джинни — с другой.       — Думаешь, они задумываются над тем, почему мы не цепляемся друг к другу? — тихо спрашивает она.       Гарри жует губу и смотрит, как Ал и Лили хихикают и пытаются подставить друг другу подножки.       — Может быть. Но они кажутся счастливыми, разве нет?       Джинни кивает, но не отвечает. Она засовывает руки в карманы и пинает камни.       — Мы были как во сне, да? — наконец произносит она.       Искоса взглянув на нее, он замечает блеск в ее глазах. Гарри с трудом сглатывает.       — Да. Мне правда жаль, Джин.       — Я же просила тебя перестать извиняться передо мной, — говорит она срывающимся голосом. — Я не жертва. Мы оба взрослые люди, и мы оба решили игнорировать то, что происходило.       — Погибель! — кричит Ал, театрально прикладывая руку ко лбу и шатаясь по тропинке.       Когда Гарри снова смотрит на Джинни, ее глаза все еще затуманены, но она улыбается.       — Да, ну, я пришел к выводу, что игнорировать вещи — не лучшая политика, — признается он. — Это заняло у меня всего тридцать семь лет.       — Вот тебе еще один урок, — говорит Джинни. — Сожаления о прошлом ни к чему не приведут в будущем. Это бесполезно.       — Ты мудрая женщина, — говорит Гарри.       — Не совсем. Я узнала об этом из книги по самопомощи, которую Гермиона купила мне на прошлое Рождество, — признается Джинни. — Я, наверное, куплю еще одну в этом году. Может быть, она будет полезной.       Гарри смеется. Это не так больно, как он ожидал. И обнимает ее.

**~*~**

      К вечеру воскресенья Гарри почти полностью погружается в ритуал подготовки к семейному Рождеству. Они с Джинни проводят остаток дня, забаррикадировавшись в спальне, заворачивая подарки и стараясь не умереть от клубка бумаги, лент и скотча, которые заполонили пол. Дверь плотно закрыта и заколдована, чтобы держать подальше любопытные глаза, но приглушенные звуки специфической музыки Джеймса все еще умудряются просачиваться под дверь, и Гарри не раз ловит Джинни на качании головой в такт, когда она вкладывает подарки в блестящую бумагу.       Небо за окном темнеет, когда Гарри откладывает последний подарок в горку, снимает с тыльной стороны ладони обрывок ленты и потягивается.       — Мы опаздываем, — говорит Джинни, заделывая палочкой маленькую дырочку в оберточной бумаге.       — Ты говоришь это каждый год, — замечает Гарри, зевая.       — И каждый год мы опаздываем.       Гарри сгребает ком мятой бумаги и бросает его в сторону Помидора. Он, конечно, скучает по их изрыгающему дым медному двойнику, но есть что-то странно очаровательное в глазе, который поворачивается, чтобы посмотреть на него, когда объявляет: «Пять двадцать».       — У нас есть целая вечность, — настаивает он, прислоняясь к изножью кровати и расчесывая волосы.       — Пять двадцать, — говорит Помидор.       — У нас есть десять минут, — вздыхает Джинни, оглядывая окружающий их хаос. — Придется перемещаться камином.       Зная, что она права и спорить нет смысла, Гарри устало кивает и пробирается по ковру к платяному шкафу, чтобы найти что-нибудь подходящее для традиционного рождественского ужина Молли.       Драко не заставил бы меня перемещаться камином, бунтующе думает он, натягивая через голову несколько колючий красный джемпер. Он ерошит волосы и изучает свое отражение в зеркале, подавляя усмешку, когда понимает, как сильно ошибается. Конечно, Драко заставил бы. Особенно если бы они опаздывали. И, без сомнения, он устроил бы из этого настоящую драму.       — Твой джемпер надет задом наперед, — говорит Джинни, проходя мимо него к гардеробу.       — Пять двадцать, — извещает Помидор.

**~*~**

      В итоге они на пять минут опаздывают в Нору, и Джинни немного самодовольничает по этому поводу.       К счастью для Гарри, который с уверенностью взял бы вину на себя, Молли застревает на кухне, захваченная тем, что Артур называет «соусной катастрофой», и поэтому отвлекается. А когда наконец появляется, взволнованная и одетая в пурпурный фартук, который сильно контрастирует с ее волосами (в эти дни окрашенными в еще более ярко-рыжий, чем когда-либо), она выходит к семье с распростертыми объятиями.       — Рада тебя видеть, Гарри, — бормочет она, крепко сжимая его. — Как дела?       — Я… хорошо, спасибо, — выдавливает он, чувствуя себя виноватым. Он заставляет себя улыбнуться, глядя на ее теплое, открытое лицо, зная, что ей будет очень больно, когда все станет известно.       «Знаешь, это нехорошо, когда мои дети вот так разбредаются… — шепчет кто-то на задворках памяти. Другая Молли. — Почему бы вам с Драко не уехать из города и не взглянуть на один из коттеджей?»       — Ты выглядишь усталым, Гарри. Ты хорошо спишь?       Он знает, что надеяться пока бесполезно.       — Наверное, нет. Но я надеюсь наверстать упущенное во время отпуска, — заверяет он ее.       — Оставь Гарри в покое, мам, — говорит Джинни. — Что на ужин?       — Я умираю с голоду, — вставляет Ал.       Гарри следует за Артуром в гостиную, где собрались почти все Уизли. Все свободные места заняты, некоторые из них заняты более чем одним человеком сразу, и комната полна рыжеволосых мужчин, женщин и детей, толпящихся под яркими огнями и блестящими разномастными украшениями.       — Я показывал тебе свой CD-плеер, Гарри? — спрашивает Артур, его бледные глаза светятся.       Забавляясь его энтузиазмом, Гарри с серьезным видом рассматривает новое дополнение к коллекции Артура, принимает выпивку и хлопанье по плечу от Билла и машет через всю комнату Рону, который выслушивает какую-то вдохновенную лекцию от партнера Чарли, Сергея. Когда Гарри усаживается на подлокотник дивана, маленькая пушистая собачка выскакивает откуда-то и прыгает ему на колени. Он рассеянно гладит ее по голове, подхватывая звуки знакомой песни, едва различимой сквозь гул голосов.       — Ты разрушитель проклятий, ты разрушил меня. Ты заставил меня желать с самого начала…       Широко раскрыв глаза от ужаса, Гарри оглядывает комнату в поисках Билла; наконец, он находит его, прислонившегося к подоконнику и смеющегося вместе с Гермионой, очевидно, ничего не замечающего. Это своего рода облегчение. Тем не менее, довольно тревожно осознавать, что Селестина Уорбек действительно повсюду.       Ужин — громкий, неуправляемый, восхитительный опыт, и это все, что Гарри ждал. Молли руководит столом со своим обычным суетливым восторгом и инструктирует всех есть больше. Гарри, внезапно почувствовав, что проголодался, наваливает себе всего понемногу, регулярно добавляя в тарелку ароматные лужицы подливки. Он знает, что есть большая вероятность, что это его последний рождественский ужин с Уизли, и хочет впитать все до последней капли. Глядя на лица своих приемных родственников, он только надеется, что со временем они простят его.       В конце концов, для этого и нужны семьи.       Его взгляд задерживается на Джордже. Он сидит не один — Роуз по одну сторону от него, Флер по другую, — но отсутствие Фреда почти так же поразительно, как и в те первые мрачные месяцы. Поймав его взгляд, Джордж бросает любопытный взгляд через стол. Гарри отталкивает воспоминание о встрече с Дженни и находит улыбку и пожатие плечами для Джорджа, который ухмыляется и засовывает в рот целую морковку.       Как всегда, отъезд занимает добрых полчаса, и к тому времени, как они выходят на тропинку, Лили так устала, что Гарри позволяет ей ехать на своей спине, обвив руками его шею. Она — утешительная теплая тяжесть на спине, когда они перемещаются сквозь темноту.       — Ты видел, какие у Сергея теперь длинные волосы? — говорит Джинни, скрещивая руки на груди, чтобы согреться. — Я думала, мама набросится на него с ножницами.       Гарри зевает.       — Думаю, она уже усвоила урок о вмешательстве в волосы, — говорит он.       — По-моему, у него классные волосы, — делится Ал.       — К сожалению, Ал, думаю, ты унаследовал мою шевелюру, так что твои волосы, вероятно, всегда будут выглядеть точно так же, как сейчас, — говорит Гарри.       — Буа, — объявляет Ал и бежит по тропинке к дому.       Оказавшись внутри, они включают чайник, и начинается самая важная часть праздничного ритуала. Гарри наблюдает, поначалу, со стороны, удивляясь тому, как плавно все исполняют свои роли и что все это происходит почти в полной тишине. Джинни и Ал исчезают на кухне и возвращаются с чашками чая — к своей Джеймс торжественно добавляет два кубика сахара — и горстью пастернака, аккуратно разложенных на жестяном подносе возле огня. Гарри так увлекается наблюдением, что почти забывает о своей роли — наложении Согревающего заклинания на чашки, — и Лили тычет в него пальцем, а потом бежит к елке за чулками, чтобы повесить их на камин.       Все три очень поношенные — их шили все дети из класса миссис Кардл в деревенской школе. У чулка Джеймса, самого старого и потрепанного из всех, дырка на пальце, и блестящие буквы, написанные любимым учителем, теперь значатся как «ДЖЕЙМ» из-за рождественских начинок: шипящих шипучек, шоколадных галеонов и крошечных моделей метел, которые Джеймс все еще (тайно) собирает.       У Ала немного грязноватый чулок; на большинстве войлочных звездочек шоколадные пятна, но тщательно нанесенные миссис Кардл буквы все еще на месте, и оба его необычных имени занимают большую часть передней части чулка. Гарри живо припоминает, как юный Ал заметил, что миссис могла бы сэкономить много блеска, если бы просто взяла двухбуквенную версию его имени.       Чулок Лили почему-то почти такой же чистый, как в тот день, когда она принесла его домой, хотя теперь на нем серебряными чернилами дописаны слова «и Фрэнк» аккуратным почерком Джинни. На тот случай, если пушистая тень Лили каким-то образом будет забыта в Рождество.       Когда все расставлено по местам, все устраиваются на самом большом диване в уютной, сонной тишине; даже Ал слишком устал, чтобы шуметь. К половине двенадцатого все трое детей, несмотря на все их усилия, начинают клевать носом, и веки Джинни тоже потихоньку опускаются.       — Пора спать, — бормочет Гарри, тыча Джеймса ногой и получая в ответ сердитый взгляд.       Зевая и спотыкаясь, Джинни поднимается на ноги и тащит Лили, Ала и Джеймса вверх по лестнице. Она всматривается в темноту за ними, убеждаясь, что они вне пределов слышимости, а затем поворачивается к Гарри.       — Я тоже пойду наверх. Теперь твоя очередь собирать чулки.       Несопротивляющийся от усталости, Гарри ждет, удобно развалившись, пока она отвернется, а затем показывает язык удаляющейся спине. С некоторым усилием он встает с дивана и достает коробку с подарками из тайника в глубине шкафа в прихожей, спрятанную в складках Мантии-невидимки. Разложив маленькие подарки (убедившись, что Лили и Фрэнк получили подарки, завернутые в серебряное, Ал — в зеленое, а Джеймс — в красное), он стаскивает с елки леденец и задумчиво грызет его, думая о Хельге и улыбаясь про себя.       Несмотря на усталость, Гарри не чувствует себя готовым лечь в постель с Джинни и попытаться уснуть. Задумавшись, он бродит по комнате и хрустит мятной конфетой, пока она не раскалывается во рту и не склеивает зубы. А когда, наконец, приходит к решению, не дает себе времени сомневаться — подозревает, что в его жизни уже слишком поздно пытаться уменьшить свою спонтанность, и ему нравится думать, что иногда такое может сослужить довольно хорошую службу.       Он царапает записку для Джинни — на всякий случай, — накидывает пальто и шарф и выходит из дома. От его внимания не ускользает, что у него, похоже, вошло в привычку уходить в позднее время, и он не может быть уверен, что это значит. Все, что он знает, — это то, что сверкающая морозная ночь зовет его, а у него нет ни сил, ни желания сопротивляться. Он также знает, что то, что он делает, не имеет большого смысла, но прямо сейчас это, кажется, не так важно.       Начать свой путь по непротоптанной дороге. Он может это сделать.       Сделав глубокий вдох, он сосредотачивается на своей цели — или, по крайней мере, на том, что он надеется, его цель; он полагается на память из вторых рук, в конце концов, — закрывает глаза и аппарирует. Когда открывает глаза, то видит большое каменное здание, светящееся в темноте, всего в паре сотен ярдов вниз по Кадоган-стрит, что совсем неплохо, думает он. Гарри как раз поправляет шарф и ужасно скучает по синему в крапинку шерстяному пальто, которое держало тепло гораздо лучше, чем древняя, слегка изъеденная молью куртка, которая надета на нем сейчас, когда его внимание привлекает какое-то движение на соседней улице, и он оборачивается.       То, что он видит, вызывает в нем такой неожиданный прилив тепла, что пальцы скользят по пуговицам пальто. Две фигуры в широкополых шляпах осторожно продвигаются по обледенелой улице, обе несут знакомые холщовые сумки. Через минуту или две оба останавливаются у занятого дверного проема; один опускается на корточки и роется в поисках горячего супа и завернутого в бумагу пакета, в то время как другой завязывает разговор, время от времени серьезно кивая и протягивая листовку из кармана пальто.       Какое-то мгновение Гарри наблюдает за ними, борясь с нелепым желанием выскочить на улицу, забрать у одного из благодетелей сумку и самому раздать пакеты. Ему стыдно за то, что он никогда даже не думал помогать менее удачливым на Рождество, когда его второе «Я» делало это годами. Да, он жертвует на различные благотворительные цели (по словам Джинни, на любые благие цели), но это всего лишь деньги. Не то чтобы он действительно в них нуждался.       Он вздыхает. На мгновение закрывает глаза.       — Что тебя так волнует? — требовательно спрашивает Драко, перекидывая свою холщовую сумку через плечо и устремляя острый взгляд серых глаз на Гарри.       — Я не волнуюсь, — врет Гарри. — Я думаю.       Драко фыркает.       — Знаешь, я вижу разницу. Все-таки знаю тебя достаточно долго.       — Продолжай говорить себе это, — бормочет Гарри, с хрустом пробираясь мимо пустых дверей магазина и следуя за Драко на следующую улицу. По правде говоря, он, вероятно, просто злится; все время думает о том, что Лили бы это понравилось. Он не уверен насчет остальных, но у его младшего ребенка «Маленькая Мисс Филантроп» написано на лбу, как судьба. Когда она не участвует в спонсируемом безмолвии, плавании и стоянии на одной ноге, она организует свои собственные благотворительные акции и подталкивает своих одноклассников к действию, собирая деньги для кого-либо пушистого, больного, раненого или обездоленного.       — Гарри Поттер, если ты не перестанешь жалеть себя, я оставлю тебя дома на следующий год, — заявляет Драко с абсолютно невозмутимым лицом.       Брови Гарри взлетают вверх.       — Ты серьезно? — требует он.       Драко смеется до тех пор, пока холодный воздух не наполняется этим звуком.       — Нет, идиот, — говорит он, обнимая Гарри за талию. — Именно это ты сказал мне в самый первый раз, когда мы это делали, помнишь? Так жестоко.       — Приятель?       Гарри моргает. Два человека с холщовыми сумками — оба мужчины, осознает он, теперь их можно разглядеть — стоят перед ним. У обоих молодые, дружелюбные, морозно-розовые лица, и они выжидающе смотрят на него.       — Простите, вы что-то хотели? — Он делает усилие, пытаясь выглядеть обычным и совсем не похожим на человека, который остановился посреди лондонской улицы, чтобы помечтать.       — Не подскажешь время, пожалуйста? Мои часы остановились, — объясняет тот, что пониже ростом, с извиняющейся улыбкой.       Гарри смотрит на часы.       — Сейчас без десяти двенадцать. — Встревоженный, он оглядывается через плечо на церковь. Ему кажется, что он уже слышит колядки. — Извините, ребята, я опаздываю, — кричит он, переходя дорогу и направляясь к церкви Святой Марии.       Не имея ни малейшего представления об этикете церковных служб, Гарри на цыпочках входит внутрь, улыбается каждому, кто встречается с ним взглядом, берет у сияющей старушки лист богослужения и надеется на лучшее. Все скамьи забиты до отказа, но он с облегчением находит место в глубине зала, подальше от посторонних глаз. Воздух здесь холоднее, чем снаружи, и Гарри радуется своему пальто и шарфу, когда он и остальные прихожане выдыхают воздух белыми облаками. Тем не менее, пахнет чудесно: смесь насыщенного, влажного аромата, который приходит только со старыми каменными зданиями и напоминает ему о Хогвартсе, и мягкого горения свечей, которые мерцают у алтаря и заполняют огромное пространство мягко движущимися тенями.       Быстро осмотрев скамьи, он легко замечает Хельгу; узнает эту жесткую позу где угодно. Хельга сидит в трех рядах впереди, закутанная в пальто, шарф и перчатки, крепко сжимая листок со словами службы, но глядя прямо перед собой, когда поет вместе с колядками, видимо, и так зная совершенно все слова.       Гарри улыбается и принимается за свой листок. Он пытается присоединиться к пению, не имея никакого оправдания, чтобы не участвовать, когда слова прямо перед ним. Когда священники, алтарные мальчики и девочки входят и служба начинается по-настоящему, он замолкает и впитывает атмосферу, вдыхая тяжелый запах ладана и слушая тихое пение на латыни, призывы с алтаря и приглушенные ответы прихожан.       Он знает, что Хельга приглашает его сюда ради блага его души, а он никогда не был особенно убежден в существовании всемогущего бога, но здесь, в этом месте сегодня вечером, в воздухе витает надежда, и он может только желать, чтобы маленький кусочек ее остался с ним, когда он покинет это место. Гарри находит ритуал службы настолько успокаивающим, что прислоняется к каменной колонне и просто впитывает все это; когда пожилой человек рядом с ним внезапно протягивает руку и гремит: «Мир вам!», Гарри вздрагивает, мгновение колеблется, а затем отвечает на приветствие и рукопожатие, сбитый с толку.       — Мир вам, сэр, — желает кто-то из-за его спины; он поворачивается и пожимает руку улыбающейся девушке-подростку. Через несколько секунд его легонько тыкают в спину, и он поворачивается, чтобы понять, что все стоящие позади него тоже хотят пожать друг другу руки. Гарри делает глубокий вдох и поднимается на ноги.       К тому времени, как рукопожатия завершаются, служба почти оканчивается. Гарри с интересом наблюдает за Причастием, прислонившись спиной к колонне и гадая, что бы сказал об этом Драко. И как бы Джинни рассмеялась, если бы узнала, где он.       — Так, обращение к Иисусу — это часть твоего кризиса среднего возраста? — говорит Гермиона в его голове.       — Я ни к кому не обращаюсь, — бормочет он себе под нос. — Я просто хотел посмотреть, на что это похоже. — Старик справа от Гарри искоса смотрит на него. Он закрывает рот.       Когда скамьи начинают пустеть, Гарри осторожно пробирается сквозь толпу и задерживается в вестибюле, ожидая Хельгу. Она сразу же замечает его. Удивленная, она пробивается к нему, а потом стоит и смотрит, слегка приоткрыв рот.       — Язык проглотила? — мягко спрашивает он.       — Мистер Поттер! Что вы здесь делаете? — бормочет она, и Гарри смеется.       — Ну, последние десять лет ты только и делала, что уговаривала меня прийти. Вообще-то я думаю, что это была прекрасная служба.       — Вы были тут? — восклицает она, оглядываясь на церковь. — Все это время?       Гарри слегка смущенно проводит по волосам.       — Ну, я опоздал на несколько минут, но, полагаю, меньшего ты от меня и не ожидала.       Губы Хельги кривятся в легкой улыбке, а черные глаза сверкают.       — Хотела бы я знать, что на вас нашло, мистер Поттер. Что бы это ни было, я осмелюсь сказать, что это приносит вам некоторую пользу, — произносит она.       Гарри краснеет и закусывает губу.       — Не понимаю, о чем ты, — говорит он ровным голосом.       — Очень сомневаюсь, — говорит Хельга, презрительно выгибая бровь. Она протягивает руку в перчатке, и улыбка возвращается. — Мир вам, мистер Поттер.       Когда Гарри пожимает ей руку и отвечает на пожелание, он внезапно осознает, что все те годы провел, думая, что она его не любит. В кои-то веки он счастлив ошибиться.

**~*~**

      Джинни то ли спит, то ли притворяется спящей, когда Гарри проскальзывает обратно в спальню с тяжелыми глазами и дрожью во всем теле. Он заползает в постель, взбивает подушку и быстро засыпает.       — Послушай.       — Заставь меня.       Хмурится. Прищуренные серые глаза. Горький смех. Все безрезультатно.       — Я вообще ни во что не верю, Поттер.       Слова теряются в темноте. Мгновение ясности, разделенное, наконец:       — Пора просыпаться, лентяй, — голосом Драко.       — Хм?       — Мы опоздаем к моим родителям, если ты поспишь еще немного, а мы все знаем, что это не может закончиться хорошо.       — Ох… Ебанный ад, — невнятно бормочет Гарри. — Сегодня Рождество?       Драко ухмыляется.       — Какой позор. Да, Франкфурто? Да? — Он смотрит на змею с самым серьезным выражением, которое Гарри когда-либо видел на его лице, но Фрэнк просто щелкает языком и скользит вверх, чтобы положить голову на подтянутые колени Гарри.       — В его словах нет никакого смысла, — сообщает он Гарри. — Никогда не было.       Драко хмурится. Тычет Фрэнка, но тот игнорирует его.       — Это не его вина. У него есть и другие таланты… наверное.       — Что ты говоришь обо мне этой змее? — требует Драко, скрестив руки на груди.       Гарри улыбается и гладит блестящую голову Фрэнка.       — Ничего такого, что не было бы правдой.       — Часто спрашиваю себя, для чего он нужен, — задумчиво произносит змея, сверкая маленькими черными глазками.       — Это не очень вежливо, Фрэнк, — говорит Гарри. Слова кажутся губчатыми и приглушенными во рту.       Кто-то смеется, и это не Драко. Сбитый с толку, Гарри открывает один глаз.       — Джин?       — Очевидно, — говорит она, присаживаясь на край кровати и вглядываясь в него в приглушенном свете восходящего солнца. — Кошка разговаривает в твоих снах?       — Э-э, да. Иногда, — бормочет он, потирая глаза и пытаясь успокоиться. Он здесь, дома. На Уиллоуби-Драйв с Джинни и детьми.       — Счастливого Рождества, — тихо произносит Джинни, и губы ее кривятся в натянутой улыбке. Она теребит пояс халата и смотрит на постельное белье. — Это будет странно.       Гарри перебирается через кровать, садится рядом с ней и переплетает их пальцы.       — Все будет хорошо, — говорит он, и вера в эти слова, откуда бы она ни исходила, настолько сильна, что, когда она поднимает глаза и встречается с ним взглядом, он почти уверен, что она тоже им верит.       Звучит осторожный стук в дверь, сопровождаемый полным надежды голосом Ала.       — Вы уже встали? Мы можем спуститься вниз? Уже восемь часов.       — Почти, — бормочет Джинни себе под нос. — Иди и поставь чайник, Ал, мы спустимся через минуту.       С лестничной площадки доносится негромкий победный возглас, а затем топот шагов Ала, спускающегося по лестнице скорее с энтузиазмом, чем с изяществом.       Гарри и Джинни обмениваются взглядами, одеваются в задумчивом молчании и спускаются вниз на кухню, где обнаруживают Ала, Лили и Фрэнка, собравшихся вокруг чайника, со смехотворно блестящими глазами в такой час, и Джеймса, развалившегося на кухонном стуле, с лохматой головой и притворным безразличием.       Гарри требуется секунда или две, чтобы осмыслить эту странную сцену, сложить ее и запереть на потом, затем он слегка кашляет. Все четверо поворачиваются к нему.       — Так он приходил? — дразнится он.       — Па-ап, — стонет Джеймс, скорчив гримасу.       — Дже-еймс, — передразнивает Гарри, отражая презрительное выражение лица сына, и, как может, с головой погружается в свое последнее семейное Рождество.

**~*~**

      К тому времени, как подарки открыты, а индейка съедена, Гарри начинает чувствовать себя подавленным. Он знает, что это совершенно бесполезно, но разум продолжает упорно подбрасывать сравнения всего, начиная с процесса открытия подарков (громкого и безудержно радостного) и заканчивая приготовлением пищи (каждый старается создать что-то несовершенное, но вкусное), сопоставляя их с опытом Рождества у Малфоев. Он может с некоторой уверенностью сказать, что ни капли не скучает по тому жесткому, формальному испытанию, но скучает по Драко. Он чертовски скучает по Драко.       И все же, зная, что у него нет другого выбора, кроме как заставить себя расслабиться, Гарри берет себя в руки. Он держится подальше от огневиски, которым обычно наслаждается на Рождество, потому что последнее, что ему нужно, — это еще один толчок в сторону сентиментальности, но присоединяется к послеобеденным играм, ест слишком много конфет и слушает споры детей с иррациональной любовью.       Смотреть на них горько, потому что они понятия не имеют, что произойдет с их семьей. Гарри говорит себе, что лучше дать им поверить, что ничего не изменилось, хотя бы еще немного, но он уже не уверен. Возможно, все, что они делают, только усложняет ситуацию.       Когда он смотрит на Джинни, что случается довольно часто, она каким-то образом умудряется выглядеть одновременно на грани слез и полной облегчения. Гарри думает, что знает, что она чувствует. Как будто с него сняли груз, и хотя он рад, что больше не должен нести его, ему больно скучать по знакомой ноше. Глубоко вздохнув, он берет свой стакан и направляется на кухню, чтобы снова наполнить его, сделав всего два или три шага, спотыкается обо что-то на полу и еле спасается от сотрясения мозга об угол камина.       — Ал, подойди и подними этот глаз, пока кто-нибудь не сломал себе шею!       — Прости, — бормочет Ал с полным ртом Тараканов. Он ползет по ковру на четвереньках и засовывает глаз, все еще жужжащий и вращающийся, в карман.       Свернувшись калачиком в кресле, Джинни медленно качает головой. Она не смотрит на Гарри и не открывает рта, но это и не нужно; выражение ее лица ясно говорит: «Ты купил эту чертову штуку, идиот», а у Гарри и вовсе нет оправдания. Впрочем, он не слишком возражает: его подарки-в-последнюю-минуту становятся хитом.       Он уже видел Джеймса — через не совсем закрытую дверь спальни — позирующего перед зеркалом в своей новой кожаной куртке, корчащего такие театрально угрюмые рожи, что Гарри пришлось подавить смех рукой, боясь выдать свое местоположение. Лили провела большую часть дня в ярких сверкающих аксессуарах, а Джинни надела свое новое ожерелье. Как он и предполагал, оно ей очень идет, и время от времени она бросает взгляд на полированные бусины, лежащие на груди, и на ее губах появляется странная легкая улыбка, как будто она не может до конца поверить во внимательность Гарри. Несколько лет панических покупок шелковых шарфов и горшечных растений сделают такое с человеком, полагает он, наконец, встречая взгляд Джинни с запоздалым раскаянием.       — Я был ужасным мужем, — произносит он одними губами, глядя на нее сверху вниз, крепко сжимая в пальцах бокал.       — Не все время, — мягко говорит она, ее глаза теплые и блестящие. Теперь она улыбалась как следует.       — Мам, я не могу найти полотенце, — объявляет Лили, появляясь в дверях с мокрым Фрэнком через плечо.       Кот жалобно мяукает и впивается острыми когтями Лили в кожу, словно бросая ей вызов забыть о его бедственном положении. Гарри не может не думать о другом Фрэнке, который так наслаждался водой, что с радостью занял бы место рассерженного кота. Тем не менее, Гарри не уверен, как Лили отнеслась бы к купанию шестифутового питона. Ал, с другой стороны…       — Кошки не любят воду, Лил, — сообщает Джеймс, поглаживая и кошку, и хозяйку по голове, когда направляется к лестнице, возможно, для очередного сеанса позирования. Лили хмурится, а Фрэнк царапает Джеймса, когда тот проходит мимо, но даже Гарри может сказать, что он не со зла.       — Кошки, которые не любят воду, не должны спать на чистом постельном белье людей, — парирует Лили. — Он был похож на усатого карликового пушистика.       — Мя-а-ау, — тянет Фрэнк, жалобно моргая большими зелеными глазами.       — Вы заглядывали в сушильный шкаф? — спрашивает Джинни, зевая.       Лили морщит нос.       — Там большой паук. Фрэнк испугался.       — Уверена, испугался Фрэнк, — бормочет Джинни, не делая ни малейшего движения, чтобы встать со стула.       — Тогда, наверное, все зависит от меня, — говорит Гарри. Ставя стакан на каминную полку и пробираясь мимо мокрого кота к лестнице, он испытывает искушение просто выхватить палочку и наложить на Фрэнка Высушивающее заклинание — или, по крайней мере, так он думает, пока не вспоминает, что случилось в последний раз, когда он пытался это сделать. Эти панические царапины заживали неделями. Так что он просто пойдет и возьмет полотенце.       Найдя в сушильном шкафу полотенце размером с кошку и празднично поприветствовав большого черного паука, Гарри выходит на лестничную площадку и натыкается прямо на Джеймса.       — Прости, папа, — бормочет он, отступая на шаг и с необычным вниманием разглядывая недоеденный пирог.       — Я не смотрел, куда иду, — признается Гарри, поднимая полотенце в качестве объяснения. Он колеблется. Джеймс не поднимает глаз, и между ними повисает напряженное, неловкое молчание. — Все в порядке? — справляется Гарри через несколько долгих секунд.       Джеймс закусывает губу. Опирается одной рукой на балюстраду.       — Пап?       Пальцы Гарри сжимают старое полотенце с такой силой, что потертая ткань неприятно скрипит под ногтями.       — Да?       Джеймс поднимает глаза, и Гарри внезапно поражает, как по-взрослому он выглядит. Ясноглазый, с сильной челюстью, по крайней мере на дюйм выше отца, он почти мужчина. Некоторая сентиментальность, в которой, думается, можно обвинить Рождество, заставляет Гарри желать шагнуть через лестничную площадку и крепко обнять Джеймса, но он сомневается, что тому это понравится, поэтому он остается на месте.       — Джеймс?       Он открывает рот и снова закрывает.       — Спасибо за куртку, пап, — бормочет он, запихивая в рот остатки пирога. То, что происходит дальше, лишает Гарри дара речи. Джеймс отпускает балюстраду и ловит Гарри в неловкой смеси объятий и мужественного хлопка по спине. Прежде чем он успевает среагировать, Джеймс исчезает в своей спальне.       — Папа, ты нашел полотенце? — тревожно зовет Лили, поднимаясь по лестнице.       — Мя-ау, — мяукает Фрэнк, явно не впечатленный.       Гарри смотрит на полотенце, как на какой-то посторонний предмет. Ах да.       — Уже иду!

**~*~**

      Вечеринка по случаю Дня подарков Рона и Гермионы чудесно отвлекает, и Гарри удается провести почти весь вечер, не давая времени мыслям о Борисе, Драко или его браке. По правде говоря, в коттедже так много детей, еды и серьезного соревновательного духа, что трудно думать о чем-то большем, кроме того, является ли его маскировка (трансфигурация одежды в куст рододендрона) лучше, чем у Рона (тот съежился и спрятался среди садовых гномов), или откуда перед ним взялась еще одна миска рождественского рагу.       Тот факт, что все почти так же, как обычно, изолирует Гарри от путаницы, которая существует за пределами этой маленькой компании и этих маленьких традиций. Роуз, все еще такая же искрящаяся, как прежде, с радостью отмечает он, встречает их в дверях, запыхавшаяся и ухмыляющаяся, с мишурой в волосах.       Когда они вваливаются в коттедж, Ал тут же демонстрирует глаз.       — Круто, — выдыхает она, забирая его у него и наблюдая, как тот крутится. Через секунду-другую она наклоняется и шепчет что-то Алу, из чего Гарри только и слышит: — …хочешь посмотреть?       Ал ухмыляется и бросает через плечо:       — Увидимся позже, пап! — когда они с грохотом поднимаются по лестнице и, хихикая, исчезают из виду.       Когда Лили падает в саду и так сильно царапает колено, что, несмотря на все усилия Гарри вылечить ее, а Джинни — отвлечь, она на грани слез, Рон позволяет ей выбрать фильм на вечер.       Именно так Гарри обнаруживает, что смотрит фильм «Бунтарь без причины», сидя в кресле рядом с Лили — новой-фанаткой-Джеймса-Дина, а Хьюго лежит около его ног, случайно пиная Гарри в голень каждый раз, когда все становилось слишком захватывающим. Ал и Роуз жадно наблюдают за происходящим с большой тахты, практически делая заметки о новых и старых способах создания хаоса; Джеймс каким-то образом оказывается на диване с Гермионой, которая переводит взгляд с него на актеров на экране с гораздо большим удовольствием, чем Гарри подозревает. Джинни и Рон, по очереди усаживаясь в кресло на краю толчеи, немедленно назначаются разносчиками закусок и наполнителями напитков и время от времени исчезают на кухне, возвращаясь с тыквенным соком и горячим попкорном с маслом.       Все едят и пьют до тех пор, пока перед ними не повисает хороший шанс лопнуть, как это обычно бывает на любом мероприятии, проводимом Уизли, и к тому времени, когда фильм заканчивается, Гарри всерьез подумывает о том, чтобы аппарировать прямо со стула в постель, и к черту все. Конечно, он этого не делает, но дорога домой кажется долгой и утомительной. Он думает, что будет рад вернуться к работе, хотя бы для того, чтобы не съесть себя до смерти.       Он все еще не голоден, когда Помидор будит его на работу на следующее утро. У Джинни сегодня выходной, и она наслаждается перспективой еще немного полежать, поэтому он оставляет ее спящей и выползает из дома без завтрака. В Атриуме Министерства тихо, а в коридорах еще тише, но он не осознает, как нелепо рано появился тут, пока не входит в кабинет, а Хельги там еще нет. Полный отчаяния, Гарри запирается в кабинете и бросается отвечать на гору записок, решив извлечь что-нибудь полезное, пусть даже мелкое, из своей беспокойной дезориентации.       Когда некоторое время спустя он поднимает голову, запястье сводит судорогой, а пальцы щеголяют несколькими порезами от бумаги, его внимание привлекает календарь на столе. Среда, двадцать седьмое. Он вернулся сюда всего неделю назад. А кажется, будто давным-давно.       Он так поглощен бумагами, что подпрыгивает, когда Хельга стучит в дверь.       — Войдите, — зовет он, протирая глаза под очками и рассеянно засовывая перо за ухо.       Хельга торопливо входит и закрывает за собой дверь.       — Вас хочет видеть аврор Уизли, — говорит она, а затем, понизив голос, добавляет: — Он выглядит не очень хорошо.       Гарри складывает руки поверх стопки пергаментов и наклоняется вперед, чтобы обратиться к Хельге.       — С каких это пор ты так увлеклась всеобщим здоровьем?       Хельга только фыркает, но в ее глазах мелькает веселый огонек.       — Тогда я пропущу его?       — Если не возражаешь.       Она уходит в приемную, и через несколько мгновений появляется Рон. Гарри резко втягивает воздух. Он выглядит ужасно. Рон всегда был бледным, но сейчас его кожа почти серая, веснушки выделяются на фоне этой бледности шокирующим рельефом. Он прислоняется к двери Гарри, пока та со щелчком не захлопывается, а затем позволяет твердой древесине принять его вес, пока смотрит пустыми глазами. Даже сутулясь, Рон все еще поразительно высок, но в то же время он выглядит меньше, чем Гарри когда-либо видел его.       Он вскакивает на ноги и встревоженно обходит стол.       — В чем дело?       Рон моргает.       — Вы с Джинни расстаетесь, — хрипит он.       Сердце Гарри колотится, и на мгновение кажется, что пол под ним проваливается.       — Что? — Это все, что он может сказать, хотя разъяснение — последнее, что ему нужно.       — Я знаю, — говорит Рон, вытирая лоб рукавом мантии. — Я знаю о тебе и Джинни.       Чувствуя себя неуверенно, Гарри опускается на стол, роняя повсюду перья и пергаменты, но едва ли это замечая.       — Откуда?       — Я принес печенье, — неожиданно говорит Рон, уставившись на смятый бумажный пакет в своей руке, как будто видит его впервые. — Думаю, мне лучше присесть.       — Ага, — бормочет Гарри, неопределенно кивая и пододвигая Рону стул к столу. Наблюдает, как друг пересекает кабинет и опускается на сиденье, затем берет предложенный пакет с печеньем. Сердце колотится. — Спасибо.       Рон делает глубокий вдох, кажется, успокаивается и встречает взгляд Гарри.       — Джин сказала мне вчера вечером… пока все смотрели фильм.       Гарри смотрит, обиженный и растерянный. Он поднимает руку со смутным намерением провести ею по волосам. И позволяет ей упасть. Качает головой. Она согласилась. Она согласилась подождать до Рождества. Он понимает, что их разговор был о том, чтобы пока держать в неведении детей, но он думал… он чувствует себя так, словно его ударили в живот. Мало этого, он понятия не имеет, как истолковать раскисшего Рона. Он не выглядит сердитым, но Гарри знает, что сейчас лучше ничего не предполагать.       — Я не могу в это поверить, — говорит Гарри наконец. — Я просто сидел и смотрел, как дерется Джеймс Дин, пока она на кухне…       — Все было не так, — перебивает Рон, теперь его голос звучит сильнее, более похоже на него самого. — Это не ее вина, приятель, обещаю.       Голубые горящие глаза несчастно искренни. Гарри смягчается.       — Что случилось?       — Я застал ее плачущей на кухне. Спросил, что случилось… сначала она мне ничего не говорила, а потом… — Рон неловко пожимает плечами. — Она сказала, что не может лгать старшему брату.       Гарри вздрагивает, делая вид, что не замечает замешательства в голосе Рона. Свежее чувство предательства начинает исчезать, оставляя только тупую тяжесть в животе.       — Мы не пытались скрыть это от тебя. Я просто подумал, что будет лучше, если мы разберемся со всем после Рождества, и все будет в порядке. Я не уверен, что это была лучшая идея, которая у меня когда-либо появлялась, но… — Гарри вздыхает. — Я просто хотел облегчить им жизнь.       — Я просто не могу в это поверить, — говорит Рон, тяжело выдыхая и разваливаясь на стуле, как будто забыл, как пользоваться позвоночником. — Я имею в виду… как долго ты притворяешься счастливым? Джинни почти ничего мне не сказала.       Услышав это, он почувствовал, как тяжесть внутри него исчезает. На мгновение он задумывается о том, чтобы замолчать правду, сказать Рону, что это было быстрое решение, и опустить тот факт, что раскол надвигался уже давно. Он быстро отказывается от этой идеи. Рон — его лучший друг, и он заслуживает того, чтобы знать больше половины истории.       — Официально — около недели. В действительности? Я не знаю. Думаю, годы. Мы хорошие друзья, но этого недостаточно. — Гарри обхватывает руками край стола и смотрит в пол. — Больше нет.       — Разве ты ее не любишь? — резко говорит Рон.       Гарри резко поднимает голову. Свирепо.       — Конечно, я люблю ее.       — Но ты не счастлив.       — Да.       Рон перегибается через стол и достает из пакета огромное печенье.       — Двойной шоколад, — рассеянно говорит он, откусывая огромный кусок и задумчиво жуя. В разгар всего этого Гарри оказывается под впечатлением от веры Рона в способность еды решить практически любую проблему. — Знаешь, я знал, что все не так идеально, — признается он после минутного жевания.       — Правда?       Заметив его удивление, Рон кивает, легкая улыбка мелькает в уголках его губ.       — Да. Даже я, а? Было нетрудно заметить, что вы оба сыты по горло, но… это просто… честно сказать, я всегда думал, что вы справитесь, что бы это ни было. Я никогда не думал, что вы не будете вместе.       Рон замолкает и отводит взгляд от Гарри, вместо этого решив еще раз откусить от бисквита.       Оказавшийся между печалью и огорчением, Гарри достает перо из-за уха и вертит его, сразу же думая о Драко и искренне желая перестать делать это. В данный момент это не совсем подходящее направление для мыслей. Если быть действительно, по-настоящему честным — даже в своей голове — он осторожно радуется, что Рон, кажется, не хочет вырубить его, что бы Джинни ни сказала по этому поводу. Возможно, он заслужил это, так или иначе.       — Если бы я думал, что есть способ все уладить, Рон, я бы так и сделал, — говорит он. — Я знаю, это звучит как дерьмовое старое клише, но… думаю, мы просто отдалились друг от друга. Я хочу, чтобы она была счастлива.       — А что насчет тебя? — спрашивает Рон, переходя прямо к неприятной части всего уравнения. — Ты хочешь, чтобы ты был счастлив?       — Да, конечно. В конце концов, — говорит Гарри.       — Чего ты хочешь? Сделать себя счастливым? — нажимает Рон, и крошечная часть Гарри, которая чувствует себя как Драко и хочет набить рот печеньем, пока Рон не перестанет задавать вопросы.       Всю правду, напоминает он себе. Ну, по крайней мере, большую часть.       — Ну…       — Потому что, понимаешь… я знаю, это звучит нелепо, но все это довольно нелепо, если думать об этом, разве нет? — Рон ерзает на стуле, упираясь локтями в колени и глядя на Гарри, охваченного ужасом. — Все, о чем я мог думать со вчерашнего вечера, кроме того, что пытался понять, что, черт возьми, случилось с тобой и Джинни, это… что будет, если Гермиона вдруг решит, что какая-то другая вещь делает ее счастливее, чем я?       Гарри позволяет себе на мгновение услышать вопрос из путаницы слов. Мысль о том, что Рон или Гермиона когда-нибудь найдут другого человека, более потакающего их причудам, немного абсурдна, думает Гарри, но для них было бы не так уж плохо ценить друг друга немного больше. Не то чтобы он был из тех, кто умеет говорить, но всегда легче рационально анализировать чужие отношения.       — Я не думаю, что это произойдет, Рон. Вы с Гермионой были созданы друг для друга.       Рон улыбается, и Гарри знает эту улыбку. Это улыбка, которая делает очевидным для любого, кто хочет заметить, что аврор Рональд Уизли любит свою жену, по крайней мере, так же сильно, как и когда… ну, не совсем в тот день, когда встретил ее, но вскоре после этого.       — То же самое я думал о тебе и Джин, — признается он, и уголки его улыбки становятся грустными.       Гарри отрицательно качает головой.       — Нет. Мы разные. Мы любим друг друга, но Гермиона готова на все ради тебя.       — А что, если я не готов? — внезапно говорит Рон, широко раскрыв глаза. Он со стоном откидывается на спинку стула. — А что, если то, что случилось с тобой, случится и со мной? Гермиона считает, что ты переживаешь кризис среднего возраста.       — Я слышал, — вздыхает Гарри. — То, что случилось со мной, не случится с тобой, Рон, — обещает он.       — Откуда ты это знаешь? — Рон беспокойно постукивает длинными веснушчатыми пальцами по подлокотникам кресла, и Гарри приходит в голову, что он уже очень давно не видел своего лучшего друга таким взволнованным. И он никогда не представлял, что у них будет такой эмоционально откровенный разговор; возможно, Джинни была все-таки права.       Гарри хмурится и крепче сжимает скользкие от пота пальцы на краю стола, чтобы поддержать себя, размышляя, как ответить на этот вопрос так, чтобы успокоить Рона, не доводя его до сердечного приступа.       Он делает долгий, осторожный вдох.       — Откуда мне знать? Потому что я совершенно уверен, что ты не скоро поймешь, что гей. Вот почему.       Рон разевает рот.       — Ты не серьезно.       Гарри пожимает плечами и приподнимает уголок рта в застенчивой полуулыбке.       — Это не единственная причина, по которой у нас все пошло не так, но я думаю, что очень важная.       — Но… то есть… ты уверен?       Гарри требуется все его самообладание, чтобы не заерзать на стуле, когда его подсознание услужливо бомбардирует его образами бальных залов, душевых и ароматного масла в мягко освещенных спальнях. Он кашляет.       — Да.       — Но ты же был с Джинни… — Рон хмурится. — То есть, я не… это просто… ты уверен?       На этот раз Гарри почти смеется.       — Я уверен. Ты прав… может быть, ярлыки не так уж и нужны. Я просто… просто доверься мне, хорошо?       Рон слегка краснеет. Через мгновение кивает.       — Все еще может быть кризис среднего возраста, — добавляет он тихим голосом.       — Никогда не знаешь наверняка. Уверен, это сделает Гермиону счастливой.       Рон фыркает.       — Так… Джинни знает об этом?       — Да.       — Она была расстроена?       — Она не была удивлена, — признается Гарри.       — Я всегда был немного туговат в таких вещах, — вздыхает Рон, потянувшись за другим печеньем. — Все узнали о Чарли раньше меня. Думаю, я должен был увидеть, как он целует Сергея, чтобы поверить в это. Ебанный ад, — бормочет Рон, откусывая печенье и медленно качая головой. — Ты прямо как Чарли!       Гарри приподнимает бровь.       — Думаю, Чарли намного круче меня.       — Да, Чарли круче всех, — говорит Рон с набитым крошками ртом. — Что ты собираешься сказать маме и папе?       Гарри подавляет дрожь.       — Пока ничего. Я разберусь с этим, когда придет время. Пока концентрируюсь на том, что собираюсь сказать детям.       — Дети очень жизнерадостны, — говорит Рон, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Единственная причина, по которой я упомянул маму и папу… ну, не припомню, что в нашей семье когда-либо были разводы. Для них это своего рода предмет гордости.       Гарри вздыхает. Озабоченный, он достает из пакета бисквит и откусывает его, наслаждаясь сладостью шоколада и тяжелой, липкой консистенцией, которая остается на зубах и прилипает к небу.       — Отлично. Тогда я буду с нетерпением ждать этого. — Он корчит рожу ковру. — Хотя спасибо за предупреждение. Что сказала Гермиона?       — Она еще не знает, — говорит Рон, и Гарри переполняет теплая благодарность. Он знает, чего стоило Рону хранить такой огромный секрет от жены, пусть даже несколько часов.       — Спасибо, — шепчет он, и Рон пожимает плечами, внезапно почувствовав неловкость. — Можешь сказать ей, если хочешь. Я правда не хочу, чтобы тебе пришлось держать это в себе еще неделю. Просто… это останется между вами двумя, хорошо? Последнее, что нам нужно, чтобы кто-то из детей услышал какие-то слухи, прежде чем мы получим шанс сесть и поговорить с ними.       Рон кивает, и на минуту или две в кабинете повисает тишина, если не считать хруст печенья, облегчение и слегка учащенное дыхание двух мужчин, которые поговорили о своих чувствах и выжили.       Наконец Рон вытирает шоколадные руки о мантию и смотрит на Гарри.       — Тебе нужно будет где-то остановиться?

**~*~**

      После того, как Рон уходит (крайне неохотно, только после записки, вылетевшей из камина, в которой напоминалось, что его присутствие требуется на собрании в холле), Гарри наворачивает в кресле медленные круги, задаваясь вопросом, не оказал ли он себе медвежью услугу, когда настаивал на том, что все с ним будет в порядке, и отказывался с благодарностью от предложения Рона свободной комнаты как временного убежища. Теперь, когда в кабинете снова тихо, и у него есть место и последний бисквит, чтобы подумать, он признает, что иногда упрямо отказывается от помощи только потому, что она приходит естественно, а не потому, что это имеет смысл, и быстро становится очевидным, что это один из таких случаев.       Тот факт, что Рон не настаивал на этом, говорит о том, что он знает Гарри почти так же хорошо, как и все остальные, и это осознание заставляет криво улыбнуться потолку, продолжая вращаться.       Это лучший вариант, который у него есть, по крайней мере на данный момент. Гарри знает, что именно он покинет семейный дом, как по кратким беседам, которые они с Джинни вели в уединении своей спальни в течение последних нескольких вечеров, так и по тому простому факту, что именно он проводит меньше времени с детьми, работает дольше и, по правде говоря, чувствует себя ответственным за все это, несмотря на частые заявления Джинни об обратном. Шанс начать все сначала в равной степени волнует и пугает, но он знает, что для этого еще не пришло время.       Джинни, вероятно, будет удивлена, услышав, что он хочет сделать заявление для прессы, но он готов взять все под свой контроль. Лучше так, чем дать какому-нибудь авантюрному фотографу возможность сфотографировать его, осматривающего дома в Лондоне, и выплеснуть это на страницы со сплетнями. Пресса, в конце концов, никуда не денется; они, вероятно, всегда будут интересоваться им, и, возможно, если он начнет играть в эту игру вместо того, чтобы воевать с ними, они перестанут быть такими бешеными. Он не настолько наивен, чтобы полагать, что к нему когда-нибудь будут относиться с тем дружеским уважением, которое он получил в проблеске, но сдвиг в этом направлении, безусловно, будет оценен.       Гарри вздыхает и опускает ноги на пол, упираясь резиновыми подошвами в ковер, чтобы замедлить вращение. Он опирается на стол, чувствуя головокружение, и опускает лицо к поверхности, вдыхая смешанные ароматы полированного дерева, чернил и пергамента. Рону он сообщит позже. Все будет хорошо.       Когда Гарри возвращается домой, на первом этаже совершенно нет детей. Озадаченный, он заглядывает в каждую комнату по очереди, но не находит никаких признаков жизни, кроме уставшей Джинни, прислонившейся к кухонному столу и прижимающей к лицу чашку ароматного чая.       — Где все? — наконец спрашивает он, снимая мантию и усаживаясь на край кухонного стола в джинсах и просторном джемпере.       — Наверху, — говорит она, сдувая пар со своей чашки. — Делают домашнее задание — все вдруг вспомнили, что должны закончить его через несколько дней.       Гарри кивает, сразу все понимая.       — Я хорошо их понимаю. — Он как раз раздумывает, как рассказать ей о визите Рона, когда она говорит:       — Ты никогда не догадаешься, кто мой новый бизнес-клиент.       Растерянный, Гарри хмурится. Моргает.       — Селестина Уорбек?       Веснушчатый нос Джинни морщится от отвращения.       — Нет, слава богу. Компания под названием «Забология», и ею руководит…       — Блейз Забини, — еле слышно заканчивает Гарри.       — Откуда ты знаешь?       Со странным ощущением в животе Гарри пытается соврать.       — Э-э… я что-то читал о ней в газете. Вы уже встречались с ним?       Джинни с мятежным видом качает головой.       — Нет, но, насколько я помню, он был претенциозным идиотом, — ворчит она. — Один из закадычных друзей Малфоя, да?       Гарри пристально смотрит на нее, и его охватывает волна спокойствия. Он улыбается.       — Ты должна дать ему шанс.       Джинни фыркает в свою кружку.       — Ты знаешь что-то, чего не знаю я?       — Я просто думаю, что мы все недостаточно стары для второй попытки относиться друг к другу по-человечески, — говорит Гарри, уже размышляя о Блейзе Забини из не-проблеска, как он и что из себя представляет, и мгновенно решая, что, так или иначе, он должен это выяснить.       — Ну, это мы еще посмотрим, — говорит Джинни. — Как прошел день?       — Рон приходил ко мне, — выпаливает Гарри, прежде чем успевает остановиться.       Она чопорно ставит чашку на стойку и прижимает обе руки к лицу.       — О… дерьмо, прости, Гарри.       — Я знаю.       — Он узнал, что я расстроена, и просто продолжал спрашивать… он обнял меня, и я просто не смогла… — Джинни замолкает. Через мгновение она делает глубокий, прерывистый вдох и опускает руки от лица, обхватывая себя.       — Я не сержусь, Джин. Было, наверное, нереально думать, что мы сможем сохранить все это, когда все так близко.       Она вздыхает, шаркая ногами в носках по кухонному кафелю.       — Может быть, ты должен бы.       — Что, сердиться?       — Да. Я продолжаю думать, что, возможно, все это было бы проще, если бы мы просто начали кричать, как должны, — признается она.       Гарри откидывается назад, хватаясь за край стола, чтобы удержать свой вес, и смотрит в потолок, надеясь каким-то образом уловить повод в воздухе.       — Я почему-то не думаю, что это так, — сообщает он.       Они оба вздрагивают, когда музыка Джеймса начинает неприятно стучать с верхнего этажа.       — Убавь звук! — кричит Джинни, вытаскивая палочку и направляя заклинание Прозрачности в потолок. Раздается приглушенная ругань, за которой следует заметное уменьшение громкости музыки. Волшебная палочка Джинни падает на мраморную столешницу, когда она роняет ее и вздыхает. — Я тоже, но в данный момент трудно сказать, так ли это.       Гарри вынужден согласиться, что так и есть. Он верит, что все станет проще, хотя бы потому, что мысль о том, что этого может не случиться, вызывает у него желание заползти в шкаф и спрятаться среди своих старых джемперов, пока все это не будет забыто. Что совсем не вариант для тридцатисемилетнего гриффиндорца, отца троих детей… поверьте, это так.       Он думает, что Хельга бы гордилась им.

**~*~**

      В течение следующих нескольких дней Гермиона превращается в такую неотъемлемую часть его кабинета, что Гарри удивляется, как ей вообще удается выполнять какую-либо свою работу. Когда он узнает, что она появлялась в Гринготтсе во время обеда и на кофе после работы с Джинни, он почти начинает искренне бояться за будущее отношений между гоблинами и людьми. Почти — это все еще Гермиона, в конце концов. Его забавляет и трогает ее настойчивое желание делить время поровну между им и Джинни, на случай, если кто-то из них подумает, что она принимает чью-то сторону. Как будто она могла. Гермиона — в буквальном смысле — сделала карьеру на дипломатии.       — Мисс Грейнджер-Уизли снова здесь, — объявляет Хельга, несколько утомленная от шестого или седьмого подобного объявления в течение двух дней. — У нее что-то не так?       — Я знала, что что-то происходит, — говорит Гермиона так часто, что к вечеру пятницы Гарри начинает вести счет на клочке пергамента, спрятанном под вечной горой записок. Гермиона также развила в себе любовь к вопросам, типа: «Сколько раз мне нужно напоминать тебе, что ты не можешь все делать сам, Гарри?» и «Неужели ты действительно думал, что мы не захотим помочь тебе после всего, через что мы прошли вместе?»       Гарри знает, что она права, и он также знает, что за отчитыванием Гермиона прячет волнение и заботу, и еще потому что отчитывать его так естественно для нее. Он притворяется раздраженным, потому что такова его роль в сложившихся обстоятельствах, но под этими масками он благодарен ей — им обоим. Знание того, что есть по крайней мере два человека, готовых взять на себя часть этой тяжести на некоторое время, делает все немного проще.       В пятницу днем Гермиона приносит информацию, которая еще больше улучшает настроение Гарри.       — Привет, Хельга, — радостно здоровается она, за мгновение до того, как дверь в кабинет Гарри распахивается и Гермиона входит, не спрашивая разрешения у секретаря. Тот факт, что Хельга не произносит ни слова, говорит о многом; очевидно, во всем, что касается Гермионы, она сдалась.       Гермиона плюхается в свободное кресло, которое так часто использовалось в последние несколько дней, что Гарри решил просто оставить его там. Она протягивает ему бумажный стаканчик с кофе, таким густо пахнущим, что Гарри тихо стонет, держа чашку под носом и позволяя аромату разбередить его измождение.       — Спасибо, — вздыхает он, неохотно ставя чашку и дожидаясь, пока кофе остынет.       — Не за что, — говорит Гермиона, беря пирог с джемом из коробки, оставленной Роном после его утреннего визита. — У меня хорошие новости. Ну, не для двоюродной бабушки Милдред, но для тебя.       Гарри озадаченно хмурится.       — Не-а, — говорит он через мгновение. — Тебе придется мне все объяснить. Прошу, говори медленнее, я устал.       Гермиона кивает, закидывая ноги на стул.       — Ну. — Она слизывает клубничное варенье с тыльной стороны ладони. — Я только что закончила разговор с Молли — хотела уточнить, сможет ли она присмотреть за детьми завтра вечером, чтобы мы могли пойти на тот званый ужин, который устраивает чертов напарник Рона. — Она замолкает, закатывая глаза. Гарри все еще в замешательстве. — В любом случае, она бегала по дому, как безголовый цыпленок, пытаясь собрать вещи и приготовить все на следующие две недели. Видимо, двоюродная бабушка Милдред заболела жмырной оспой и настаивает, чтобы Молли и Артур отправились в Корнуолл и присмотрели за ней, — торжествующе заканчивает она, устремив выжидающий взгляд на Гарри.       Едва осмеливаясь поверить в свою удачу, Гарри пристально смотрит на нее.       — Значит… они уедут на некоторое время?       — Да.       — Оба?       Гермиона кивает.       — Именно так. Видимо, бабушка была очень требовательна.       Гарри медленно улыбается, наслаждаясь тем, как по венам разливается осторожное облегчение. Он чувствует себя виноватым за то, что радуется несчастью старухи, но он встречался с двоюродной бабушкой Милдред и сомневается, что с ней смог бы справиться даже гиппогриф, не говоря уже о жмырной оспе, и она, возможно, только что дала ему пару недель отсрочки.       — Это просто великолепная новость, Миона, спасибо, — вздыхает он, откидываясь на спинку стула. — Может быть, к тому времени, как они вернутся, я придумаю, что им сказать.       — Не думаю, что все будет так плохо, как ты себе представляешь, — мягко говорит Гермиона, заправляя волосы за ухо.       Гарри находит улыбку для человека-принесшего-хорошие-новости.       — Будем надеяться, что нет.

**~*~**

      Канун Нового года — это тихое мероприятие, за которое Гарри благодарен после несколько хаотичной субботней ночи, полной детей и ошеломляющего количества звуков. Он, к радости Рона и огорчению Гермионы, пригласил Роуз и Хьюго на вечер, позволив их родителям, как и планировалось, присутствовать на богомерзком званом ужине. Сейчас, когда Гарри стоит на кухне с клочками бумаги, прилипшими к рукам и одежде, в доме спокойно и почти тихо. Джеймс гостит у школьного друга, чье имя Гарри не помнит, но чье кольцо в носу заставило его впервые оценить сдержанность сына; Ал в коттедже Рона и Гермионы, вероятно, уже вторую ночь подряд веселится с Роуз, а Лили… Лили много работает. Они с Гарри провели большую часть вечера за кухонным столом, добавляя важные художественные штрихи к ее проекту «Черная смерть». Получив разрешение не ложиться спать, она объявила, что работа закончена сразу после одиннадцати, и присоединилась к Гарри с праздничной кружкой горячего шоколада, а после отправилась спать, сонная, но довольная.       Джинни подходит и прислоняется к косяку кухонной двери, пока Гарри ходит вокруг стола, собирая мусор от их работы. Он не может сказать, что так уж помогал дочери, в основном просто раскрашивал различные яркие иллюстрации и приклеивал кусочки бумаги к другим кусочкам бумаги в соответствии с ее тщательными инструкциями, но она, кажется, оценила помощь и время, проведенное с отцом. Запах клея и бумаги, точилки для карандашей удивительно пробуждают воспоминания, а вместе с ними приходят мысли об уроках рисования в начальной школе и осознание того, что, возможно, ему всегда нравилось творчество.       Он легко улыбается Джинни, складывая цветные карандаши в жестяные пеналы на положенные им места, борясь с желанием засунуть их в произвольном порядке, укладывая в соответствии с цветом, чтобы образовалась блестящая деревянная радуга.       — У тебя блестки на носу, — наконец говорит Джинни.       Гарри хмурится. Он не помнит, чтобы пользовался блестками, но подносит руку к носу, легонько трет, и она оказывается блестящей.       — Понятия не имею, как они там оказались.       — Я уложила Лили.       Гарри благодарно улыбается.       — Тебе удалось убедить ее лечь спать?       Джинни кивает, натягивая рукава на пальцы и обхватывая себя руками.       — В итоге. Она беспокоилась, что тебе придется убираться одному.       — Ну, как ты можешь видеть, я справился превосходно. — Гарри указывает на аккуратные стопки бумаги и парящие листы, которые все еще сохнут в нескольких дюймах над столом.       — Я впечатлена, — говорит она. Ее глаза мягко мерцают в тусклом свете, и она тихо вздыхает. — Ты ведь знаешь, что говорят о том, что делаешь на Новый год, да?       Гарри молчит, затаив дыхание, словно предчувствуя что-то неприятное. Когда он выдыхает, звук кажется оглушительным.       — Да… но это не похоже на тебя — быть суеверной.       Джинни странно улыбается ему.       — Я знаю. Думаю, что в этом году это просто кажется слишком близким.       Гарри переводит дыхание и на мгновение опускает взгляд на стол.       — Полагаю, что да.       — Моя мама, знаешь… суеверная. Она всегда говорила, что все, что ты делаешь в полночь Нового года, ты будешь делать до конца года.       Гарри поднимает бровь.       — А если ты спишь? Или в туалете?       Джинни закатывает глаза.       — Я не думаю, что это нужно воспринимать буквально.       — Извини, — бормочет Гарри, кривя губы в печальной улыбке. — Я перестану пытаться разрядить ситуацию юмором, у меня это явно не очень хорошо получается.       Джинни тоже улыбается, как будто пытается сдержаться.       — Звучит неплохо, — шепчет она, и что-то в ее тоне разрывает ему сердце. Это реально, добавляет его подсознание, как будто ему нужно напомнить.       — Чай? — предлагает он за неимением идеи получше.       — Спасибо, — говорит Джинни, и наступает тишина.       Гарри погружается в знакомый ритуал, наливая, заваривая и помешивая, смутно гадая, что подумает Драко о его разномастных старых чашках, ни одна из которых не полосатая. Джинни берет свой чай и исчезает с ним в саду. Какое-то мгновение он наблюдает за ней через кухонное окно, радуясь ее невысказанному желанию провести остаток года врозь, хотя это кажется странным и тревожным. Когда она усаживается на шаткую скамью и накладывает мерцающие чары Темпуса, Гарри отворачивается и направляется вверх по лестнице.       Проходя мимо, он проверяет Лили и находит ее мирно спящей рядом с Фрэнком. На двери Ала висит записка, помещенная так высоко над линией глаз, что он не замечал ее до сих пор.       Папа, не забудь про новогоднее обещание. Мое — есть меньше брокколи.       Гарри смеется и прячет записку в карман. В спальне он садится на край кровати, ковыряет на руках засохший клей и вспоминает ритуал Круга обещаний, обязательств, произнесенных вслух. Возможно, здесь нет никого, кто мог бы засвидетельствовать его слова, но, глядя на свое туманное отражение в зеркале, Гарри думает, что, возможно, это не имеет значения.       — Акцио, — бормочет он, протягивая руку за Помидором.       — Одиннадцать сорок шесть, — сообщают ему часы.       — Я… — Он колеблется. Жует губу. — Я буду лучшим отцом.       Из зеркала на него смотрят ярко-зеленые глаза. Насмехаются над ним. Это чертовски тяжело. Легко обещать то, что на самом деле не имеет значения, но он полагает, что в этом и есть смысл.       — Я буду благодарен своим друзьям, потому что они многое терпят.       Он вздыхает и закрывает глаза, отбрасывая наспех построенные барьеры, пока боль внутри не переполняет его, щипля глаза и раня сердце.       — Я начну свой путь по непротоптанной дороге. Я найду Драко Малфоя.

**~*~**

      — И как же нам это сделать? — спрашивает Джинни, плюхаясь на кровать рядом с Гарри, который лежит на спине, растянувшись боком на простынях, полностью одетый. Теперь, когда Джеймс и Ал вернулись домой, Гарри и Джинни прячутся в своей спальне и медлят.       — Я не знаю. Но кто-то однажды сказал мне, что родители пригласили его на ужин с любимыми блюдами, чтобы сказать, что они разводятся, и он больше никогда не смог съесть эти блюда снова. Так что… нам, вероятно, следует попытаться избежать этого.       Джинни бросает на него косой взгляд.       — Это, случайно, не Дин Томас?       — А. Ты слышала эту историю.       — Да. И я помню, что в то время думала, что нужно быть сумасшедшими, чтобы развестись. Я имею в виду, что никто в нашей семье, кажется, никогда не расставался… — она замолкает, словно хочет закрыть лицо руками и исчезнуть.       — Я знаю, — тихо говорит Гарри.       — Прости, — бормочет она, положив голову ему на плечо. — Ты, наверное, слышишь это снова и снова, да?       — Случалось, раз или два на этой неделе, — признается Гарри.       — Я так и думала. А еще думала, что к этому времени у нас уже будет какая-нибудь стратегия.       Гарри делает глубокий, успокаивающий вдох, выпрямляется и протягивает руку Джинни.       — Пойдем.       Она тревожно моргает.       — Что?       Он хватает ее за руку и тянет вверх.       — Стратегии очень сильно переоцениваются. Чем больше ты думаешь об этом, тем больше будешь беспокоиться. Давай просто сделаем это, хорошо?       Джинни кладет руки на бедра и делает долгий, контролируемый вдох.       — Хорошо.       Пять минут спустя Гарри собирает всю семью за кухонным столом, где они сидят, сжимая в руках горячие напитки и размышляя, что же им делать дальше. Лили с опаской переводит взгляд с Гарри на Джинни, полосатый комочек шерсти мягко вибрирует у нее на коленях, а Джеймс и Ал переглядываются.       — Что происходит? — наконец говорит Джеймс, нетерпение в его голосе совсем не скрывает беспокойство.       — Э-э… — начинает Джинни, но тут же замолкает.       Гарри берет все в свои руки.       — Нам с вашей мамой нужно кое о чем с вами поговорить.       Глаза Ала расширяются.       — Кто-то умер? — спрашивает он приглушенным голосом.       Гарри изо всех сил старается не улыбаться.       — Нет, Ал. Никто не умер.       — Ох, — выдыхает Ал, и трудно сказать, рад он или разочарован. Странный ребенок.       — В общем… — Гарри колеблется, зная, что после этого пути назад не будет, и висит на краю, собираясь с духом. — Мы с мамой… мы разговаривали, и… мы оба очень любим вас всех, но… — Гарри запинается, ловя свет понимания в глазах старшего сына и заставляя себя продолжить, закончить: — Мы разводимся.       Лили затаивает дыхание и крепко прижимает Фрэнка к себе. Пока Ал смотрит на Джинни в поисках подтверждения, Джеймс не отводит взгляда от Гарри.       — Извините, — говорит Джинни почти шепотом. — Но все будет хорошо — мы не злимся друг на друга, мы все равно останемся друзьями. То, что мы не будем вместе, еще не значит, что мы не будем семьей, — настаивает она, и ее голос становится сильнее. — Дело не в вас, а в нас… в нашем браке… он просто больше не работает.       На мгновение Гарри сжимает ее руку под столом. Он ничего не говорит, желая дать детям пространство, чтобы впитать информацию и отреагировать. Когда молчание растягивается на несколько минут, ему требуется все его самообладание, чтобы не нарушить его. Он сосредотачивается на своем дыхании, на каплях воды, падающих из крана в раковину, когда, в конце концов, Джеймс говорит:       — Я знал.       — Знал что? — озадаченно спрашивает Джинни.       Джеймс бросает взгляд на Ала, который кусает нижнюю губу и пожимает плечами.       — Что вы не были счастливы.       Гарри не успевает испугаться, как в диалог врывается Ал.       — Мы знаем уже несколько месяцев, — услужливо говорит он, и Джеймс не слишком тихо пинает его под столом.       Джинни поворачивается к Гарри с маской беспомощного изумления.       — И что теперь? — спрашивает она одними губами.       — Понятия не имею, — бормочет он, переводя взгляд с одного ребенка на другого. — Почему ты так подумал, Джеймс?       — Я не идиот, пап. Я могу сказать, когда вы несчастливы. Вы почти не разговаривали друг с другом, за исключением последних нескольких дней… это странно, — говорит он, хмурясь.       — Я знаю, что ты не идиот… Я не осознавал, — говорит Гарри, проводя обеими руками по волосам и пытаясь успокоиться.       — Я пытался поговорить с тобой прошлой ночью, но… — Джеймс пожимает плечами, очевидно, пытаясь спастись от неловкости.       Отягощенный чувством вины, Гарри кивает. Он знает, что Джеймс говорит правду, и теперь кажется нелепым, что он не подтолкнул его к разговору тогда.       — Так… вы двое говорили об этом? — спрашивает Джинни.       — Ага. Мы беспокоились о вас, — решительно говорит Ал.       Гарри слегка улыбается ему.       — Ты тоже, Лил?       Она кивает, как раз в тот момент, когда Джеймс говорит:       — Конечно, нет! — и добавляет: — Ал!       Ал моргает.       — Что?       — Ты сказал ей! — в ужасе шипит Джеймс.       — А почему он не должен был говорить мне? — горячо восклицает Лили, пристально глядя на Джеймса свирепым взглядом.       — Ты слишком маленькая, — бормочет он, складывая руки на груди и отводя взгляд от сестры.       Гарри, наблюдая за разворачивающимся спором с болезненным восхищением, на самом деле не винит его; она научилась этому взгляду у своей матери, и многие более сильные мужчины, чем они оба, пугались его.       Лили ощетинивается.       — Мне десять лет, Джеймс. Я не ребенок!       — Она не ребенок, ты же знаешь. Она уже поняла, что что-то случилось, — указывает Ал.       — А ты на чьей стороне? — огрызается Джеймс, и Ал пожимает плечами, замолкая.       — Я не думаю, что кто-то должен принимать чью-то сторону, — говорит Гарри, и все взгляды устремляются на него. — Э-э, верно, так… Должен признаться, все идет не так, как я ожидал, но это неважно. Кто-нибудь… хочет что-то спросить? — пытается он.       — Мы переедем в другой дом? — спрашивает Лили, ее глаза большие и умоляющие.       — Нет, — говорит Джинни. — Ты, Ал и Джеймс останетесь здесь со мной… если вы этого хотите, — добавляет она, становясь неуверенной.       Ал грызет ноготь большого пальца.       — Куда ты собираешься, папа?       — Пока не знаю, — признается он. — Не волнуйся, недалеко. Пока немного поживу с Роном и Гермионой.       — Мы сможем иногда приезжать и оставаться с тобой? — со слезами на глазах спрашивает Лили, обнимая Фрэнка, словно он удерживает ее на плаву. Кот, кажется, этого не замечает, и на самом деле даже не шевелится во сне.       Гарри тяжело сглатывает, убитый горем при мысли о том, что Лили даже вообразила, будто он может оставить ее здесь, не оглядываясь.       — Конечно, сможешь, Лил. И Фрэнк. Все вы сможете. Я постараюсь найти дом с большим количеством спален.       — Тогда, думаю, можно остаться с мамой, — серьезно произносит Лили. Джинни улыбается.       — Я тоже, — говорит Ал, неожиданно обнимая сестру в знак солидарности.       — Почему вы больше не хотите быть вместе? — внезапно говорит Джеймс, разрушая хрупкое спокойствие.       — Мы больше не счастливы, — говорит Джинни, ковыряясь в своей чашке. — Мы заботимся друг о друге и поняли, что были бы счастливее, если бы не были вместе.       Джеймс спокойно смотрит на мать.       — Я тебе не верю. У кого-то из вас был роман на стороне?       — Эй, — предупреждает Гарри. — Не смей так разговаривать с матерью.       Джеймс фыркает.       — Почему нет?       — Потому что она любит тебя, а все это тяжело для нее, и мы воспитали тебя не для того, чтобы бросаться обвинениями, — огрызается он, встречаясь глазами с сыном. Видя, как они расширяются от его резкого тона, он делает усилие, чтобы замедлить дыхание и разжать пальцы; он не знает, откуда взялась вспышка гнева, но здесь это не поможет.       — Я знаю, — бормочет Джеймс, опустив глаза. — Я просто хочу знать правду.       — Это правда, — говорит Джинни. Она защищает его, и он не знает, хочет ли обнять ее или встряхнуть.       — Это правда, — соглашается Гарри с бешено колотящимся сердцем. — Но это еще не все.       Джинни резко выдыхает и оборачивается.       — Ты не должен, — шепчет она.       — Я думаю, что хотел бы начать Новый год честно, — говорит он, и это настолько укрепляет его, что он справляется с трудными словами почти без колебаний. — В последнее время я многое узнал о себе, и одно из того, что я понял, это то, что я… э-э, что меня больше интересуют мужчины, чем женщины.       — Тебе нравятся мальчики? — спрашивает Лили, задумчиво наморщив нос.       Гарри кивает.       — Да, полагаю, примерно так.       — Они пахнут, знаешь? — добавляет она.       Гарри улыбается, хотя какая-то часть его души отчаянно тоскует по Мауре.       — Я буду иметь это в виду.       — Это неправда, — говорит Ал, удивленный и возмущенный. — Я великолепно пахну.       — Только не тогда, когда ты играешь в квиддич, — бормочет Джинни в свою чашку.       — Дядя Чарли гей, да? — размышляет Ал, не обращая внимания на мать. — У него все хорошо.       Джинни фыркает, и единственное, что удерживает лицо Гарри, это то, что Джеймс — неизвестная величина, тот, чья реакция беспокоит его больше всего — не сказал ни слова.       Всегда любознательный, Ал занимает его вопросами типа: «Разве ты не знал, что гей?», «Значит ли это, что ты отрастишь волосы?» и «Ты не слишком стар для всего этого?»       Джинни отодвигает свой стул, чтобы позволить эмоциональной Лили устроиться у нее на коленях, зажимая Фрэнка между ними, когда обхватывает шею матери и крепко прижимается к ней, уже не заботясь о том, выглядит она взрослой или нет.       В конце концов, Джеймс складывает руки на столе и смотрит на Гарри. Он открывает рот, чтобы заговорить, и Гарри задерживает дыхание.       — Мне все равно, пап, но… что скажет бабушка?       Гарри растерянно смотрит на Джеймса. Он не знает, что сказать на это, но в груди быстро растет маленький пузырь облегчения, и он почти улыбается, когда говорит:       — Спасибо за поддержку, Джеймс… Мы будем беспокоиться о бабушке, когда она вернется из Корнуолла, ладно?       — Я тут вспомнила, — говорит Джинни, кладя подбородок на макушку Лили. — Я знаю, что это не очень приятно, но нам нужно, чтобы вы держали это при себе неделю или две, пока мы не разберемся с прессой.       — Почему? — спрашивает Ал.       — Потому что иначе они напишут неправду, и все будут расстроены, — мрачно говорит Джинни. — Особенно бабушка.       — Я даже не могу сказать Роуз? — ахает Ал, театрально вцепившись в край стола.       — Ты можешь сказать Роуз, конечно, можешь, — говорит Гарри, как будто это очевидно.       Ал с облегчением сползает на стуле. Гарри делает долгий, глубокий вдох и оглядывает свою семью. Джинни, опустошенная, но испытывающая облегчение, баюкает грустную, но стойкую Лили и вечно стоического Фрэнка. Ал, возможно, более любопытен, чем когда-либо, а Джеймс, теперь, очевидно, удовлетворенный, откидывается на спинку стула, наблюдая за всей этой сценой со спокойным согласием, которое далеко за пределами его лет.       Гарри все еще цел, и этого вполне достаточно, чтобы продолжать.       Джеймс потягивается и слишком сильно наклоняет стул, но вовремя восстанавливает равновесие. Как кошка, только что упавшая с мебели, он поправляет свое положение и оглядывается, чтобы убедиться, что никто ничего не видел. Гарри прячет улыбку.       — Пап? — спрашивает он через мгновение.       — Да?       — Поставь чайник.

**~*~**

      Вечером первого января Гарри бросает свою рабочую мантию, стариковскую одежду и часы-помидор в сумку, обнимает детей, уверяя их, что они скоро увидятся, и переезжает в свободную спальню Рона и Гермионы. Он берет только то, что нужно сейчас, не желая затягивать процесс или дать Джинни понять, что он заметил ее слезы. В ту ночь он лежит без сна, не в силах заснуть в незнакомо пахнущей спальне, когда рядом с ним впервые за много лет никого нет, думая о вопросе Джеймса и пытаясь представить, что сказали бы его родители в этой ситуации. Конечно, этого нельзя знать наверняка, но смутное воспоминание о теплых глазах матери и короткой ободряющей улыбке отца успокаивает, обволакивает его, пока он с благодарностью не погружается в беспамятство.       Третьего января они с Джинни провожают Джеймса и Ала на Хогвартс-экспресс. Когда поезд скрывается из виду, он осматривает платформу в поисках светлых волос и черной одежды, но ничего не находит.       — Он в Эдинбурге, — вздыхает Джинни, направляясь обратно к главному вокзалу. — Наверное, в этом году сам отвезет Скорпиуса в школу.       — Я не… — настаивает Гарри, скорее по привычке, чем по чему-либо еще.       — Гарри.       — Извини.       — Я возвращаюсь на работу. — Она дотрагивается до его руки, и в глазах ее мольба. — Береги себя.       Гарри делает все, что в его силах. Он спит столько, сколько может, ходит на работу, посещает совещания и не забывает поесть, хотя каждое утро чувствует себя не очень комфортно, вторгаясь за чужой стол; Гермиона наблюдает за ним, как ястреб, подсовывая под нос лишние тосты и бекон и тщательно отслеживая его настроение, в то время как Рон болтает ни с кем конкретно о предстоящем дне. Кажется, не имеет значения, насколько они пытаются заставить его чувствовать себя дома, он все еще незваный гость и все еще плавает в подвешенном состоянии — женатый, но не женатый, фактически бездомный, и все еще думающий о Драко Малфое гораздо больше, чем полезно.       В первую субботу года Гарри покидает деревню и отправляется в Хогвартс, где, как он узнал из жалоб Джеймса, проходит последняя игра в квиддич осеннего семестра, несколько позже запланированного из-за неблагоприятных погодных условий. Новые правила, также по словам Джеймса, гласят, что матчи теперь должны быть отменены при малейшем покрытии инеем ручек метел; вспоминая сильный снегопад в декабре и склонность сына к преувеличениям, Гарри сомневается, что все так просто, но какая-то его часть чувствует себя немного огорченной — он почти уверен, что Дамблдор отправил бы их играть и в ебаную метель во время его учебы в Хогвартсе. И все же он предпочитает, чтобы Джеймс был цел и невредим.       Даже если сам Джеймс будет крайне подавлен всем этим.       — О, великолепно, — стонет он, услышав, что Гарри собирается присутствовать на игре. — Впервые за много лет ты придешь посмотреть, как я играю, а нас сотрут в порошок, потому что не было достаточно времени для тренировок.       Гарри попытался указать, что у команды Слизерина точно такой же недостаток, но быстро понял, что нет никакого смысла пытаться рассуждать с заведенным гриффиндорским загонщиком, тем более с синими прядями в волосах.       Когда он появляется на стадионе, почти все трибуны заполнены студентами и преподавателями, все скандируют и хлопают, когда две команды выходят на траву. Гарри поспешно обматывает шею старым домашним шарфом и взбегает по скрипучим ступенькам ближайшей пустой трибуны. Слегка запыхавшись, он выходит на утреннее солнце наверху и понимает, что трибуна не так уж пуста, как ему показалось вначале.       Мужчина оборачивается на звук шагов Гарри, отчего его сердце колотится о ребра, а ногти впиваются в ладони. Он совершенно не знает, что сказать.       Драко приподнимает бровь.       — Что-то хочешь, Поттер? Я пытаюсь смотреть матч.       — Я… э-э… — Гарри прочищает горло, одновременно испытывая облегчение и обиду, когда Драко снова поворачивается к полю. Гарри слышит свист и шум ветра вокруг игроков, когда они поднимаются в воздух. С серыми глазами, сосредоточенными на чем-то другом, он наконец находит слова. — Я тоже просто хочу посмотреть. Джеймс играет.       — Я знаю, — сухо отвечает Драко. — Его трудно не заметить.       Ощетинившись, Гарри делает несколько шагов к шаткому деревянному ограждению и заставляет себя вспомнить, что у этого Драко была совсем другая жизнь, чем та, что в проблеске, и все из-за того, что сам Гарри сделал или не сделал. Он делает глубокий вдох — дерево, земля, лимоны — и прогоняет раздражение. Было бы так легко начать спор, и он полагает, что в этом-то и дело — с этим человеком всегда было легко спорить, а это не то, чего он хочет больше всего.       Вместо этого он засовывает руки в карманы и наблюдает за Драко. Его поглощенность игрой завораживает; настолько, что Гарри почти забывает, что хотел поговорить.       — Скорпиус играет? — спрашивает он чуть позже.       — Он первокурсник, — тихо говорит Драко. И добавляет с оттенком горечи: — Думаю, такие исключения были сделаны только для тебя.       — Это было очень давно.       — Определенно так и есть, — говорит Драко, не оглядываясь.       Гарри ничего не отвечает, просто наблюдает, как подол длинного черного пальто развевается вокруг икр Драко на ветру, который дует с поля, а темно-серый шарф, повязанный вокруг шеи, сильно колышется. Он кладет руки на барьер трибуны и позволяет себе немного наклониться, хотя поза все еще более напряженная, несмотря на все усилия Гарри, и он не знает, почему удивляется, заметив, что Драко не носит обручального кольца. Он смотрит на свой голый безымянный палец и тяжело сглатывает. Он носил его до тех пор, пока все не открылось, но что-то заставило оставить его на кровати этим утром.       — Мне жаль, что ты женился, — тихо говорит он.       Драко фыркает.       — Жаль?       — Да.       — Я пришел сюда не для ссоры, Поттер, — говорит он устало.       Гарри распрямляется у барьера, как раз когда Джеймс проносится мимо с мчащимся бладжером на хвосте.       — И я тоже. Я пришел посмотреть, как мой сын играет в квиддич.       Подозрительные серые глаза мелькают на долю секунды, а затем возвращаются к игре, как раз вовремя, чтобы увидеть, как вратарь Слизерина ныряет влево, а не вправо, позволяя тем самым Гриффиндору забить первый гол. Он вздрагивает, снова глядя на Гарри, как будто считает его лично ответственным за промах. Гарри игнорирует взгляд, вместо этого пользуясь возможностью изучить бледное лицо. Драко выглядит усталым, вблизи из-за его строгой прически кажется, будто он лысеет, но все также красив несмотря ни на что. Все еще притягивает внимание, даже без цветной одежды и полос, и даже если этот хмурый взгляд у него на постоянной основе. Гарри сомневается, что это так, но пока не собирается проверять эту теорию.       Неуверенный, он игнорирует присутствие человека рядом с ним и сосредотачивается на игре. Из того, что он может видеть, опасения Джеймса были необоснованными; команда Гриффиндора искусная, сплоченная и дисциплинированная, летает по полю размытыми ало-золотыми пятнами. К несчастью для Джеймса, слизеринцы так же способны, и две хорошо подобранные команды создают захватывающую игру. Через несколько минут Джеймс проносится мимо их трибуны, упруго держа биту, когда у него на мгновение перехватывает дыхание, и он чуть не падает с метлы при виде отца и мистера Малфоя, спокойно стоящих рядом.       — Все круто, пап! — кричит он, приходя в себя, приветственно размахивая битой и взлетая во внезапном спиральном пикировании, черно-синие волосы развеваются на ветру.       — Я думаю, это было для тебя, — замечает Драко.       Гарри улыбается.       — Я ожидал этого.       — Но он не ожидал увидеть меня, да?       — Ты винишь его?       — Я не знаю, что ты подразумеваешь, Поттер, но я всегда присутствую тут. Я уже много лет не пропускаю ни одной игры, — говорит Драко, постукивая пальцами по деревянному барьеру. Один, два, три, четыре, пять с левой стороны и один, два, три, четыре, пять с правой, считает Гарри автоматически.       — Я не знал, — признается он.       Рот Драко дергается в почти улыбке, когда Слизерин забивает гол.       — Ты не все знаешь.       Гарри раздраженно вздыхает.       — Я знаю это, — бормочет он, потирая большим пальцем неровную поверхность дерева. — Я просто предполагал, что ты сейчас можешь пойти и посмотреть игру профессиональной команды.       — Ты предполагал? — повторяет Драко, бросая на него острый взгляд. Гарри пожимает плечами, чувствуя, как по шее ползет румянец. — Мне здесь нравится, если хочешь знать. Я же в попечительском совете школы.       — Ох, — говорит Гарри. Он понятия не имеет, как на это реагировать.       — Черт возьми, неужели мне удалось заткнуть тебе рот? — бормочет Драко, не отрывая глаз от поля. Несмотря на тяжелый сарказм, в тоне нет резкости, и Гарри впервые видит своего Драко под жесткой, ледяной маской.       — Думаю, тебе придется постараться для этого, — говорит Гарри.       — Ты собираешься часто бывать здесь? — спрашивает Драко, снова постукивая пальцами. — Обычно на этой трибуне я один.       — Как тебе это удается?       — Студентам тут не нравится. Они думают, что здесь странно пахнет.       Озадаченный, Гарри принюхивается. Но не может обнаружить ничего предосудительного.       — Я ничего не чувствую.       Драко ухмыляется.       — Конечно, не чувствуешь. До первой игры в этом году остается всего пара навозных бомб. И они снова научатся держаться отсюда подальше.       — Ты крайне необщителен, — замечает Гарри. Как ни странно, это не критика; он просто поражен тем, насколько одинок этот человек, сколько барьеров он, должно быть, построил, чтобы скрыть тепло, которое, как Гарри знает, а он знает, находится у него внутри.       — Это что-то новенькое, — невозмутимо говорит Драко. — Ты разговаривал с моей бывшей женой?       — Нет. И я искренне сожалею о твоем браке, — пробует Гарри.       — Интересно. Почему тебя это вдруг так волнует?       Гарри колеблется.       — Просто так, понятно? Я бы никому не пожелал такого опыта… какими бы мудаками они ни были для меня в прошлом.       — Я думал, ты найдешь эту новость…       — Хорошо, мы оба были мудаками. Так лучше?       Драко смеется, но по-прежнему не смотрит на Гарри.       — Намного.       — Можно мне теперь извиниться? — спрашивает Гарри, зная, что давит на него. Так нужно.       — Не беспокойся. Мы с Асторией давно не виделись — почти два года. Мы хотели подождать, пока Скорпиус пойдет в школу, чтобы начать весь этот грязный юридический процесс, но такие вещи редко идут по плану. Я все еще жду его завершения.       Удивленный, Гарри наблюдает за охотниками Слизерина и пытается собрать воедино ответ. Они проносятся мимо трибуны в строю, двое снаружи тщательно охраняют того, что в центре, когда он пикирует к воротам Гриффиндора с квоффлом под мышкой, и когда Гарри наблюдает, как охотник аккуратно забивает в кольцо мимо вратаря в красном, он не может избавиться от чувства, что все начинает двигаться по верной дороге.       Решив, что будет логичнее скрыть свое ликование от Драко, он говорит:       — Должно быть, было трудно жить вместе все это время.       — Не совсем. Ты, наверное, мог бы целыми днями бродить по Мэнору, никого не видя, — небрежно говорит Драко.       Гарри тяжело вздыхает и трет волосы. Он просто бесит. Конечно, бесит. Не то чтобы он ожидал, что все это будет просто, но легко вспомнить, почему этот надменный, презрительный идиот всегда доводил его почти до безумия.       — Почему с тобой так трудно разговаривать? — спрашивает он, не ожидая ответа, просто позволяя вопросу повиснуть в воздухе.       Драко фыркает, опасно перегибаясь через барьер, чтобы посмотреть, как два ловца ныряют за снитчем, почти сталкиваясь. Покачав головой, он выпрямляется, к огромному облегчению Гарри, который был в нескольких секундах от того, чтобы протянуть руку и схватить его сзади за пальто.       — Может быть, меня смущает, что ты вдруг захотел стать моим другом, — предполагает он.       — Просто из вежливости, — слабо говорит Гарри, едва удерживаясь от искушения заколдовать себя в лицо.       — Я считаю, что, блять, точно нет.       — Мы вроде как в одной лодке, — говорит он, прежде чем успевает подумать. — Мы с Джинни разводимся.       Драко бросает на него взгляд, острый и ищущий.       — Ты лжешь.       — Зачем мне это делать? — спрашивает уязвленный Гарри.       — Это было бы в газете, Поттер; я не настолько наивен. — Драко снова переключает внимание на игру.       — Мы еще не объявили об этом, — признается Гарри. — Это станет общеизвестным через неделю или около того.       Драко моргает. Его пальцы сжимаются вокруг барьера, и когда он снова поворачивается к Гарри, ветер выбивает прядь волос из строгой, прилизанной прически; он стоит там, совершенно растерянный, и Гарри довольно неуместно хочет улыбнуться.       — Может быть, я что-то упускаю, но ты ополоумел? С какой стати ты говоришь это мне?       — Может быть, мне нечего терять, — признается он. — Все меняется.       Драко наконец отворачивается от барьера и складывает руки на груди.       — И теперь ты мне доверяешь? Не знаю, почему я удивляюсь, что в твоих словах нет смысла. У тебя никогда его не было.       — Ты ведь так не думаешь, — бормочет Гарри. Он поворачивается с бешено колотящимся сердцем и опирается руками на барьер, выглядывая как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джеймс бьет бладжером в слизеринского ловца, сбивая его с курса и позволяя гриффиндорскому ловцу поймать снитч. Трибуны взрываются радостными криками и аплодисментами, и даже Драко вежливо хлопает рядом.       Гарри присоединяется к нему, задаваясь вопросом, то, что он только что сделал, блестяще или по-идиотски. Обычно это невозможно определить, пока не станет слишком поздно. Хотя, возможно, это будет испытание. Опасное испытание, полагает он, но сейчас он ничего не может с этим поделать. Если Драко обнародует эту информацию, будет больно, но он тогда точно узнает, что этот человек — не тот Драко, который ему нужен; он слишком озлоблен и слишком далек от человека в проблеске, чтобы когда-либо заставить себя полюбить Гарри Поттера. Если нет, то, может быть, несмотря на суровый внешний вид и лабиринт защитных стен, его Драко где-то там.       — Я сожалею о твоем браке, Поттер, — говорит он, останавливаясь на верхней ступеньке лестницы.       Гарри кивает, одаривая его легкой благодарной улыбкой.       — Спасибо.       Драко поворачивается и идет вниз по винтовой лестнице, его длинное пальто развевается за спиной. Гарри смотрит ему вслед, пока колени не превращаются в вату, и он с трудом опирается на жесткое деревянное ограждение, прежде чем оказаться на полу. Он прислоняется к стенке, сердце неприятно колотится, и он думает, действительно ли собирается пройти через все это снова.       — Пап! — кричит Джеймс, появляясь в поле его зрения и зависая прямо перед трибуной.       Гарри делает глубокий вдох и идет поздравить сына.       Следующий шаг зависит от Драко.