Turn

      Снова этот странный звук.       Гарри слышал его несколько минут назад и подумал, что это часть сна, но он вернулся. Не желая открывать глаза в, как чувствуется, неподходящий для общения час, он стонет и прижимает подушку к голове, пока нежелательный хлюпающий звук продолжает доноситься откуда-то около левого уха.       — Драко, — бормочет Гарри сквозь зевок, — какого черта ты делаешь?       Когда через несколько секунд ответа не следует, Гарри отпускает подушку и протягивает руку, поглаживая холодные простыни сонными пальцами. Он один.       Хлюп, хлюп, хлюп, тр-р-р делает звук. Раздраженный и сбитый с толку, Гарри резко открывает глаза, приподнимается на локте и видит вибрирующий блестящий красный Помидор, который пялится на него в ответ. Образно говоря, по сути; у этого Помидора только один глаз-бусина, который смотрит на него с упреком.       Помидор всегда так делает, когда я не хочу вставать с кровати утром, думает он, а потом желудок падает, оставляя пустоту и уверенное ощущение, что его сейчас стошнит. Едва дыша, он тянется и шлепает по Помидору рукой, прекращая хлюпанье, затем падает на спину и закрывает лицо руками. Ему все равно, что он ведет себя как ребенок, не желающий, чтобы его нашли; он чувствует себя именно так.       Этот противный Помидор был подарком Ала на его последний день рождения. Он срабатывает в шесть часов каждый будний день, чтобы Гарри мог дотащиться до офиса, порыться в документах и надеяться уйти в не самый поздний час. С яростно стучащим сердцем Гарри смотрит сквозь промежутки между пальцами на черное небо за окном. На вещи, брошенные на стул с его стороны кровати, и на лоскутное одеяло, которое Молли Уизли сделала на их с Джинни двенадцатую годовщину.       Он вернулся. Кажется. По крайней мере, он думает, что знает, где он, а когда вызывает вопросы.       — Чертов Борис, — бормочет Гарри в потолок, потирая глаза и думая, что именно ему сейчас нужно сделать. Он так старался не думать о том, чтобы оставить свою новую жизнь позади, что не позволил себе поразмыслить о том, что собирается делать, когда вездесущий старый ублюдок окончательно закончит ебаться с его проблемами.       И сейчас он здесь, в своей спальне, которая больше не ощущается как его, просыпается в середине ночи, чтобы потратить еще больше времени на ненавистную работу. И Драко… о боже, Драко. Гарри снова закрывает глаза и кусает губу, пока что-то рушится внутри. Желудок, вернувшийся на место, переворачивается снова и снова, пока глаза не начинают щипать, а рот не наполняется слюной.       Это не может быть правдой, говорит он себе снова и снова. Это не может быть правдой.       Ошеломленный, он делает глубокий вдох, зажимает рот рукой и скатывается с кровати беспорядочной кучей. Он доходит до ванной как раз вовремя.

**~*~**

      Через несколько минут он встает на ноги, убирает доказательства своей потери контроля и идет по холодной плитке к умывальнику, где обмывает лицо водой и в ужасе смотрит на свой уставший изможденный вид. Его волосы растрепаны, но не осторожно, как он привык, не тем способом, который делает его моложе. Волосы просто растрепанны, как будто его не ебет их вид; ему нужно побриться, а под глазами залегли мешки и тени.       Гарри размышляет, выглядел ли он так всегда, и как он никогда этого не замечал. Внешность не главное, он это знает, но, когда он вздыхает и сжимает пальцами раковину, мужчина, смотрящий на него в ответ, выглядит печально.       Обнаружив, что не может выкинуть вопрос «Что сказал бы Драко?» из головы, он отворачивается от зеркала; холодная и резкая лавина эмоций, угрожающая обрушиться и похоронить его, — это больше, чем он может вынести сейчас. Он тяжело сглатывает, подавляя постоянную тошноту и задерживая дыхание. Сейчас он здесь… дома, предполагает Гарри, даже несмотря на диссонанс в груди от этой мысли, и сейчас он должен запереть все это безумие до того момента, как будет готов.       Возможно, я имел дело и с худшим, уступает он, возвращаясь в спальню и ища чистую одежду. Хуже того, это вполне может быть самая странная идиотская ситуация, в которой он когда-либо находился. Наконец Гарри надевает брюки, которые находит на стуле возле кровати. Они смущающе легко застегиваются — всего лишь пуговица и молния, — и он на секунду улыбается от мысли о своем старом-новом гардеробе, а потом прекращает, потому что это причиняет боль. Он находит рубашку и свитер, надевает их и смотрит на себя, вздыхая.       Все старое и скучное. Вся одежда пригодная к ношению, конечно, но колени на брюках мешковатые и слегка потрепанные, рубашка легкого оттенка грязи, а свитер делает его похожим на старика. Хмурясь, он роется в гардеробе, сердце тяжело и болезненно замирает, когда он не находит ничего, кроме невзрачных, скучных, унылых, бесформенных, коричневых — откуда взялось все это коричневое? Его рабочая одежда коричневая, конечно — он снимает несколько мантий с ближайшей вешалки и закидывает себе на плечо, — но он не может не думать о том, когда начал одеваться в тон к ней.       Он облокачивается на дверцу шкафа и слушает звуки безмолвного дома. Интересно, стоит ли ему надеяться, что дети вернулись из школы, что он не пропустил их Рождество, что Джинни не сошла с ума, думая, что ее муж исчез в ночи. Впрочем, возможно, никто не знает, что он уходил.       Конечно, есть только один способ узнать, но сейчас ему слишком страшно.       — Нет, я была на луне с Фрэнком! — доносится резкий сонный крик из коридора, и у Гарри в груди что-то скручивается, когда он слышит голос маленькой девочки.       — Лили, — шепчет он, отрываясь от гардероба и торопясь к ней так быстро, насколько это возможно, неконтролируемо улыбаясь.       Когда он заходит в ее спальню, осознает, что Борис не соврал, когда сказал, что Гарри найдет свою семью в том же состоянии, что и оставил. Лили, свернувшись на боку, обхватив плюшевую рыбу, хмурится, очевидно, вовлеченная в какие-то споры во сне. Кот Фрэнк, свернувшийся в ее ногах, сонно моргает Гарри, прежде чем откинуть голову. Они оба залиты мягким светом с площадки и выглядят так умиротворенно, что Гарри почти не может дышать от облегчения, что они снова с ним.       — Они не были перевернуты, когда я попала сюда, — говорит Лили, морща веснушчатый нос и выглядя, всего на секунду, совсем как Маура.       Гарри крадется к кровати и аккуратно убирает волосы с ее лица.       — Я скучал по тебе, красавица, — шепчет он и мягко целует ее в лоб.       — Не глупи, пап, — бормочет она. — Я всего лишь минуту была на луне.       Гарри ухмыляется и встает на ноги. Когда он поворачивается, замечает календарь на столе Лили. Он покрыт движущимися картинками котят и большими черными крестами, так как Лили считала дни до Рождества. Последний отмеченный день — девятнадцатое декабря.       Гарри закрывает глаза, когда замешательство, печаль и облегчение борются внутри него.       Он ничего не упустил. И воспользуется этим.       Ал спит на спине и громко храпит, когда Гарри проскальзывает в его спальню. Он отбросил все свои одеяла и хотя выглядит мирно спящим, Гарри не может устоять и подбирает простыни и одеяла, осторожно укрывая ими сына. Ал не просыпается.       — По тебе я тоже скучал, — мягко говорит он, вытаскивая книгу из-под головы Ала и ставя ее на прикроватный столик. — «Разведение драконов для наслаждения и выгоды». О, хорошо.       Развеселенный, Гарри идет в комнату Джеймса. Несмотря на то, что Джеймс (каким-то образом), кажется, крепко спит, комната так яростно пылает магическим светом, что Гарри вынужден прикрыть глаза. Для этого еще действительно слишком рано, мысленно вздыхает он, приглушая свет взмахом палочки и пристально глядя на своего старшего ребенка со смесью раздражения и привязанности.       — Да, даже по тебе я скучал, — мягко смеется он. Не смея рисковать навлечь на себя гнев невыспавшегося подростка, он садится на край захламленного стола Джеймса и какое-то время наблюдает за ним. Без вечного хмурого взгляда он выглядит младше и почти невинно… не считая ярко-голубых прядей в его темных волосах. Гарри не понимает, как не заметил их раньше. Наверное, просто перестал замечать такое.       Джеймс дергается и рычит во сне, и Гарри предпочитает уйти. Несомненно, Джинни уже ушла на работу, так что, возможно, у него есть время попить кофе в спокойствии, прежде чем отправиться в офис. Потому что он никогда раньше не задумывался о том, чтобы не пойти на работу. Работа — это то, что он делает, даже если ему это не нравится, а в сомнениях… да, тогда работа это даже лучшая идея. Кроме того, у него есть собственный кабинет, и он знает несколько хороших запирающих заклинаний. Лучше сидеть там и позволять голове взорваться, чем делать это здесь на виду у детей.       Зайдя на кухню, он тут же останавливается. Джинни сидит за столом, читает журнал и жует кусок тоста.       — Ты здесь, — бессмысленно говорит он.       Она поднимает взгляд.       — Да. Я решила сегодня позавтракать дома. Все сотрудники столовой на работе в отпуске из-за Рождества, а я предпочитаю не рисковать заработать отравление.       — Верно. — Гарри пялится на нее, не в силах составить законченное предложение, потому что она тоже выглядит даже более утомленной, чем он помнит, будто бы тень той воодушевленной женщины, которой она однажды была и какой могла бы стать.       — Выглядишь так, будто увидел дементора, — говорит она, оставляя кусок тоста и хмурясь на него.       — Нет, я просто… — У Гарри пересыхает в горле, когда она встает и подходит к нему, морщась от беспокойства. Не осознавая, что делает, он прижимает ее к себе и крепко обнимает, переполненный чувствами к ней, двадцатью годами любви, поддержки и дружбы, виной за последние шесть недель и смущением, страхом и чистым облегчением от объятий с ней снова, кокосового запаха ее волос. Можно закрыть глаза.       Он ощущает ее растерянность, даже когда она обнимает в ответ, но ему нужно много времени, чтобы отпустить. Среди этого всего она якорь, и он не помнит последний раз, когда был так ей рад.       — Гарри, — мягко говорит она, отходя и глядя на него, брови напоминают нитки. — Что случилось?       — Ничего. Просто… дурной сон, — импровизирует он.       Джинни вздыхает, и Гарри видит, как из ее глаз пропадает беспокойство.       — Не могу сказать, что удивлена — мы только вчера говорили о Малфое.       Что-то в ее тоне заставляет Гарри ощетиниться, но он оставляет это и пожимает плечами.       — Да. Это, в любом случае, неважно. Я в порядке, просто немного… устал, — бормочет он, высвободившись из рук Джинни, и потирает лицо, неожиданно чувствуя неловкость. — Я лучше пойду. Увидимся вечером.       Он поворачивается и идет к двери, с трудом подавляя стремление убежать из дома настолько быстро, насколько это возможно.       — Тогда пока, — неуверенно откликается Джинни, перед тем как он закрывает дверь.

**~*~**

      — Вы раньше, чем обычно, мистер Поттер, — подмечает секретарша Гарри, когда он заходит в приемную, ведущую в его кабинет. Тон нейтрален, но что-то в выражении ее лица убеждает Гарри, что его почему-то осуждают. Она хмурится, продолжая, прежде чем он успевает ответить: — Неужели вы прошли весь путь в мантии, перекинутой через плечо, как хвост павлина?       Гарри моргает. Улыбается. Он не думал, что это возможно, но он скучал по этой резкой женщине. Ее черные с проседью волосы и сжатые в постоянном неодобрении губы всегда напоминали ему особенно суровую Минерву МакГонагалл, но сейчас он вспоминает Драко.       — Так и есть, Хельга. Ты должна помолиться за мою душу. — Он стряхивает мантию и надевает ее через голову.       Ее черные глаза сужаются, и Гарри слышит стук вездесущих четок. Чувствуется, что прошло много времени, но не для Хельги, предполагает он. Насколько ему известно, она провела большую часть вчерашнего дня, ругая его, как и обычно.       — Утраченные дела не в моей компетенции, — сообщает она, глядя на него с пронзительным нетерпением. — Идите и получите свои сообщения, пока они не превратились в пыль из-за отсутствия ответа столь долгое время.       — Обязательно драматизировать? — спокойно спрашивает Гарри, пересекая комнату и беря стопку пергаментов из протянутой руки Хельги.       Она ничего не говорит, но ее жесткий взгляд отправляет Гарри в кабинет без пререканий. Он появляется снова через несколько минут, создав и рассеяв целую батарею чар приватности, осознав, что забыл самое важное указание.       — Ты можешь постараться и сделать так, чтобы меня отвлекали по минимуму? Я работаю над кое-чем важным, и мне правда нужно подумать.       Хельга не поворачивается, но Гарри видит, как она застывает; он ждет ответ, пытаясь вспомнить, почему вообще ее терпит.       — Я посмотрю, что можно сделать, — ничего не обещаю, я не привратник, вы знаете, — наконец говорит она.       Гарри вздыхает.       — Спасибо.       Он плюхается в кресло за столом и медленно поворачивается из стороны в сторону, позволяя взгляду блуждать по знакомому потрепанному интерьеру своего кабинета. Все там, где и должно находиться (хотя комната выглядит слегка мрачной без оранжевого ковра Пушек Педдл Рона), но все чувствуется неправильным. Кресло скрипучее и удобное, привыкшее с годами к его формам, но мантия аврора кажется жесткой и тяжелой после работы исключительно в рваных джинсах и тонких футболках. Когда он хмуро осматривает горы бумаг на столе, пальцы чешутся от желания взять в руки трубки для стекловыдувания; во всяком случае, он мог использовать их, чтобы смести ненужные пергаменты со стола и из виду.       Но у него нет трубок. У него есть нудная ответственная работа и сварливая секретарша, и он не уверен, что это лучше, чем ничего. С мягким стоном он подкатывает кресло к столу и роняет лоб на холодное дерево. Он мог бы прожить годы, десятилетия, всю оставшуюся жизнь, никогда до конца не осознавая неудовлетворенность собственным существованием; он мог бы выносить головные боли, споры и нарушенный сон, зная — веря, — что нашел свою судьбу. Он был бы в порядке. Вроде того.       Гарри кладет руки на стол и опускает сверху голову. Не сейчас, впрочем. Не сейчас, когда он увидел, испытал, почувствовал, попробовал все, что никогда не мог себе представить, что мог предложить ему Драко Малфой. И хотя он провел большую часть этого проблеска, пытаясь не принимать как должное химию и тепло в их отношениях, в любом случае, это начало обретать смысл. Никто другой никогда не мог привлечь его внимание так, как Драко. Это всегда был Драко.       — Я никогда не переставал думать о тебе, — бормочет он, закрыв больные глаза от потока ужасающего, идиотского осознания, охватывающего и связывающего все эти повторяющиеся сны, «здоровый» интерес к Малфою и мучительные мысли «а что, если?» в аккуратное «вау, ты дурак, Гарри Поттер».       А сейчас он до боли влюблен в мужчину, которого, возможно, даже не существует. Гарри понятия не имеет, реален ли Драко, который готовил ему, успокаивал его и трахал его в бальном зале своих родителей. Возможно, он был лишь плодом подсознания, оживленным Борисом для того, чтобы вызвать у Гарри нервный срыв. Кроме того, Маура часто разговаривала с «другим» дядей Гарри, тем, которого она знала до его появления, так что есть смысл в том, что и «другой» Драко тоже существует. Где-то.       Тряся головой, Гарри медленно выдыхает и пытается собраться. Боль у него внутри не собирается проходить, и он не знает, что с ней делать, так что предполагает, что следует попробовать заняться чем-нибудь полезным. Он снимает стикер с надписью «Для утверждения» с верхнего отчета в куче, откидывается на спинку стула и пялится на слова, прикусывая губу.       — Годовой бюджет Отдела обучения авроров, — бормочет он, снова начиная плясать перед глазами. — Звучит весело. — Он отбрасывает отчет и смотрит следующий. — Команда из двух человек против более крупных подразделений — исследование стратегической эффективности в Аврорате. — Он хмурится, листая отчет с нарастающим недоумением, пока столбцы чисел и диаграммы не начинают расплываться по странице. Он не уверен, что все еще знает, что с этим делать.       Дезориентированный, он оставляет отчеты и берет сообщения.       Время встречи членов Департамента магического правопорядка изменено на четыре вечера в пятницу, кабинет Ф.Ф.       — Календула       Календула — секретарша Фицуильяма; он хорошо это помнит. О, ладно. Гарри хмурится, впервые задаваясь вопросом, действительно ли этот Франц Фицуильям так добродетелен, как кажется. Тем не менее, он полагает, что честность босса — далеко не главный пункт в списке его приоритетов.       Не мог бы ты перезвонить мне, когда найдется минутка? Эта гоблинова ситуация выходит из-под контроля, и, я думаю, нам стоит встретиться и решить ее вместе.       — Макс Эвертри       Гарри читает сообщение три раза, прежде чем признает, что не помнит, кто такой Макс Эвертри, и понятия не имеет, что за «гоблинова ситуация».       Еще одно, думает он. Еще одно, и он найдет что-то, что имеет смысл.       Гарри, мне правда нужно несколько минут твоего времени сегодня; у нас некоторые проблемы с союзными договорами. Если ты сможешь разобраться с этим до трех дня, я обещаю купить тебе хорошую чашку кофе (в отличие от тех помоев, которые вам наливают в Аврорате).       — ГДГ       Гермиона, думает он, растянув губы в улыбке. Он почти встает с кресла, когда вспоминает — или, по крайней мере, думает, что вспоминает, — что Голдштейн работает с Гермионой, и он, вполне вероятно, последний, кого Гарри хочет сейчас видеть. Это, конечно, если проблеску можно верить. Но рисковать он не хочет. Вместо этого он возвращается в кресло и позволяет разуму унестись дальше.       Неудивительно, что мысли крутятся вокруг Драко, и он позволяет это. Гарри думает о том, чем занимается Драко, которого он помнит со школы. Как у него дела. С кем он, услужливо подсказывает мозг, и он хмурится. Пытается полностью разделить мужчину, которого любит, и мужчину, которого видел на платформе, это выглядит как почти невыполнимая задача, и пока он сидит здесь, откидываясь назад и рискуя упасть головой в камин, в нем растет любопытство по отношению к этому достойному, суровому мужчине, обвиваясь вокруг его смятения и горя и заставляя мысли ускориться.       Наконец он вскакивает, почти теряя баланс, и снимает чары с двери.       — Хельга? — спрашивает он, высунув голову.       Она поворачивается в кресле, глядя на него холодными темными глазами.       — Да, мистер Поттер?       — Эм… как думаешь, ты сможешь достать мне копию вчерашнего Пророка?       — Вчерашнего Пророка? — повторяет она, вскидывая одну темную бровь.       — Да, пожалуйста. Если можешь, — повторяет Гарри, вися на дверном косяке и пытаясь улыбнуться.       Хельга просто смотрит на него, пока он не возвращается в кабинет, побежденный, к своим сообщениям. Стопка достаточно велика, и он едва ли разбирает ее наполовину, когда в дверь стучат.       Гарри поднимает взгляд.       — Да?       Удивленный, он наблюдает, как Хельга входит в кабинет со свернутой газетой и дымящейся кружкой. Она ставит их на стол и затем отступает, чтобы рассмотреть его, ее руки скрещены на груди.       — Это мне? — спрашивает он, предполагая, что в кружке чай, потому что если это так, то это первый напиток, который она принесла ему без просьбы за последние десять лет.       — У вас не все в порядке, мистер Поттер, — говорит она, все еще так, будто ругает его. — Я взяла на себя смелость добавить в ваш чай пару капель Виталита. Я не изготовляю его, не переживайте, — она поднимает крошечную бутылочку, — я храню его в сумке для неотложных случаев.       — Эм… да. Спасибо. — Гарри и правда не знает, что делать с этой острой добротой, а чувство, что это все нереально, не прекращается.       — Я могу сделать для вас что-то еще? — настаивает она, и что-то в ее выражении заставляет Гарри сказать «нет».       Он вздыхает.       — Было бы неплохо получить Оглушающее заклинание. Избавьте меня от страданий.       Тонкий рот дрожит, и что-то опасно похожее на веселье зажигается в темных глазах.       — Я бы с удовольствием, мистер Поттер, но, думаю, тогда я потеряю работу, а потом мой кот умрет от голода. Я буду… сдерживать всех, кто, кажется, не особо отчаянно нуждается в вашем внимании.       — Всех, кто вот-вот не умрет, да? — размышляет он, и ее обычная хмурость возвращается. Гарри внутренне съеживается. Как быстро он забыл, что ни у кого здесь нет чувства юмора, особенно у него… или, по крайней мере, того человека, которым он когда-то был.       — Это несколько сурово, мистер Поттер, — говорит она, останавливаясь у двери. — Если они горят или потеряли конечность, я пропущу их.       Гарри улыбается и открывает Пророк. Когда за ней закрывается дверь, он не заморачивается с Запирающими чарами. Он листает газету, пока не находит маленькую статью, которую Ал читал ему по дороге домой не-вчера. Сейчас он перечитывает ее для себя, оперевшись на сложенные руки на столе и глядя на маленькую черно-белую семейную фотографию.       Очень сожалеем, что Драко и Астория Малфой (урожденная Гринграсс) объявляют о своем расставании после пятнадцатилетнего брака. Развод будет официально оформлен в Новом году, и единственный ребенок пары, Скорпиус, останется в Малфой-Мэноре со своим отцом.       Гарри вздыхает. Скорпиус, стоящий на фотографии между матерью и отцом, напоминает одиннадцатилетнего Драко так сильно, что Гарри моментально переносится назад во времени, думая об уверенном маленьком мальчике и его неловкой попытке стать другом знаменитого Гарри Поттера. Единственное, что не позволяет Скорпиусу стать точной копией своего отца, — осторожная широкая улыбка, которую он, похоже, унаследовал от матери.       Астория Малфой элегантна, уравновешена, и, скорее, красива, чем мила; черты ее лица не изящные, но поразительные: широкие брови, каскад темных волос и прямой внимательный взгляд в камеру. Если честно, он слегка боится ее.       Драко, впрочем, пристально смотрит вперед, его поза жесткая, а выражение лица полно печали. Гарри задается вопросом, когда был сделан снимок, указывает ли жесткость на то, что семья раскололась, или все всегда было так для этого Драко. Гарри размышляет, пусть и пытается остановиться, был ли этот Драко когда-либо счастлив. Он изучает Драко на фото, пока глаза не начинают болеть, а внутренности становятся свинцовыми, будто они принадлежат кому-то другому.       В отличие от Драко, которого он узнал, в котором нуждался и которого желал, этот мужчина серьезен не по годам, с прилизанными волосами и строгим черным костюмом с утонченной, утомительной тяжестью, которая заставляет Гарри захотеть дотянуться до фотографии и встряхнуть его, взъерошить ему волосы и заставить улыбнуться. Пытаясь обуздать нарастающую панику, он заставляет себя задуматься, насколько разными могут быть две версии одного человека.       Настолько же разными, как уставший аврор с тремя детьми и неохотно стильный гей-плотник, услужливо подсказывает подсознание. Гарри вздыхает, жуя нижнюю губу и пытаясь привлечь внимание солидного Драко на фото, настойчиво, даже когда становится ясно, что это бессмысленная затея; мужчина на фотографии, кажется, не хочет иметь с ним ничего общего.       — Перестань смотреть на меня! — раздраженный голос Драко эхом отзывается в голове. Закрывает глаза, и вот он здесь.       — В чем, черт возьми, проблема? — Опираясь на локоть в постели, Гарри поворачивает шею и пытается поймать взгляд Драко, завернутого в простыни — торчат только волосы и бледный нос.       — В тебе, — рявкает Драко, пытаясь толкнуть Гарри локтем сквозь постельное белье. — Прекрати!       Гарри фыркает.       — Нет. Что это — у тебя выросла лишняя голова?       Звук, издаваемый Драко, подозрительно похож на хныканье.       — Как ты узнал?       Озадаченный, Гарри откидывается на кровать и хмурится в потолок.       — Пожалуйста, вылезай, — наконец говорит он, пытаясь скрыть свое беспокойство по поводу того, что Драко, каким бы маловероятным это ни было, получил ночью ужасное обезображивание. Случались и более странные вещи. Он поворачивается на бок, глядя на холмик льняной ткани, под которой находился Драко. — Я уверен, что все… не так плохо.       — Легко тебе говорить, — шепчет Драко, медленно вылезая и поворачиваясь к Гарри с большими глазами и хмурым жалобным взглядом. — Посмотри на это!       — На чт… — начинает Гарри, прежде чем передумать и в тишине вглядеться в лицо Драко. И наконец вот оно: сердитое красное пятно, злобно смотрящее на него с безупречной кожи на подбородке Драко. Оно маленькое, но что-то в выражении лица Драко говорит Гарри, что подобные слова закончатся для него плохо. — А, да. Итак… это… определенно… есть, да?       — Я уже чувствую себя лучше, — трещит Драко. — Ты не решил записаться психологом?       — Да, — серьезно отвечает Гарри, наклоняясь вперед и, не обращая внимание на протесты, нежно целует Драко. — Я образец чувствительности.       — Хуевый ты помощник, вот кто ты, — ворчит Драко, поднимая руку и осторожно нажимая на пятно. — У меня сегодня встреча, ты помнишь. Важная. И будет ли кто-то слушать мою презентацию об интересных и важных исследованиях? Нет. Они будут пялиться на этот… этот дополнительный череп, который вырос на моем лице без разрешения!       Оглядываясь назад, Гарри считает достижением то, что ему удалось сдерживать смех так долго. Выражение чистого возмущения на утонченном лице — больше, чем он мог выдержать. Через несколько секунд он зарывается лицом в подушку и трясется от смеха, игнорируя возмущенное фырканье и тычки в ребра, пока живот и лицо не начинают болеть.       — Ты закончил? — наконец спрашивает Драко.       Все еще хихикая, Гарри качает головой и переворачивается, чтобы посмотреть на злобный фурункул. Он сжимает губы, стараясь контролировать себя.       — Абсолютно. Все в порядке. Просто отлично.       — Я слишком стар для этого, — говорит Драко, угрюмо глядя перед собой. — Мне почти сорок, чтобы громко орать. Как кто-то сможет воспринимать меня серьезно с этим… прыщом…       — Ладно, ладно, — перебивает Гарри, подпрыгивая, прежде чем Драко снова начнет свое совсем-не-веселое-преувеличение. Он хватает палочку. — Мне заколдовать его тебе?       Бровь Драко слегка встревоженно вздрагивает, а затем он пожимает плечами.       — Давай. Хуже уже точно не будет.       Неожиданный грохот, за которым следует приглушенная ругань из кабинета Хельги, пугает Гарри, он моргает, снова смотрит вниз на фотографию в газете, и на его губах появляется улыбка. Драко сильно опоздал на ту встречу. Кажется, он не слишком возражал.       Так же быстро, как легкое тепло от этого воспоминания накрывает Гарри, холодная реальность снова возвращает его, осушая рот и охлаждая кожу; он не чувствует влажных от пота пальцев, когда они скользят по фотографии, растирая черно-белое лицо Астории Малфой, пока оно не становится неузнаваемым, и неожиданно все, что он может видеть, это Джинни. Ее умные усталые карие глаза, красивые яркие волосы и губы, выражающие знакомое разочарование.       Она его жена. Мать его детей. Человек, который был рядом с ним всю его взрослую жизнь, и человек, заслуживающий большего, чем это. Она заслуживает большего, чем разочарование, истощение и оскорбления по той причине, что два человека, некогда влюбленные, оказались в браке «ради детей». Еще хуже, сейчас он наконец позволяет себе думать о том, что они никогда это не обсуждали. Они не говорили ни слова друг другу о своих отношениях или их отсутствии, и из Гарри изливается горячее горе, он прижимает руки к лицу и ненавидит себя за то, что позволил этому случиться. За то, что ничего не сказал, за то, что держал ее в ловушке своих несбывшихся, застывших не-совсем-страданий в течение многих лет.       И сейчас, вместо того, чтобы сесть и поговорить с ней как взрослый, ему удалось шагнуть в другое измерение и влюбиться в ее, вероятно, самого нелюбимого коллегу. Гарри тяжело вздыхает, кажется, в сотый раз за это утро.       — Почему нет? — настойчиво спрашивает он у кабинета. — Кто я такой, чтобы ждать какого-то смысла от этого?       Пресс-папье срывается со стола при звуке его голоса, и Гарри смиренно наблюдает, как за ним падает шквал записок.       Конечно, он должен что-то ей сказать. Он не знает точно, как правильно поступить, и сомневаются, что существуют правила для такой причудливой ситуации, как эта, но знает, что все не должно идти, как сейчас. Как оно было. Он все это время вертелся, говоря себе, что мириться и молчать будет лучше для Джинни и детей, и это было достаточно хорошо для него. Но это не так. Это недостаточно хорошо для Лили, Ала и Джеймса — иметь двух ничтожных родителей, и после того, как он почувствовал, как все могло сложиться, это недостаточно хорошо и для Гарри тоже.       Блять.       — Блять, — громко говорит Гарри, чувствуя вес решения, которое сложилось фактически без его ведома. Кажется, он должен чувствовать шок, испуг, но по факту, осознание, что он собирается закончить свой брак, наполняет его новым видом спокойствия. Он медленно выдыхает и откидывается на спинку скрипучего кресла, засовывая руки в карманы.       Тут же чувствует шероховатые края пергамента подушечками пальцев. Хмурясь, он достает по кусочку из каждого кармана и соединяет их на колене. Меньший из двух, нацарапанный несколько поспешным почерком Ала, гласит:       Папа — мудрец не играет в чехарду с единорогом.       Записка Ала именно там, где он ее оставил, как ему и обещали. Вторая вещь более мистическая, и Гарри еле решается посмотреть на нее. Когда он это делает, желудок остро переворачивается. Это снимок из Ежедневного Пророка — осторожно вырванное фото Гарри и Мауры, стоящих за разноцветной стеклянной чашей и улыбающихся друг другу.       — Маура, — шепчет он, уже скучая по своей маленькой тени.       Зная, что у него не должно быть этой фотографии — наверное, Борис ошибся, что не слишком обнадеживает, когда он думает об этом, — Гарри чувствует, что это открытие еще более горькое. Он пристально смотрит на их сияющие лица, пока может, а затем выуживает огромную копию «Кодекса поведения авроров: 11 издание» в кожаном переплете, тщательно прячет там фотографию и убирает в ящик стола.       Хельге удается держать бюрократов подальше от двери до середины дня, когда она входит в кабинет Гарри с быстрым стуком и сэндвичем с жареной говядиной. Желудок одобрительно урчит, когда Гарри отрывает взгляд от отчета о стратегической эффективности (в котором все еще не так много смысла, и он сомневается, что когда-то его было больше). Он долго не ел, на какую вселенную ни посмотри.       — Здесь мужчина, который желает вас видеть, мистер Поттер, — говорит Хельга, протягивая ему сэндвич и ласково на него глядя, пока он не откусывает.       — О, это чудесно, спасибо, — с энтузиазмом говорит он, убирая горчицу с подбородка. — Какой мужчина? Он горит?       Хельга фыркает.       — Нет. Но у него огромная борода и деревянная нога, и он, кажется, с нетерпением хочет вас видеть.       — Борис? — давится Гарри, почти выронив сэндвич.       — Кажется, он назвался так, — сопит Хельга. — Было трудно разобрать его акцент.       Гарри не уверен, как относится к тому, чтобы снова встретиться с Борисом, но что-то в поджатых губах и скрещенных руках секретарши веселит его, и он улыбается.       — Тогда впусти его. И спасибо за сэндвич.       Хельга кивает и отворачивается, чтобы уйти.       — Не забывайте жевать, мистер Поттер. И не привыкайте к этому.       Гарри не будет привыкать. Он безропотно смотрит на дверь, игнорируя совет Хельги, и набивает в рот столько сэндвича, чтобы не давиться; кто знает, когда он вспомнит, что нужно поесть, снова.       — Привет, парень, — зовет Борис, проходя в кабинет и неустойчиво направляясь к столу. Гарри вытирает рот и взмахивает палочкой, чтобы призвать стул для старика, злобно превращая его в нечто твердое, деревянное и без подушки — пусть сидит на своих старых скрипучих костях, возмущенно думает он, пока Борис опускается на стул, укладывая вокруг себя полы своего массивного клеенчатого плаща.       — Не знал, что у тебя деревянная нога, — бормочет Гарри, не зная, что еще сказать.       — Ну, это точно не самая интересная тема для разговора, да? — говорит Борис, шевеля огромными бровями. Когда Гарри ничего не отвечает, он вздыхает и дергает штанину, обнажая изъеденную кем-то ось, исчезающую в изношенном старом ботинке; он берет карандаш со стола Гарри и тыкает в нее несколько раз, будто пытаясь доказать, что она реальна.       — Очень мило, — слабо говорит Гарри, откидываясь на спинку кресла и скрещивая руки. Борис позволяет штанине упасть и повторяет позу Гарри, разглядывая его. — Итак, чего ты хочешь от меня сейчас?       — Я думал, у тебя могут быть дополнительные вопросы.       Гарри пялится, на секунду отвлеченный неуместностью фразы «дополнительные вопросы» из этого грязного, покрытого щетиной рта, а затем взрывается:       — Думал, у меня есть вопросы? Правда? Вроде… какого черта ты со мной сделал? Чему именно я должен был научиться, кроме того, как чувствуется полное сумасшествие? Или то, что я хочу уйти от жены, и ничего в мире не позволит мне забыть об этом? — Гарри останавливается, сжимая пальцами кожаные подлокотники кресла, зная, что он груб — или, что хуже, беспричинно груб, — но его выводит спокойствие Бориса. — Или… знаешь… я думал — если я был там, где был другой Гарри? Он был с моими детьми? Он будет об этом помнить? А они? Драко… он… — Гарри замолкает, в горле начинает покалывать. Он трясет головой и пялится в пол.       — Успокойся, парень, — мягко говорит Борис.       Гарри фыркает.       — Да. Не знаю, почему я об этом не подумал.       — Я знаю, что это может тебя смутить, — продолжает Борис, ерзая на стуле так яростно, что тот стонет под его весом. — Но, предполагаю, ты поверишь мне, когда я скажу, что слишком много ответов не принесут ничего хорошего. Кое-что я знаю, гораздо больше — нет, но чем меньшим я с тобой поделюсь, тем сильнее будут загадки вселенных, как видишь.       — Честно говоря, нет, — вздыхает Гарри, кладя руку на разрывающуюся голову. — И загадки вселенной могут пойти нахуй, уверен. С меня достаточно.       Борис смеется, и Гарри пораженно смотрит на его довольную ухмылку.       — Ты знаешь, парень, иногда я чувствую то же самое. Но вот, что я могу сказать: это был ценный опыт для тебя, не для кого-то еще. То, что случилось… случилось для тебя и только для тебя. Но я обещаю… — Борис наклоняется вперед и смотрит на Гарри молочными глазами: — …ни членам семьи, ни друзьям, ни врагам не был нанесен вред в течение создания проблеска.       Ухмылка старика становится шире, и Гарри раздраженно чувствует улыбку на собственных губах.       — Итак, ты пришел, чтобы вообще ничего не объяснить, — вздыхает он, борясь с улыбкой.       — Я пришел объяснить, что объяснения необязательны, — предлагает Борис. — И проверить, что ты в целости и сохранности, так сказать. — Он внимательно изучает усталый вид Гарри и издает задумчивый звук. — Должен признать, ты выглядел здоровее в другом месте.       — Спасибо, — сухо говорит Гарри, глядя на свои тяжелые коричневые рукава.       — Не за что, — вздыхает Борис, почесывая бороду короткими пальцами. — Кажется, припоминаю, что некогда тоже выглядел молодым… не таким дьявольски красивым, как ты, конечно, но все же… и иногда мне кажется, что я родился усатым старым ублюдком. Хитрым старым бесом.       — Да, — неожиданно страстно соглашается Гарри. — Определенно, так.       Борис неопределенно кивает, очевидно, охваченный ностальгией. Наконец он мигает.       — Хорошо, — заявляет он, залезая в карманы пальто и вытаскивая измятую пачку пергамента, которую бесцеремонно шлепает на стол Гарри. — Не одолжишь мне карандаш? — спрашивает он, беря его, не дождавшись ответа, и начинает писать, лицо близко к столу, борода повсюду.       — Что теперь?       — Ничего, о чем стоило бы волноваться, парень, просто несколько рутинных вопросов, — бормочет Борис, не поднимая взгляд.       Брови Гарри исчезают за челкой.       — Ты, должно быть, шутишь надо мной.       — Важно записать качество опыта, — неопределенно говорит Борис, почесывая бороду и хмуро глядя на самый верхний кусок пергамента. — Итак, первый вопрос: Вы оцените свой проблеск как а) очень приятный б) немного приятный в) неприятный г) ужасный д) дементор?       — Не знал, что бизнес проблесков так тесно связан с бюрократией, — бормочет Гарри, борясь с желанием встать со стула в камин, оставив Бориса заполнять опросник самостоятельно. — В любом случае, — добавляет он, — дементор — не прилагательное.       — Ты удивишься, парень, — мрачно говорит Борис. — Я просто задаю вопросы, не я их писал.       — Это утешает, — почти бездыханно говорит Гарри; чувствуя взгляд Бориса на себе, он добавляет: — А.       Борис одобрительно кряхтит, и Гарри с кружащейся головой наблюдает, как он царапает что-то на пергаменте. Он все еще зол, но не думает, что его злость — справедливая или нет — улучшит ситуацию. И более того, он подозревает, что даже опрос Бориса гораздо занимательнее, чем любой из отчетов на его столе.       — Второй вопрос: Вы оцениваете наше Оперативное Управление Проблеском как а) очень полезное б) изредка полезное в) бесполезное г) чашка шоколада д) до опасного некомпетентное?       Гарри смеется.       — Боюсь, оно было «изредка полезное», — признает он, с весельем отмечая болезненное выражение Бориса, когда он записывает ответ. — Не хочу задеть, Борис, но ты потратил почти все время, говоря мне, почему не можешь рассказать о некоторых вещах, а затем исчезая. Это было довольно обескураживающе, правда.       — Я слышал и худшее, парень, — сообщает Борис, жуя конец карандаша. — Вопрос третий…       Гарри расслабляется в кресле, медленно крутясь из стороны в сторону и отвечая на кучу все более странных вопросов с не менее странными ответами. Когда наступает второй час допроса, Гарри обнаруживает, что выбирает ответ «в) как кальмар» на вопрос о режиме сна просто потому, что это забавляет его, а мысль о том, что любой ответ может сделать его жизнь еще более странной, кажется нелепой.       Пока Борис что-то строчит, сосредоточенно высунув язык, Гарри задается вопросом, стоит ли ему признаться, что фото из газеты все еще у него. Ему не нужно много времени, чтобы избавиться от угрызений совести и решить держать язык за зубами, — это единственное доказательство того, что Маура благополучно существует, и сейчас оно в ящике его стола.       Наконец старик останавливается, потягивается и возвращает пергамент в карман.       — Я уже ухожу, парень. Уверен, у тебя есть, чем заняться… вещи, над которыми нужно подумать… обычно так и бывает. — Он вздыхает и поднимается на ноги, кивая Гарри со странной завершенностью, от которой тому хочется выпрыгнуть из-за стола и трясти хилого старика до тех пор, пока из него не выпадут ответы.       — Э-э… и все? — наконец спрашивает он, неловко поднимаясь.       — И все. И, эм… — Борис хмурится, одна рука на дверной ручке, и Гарри думает, что увидел робкое выражение лица за бородой. — Если хочешь сохранить фотографию, я не против. Я… эм… не должен этого делать.       Гарри улыбается.       — Спасибо, — говорит он, и на этот раз это именно то, что он имеет в виду.       Борис кивает и крепко хватается за ручку, с некоторым усилием открывая дверь.       — Насчет твоей жены, парень, — хрипит он достаточно громко, чтобы Хельга прекратила царапать пером.       Гарри в панике накидывает Чары приватности.       — Да?       — Ты говорил, что осознал, что хочешь ее бросить, не так ли? — продолжает он, глядя на Гарри с серьезным, почти отеческим выражением лица. — Прости мою уверенность, парень, но… мне кажется, ты уже это знал.       Гарри тяжело садится, в груди болит, и он ничего не говорит, когда старик снова кивает, выходит из кабинета и прикрывает за собой дверь. Борис прав, и он ненавидит это. Он ненавидит это, потому что ему некого винить, потому что это значит, что он глупее, чем думал, и потому что его оставшиеся отговорки о бездействии растворяются на глазах. Сняв очки, он трет усталое лицо и пытается подумать.       Что бы сделала Гермиона? Кроме того, чтобы не попасть в такую ситуацию, конечно.       Гарри откидывает эту бесполезную мысль и закатывает глаза.       Составить список. Она бы составила список, и это именно то, что она бы сказала ему сделать, будь она здесь. И, мрачно думает Гарри, снова надевая очки на нос и найдя карандаш и пергамент, ее нельзя в это втягивать, поэтому голоса в его голове, похожего на нее, должно быть достаточно.       Он постукивает карандашом по подбородку, пока думает, ощущает влажную текстуру, изжеванную Борисом, и отбрасывает его через всю комнату. Гримасничая, он находит перо, очень похожее на то, которое Драко — по крайней мере, его Драко — любит держать за ухом. Гарри вздыхает.       Решается.       Пишет.       Что я скажу Джинни?       Он жует губу.       КАК я скажу Джинни?       Это больше не действует.       Я тебя не люблю.       Я хочу, чтобы ты была счастлива.       Я не могу сделать тебя счастливой.       Я люблю кое-кого другого.       Я провел шесть недель в альтернативной вселенной с Драко Малфоем.       У меня был секс с Драко Малфоем. Много секса.       Я люблю Драко Малфоя.       Я бросаю тебя и…       Гарри останавливается и медленно выдыхает. Никаких «и». Он не бросает Джинни ради Драко; он… просто бросает Джинни. Драко это совсем другое дело, по крайней мере, суровый, загадочный Драко с семьей в черной одежде.       Скажи правду, пишет он, нажимая так сильно, что кончик пера почти ломается. Скажи правду, Гарри Поттер.       И он может представить себя, стоящего в кухне дома, где они вместе строили семью, рассказывающего Джинни обо всем, что он совершил, позволяя этому вылиться, пока не останется секретов, и ему становится дурно.       Поможет ли это ей понять?       Правда всегда лучше, не так ли?       Или, наверное, нет. Рассказав ей обо всем, он бы точно унял свою вину; еще это опустошит ее. Это если она поверит хоть чему-то, конечно. Джин непредубежденная женщина, но еще приземленная, и вполне вероятно, она выслушает признание Гарри, на мгновение нахмурится, а затем спросит, шутит ли он.       Гарри медленно крутится в кресле, держа лист на колене, и смотрит на пламя в камине. Как бы он ни хотел, чтобы все это произошло, чтобы очиститься от вины и замешательства, у него возникает чувство, что это приведет только к дальнейшему эгоизму.       Ты заслуживаешь большего, пишет он, подтянув ноги под себя и положив пергамент на бедро.       Я думал над этим.       Нам нужно поговорить.       Он останавливается, перечитывая старые клишированные слова, и хочет послать себе чары в лицо. Со вздохом Гарри роняет список на стол и сжигает его жестким взмахом палочки. Момент он сидит неподвижно, наблюдая, как растворяется в воздухе вьющийся серый дымок, а потом встает и выходит из кабинета. Сейчас немного больше четырех, но ему все равно.       — Мне тогда отменить вашу встречу на пять тридцать? — окликает Хельга.       Гарри останавливается на полпути к выходу из приемной и поворачивается, чтобы увидеть, как она чинно сидит в кресле, держит в одной руке чашку, а другой возится с четками.       — Эм… да, пожалуйста. Ты была права; я все же не в порядке. Думаю, пойду домой и немного отдохну, — говорит Гарри, чувствуя, что выговор неизбежен.       — Хм, — вздыхает Хельга. — Не удивлена, что вам плохо, учитывая вашу компанию. Тот мужчина был ужасно неприятным, знаете ли. Сомневаюсь, что его плащ стирали в последние пять лет. Возможно, вам стоит… провести переучет своих приятелей. Особенно если вы хотите однажды стать Министром Магии.       Гарри хмурится, озадаченный больше, чем обычно.       — Спасибо, Хельга, я… эм, запомню это.       Увидев изогнутую бровь и решив бежать от нее, Гарри извиняется и спешит к лифту, глядя в пол и концентрируясь на пути вниз и через Атриум, на случай, если кто-то попытается с ним заговорить. Когда он входит в ближайший доступный камин, чувствуя облегчение, одно он знает наверняка:       Он не хочет однажды стать Министром Магии.

**~*~**

      Гарри выходит из камина дома, и на него тут же смотрят четыре любопытных глаза. Странно пораженный взглядами детей, он смахивает пепел с мантии и пытается скрыть дискомфорт улыбкой. Гостиная залита светом бесчисленных гирлянд разноцветных огней, наполнена ароматом сосновых иголок и восхитительно тепла, но Гарри чувствует себя неловко, будто не принадлежит этому месту.       — Привет, — с силой говорит он, зная, что избегание не облегчит задачу обживания здесь.       — Привет, пап, — здоровается Лили, выглядывая из-за огромной книги; за ее страницами полосатый хвост качается в ленивом приветствии. — Ты сегодня рано.       — Мою встречу отменили, — говорит он, и это практически не ложь. — Чем занимаешься?       — Чем она обычно занимается, — бормочет Джеймс, и Гарри бросает взгляд на его задумчиво-угрюмое выражение лица, когда опускается на подлокотник кресла Лили.       — Привет, Джеймс, — говорит он, слегка покачивая руками и втайне наслаждаясь закатыванием глаз сына. Он скучал по этому. — Что ты делаешь, Лил?       — Мы с Фрэнком читаем о Черной Смерти, — отвечает она, показывая Гарри книгу и почесывая уши Фрэнка. Гарри не может не думать, что бы на это сказал другой Фрэнк. Что-то, без сомнений. Не было темы, на которую у змеи было бы нечего сказать. Тем временем кот Фрэнк просто зевает и протягивает лапу, чтобы прикоснуться к ужасно выглядящей диаграмме.       — Очень празднично, — говорит Гарри, одновременно сбитый с толку и переполненный любовью к дочери.       Лили морщит нос.       — Мы должны сделать проект об этом на каникулах.       — Вы оба? — спрашивает Гарри, не сдержавшись. Фрэнк многозначительно шевелит ушами.       — Пап.       — Да, я просто говорю… ты теряешь возможность. Думаю, Франкфурто был бы отличным напарником для проекта.       — Франкфурто? — смеется Лили.       Гарри пожимает плечами, согретый смехом дочери. Он показывает:       — Смотри, крысы, мор и ужасные язвы — все, что он любит.       Лили гримасничает, и где-то позади Гарри Джеймс бормочет что-то себе под нос.       — Это не язвы, а бубоны, — мрачно говорит Лили, глядя на него из-под челки.       — Да, большая разница, — соглашается Гарри, и без видимой причины неожиданно так сильно скучает по Драко, что становится больно. Он аккуратно выдыхает и с некоторым усилием собирается. — Где Ал?       — А ты как думаешь? — вздыхает Джеймс со своего места на подоконнике, и Гарри поворачивается на подлокотнике, чтобы бросить на него усмиряющий взгляд, но что-то в необычной внешности Джеймса до забавного поражает, и он сразу же забывает о своей строгости. Одетый в выцветшие джинсы и белую футболку, Джеймс сидит на вышитой бабушкой подушке, поджав длинные ноги и лениво скрестив руки; его волосы с голубыми прядками образуют почти что челку, а губы поджимаются, когда он мрачно смотрит на Гарри.       — Кем ты себя возомнил, Джеймс Дин? — настаивает он, подавляя улыбку.       Джеймс недоуменно морщит лоб.       — Кто?       — Бунтарь без причины, — бормочет Гарри, думая о старых фильмах, которые дядя Вернон смотрел по воскресеньям, когда действовал запрет на использование шлангов.       — Бунтарь без мотива, — поправляет Лили, смеясь, так что и Джеймс, и Гарри выглядят сконфуженно. — Миссис Харботтл говорит, что он легенда. Или был ею. Он уже умер. У тебя не было миссис Харботтл в шестом классе, Джеймс? Она повесила его фото на нашу Стену Вдохновения.       Гарри ничего не говорит. Он понятия не имеет, что такое Стена Вдохновения.       Джеймс фыркает.       — Нет. У меня была женщина с голубыми волосами.       — Она сейчас директор, — сообщает Лили брату, и, демонстрируя впечатляющую вежливость брата к сестре, Джеймс серьезно кивает, прежде чем снова повернуться и уставиться в темноту.       — Хорошо, что ты пришел домой так рано, — говорит Лили, возвращаясь к своей книге и лениво листая страницы. — Поужинаешь с нами, или тебе нужно вернуться?       Гарри смотрит на нее со сжавшимся сердцем. Борис прав: ему нужно многое обдумать.       — Нет, Лил. Я сейчас здесь.       Она улыбается, излучая удовлетворение, на мгновение достаточно мощное, чтобы охватить Гарри. Когда она находит нужную страницу и начинает читать, сосредоточенно сжав губы, Гарри поворачивается, опираясь руками на спинку кресла, и устало смотрит на задумчивый профиль сына. Он хотел бы сказать, чтобы тот не был такой угрюмой и драматичной занозой в заднице, но у него есть неприятное подозрение, что в подростковом возрасте он сам был таким и даже больше.       Джеймс тяжело вздыхает и проводит пальцем по конденсату на стекле, создавая извилистую дорожку, на которой ярко мигают звезды.       — Все в порядке? — пытается Гарри, не очень надеясь на контакт.       — В порядке, — бормочет Джеймс, стирая волну ладонью.       Гарри ненавидит это. «В порядке» может значить большое разнообразие вещей; на самом деле, почти все, кроме «хорошо», «удовлетворительно» и «да, спасибо, я на самом деле чувствую себя отлично». Разочарованный, он смотрит сквозь прозрачное стекло, пока не наступает темнота, скрывающая комнату позади.       Он смотрит на доску, на искусно написанные мелом слова:       Суп дня — сладкий картофель и чеснок       Фирменный хлеб — твист с черным перцем, лепешки с острым кардамоном, рогалики из нескольких злаков       Обменяйте свою обычную (но вкусную!) картошку фри на картошку фри из пастернака без дополнительной доплаты!       Спросите у официантки о нашем ассортименте кофе «Artisan Roast»       — Зачем кому-либо есть картошку фри из пастернака вместо обычной? — тихо спрашивает Джинни.       Гарри поворачивается, чтобы ответить, и замечает официантку, стоящую в футе от нее и незаинтересованно записывающую заказ Драко.       — Без понятия, — говорит он, ловя ее взгляд и с дрожью отмечая, что глаза и кожа светятся в памяти так же, как и в январе, когда они вчетвером встретились на обед в этом восхитительно пахнущем кафе.       — Картошка фри из пастернака закончилась, — спокойно говорит официантка. Гарри и Джинни обмениваются взглядами.       — Предзнаменование гибели! — кричит Блейз, не заботясь о том, чтобы говорить тише. Официантка, которой не больше шестнадцати, вопросительно смотрит на него секунду, а затем закатывает глаза к потолку.       — У вас закончилась картошка фри из пастернака, — повторяет Драко, чеканя каждое слово и глядя на девушку со своего стула, сложив руки и глядя прямо. Гарри знает этот взгляд — он очень хорошо его знает. Он думает, юная леди поступит правильно, если извинится и в спешке убежит на кухню, но часть его с любопытством ждет, что будет дальше.       — Эм… да, — говорит официантка, выражение ее лица демонстрирует веру в то, что Драко абсолютный глупец. — Как бы… больше ничего не осталось. Кухня полностью лишена пастернака.       Гарри фыркает, и это практически стоит острого взгляда и пинка под столом, которые он получает от Драко.       Уловив звук, девушка переводит на Гарри сильно накрашенные глаза. Стучит карандашом по блокноту.       — Не думаю, что он понял. Разве я говорю что-то не так?       На этот раз Блейз смеется — это сначала тихое фырканье, наполовину приглушенное салфеткой, дрожащие широкие плечи, а затем он теряет самообладание и радостно хохочет, запрокинув голову назад и наполнив маленькое душное кафе звуками веселья. Он тыкает Джинни в ребра, и это все, что нужно; она отворачивается от Гарри и беспомощно хихикает. Через стол Драко вздыхает и сердито смотрит на Гарри, который знает, что лучше не поддаваться этому легкомыслию.       Вместо этого он задумчиво стучит пальцами по блестящему столу и смотрит на официантку.       — Эм… Я не думаю, что он вас не понимает. Я думаю, он возражает против вашего отношения.       — Извините? — настаивает девушка, ее густо накрашенные брови исчезают под длинной челкой.       Гарри вздыхает, не зная, весел он или раздражен.       — Он хочет от вас немного больше вежливости, — мягко перефразирует он. — Наверное, вам стоило сказать «у нас закончился пастернак, извините» или что-то вроде того.       — Это не моя вина, — защищаясь, говорит она, скрестив руки на груди и выпрямляясь.       — Я знаю, — вздыхает Гарри. Рядом с ним Джинни и Блейз лежат друг на друге, пытаясь — с переменным успехом — контролировать свой смех. — Вы могли бы попробовать улыбнуться, — предлагает он, пытаясь слабо улыбнуться ей, уже уверенный, что сражается в бессмысленной битве.       Девушка моргает. Оборачивается и укоризненно смотрит на Драко.       — Простите, но вы тоже не улыбнулись! — уязвленно говорит она.       — Я тут не работаю! — парирует Драко. — И, если честно, вы тоже не должны.       Долгое время за столом тихо; даже Джинни и Блейз сумели прекратить смеяться. Болтовня других посетителей, грохот и шипение из кухни и хриплое пение уличного музыканта снаружи заполняют уши Гарри, когда он переводит взгляд с официантки на Драко и обратно. Она выдерживает сталь в его взгляде впечатляюще долгое для Гарри время, но когда отворачивается, ее глаза блестят от слез.       Взгляд по столу говорит Гарри, что ни от кого из его товарищей по обеду пользы здесь не будет. Он полагает, что этой Джинни осталось еще несколько лет, прежде чем ей придется иметь дело с по-настоящему дерзким поведением Мауры.       — Послушайте, — говорит он, наклоняясь, чтобы обратить на себя внимание девушки. — Он не хотел вас расстроить. Но он прав в том, что вам нужно вести себя, как профессионал, пока вы работаете — я имею в виду… я не эксперт в этом, поверьте, но разве вы не полюбите свою работу больше, если не будете ссориться с людьми?       — Обычно я так не делаю, — бормочет она, пока пишет — или, Гарри предполагает, делает вид, что пишет — в своем блокноте, избегая смотреть на него. — Думаю, да, — выдает она, и видно, что это стоит ей усилий.       — Уверяю вас, все могло бы быть еще хуже, — услужливо вставляет Блейз, ухмыляясь, и она бросает на него взгляд, краснеет и возобновляет свою писанину.       — Хорошо. Извините, — бормочет она, упорно не глядя на Драко. — Я сделаю запись на доске.       — Хорошее решение, — слабо говорит Джинни.       Официантка прикусывает губу, хмурится, а затем уходит, убирая волосы с лица, пока мчится мимо столов и вступает в разъяренную беседу со старшей женщиной за стойкой.       — Ты слишком мягкий, — вздыхает Драко, положив руки на стол и глядя на Гарри с покорным терпением. — Но… думаю, лучше не доводить девушек до слез. Особенно если они готовят тебе еду.       — Я рад, что это был ценный опыт для тебя, Драко, — говорит Гарри, качая головой и борясь с улыбкой.       На лице Джинни появляется замешательство.       — Черт, как ты это сделал?       Опыт, мрачно думает Гарри. Он пожимает плечами.       — Некоторые люди заведомо считают, что ты будешь с ними ссориться, так что хорошее отношение действительно поражает их. Всегда нужно пробовать.       — Умные слова, — говорит Блейз. Он сверкает сияющей улыбкой в направлении толпы в кафе, и за этим следует металлический лязг. Гарри оглядывается вовремя, чтобы увидеть, как угрюмая официантка приседает и пытается поднять свой поднос.       — Блейз, — укоряет Джинни, ее уголки рта дергаются. — Не будь отвратительным старикашкой.       — Возьми свои слова обратно! Я в самом расцвете сил!       — Ты слишком стар, чтобы флиртовать с подростками, — говорит Джинни, кладя голову ему на плечо, ее глаза полны веселья. — Прости.       Блейз настолько драматично вздыхает, что салфетка Драко слетает со стола. Он наклоняется, чтобы поднять ее, и распрямляется, сморщив нос от отвращения.       — Ненавижу подростков, — с чувством говорит он. — Они все ужасны. Без исключения.       — Ты-то знаешь, — с улыбкой поддакивает Джинни.       — Мы все были по-своему впечатляюще неприятны, — говорит Драко, прежде чем с легкой улыбкой сказать, заставив сердце Гарри сжаться: — Возможно, я был неприятнее, чем большинство. Что делает меня экспертом.       — Если ты так считаешь. Думаю, тебе нужно как бы… говорить на их языке, — размышляет Джинни.       Глаза Блейза широко распахиваются.       — О боже, нет. Не делай этого.       Заинтригованный, Гарри наклоняется.       — Почему нет?       — Потому что если ты хоть немного похож на меня, ты выставишь себя полным придурком. Я присматривал за Мелиной — вы знаете, дочерью Аурелии — на прошлой неделе…       — О, да. Теперь я вспомнила, — ухмыляется Джинни. Она утешительно похлопывает мужа по руке.       — Сначала я спросил, нравится ли ей чилить… — Блейз стонет и на мгновение закрывает лицо огромной рукой. — А потом, когда она была чем-то взволнована, я предложил ей «не париться», что она сочла забавным.       — Почему ты так говорил? — с недоумением спрашивает Драко.       — Это то, как они разговаривают… что-то в этом роде, во всяком случае. Я пытался быть крутым, — вздыхает Блейз. — Конечно, она не теряла времени даром и рассказала всем, кто попадался на глаза, как ужасно не приспособлен ее дядя.       — Не парься, — говорит Гарри, и в его голове звучит голос Лили. — Ты имел в виду расслабиться. Но я понятия не имею, что значит «чилить».       — Где ты научился этим странным словам? — настойчиво интересуется Драко.       Гарри подпрыгивает, стиснув зубы, когда чувствует внезапную острую боль от впившихся в бедро когтей. Он моргает, приходит в себя и смотрит вниз. Оживленное кафе рассеивается, и вот Фрэнк сворачивается у него на коленях, используя когти, чтобы зацепиться. Он смотрит на Гарри, чувствуя его напряжение, и жалобно мяукает.       — Спрячь когти, — с упреком говорит Гарри, просовывая пальцы между лапами Фрэнка и грубой тканью мантии и осторожно отцепляя их.       — М-м? — говорит Джеймс, поворачивая голову и вскидывая бровь. — Ты что-то сказал?       Гарри смотрит на сына и мягко улыбается, наполняясь теплом к этому глупому упрямцу.       — Да. Что ты сделал со своими волосами?       Хмурый взгляд Джеймса усиливается, и Лили рядом с Гарри пытается подавить веселье. Используя резервы самоконтроля, Гарри сопротивляется и не смотрит на нее, пытаясь вместо этого терпеливо глядеть на Джеймса.       — Я покрасил их, — медленно говорит Джеймс, не добавляя «очевидно», плещущегося в его глазах.       Гарри медленно выдыхает.       — Конечно. Это был глупый вопрос, — уступает он, и удивление Джеймса дарит ему чувство триумфа. — Я имел в виду… наверное, тебе не стоило этого делать, не спросив разрешения у мамы. Ты знаешь, ее это расстроило.       Джеймс опускает глаза, прижимает колени ближе к груди, кладет на них подбородок и сжимается, чтобы занимать как можно меньше места.       — Она не понимает, — бормочет он.       — Не понимает что?       — Каково быть другим. Знаешь, не все хотят подчиняться правилам, — говорит Джеймс с резким обвинением в голосе.       Гарри думает, комментарий должен ранить, но вместо этого его переполняет теплая ностальгия о собственных бессмысленных бунтах и Летучемышином сглазе Джинни, которые были задолго до рождения Джеймса.       — Тебя это удивит, — наконец говорит он, улыбаясь Джеймсу, пока его хмурый вид не превращается в замешательство. — У твоей мамы тоже были свои моменты.       Джеймс фыркает, но твердость покидает его взгляд, когда он смотрит на Гарри поверх своих скрещенных рук.       — Это не то же самое, если бы я проколол язык или что-то вроде того, — ворчит он.       Гарри моргает.       — А ты планировал?       — Нет, пап, — говорит Джеймс, закатывая глаза. — Но Тедди сделал это, а его волосы пурпурные.       — Тедди меняет цвет волос каждые пять минут, — сообщает Гарри, пытаясь убрать удивление в голосе. Он раздумывает, знает ли Андромеда, что у ее внука дырка в языке. Он в этом сомневается. — И, в любом случае, он вырос и живет в Париже.       — Я знаю, — мрачно говорит Джеймс. — Он прислал мне фото своей новой девушки. Ее зовут Рени.       — Она француженка, — весело вставляет Лили.       — Мы бы и сами догадались, Лил, — вздыхает Джеймс.       Гарри устало смотрит на них и проводит рукой по волосам.       — Так… ты говоришь, что покрасил волосы в голубой, потому что у Тедди девушка француженка?       Секунду или две Джеймс продолжает сердито смотреть со своего места на подоконнике, а затем происходит что-то удивительное. Он смеется. Он пытается спрятать это в изгибе локтя, но в этом нет нужды, ведь Гарри это видит, и Лили это видит, а еще тот, кто вышел из камина за ними. Джеймс стонет, но его губы улыбаются, и Гарри решает принять маленькую победу.       — Привет, мам, — говорит Лили. Сердце Гарри ускоряется, и он сомневается, прежде чем обернуться и увидеть, как Джинни выходит из камина с Алом на буксире. — Джеймс глупит, — дружелюбно добавляет она и возвращается к книге.       — Ах. Тогда все в порядке? — спрашивает Джинни, вымученно улыбаясь сыну. Она стряхивает верхнюю одежду, перекидывает густые волосы на одно плечо и вздрагивает, когда, к удивлению Гарри, кажется, впервые замечает его. — Ты рано.       Ее тон не обвиняющий и не радостный; просто спокойный. Она мельком кивает, принимая его объяснение про отмену встречи, а потом идет на кухню. Гарри смотрит ей вслед несколько секунд, пытаясь найти смысл в массе эмоций, поселившихся у него в груди.       Это плохо.       — Кто съел весь хлеб? — кричит Джинни сквозь стук шкафчиков и свист чайника.       В гостиной царит безумная тишина, если не считать мягкое мурлыканье Фрэнка, который лежит на бедрах Лили. Джеймс слегка хмурится и начинает очень внимательно смотреть на свои ногти.       — Понятия не имею, — отвечает Гарри, наслаждаясь плохо скрытым удивлением Джеймса. Он поднимается и направляется на кухню, где Джинни, прислонившись к стойке, ест соленые огурцы из банки. Пальцами. Гарри вскидывает бровь.       — Не выдавай меня детям, — шепчет она, заговорщицки глядя на Гарри и предлагая ему банку огурцов. — Джеймс съел весь хлеб, да? — спрашивает она с мятежным видом.       Гарри улыбается, пораженный болезненным приливом привязанности к этой женщине и осознанием того, что он не может теперь притворяться, когда знает, что делает.       — Если я его сдам, мне придется сдать и тебя, — твердо говорит он. Тяжело сглатывает.       Джинни вздыхает, обдумывая это несколько секунд. Наконец она приканчивает свой огурец мощным укусом, закрывает банку и ставит ее на стойку. Облизывает пальцы.       — Хорошо. Я с этим справлюсь. — Она смотрит на него через десять футов расстояния между ними, которое чувствуется, как что-то большее. — Выглядишь так, словно у тебя был плохой день. Я очень устала, но если ты хочешь пожаловаться, пока делаешь мне чай, я вся внимание.       Гарри осторожно выдыхает, заставляя себя разрушить зрительный контакт. Он пересекает кухню, берет чайник и поворачивается спиной к Джинни, позволяя остаткам пара клубиться вокруг своего лица.       — Джин, если пойму, с чего начать, я это сделаю.       Позади него раздается резкий вздох, за которым следует скрип, когда она садится на кухонный стол.       — С чего хочешь, — говорит она, и что-то в ее мягком тоне заставляет Гарри крепко сжать ручку чайника. — Или я могу угадать. Хельга пыталась тебя отравить?       — Не сегодня. — Гарри наливает чай и задумчиво жует губу, вспоминая скупую доброту Хельги.       — Собрание Департамента магического правопорядка прошло плохо?       — Что? — Хмурясь, Гарри роется в чайных пакетиках, наблюдая, как темнеет напиток. — Ох. Нет. Его перенесли на пятницу.       — Разве его уже не переносили однажды?       — Не помню, — честно говорит Гарри. Желудок скручивается, он поворачивается и передает одну чашку Джинни, хватаясь за свою, как за спасательный круг.       — Мам! — зовет Ал, быстро влетая в комнату и тормозя с помощью края стола. — Мама!       — Что, сынок? — невозмутимо спрашивает Джинни. Гарри наблюдает, как она пьет чай, очевидно, не обращая внимание на то, что их прервали. А зачем ей это?, молча ругает он себя. Что касается ее, то все в порядке. По крайней мере, в обычном порядке.       — Что на ужин? Я умираю от голода!       Джинни смотрит на сына. Тянется и ерошит его волосы. Приманивает банку с огурцами со стойки.       — Спроси своего отца.

**~*~**

      Каким бы измученным он ни был, у Гарри нет проблем с готовкой ужина для семьи. Ему, тем не менее, нужно время, чтобы вспомнить, что он больше не готовит для Драко, поэтому не может бросать все, что хочет, в кастрюлю, или бешено экспериментировать со специями и травами, ожидая после этого благодарности и чистых тарелок. Наконец, после поисков по шкафчикам с Алом, Лили и Фрэнком под ногами, вносящими предложения, просящими закусок и требующими мясных желеек — в разных комбинациях — Гарри останавливается на обычных безопасных спагетти Болоньезе.       Первое блюдо, которое я приготовил для Драко, думает он, отталкивая странную несильную боль и злобно нарезая большую луковицу. Драко больше не здесь. Не его Драко.       После относительно цивилизованной трапезы дети сбегают в гостиную, и Гарри, не имея лучшей идеи, следует за ними, изо всех сил стараясь вспомнить, что он делал по вечерам до всего этого.       — Тебе не нужно работать ночью? — спрашивает Ал, бросая на него полный любопытства взгляд, когда он садится на пол возле елки и услужливо держит свободный конец красной ленты, которую Лили завивает ножницами.       — Спасибо, пап, — бормочет она, сжав губы от усердия.       — Нет, — говорит Гарри Алу. — Я оставил все в кабинете.       Зеленые глаза Ала распахиваются. Он вздыхает.       — Вот бы мне оставить где-то мою домашку.       Гарри улыбается. Он отклоняется на свободную руку, наслаждаясь свежим запахом дерева и мягким гудением гимнов по радио, и, что удивительно, звуком неуверенного разговора Джеймса и Джинни. Судя по всему, они обсуждают не волосы, одежду и оценки Джеймса.       — Вот бы знать, о чем они говорят, — бормочет он для себя.       — О квиддиче, — говорит Лили, забирая у него красную ленту и поднимаясь на носки, чтобы повесить ее на одну из верхних ветвей, прежде чем снова упасть на пол и вручить ему вторую ленту, на этот раз зеленую. — Джеймс спросил, можно ли ему новую метлу. Я прекратила слушать, но сейчас мама говорит ему победить в матче против Слизерина.       — У тебя уши, как у летучей мыши, Лил, — впечатлено говорит Ал. Он берет свою ленту и копирует Лили, только чтобы на полпути уколоть себе руку. — Думаю, с магией это проще, — раздраженно говорит он.       — Я бы предпочел, чтобы ты не подорвал себя… или, что хуже, поджег дерево, — сообщает Гарри. Его рабочая рука инстинктивно дергается к Алу, но Гарри сопротивляется порыву, вместо этого внимательно рассматривая большую царапину. Ал переживет. — Возьми в рот, — вместо этого говорит он. — Слюна — природный антисептик.       Ал вскидывает брови, но подчиняется, поднося ладонь ко рту.       — Эу! — говорит Лили, морща нос. Ал смеется в руку и специально сосет интенсивнее.       — Здорово, мам! — кричит Джеймс, а затем кашляет и поправляется: — Я имею в виду, да, это было довольно впечатляюще.       Пытаясь скрыть удивление, Джинни отворачивается и ловит взгляд Гарри через спинку дивана. Она смотрит на него со знакомым выражением «ну, это достаточно интересно» и вызывает у него легкую улыбку. Это действительно плохо.       Ему нужно сказать ей.

**~*~**

      Когда он сидит на краю кровати и толкает свои часы-помидор, пока они снова и снова говорят «десять тридцать четыре, десять тридцать четыре, десять тридцать четыре», Гарри думает, что это может подождать. Рассказать ей все.       — Десять тридцать четыре, — говорят часы, и Гарри выключает их. Ему просто хочется спать.       Я просто хочу много чего, думает он, и не все возможно. Но это нормально, говорит он себе. Это нормально — знаешь, почему? Потому что ты взрослый. Ты — мужчина, достаточно взрослый, чтобы понять, у тебя не может быть всего. Короче говоря, возьми себя в руки.       Движимый чистым упрямством, он идет в ванную и чистит зубы с такой силой, что сплевывает пену цвета крови в умывальник. Он смотрит на нее секунду, скользя языком по ране во рту, чувствуя мяту и медь, прежде чем опускает голову и полоскает рот ледяной водой прямо из-под крана. Затем, вздрогнув, брызгает водой в лицо и позволяет себе пару секунд разглядывать влажное, размытое отражение.       Услышав звуки приближающихся шагов Джинни, Гарри вытирает лицо тыльной стороной ладони и возвращает очки с воротника на нос, чтобы не упасть по дороге в спальню. Когда он попадает туда, пройдя мимо Джинни в обоюдной тишине в дверном проеме, Гарри падает на кровать и приподнимается на локтях. Босые ноги свисают почти до пола, голова откинута назад; он закрывает глаза.       — Я искренне надеюсь, что ты не собираешься ложиться в постель в этом.       Гарри бросает взгляд на свои тонкие штаны с завязками, а затем на Драко, который стоит у изножья кровати, скрестив руки на груди, с пером за ухом и ничем больше.       — Что с ними не так?       — Что с ними так? — парирует Драко, презрительно сузив серые глаза. — Я бы и хотел время от времени не обращать внимание на боксеры, но на самом деле… эти вещи просто выводят из себя.       Гарри недоуменно хмурится — сначала на оскорбленные штаны, затем на Драко. Потом до него доходит. Он улыбается.       — Думаю, фраза, которую ты ищешь, — раздражают. Мои штаны раздражают. И… сейчас я их сниму.       — Гарри, ты оглох?       Гарри вскидывает голову и открывает глаза, чтобы увидеть Джинни, не Драко, стоящую рядом с краем кровати. Она завязывает пояс своего бирюзового халата и смотрит на него, склонив голову набок; как ни странно, она не выглядит раздраженной, и, что более странно, от этого факта Гарри хочется плакать.       — Прости, Джин, — наконец выдает он. — Я был в своем собственном маленьком мире.       Джинни неопределенно кивает и садится на край кровати возле ног Гарри. Она поднимает руку, чтобы заправить несколько длинных прядей за ухо, открывает рот, чтобы что-то сказать, а затем колеблется, наморщив лоб и скривив губы в грустной улыбке.       — Уже второй раз за ночь, — наконец говорит она.       — Что? — спрашивает Гарри. Взволнованный, он карабкается и садится рядом с ней, искоса глядя на ее профиль.       — Ты второй раз назвал меня Джин. Ты не называл меня так очень долго.       Сердце Гарри неприятно ускоряется. Он даже не заметил.       — Прости.       Она смеется, грустно и светло. Смотрит в окно.       — Нет, я просто… Гарри, ты так далеко от меня.       Правда в этих словах ударяет, как пощечина, и ему необъяснимо хочется рассмеяться. Он сопротивляется, внезапно напуганный осознанием, что понятия не имеет, что теперь чувствовать. Или что говорить.       — Извини, — снова пытается Гарри, отчасти потому что ему необходимо это сказать, отчасти, потому что он надеется, что на этот раз это будет правильный ответ.       Джинни вздыхает и поворачивается к нему, ее глаза огромные и блестящие от слез.       — За что ты извиняешься?       — Как я говорил, я даже не знаю, с чего начать, — говорит он. Ему больно смотреть на ее боль. Он как-то забыл, насколько.       — Попробуй, — шепчет она, прерывисто дыша и цепляясь пальцами за колени. — Попробуй, Гарри, потому что ты не единственный… ты не единственный, кто знает, что что-то… не так, — говорит она. — Я не глупая. — Ее глаза смотрят на Гарри: дерзко, боязливо, красиво. Что-то внутри скручивается и вопит от боли.       — Я знаю, Джин, — бормочет он, тянется к ней. Убирает руку и кладет ее на простыни. — Я знаю. Знаю. — Чувствуя всепоглощающую боль, он смотрит на нее, дыхание прерывисто, глаза горят; он позволяет им закрыться и медленно наклоняется, сокращая дистанцию между ними, и прижимается своим лбом к ее. Ее кожа холодная, как и сильные тонкие пальцы, скользящие по простыням и обвивающие его.       Горячий от чувства вины, он едва понимает, что делает, когда опускает голову, слегка пораженный мягкостью кожи, которая касается его, слепо находит ее губы и целует с блестящей темной надеждой, что это соберет неровные грязные осколки у него внутри и каким-то образом соединит их вместе.       Джинни засовывает свободную руку под его футболку, цепляясь за него, даже когда в замешательстве выдыхает ему в рот, так же отчаянно отвечая на поцелуй со вкусом чая и зубной пасты. Он скользит пальцами по ее шелковистым волосам и целует сильнее, испытывая любовь к ней, но ненавидя то, что ее губы, кажется, не так идеально сочетаются с его губами, как раньше, и думая о губах, в которых он нуждается, и заставляя себя отбросить эти мысли, пока эти осколки не разорвали его на части.       Рты скользят друг по другу, они разделяют горячие прерывистые вздохи; пальцы Джинни движутся под его футболкой, слегка царапая кожу ногтями, и он замирает.       Нет, говорит он, холодея, когда ощущения быстро возвращаются к нему. Нет.       Ничего не происходит, и проходят секунды, прежде чем он осознает, что не говорил это вслух. Он открывает глаза, отстраняясь и обхватывая руками ее плечи, мягко держа на расстоянии.       — Я не могу. Прости… я просто не могу.       Она изумленно смотрит на него, ее лицо покраснело, а глаза расширились. В мягком свете она вдруг выглядит такой юной, что на мгновение Гарри хочется обнять ее и сказать, чтобы она все это забыла; у него просто был долгий день. Затем ее выражение лица меняется и становится решительным. Она скрещивает руки.       — Ты должен сказать мне, что происходит у тебя в голове, Гарри. Прямо сейчас. Это нечестно.       Гарри кивает.       — Я знаю. — Я знаю, я знаю, я знаю, беззвучно повторяет он. Но он вообще ничего не знает. Он не знает, как произнести эти слова. Какими бы они ни были. Какими бы они ни были, он не хочет пока их говорить, но они вылезают изо рта, и он позволяет им. — Я продолжаю видеть этот сон, — неожиданно говорит он.       Джинни выглядит отвратительно менее удивленной, чем, по его мнению, должна бы быть.       — О Малфое?       — Эм… нет, — импровизирует он, — другой. И… все действительно по-другому. Для всех. Мы с тобой никогда не были женаты. Мы оба с другими людьми. И я… человек, который я… во сне я гей, Джин, — говорит он в спешке, желая выговорить все слова, хотя признание наполовину придуманное и слегка нелепое.       — Хорошо. — Ее лицо бледнеет, но голос ровный, она опускает руки на колени и подгибает одну ногу под себя; выглядит почти расслабленной. — Но ты не можешь сказать мне, что в нашем браке что-то не так, потому что ты видишь повторяющийся гейский сон… который, к слову, не совсем меня удивляет.       — Что? — настаивает Гарри. Выбитый из колеи, он смотрит на нее, чувствуя покалывание в кончиках пальцев.       — Я много думала, — говорит Джинни, пожимая плечами и странно полуулыбаясь ему. — У меня было много времени на раздумья. Но дело не в этом, не так ли? — с нажимом говорит она, и улыбка становится грустной.       — Не… в этом? — спрашивает Гарри. Он наклоняется и упирается локтями в колени. Ерошит волосы обеими руками. — С тех пор, как у меня… были сны, — пытается он, когда ответа от Джинни не следует. — Я думал, и… не знаю, мне все сложнее игнорировать, какими несчастными мы делаем друг друга… потому что мы делаем, разве нет? — говорит он, горло дерет, когда он заставляет себя повернуться и посмотреть на нее.       Лицо Джинни скрыто волосами, когда она опускает взгляд на свои руки, но ее голос дрожит:       — Я не думала, что будет так.       — И я, — признает он. — Но это так. Ты знаешь, что этот разговор тоже не должен был быть таким, — вздыхает он, снова глядя на ковер.       Джинни коротко смеется.       — Я правда не думала, что он у нас будет.       — Этой ночью?       — Вообще.       Кладя голову на руки, Гарри делает длинный вздох, который приносит только боль.       — Прости.       — Ты не должен извиняться за то, что больше меня не любишь, — прямо говорит она.       Сердце Гарри отстукивает жестокий ритм; он сжимает закрытые веки, но несколько крупных слезинок выскальзывают и разбиваются об очки.       — Джин, я люблю тебя.       — Не так, — с болью шепчет она. — Не так, как раньше.       — Нет, — наконец говорит он, и звук эхом разносится в почти безмолвной комнате, издеваясь над ним. Застыв на месте, он чувствует, как матрас опускается под весом Джинни, когда она ерзает и делает долгий неровный вдох.       — Вау, — шепчет она, пытаясь спрятать всхлип за неловким смешком. — Блять, слышать это действительно больно.       Гарри отрывает голову от рук, уколотый неожиданно резким тоном и сбивающими с толку чувствами.       — Разве ты этого не ожидала? — размышляет он. «Извини» вырывается у него изо рта прежде, чем он останавливается; Джинни всхлипывает и закатывает глаза.       — Да, я этого ожидала. Я думала, что убедила себя в том, что ожидание каким-то образом смягчит удар. Глупо, правда, — вздыхает она, проявляя беспечность, которая не может обмануть Гарри.       — Это не глупо, — с силой говорит он, хватая ее за плечо и заставляя смотреть в глаза. Ему нужно, чтобы она в это поверила — поверила ему, — потому что, внезапно, посреди этой гребаной боли, в которой они оба оказались, он может видеть, что важно, и он крепко держится за это, сглатывая грусть и моргая уставшими глазами, пока она не фокусируется перед ним. — Я не хотел сделать тебе больно, Джин. Я знаю, что уже сделал, и хочу это остановить. Не думаю, что важно, что я сделаю сейчас, или что ты сделаешь, потому что, кажется, мы не можем это исправить. — Он останавливается, голос дрожит, в груди тянет.       В темных глазах Джинни появляются слезы, но она не отворачивается.       — Я считала, что ты можешь исправить все. — Она печально смеется, улыбаясь, что не останавливает рыдание.       — Джин…       — Не переживай, мне удалось избавиться от этого мнения за годы, — говорит она.       Гарри почти улыбается.       — Какое облегчение. — Он медленно выдыхает, пытаясь тем самым избавиться от боли. — Мне хотелось бы это исправить.       Джинни качает головой и падает на кровать; момент она прикрывает лицо руками, а потом просовывает пальцы в волосы и смотрит на Гарри с заплаканным, но уверенным лицом.       — А мне нет.       Гарри пялится на нее, чувствуя одновременно внезапное облегчение и как будто бы ему заколдовали живот.       — Ты тоже меня не любишь, — говорит он, не зная, вопрос это или нет.       — Не будь идиотом, — вздыхает она. — Я люблю тебя больше всего на свете, кроме своих детей. Ты их отец, Гарри, — мы создали их вместе. — Джинни глубоко вздыхает, вытирает слезы тыльной стороной ладони и снова поднимается. — Я люблю тебя так сильно, что могу отпустить, — шепчет она, и Гарри распадается на осколки, потому что это правильно, и в то же время так ужасно.       Слова кажутся лишними. Вместо этого он обнимает ее и зарывается лицом в рыжие волосы, дрожа, когда они цепляются друг за друга, вдыхая сладкий, пахнущий кокосом воздух и позволяя ее горячим слезам стекать по его шее и воротнику. Он закрывает глаза и думает о Лили, Але и Джеймсе, которые не подозревают, что произошло что-то значимое. О Драко, как о том, который недолго принадлежал ему, так и о том, который, вероятно, сидит в своем поместье, одетый в черное, и, возможно, задается вопросом, когда его собственный брак пошел не туда.       — Хочешь чаю? — спрашивает Джинни, нарушая тишину. По крайней мере, так это слышит Гарри; ее голос приглушен из-за его плеча.       — Что?       — Хочешь чаю? — повторяет она, отстраняясь и вытирая свое покрытое пятнами лицо.       Он хмурится.       — Эм… не знаю.       — В любом случае, я выпью чашечку, — провозглашает Джинни. Она поднимается, потягивается и собирает свои тяжелые волосы в одной руке, перебрасывая их вес и расправляя шею. Когда она снова смотрит на Гарри, ее выражение лица удивительно спокойное. — Это, конечно, серьезное решение.       — Не такое, как развестись, — говорит Гарри за нее.       Она печально улыбается, но обнимает себя, как будто эти слова могут разрушить ее хрупкую броню и вызвать слезы.       — Определенно, — мягко говорит она, поворачиваясь и выходя в коридор. Она не обременяет себя включением ламп и быстро исчезает в темноте. Через секунду Гарри встает с постели и идет за ней вниз по лестнице, ковер колет босые ноги, осторожное дыхание громко звучит в ушах.       Он колеблется у кухонной двери, слушая шипение чайника, стуканье чашек и ложек и думая, что нужно делать сейчас. Пути назад нет, это очевидно, и скорость, с которой его жизнь переворачивается с ног на голову, заставляет голову идти кругом. Вдыхая свежий воздух, он отворачивается от мягкого желтого света, льющегося из кухни, и вместо этого идет к входной двери в ночь. Воздух колет и холодит кожу; он сминает тонкую футболку, ерошит волосы и кусает влажные воспаленные щеки. Гарри запрокидывает голову, приветствуя это, пока его не охватывает сильная дрожь, напоминая, что сейчас декабрь, а он почти не одет для такой стихии.       Опускаясь на холодную ступень, он ставит босые ноги на край, прижимая колени к груди, и проводит ладонью по большой дуге, пока весь дверной проем не окружает невидимый купол тепла. В теории. На самом деле, все немного неопределенно, но должно сработать: его палочка наверху, а он истощен.       Когда ему протягивают дымящуюся чашку, он молча принимает ее, и Джинни садится на ступеньку рядом с ним, закрывая за собой дверь. Мгновение Гарри наблюдает за ней боковым зрением — она мягко дует на чай и вытягивает голые ноги, изучая потрескавшийся серебряный лак на ногтях, — прежде чем откидывается на твердую дверь в поисках опоры и смотрит на подъездную дорожку в сверкающей, покрытой инеем деревне, которая была его миром большую часть двух последних десятилетий.       Желудок скручивается; он не знает, от тревоги или облегчения, но в любом случае эта часть его жизни закончилась. Во всем.       Гарри вздыхает.       — Что нам делать сейчас?       — Не знаю, — признает Джинни, ставя чашку на колено. — И я не думаю, что кто-то другой знал бы.       Гарри глотает чай, вздрагивая, когда чувствует перебор сахара, но ничего не говорит, вместо этого позволяя горячей жидкости успокоить его нутро. Она права, думает он, выдыхая теплый белый дым, подчеркивающий несостоятельность его Согревающего заклинания. Нет никаких стратегий или уловок. Никто не укажет ему, как лучше справиться с ситуацией, и хотя это может быть хорошо, поскольку он сомневается, что в настроении выслушивать советы. Внезапно Гарри чувствует себя очень одиноким.       Бедро Джинни касается его, когда она меняет положение, и он смотрит вверх. Ее кожа мягко светится в серебристом лунном свете, и он ошарашен тем, как она красива. Хотя эта Джинни — его Джинни — не такая юная и яркая, как ее другое «Я», она постарела с изяществом. Морщины есть, но они слабые, что указывает на ее борьбу и тяжелую работу, а также три отдельных вида бессонных ночей. Есть редкие седые волосы, но гораздо, гораздо больше насыщенного пламенного рыжего цвета, который заставляет ее выделяться, куда бы она ни пошла. Она умная, сообразительная и отчаянно верная, как девушка, в которую он влюбился, и, возможно, как девушка, в которую влюбился Блейз Забини.       — Ты прекрасна, — импульсивно говорит он.       Джинни смотрит на него.       — Только не говори, что ты передумал.       — Нет. — Гарри колеблется. Минутная вспышка в ее глазах говорит о том, что она шутит, но он больше не доверяет себе в разборе ее интонаций. — А что, если бы да?       Она качает головой, глядя на чашку и хватая ее обеими руками.       — Нет. Если ты думаешь, что уйти от меня — только твое решение, ты обманываешь себя. И я бы была такой же, если бы решила сыграть раненую жертву. Это… — она жестикулирует, избегая его взгляда. — …это уже давно не работает.       — Я знаю, — бормочет Гарри, отпуская свое отрицание и надеясь, что холодный ветер унесет его прочь. — Тем не менее, если начистоту, это я сказал, что хочу… чего-то другого, — добавляет он, некомфортно ерзая на твердом камне. Не только из-за его твердости.       Джинни вздыхает.       — Что-то другое — это вид утешения, кстати. Думаю, было бы больнее, если бы ты захотел другую женщину вместо меня… даже если бы я знала, что мы не должны быть больше в браке. Не переживай, я не надеюсь, что в этом есть смысл, — добавляет она, осушая чашку и ставя ее на ступеньку ниже с тихим клацающим звуком.       — В этом есть смысл, — говорит Гарри, удивляя самого себя. — Я просто хотел бы, чтобы мне не понадобилось столько времени, чтобы… разобраться.       — Нет, — твердо говорит она, обнимая руками колени и глядя на него. — Все было не так плохо, да?       — Да, — быстро говорит Гарри. — Да, конечно да. Это не было плохо, Джин, это просто…       — Да, я знаю. — Острый вызов в ее глазах исчезает, и она на мгновение прислоняется к нему.       — Я хочу, чтобы ты нашла кого-то лучше. Кого-то, кто сделает тебя счастливой, — шепчет он. Закрыв глаза, он вспоминает, как Блейз поднимал Джинни и кружил ее в саду Уизли, как они вместе смеялись над печеньями с предсказаниями в «Вертлявой Ящерке», как они беспощадно дразнили друг друга, раздавая суп в Рождество, закутанные в пальто и шарфы с Маурой на буксире — он концентрируется на их энергетике, химии и улыбках, пока не становится слишком больно.       — Думаю, мне еще долго стоит побыть одной, — наконец говорит она. — Ощутить, каково это.       — Да, — хрипит Гарри, так сильно сжимая чашку в попытке не думать о Драко, что она трескается. Он наблюдает, как трещина расползается по красной керамике, пока не достигает края чашки и резко останавливается. — Звучит разумно, — говорит он не своим голосом.       Джинни тянется, берет потрескавшуюся чашку и изучает ее, сведя брови.       — Кто он? — спокойно спрашивает она.       Гарри замирает.       — Ты хочешь, чтобы я порекомендовал тебе кого-то? — говорит он, придавая голосу нотку недоверия.       — Нет, придурок, — ругается она, ее голос вновь срывается. — Кто делает тебя счастливым? О ком ты мечтаешь? — С изучающим взглядом, приковавшим Гарри к холодной ступени, она настаивает: — Ведь есть кто-то, не так ли?       — Я не изменяю тебе, — говорит он, и слова липнут к горлу; технически он знает, что говорит правду, но техника для слабаков, скользких типов и лжецов. Еще он знает, что ему следует испытывать дискомфорт, не Джинни.       — Я имела в виду не это. — Джинни осторожно протягивает руку за грань Согревающих чар и водит ею по земле, собирая кончиками пальцев рыхлый снег. — Я хочу знать, что у тебя на уме.       Гарри повторяет за ней, наклоняясь набок и собирая снег сложенными чашечкой руками. Он меланхолично перебрасывает снег из одной руки в другую; на удивление, это легко и успокаивающе, но пальцы быстро мокнут и немеют. Джинни рядом с ним вздыхает, и он знает, что должен что-то сказать. К сожалению, он подозревает, что то, что у него на уме, только ухудшит ситуацию.       — Как это поможет? — наконец говорит он и сжимает снег в твердую грудку.       — Никак. — Она пожимает плечами и скупо улыбается ему. — Мне любопытно.       — Любопытство может быть опасно, — слабо говорит он.       Джинни фыркает.       — Ты начал этот разговор. Это кто-то, кого я знаю? — вдруг говорит она с блестящими глазами, когда вытирает мокрые пальцы о халат. — Я ведь его знаю, да?       Гарри роняет голову на дверь и взывает к ней взглядом.       — Джин.       — Гарри.       — Сейчас глубокая ночь. Мы сидим снаружи в снегу, так спокойно говорим о разводе. Ты правда хочешь сделать эту ситуацию еще более странной?       — Почему бы и нет? Мне нечего терять, — ломающимся голосом говорит она. Она берет Гарри за руку, заставляя его подпрыгнуть; секунду спустя она поворачивается к нему, широко распахнув глаза. — Это и правда Малфой, да?       Сердце Гарри бьет по ребрам, а затем падает вниз, и все, что он может, — смотреть на нее.       — Ничего такого, — бормочет он.       — Ты влюблен в Малфоя? — говорит она, и это в действительности не вопрос. Гарри просто пытается дышать. — Ебаный Драко Малфой. О, Гарри… — бормочет она, а затем, кажется, срывается, прижимаясь лицом к его плечу и дрожа.       Гарри встревожено смотрит на нее, прислушиваясь к странному, раздирающему сердце звуку.       Только через несколько секунд он понимает, что она не плачет. Она смеется, и он растерян. Это горячий, дрожащий смех (или рыдание), сотрясающий все ее тело, и когда она наконец поднимает голову, выражение ее лица — что-то между настоящим весельем и приглушенной мягкой грустью.       — Что в этом смешного? — спрашивает он, прежде чем остановить себя.       Джинни фыркает, прикрывает лицо руками и отчаянно смеется. Гарри кидает в нее свой снежок, и он попадает ей в волосы; она смеется еще громче и энергично размахивает головой, разбрасывая повсюду кусочки льда.       — Ох… а что не смешного? — задыхается она, все еще хихикая, откидываясь на дверь и закрывая глаза.       — Очаровательно, — ворчит Гарри. Он не думает, что имеет право на обиды, потому что действительно не имеет. Он сбит с толку, но привык к этому.       Джинни ухмыляется, а затем открывает глаза.       — Я все думаю, что вот-вот проснусь и задамся вопросом, что, черт возьми, все это было, — признает она.       — Я точно понимаю, о чем ты, — соглашается Гарри, подавляя зевок.       — Когда мы так постарели? — бормочет Джинни, тоже зевая и прижимая руку ко рту.       Гарри пожимает плечами, рефлекторное «не знаю» появляется на губах, но он останавливается, прежде чем оно срывается.       — Мы не постарели. По крайней мере, не должны были.       — Хм, — раздумывает Джинни, вынимая лед из волос. — Возможно, мы заставили друг друга постареть.       — Не говори так, — шепчет Гарри, чувствуя, как сжимается сердце. Несмотря на то, что она, скорее всего, права.       — Посмотрим, — говорит она. — Должна сказать, к слову, судя по тому, что я видела недавно, у Малфоя дела не лучше. Он выглядел ужасно, когда в последний раз был в Гринготтсе.       Гарри ужасно больно.       — Еще он не выглядел слишком счастливым на Кингс Кросс в сентябре, — говорит он. — Тогда я видел его в последний раз.       Джинни вскидывает бровь.       — Знаешь… если бы я не понимала, сказала бы, что у нас кризис среднего возраста.       — Возможно, у меня так и есть. — Гарри подрагивает. Согревающие чары пропадают, но ему ничего не остается, кроме как пристально наблюдать за этим. Он сжимается, чтобы занимать меньше пространства, и трет руки.       — Вероятно, но я сомневаюсь, что ты забывал о Малфое более, чем на пять минут, с тех пор как вы встретились, так что… — Она пожимает плечами.       Гарри сердито смотрит в землю, чувствуя покалывание от негодования.       — Ты не расстроена? — Джинни перестает дышать, и он тут же жалеет. — Извини, — бормочет он.       — Конечно, блять, я расстроена, — рявкает она, беря еще одну горсть снега и сердито ее сплющивая. — Я просто не думаю, что колкости заставят меня почувствовать себя лучше… или помогут тебе… или детям. И… несмотря на этот беспорядок, я просто хочу, чтобы у нас у всех все было в порядке.       Гарри раздраженно кивает.       — И я.       — Думаешь, это возможно?       Гарри делает глубокий вздох, чувствуя важность вопроса.       — Да, — говорит он через секунду, в попытке придать голосу решительности он говорит слишком громко. — Думаю, да. Понятия не имею, что скажу им, но я что-нибудь придумаю.       — Я бы начала с Ала, он уже считает, что Малфои — лучшее в мире, не считая светящейся в темноте каши. — Джинни отводит руку назад и кидает снежок на улицу, он с поразительной точностью разбивается о дорожный знак. — Ты читал его последнее письмо из школы? Скорпиус Малфой то, Скорпиус Малфой это…       — Не читал, — признает Гарри. Хмурится. — Но я имел в виду не это. Я не знаю, что сказать им о тебе и мне.       — Я не планировала заставлять тебя делать это в одиночку, — говорит Джинни, глядя на свои ладони и хмурясь.       — Я знаю, — врет Гарри, с некоторым усилием пряча облегчение. Он делает вид, что ему интересен ближайший кусок льда, а когда поворачивается к Джинни, видит, что она снимает обручальное кольцо и смотрит на него с застывшим лицом. Гарри морщится, и она отчаянно моргает, прикусывая нижнюю губу, но не сдаваясь.       Это приближается, оно ближе, чем ему хотелось бы — Драко или не Драко — но, черт возьми, это ранит, как ничто другое. Ничто.       Он берет кольцо и сжимает его дрожащими пальцами. Судорожно вздохнув, крутит свое серебряное кольцо, снимает его и молча протягивает Джинни. Та молча забирает его, наклоняется и надевает себе на большой палец, переплетая их руки. Он неуверенно сжимает ее пальцы и целует в макушку. Она сжимает их в ответ, достаточно сильно, почти до боли, и он подпирает ими подбородок, проследив за ее смотрящими на звезды глазами.       Наконец голова перестает кружиться, мысли проясняются и разделяются. Что не всегда хорошо.       — О боже, — бормочет он в волосы Джинни. — Рон меня убьет.       — Тебе следует отдать ему должное.       — Что это должно значить?       Он чувствует, как плечи Джинни поднимаются от глубокого вдоха.       — Все всегда ждут, что он сорвется с катушек из-за всего несправедливого. Я знаю, что он делал глупые вещи в свое время, но и ты тоже, и никто никогда не говорит «я не расскажу Гарри, он поведет себя абсолютно необоснованно», — жалуется она. — Он хочет лучшего для тебя, как и я, и ты об этом знаешь.       — Я знаю, — пристыженно говорит Гарри. — Но ты его сестра. Младшая сестра, — добавляет он, зная, что она ненавидит это, и правда, снизу доносится недовольный звук.       — Ты его лучший друг, — парирует Джинни.       — Я знаю. И я не хотел стать человеком, разбившим сердце его сестры, — мрачно говорит Гарри.       Джинни фыркает.       — Боюсь, ты принял этот риск, когда женился на мне.       — Джинни, я…       — Гарри.       — Да?       — Помолчи минуту.       Гарри молчит. Молчит, пока они оба не выравнивают дыхание, и молчит, когда они поднимаются по взаимному молчаливому согласию и возвращаются в дом. Он молчит, пока следует за Джинни по лестнице, наслаждаясь теплом и мягким ковром, и молчит, когда крадется по лестничной площадке мимо детских спален.       Но он недостаточно тих. Дверь Лили открывается, и оттуда высовывается взъерошенная голова.       — Что происходит? — бормочет она, медленно моргая и глядя на мать.       — Ничего, Лил, почему бы тебе не вернуться в кровать? Мы с твоим отцом тоже идем спать, — говорит Джинни.       — Я слышала, как открывается входная дверь, — протестует Лили, зевая.       — А… мы просто решали кое-какие… секретные вопросы, знаешь ли, — импровизирует Гарри, посылая Лили многозначительный взгляд и мягко пиная Джинни, пока она тоже не примеряет загадочное выражение лица.       Лили сонно улыбается.       — Рождественские подарки? — шепчет она.       — Если ты вернешься в постель, — Гарри пожимает плечами, — возможно.       Лили трет глаза.       — Хорошо, пап. Ночи, мам, — бормочет она, неосознанно, но тепло обнимая каждого из них, после чего, спотыкаясь, возвращается в свою спальню.       Гарри смотрит на ее дверь, просто чтобы убедиться, а затем бредет в спальню, которую он, на секунду, все еще делит с Джинни. Замерзший и изнуренный, он падает на кровать и накрывается простыней. Часть его думает, должен ли он сделать достойную вещь и предложить поспать на диване, но он не может заставить себя пошевелиться, а Джинни это не волнует. Она ползет в кровать, все еще завернутая в халат, и прижимает к нему свои ледяные ноги. До всего этого он думал, что делить постель со своей почти бывшей женой будет странно, но сейчас это чувствуется, как самое естественное в мире, и он держится за это.       — Знаешь, ты прекрасный отец, — вдруг говорит она.       Гарри сомневается, что заслуживает похвалу в этой области, но это его греет.       — Спасибо. И ты. — Он хмурится. — Или что-то вроде.       Джинни фыркает.       — Думаю, спасибо.       Гарри бессмысленно смотрит в темноту, пытаясь представить, каким странным будет это рождество. До сегодняшнего утра он думал, что пропустил все это, а теперь оно снова ускользает от него. Закрыв болезненные глаза, он тяжело вздыхает и крутит в пальцах кольцо Джинни. Он не хочет упустить это. Не снова.       — Джин? — пытается он, чувствуя ком в горле.       — М?       Гарри слишком долго колеблется; ее раздражение почти ощутимо.       — Мне правда нужно поспать, Гарри. Мой мозг взрывается. Мы поговорим утром, обещаю.       — Да… просто… что ты думаешь насчет того, чтобы остаться вместе до Рождества? — говорит он, ненавидя слабость в собственном голосе. — Просто немного больше… времени.       — Это не исчезнет, — шепчет Джинни.       — Нет, — соглашается Гарри, внезапно наполняясь силой. Он поворачивается, ища ее глаза, почти невидимые во мраке. — Это все еще останется в новом году.       Джинни вздыхает.       — Должна признать, я смогу прожить без чувства вины, что я разрушила Рождество моих детей.       — Думаю, мы оба сможем.       — Все это — очень странный сон, — зевает она, поворачиваясь к нему спиной. — Но в случае, если нет, лучше забери обратно.       Гарри обхватывает пальцами холодный металл, не уверенный, что думать насчет того, что кольцо неожиданно вернулось к нему снова. В любом случае, он надевает его, зная, что это подарит ему еще две недели с детьми, прежде чем все раскроется.       — Только сейчас, — говорит он, беря Джинни за руку и надевая ей кольцо обратно.       Она позволяет ему.       — Ты всегда был ужасным прокрастинатором, — бормочет она, и на секунду звучит совсем как Драко. Воспоминания о нем наполняют Гарри приятными эмоциями, когда он взбивает подушку, успокаивается и обнимает жену за талию. Все, что он может, так это надеяться, что его второе «Я» вернулось на свое место, а остальное придет следом.