***
Двумя часами ранее мы со Стивом прикатили на школьный Рождественский бал. Там собрались практически все ребята: в большом спортивном зале накрыли два длинных стола с кое-какими закусками типа канапе и тарталеток. Поверх скатертей также покоились здоровенные чаши, в которых был пунш, украшенный плавающими кусочками фруктов. — Ну как тебе? — улыбнулся неловко Стив, придержав меня за талию. На входе фотограф сделал наш снимок для школьного альбома и одобрительно показал большой палец. Настроение было настолько гнилым, что в отместку захотелось продемонстрировать средний и сбежать вон. Но по счастью, за плечом фотографа я нашла взглядом Дафну, а рядом с ней и Джонни. Ребята стояли с одноразовыми стаканчиками, куда был налит пунш, и заметно оживились, увидев меня. — Эй! Лесли! — Дафна махнула рукой, подзывая подойти. Я осторожно повернулась к Стиву и извинилась перед ним: — Я на минуту сбегаю к ребятам? — Конечно! Я рядом, — кратко сказал он и наклонился, чтобы поцеловать меня в щёку, но я увернулась. Я не хотела этого, хотя и заметила, что взгляд у Стива переменился, болезненно кольнул. Я уже неделю назад призналась, что не смогу сейчас решить, как отношусь к нему. Он выбрал далеко не тот момент. Мог бы и попридержать свой дурацкий вопрос, если я ему так дорога, и понять, что расстаться с тем, кого любишь по-настоящему, больно всегда. — Но вы же так и не встречались, — только и бормотнул он. Всё ясно. Я тогда молча развернулась и ушла домой, предпочитая лучше никакую компанию такой. И тем не менее, на бал я пошла всё равно с ним… Почему? Возможно, потому, что кроме Вика это был действительно тот единственный парень, кто мог бы мне понравиться. Я обещала себе, лёжа в кровати первой же ночью после жуткой резни в школе, что всё поменяю. Я не обгажусь как в той своей жизни, нет. Я буду умной девушкой и выберу себе нормальную компанию. Замечательно, дорогая. А теперь закрой вкладку в браузере про индейцев и забудь наконец Вика. Я подошла к Дафне и отметила, как хорошо она сегодня выглядит в своём атласном розовом платье с прозрачными рукавами из тафты. Ребята вокруг оживлённо переговаривались, кто-то не утерпел — вышел на танцпол. Что Дафна, что Джонни выглядели настолько чужеродными и мрачными, что я лишь хмыкнула и спросила: — Если вас здесь держат в заложниках, ребята, моргните. Джонни усмехнулся и старательно мне подмигнул. На нём были облегающие брюки и белая рубашка. Волосы он не стал зачёсывать назад, а потому они свисали соломенными прядями вдоль лица. Коротко обнявшись со мной, Джонни сказал: — Не знаю, как я согласился притащиться сюда. Всему виной вот эта девчонка, — и он недовольно тряхнул за плечо широко улыбнувшуюся Дафну. — Я просто предложила. Кстати, Лесли, никак не ожидала, что ты на самом деле придёшь, да ещё со Стивом, — заметила Дафна и поправила завитые локонами светлые волосы. — Иди сюда, детка… Мы обнялись, тихонько покачивая друг друга в руках. Кажется, теперь Дафна отлично меня понимала, и дружба наша с ней только углубилась. Нам не потребовалось долгих слов, чтобы понять одно: раны пока не затянулись ни у меня, ни у неё. Слишком мало времени прошло и слишком свежи были воспоминания о тех утраченных ребятах, кто был нам слишком дорог. Я мотнула головой, прогоняя навязчивые мысли, и предложила подойти к столу и взять стаканчик пунша и мне. Джонни сразу предложил: — Я схожу. Дафна, тебе налить ещё? — Да, — кивнула она спокойно, — будь добр. Ого. Вот это ничего себе общение на высоком уровне. Я покосилась на ребят: недели четыре назад они друг друга вообще не переваривали, но прямо сейчас что он, что она были… куда более вежливыми. — Я что-то пропустила, пока одевалась на бал? — вскинула я брови. — Вас покусали радиоактивные старушки из клуба аристократов-пенсионеров? — Мы просто заключили ненадолго перемирие, — скромно произнесла Дафна, поправив на юбке глубокую складку. На розовом атласе на самом деле любой залом был катастрофичен, и мне показалось, что, сосредоточив всё внимание на чёртовом платье, Дафна просто играет в спокойствие. Или это только я понимаю, что зря сюда приехала и меня бесит всё? Эти платья. Эти люди. Этот зал. Зал, в котором я нахожусь, еще месяц назад был местом гибели человека. Я вспоминаю Крика. Крепкие руки, сжимающие нож, и белую маску, обрушившуюся на меня безмолвным воплем. Я нацелила пистолет и готова была выстрелить в него, когда из-под капюшона на меня взглянул этот чёртов индеец. Я даже имя его произносила теперь с комом в горле. Как он мог. Столько всего произошло между нами, и такого разного — хорошего и плохого — что я просто не знала, могу ли верить ему. Тот мужчина, что бинтовал мне руку, за которую цапнула Цейлон, был Виком, в которого я влюбилась. Тот мужчина, что пел у костра, был им. Но тот, другой, оказался им же — и я терялась, не понимая, какой он, настоящий, Виктор Крейн?.. И насколько опасен остаётся для меня Крик. Я почувствовала, как руки Стива коснулись моей талии, едва заиграла медленная музыка. Свет в зале приглушили, многие пары решили станцевать друг с другом. Я понимала, что Стив имеет полное право: он меня пригласил, а я не отказалась. Но в этот вечер лучше быть здесь, на балу, чем остаться с матерью дома и выслушивать очередной бред. Достаточно вспомнить тот унизительный осмотр у доктора, когда она под предлогом беспокойства о моём здоровье после «всех этих ужасных новостей и поимки маньяка» отвела меня к гинекологу. На деле, я-то понимаю, зачем, но в кресле расслабилась и плюнула на всё, ухмыляясь: в чём, а в умении тонко чувствовать ситуацию Вику точно позавидовать можно. Я вспомнила, как той ночью, вернувшись с пляжа в его трейлер, он остановил меня и ласково предложил подождать. Знали ли мы, что всё обернётся так? Нет, конечно. Стив прервал мои мысли, прижал к себе, и теплая рука скользнула мне на лопатки. Под ладонью я чувствовала спокойные, мерные толчки его сердца, но как бы нежно он ни держал меня, я не могла насладиться этим моментом. Я покосилась на Дафну и Джонни. Оба стояли у стены, с немой волчьей злобой смотрели на танцующих, и чёрт, я была готова их понять. Зачем мы только сюда приехали?! А я знаю зачем. Захотели отвлечься от всего, что творится. Выкинуть хотя бы на вечер из головы всю эту хрень. Побыть просто нормальными ребятами с нормальными интересами. — Как тебе вечер? — умиротворённо спросил Стив. Его светлые волосы поблёскивали от геля, которым он их уложил. Я почувствовала свежий запах яблочного шампуня, горьковатый — одеколона, и попыталась танцевать без задних мыслей. Чтобы только моя рука в его, и огоньки на периферии зрения, да музыка в ушах. Телефон завибрировал в сумочке так громко, что я буквально подскочила и быстро достала его, глядя на экран с подозрением. Номер незнакомый, явно городской. Я выпуталась из рук Стива, извинившись, и отошла в сторонку, минуя топчущиеся на месте пары. — Алло… На другом конце трубки сначала было тихо, а затем женский голос прознёс: — Добрый вечер, простите за беспокойство. Я ищу Лесли Клайд. — Это я. Меня охватило нехорошее предчувствие, подтвердившееся через секунду. Звон в ушах, пальцы холодеют, сжимаются на корпусе телефона. Я сглатываю, когда слышу: — Вас беспокоят из центральной больницы. Ваша бабушка сейчас находится в палате, прибыла к нам по скорой помощи, но состояние у неё критическое, откровенно говоря. Если вы поторопитесь… — Стоп-стоп-стоп, — я морщусь и неловко улыбаюсь. Это что, какая-то шутка? Музыка играет слишком громко, и мне приходится уйти, махнув рукой Стиву, что сейчас вернусь. Я хлопнула дверью в зал и поспешила отойти в сторону. Кто-то из ребят замер у стены, целуясь. Я прошла чуть дальше и с замершим сердцем продолжила, хотя горло уже стиснуло нехорошее предчувствие: — Простите, но у меня нет никакой ба… — Миссис Аделаида Каллиген? — спрашивает сотрудница, и я буквально спотыкаюсь на месте, вовремя ухватившись за стену. — Она указала вас как свою внучку, но, должно быть, что-то напутала… — Нет-нет! — я спохватилась и крепко перехватила цепочку с серебряным ловцом, который был спрятан сейчас на декольте. — Это моя бабушка! Господи, я просто не ожидала, что она… — Если поторопитесь, можете успеть к ней, — слова из трубки слышатся почти приговором. — Мне очень жаль, мисс. Теперь мне точно незачем было здесь оставаться. Торопливо выбежав в коридор, я посмотрела с ненавистью на свои шпильки и плюнула: ладно, в них так в них! Из головы вылетело предупредить Стива, но я быстро заказала такси через приложение и стала ждать, взяв по номерку со специально организованной вешалки куртку. Всё это время голову не покидала тревожная мысль: что случилось с Аделаидой? Как она очутилась в больнице? И неужели взаправду её состояние так плохо, что меня зовут… попрощаться с ней? То, что Аделаида выдала мой номер в качестве телефона внучки, ничуть не удивило. Она вполне могла выкинуть такой фортель, и всё во имя… Вика и его личного счастья. Подъехал серый «Форд фокус». Я быстренько разместилась сзади, захлопнула дверь и поёжилась. Снаружи значительно похолодало, облака тяжело повисли над городом белыми подушками. Царило безветрие, и кажется, вся природа словно замерла в ожидании чего-то. Вудсборо поздним вечером был умиротворённым и полуживым. Редкие прохожие бродили по улицам, такси свободно проезжало светофоры и перекрёстки. И я подумала, что Крик, волной смертей прокатившийся по Вудсборо, научил его жителей быть внимательными и осторожными. Я вышла из такси, едва не поскользнулась на тонкой корочке льда, стянувшей асфальт, и негромко шикнула: — Вот черт! — и буркнула вдобавок. — Давай, Лесли, надень вот эти шпильки, все равно ты будешь на машине! Да пошло оно всё, если я ещё раз куплюсь на эту хрень…Wicked Game — Ursine Vulpine & Annaca
Я отлепилась от двери Форда и пошла осторожно ко входу в больницу, ступая на аллею. Днём здесь прогуливались пациенты, спешили в приёмное отделение медсестры и доктора, приходили посетители. Сейчас аллея была пуста, только фонари её освещали достаточно ярко, чтобы видеть каждый тенистый уголок… да кто-то сидел на постаменте с мраморным шаром возле беседки, согнув спину. Меня словно бы в грудь толкнули. Я замерла и вздрогнула, остановившись, и всмотрелась в силуэт с прищуром. Вик? По коже пробежали мурашки, и мне стало значительно холоднее. Зимний воздух разрезал легкие, когда я с трепетом выдохнула и отступила назад. Я разрывалась между желанием пройти мимо и подойти. Кажется, он даже не смотрел на меня. Прикрыв лицо ладонями, согнулся и сжался, как человек на высоте, овеваемый ледяным ветром и попавший в бурю. Учитывая, по каким обстоятельствам он сюда приехал, так оно и было. Я не могла забыть стоящего на коленях Крика. Он медленно поднимал руки вдоль моих бёдер, со вспыхнувшим в глазах восторгом глядя мне в лицо снизу вверх и задрав подбородок. Я не могла избавиться от воспоминаний о гладких прядях, скользящих сквозь пальцы. Сидеть вместе на песке так удобно. Я держу его голову на коленях и наблюдаю за тем, как веселятся наши друзья. Хочется, чтобы этот момент замёрз во времени, а само время закольцевалось. Остановилось. Никогда не отпускало… Лучше проживать постоянно один миг, но самый счастливый, чем всю жизнь, но бесконечно печальную. Лёд снова тихо-тихо хрустнул под каблуками, но Вик услышал. Он резко отнял от лица руки, посмотрев на меня. Явно не ожидая увидеть здесь, расширил глаза, ставшие двумя белыми безднами на белом лице. И застыл, цепенея. Меня влекло к нему, как магнитом. И я не хотела сопротивляться желанию подойти. В конце концов, что он здесь делает? Страшная догадка коснулась сознания: вдруг я уже опоздала… — Почему ты здесь? — издали спросила я, обняв себя за талию и пряча холодные руки в рукавах куртки. Вик словно растворялся в тени в своей чёрной водолазке, чёрной куртке и такой же шапке. Абсолютно незаметный. Ничем не примечательный. Самый обычный. Мимо него можно пройти и не взглянуть даже — или впиться жадно глазами, изучая каждую черту, и понять, что, кажется, ему сейчас приходится несладко. Он похудел и как-то осунулся. Глаза запали, в них не было больше живого блеска. Только затравленное, стеклянное выражение, перекроившее под себя черты лица. — А ты п-почему? — ответил он вопросом на вопрос хрипловато. И я стянула куртку на груди, болезненно прикрыв глаза. Опять он сильно заикается… Почему я волнуюсь за него? Зачем продолжаю это делать? Дура, я сама ищу себе проблем. Это он хищник, а я — его жертва. Идеальная, как он сам и говорил, будучи под маской. Шестым чувством я понимаю, что надо уходить к чертям, я приехала не к нему, а к Аделаиде, и трачу ее драгоценное время на того, кто преследовал меня, лгал и обманывал. Быть может, Вик вовсе не такой добряк, каким притворялся. Быть может, он настоящий — это тот бешеный, фанатичный убийца, в своей безоговорочно сумасшедшей любви покручивающий нож у моего горла. Но… Мы оба знали, зачем здесь находимся. Я подошла чуть ближе, поджала губы: — Нет, ты не понял. Я спросила, почему ты именно здесь, — я подчеркнула, кивнув на постамент, — а не с Аделаидой. Вик был лицом как тот мрамор, у которого сидел. Абсолютно непроницаемые черты, лишенные всякого движения и улыбки, теперь казались мне некрасивыми. Но определенно притягательными. Они слишком резкие, чтобы он считался красавчиком по общим канонам, и чересчур непривычные для европейца. — Я не м-могу туда зайти, — выдавил вдруг он. — Не могу и в-всё. Боль пронзила такая, что мне казалось, я ощутила то невидимое лезвие, что вошло в самое сердце. Дрогнув, как от толчка, я зажмурилась и тут же открыла глаза, со вскипающими у ресниц слезами посмотрела на его отчаяние, прорезавшееся в каждом согбенном жесте. Я точно так же стояла у больницы отца, не в состоянии сделать даже шаг, и мама с Хэлен… с Леной… уходили по дорожке к дверям, исчезая в них и оставляя меня позади. Я все ждала, что они вернутся и отведут меня туда, но, конечно, этого не случилось. Их горе было слишком велико. А я оказалась чересчур трусливой. Я смотрела на самого смелого человека, какого знала в принципе, и по коже бежали мурашки. Вот он, напротив, точно так же как и я смотрит затравленно на двери больницы. Слабое осознание и облегчение приходят враз. Так значит, я не так ничтожна, как могла думать? Я имела право испытывать весь ужас и нежелание видеть отцовскую боль? Я могла не пойти к нему, умирающему, в палату, и не ощущать долгие годы снедающей вины? Я подошла так близко, что могла бы его коснуться. Вик легко вздрогнул, покосился на меня и отодвинулся… но я села рядом с ним и притёрлась своим плечом к его. Стояла такая тишина, что ночь казалась противоестественно замершей. Будто бы природа готовилась к чему-то. Выжидала. Я осторожно протянула к Вику пальцы, чувствуя странное тепло на кончиках. Чем ближе я к нему, тем больше согреваюсь. Подушечки уже покалывало, и я очень медленно коснулась его рук, сложенных между колен. В глазах его я увидела панику. Не притворную, не наигранную. Он посмотрел на меня с таким страхом, что первым желанием было — отдернуть руку, но я не стала этого делать. Лишь ещё осторожнее скользнула пальцами между его пальцев, скрепляя наши руки. Впервые за несколько недель я сделала глубокий вдох. И услышала рядом с собой такой же. — Я н-н… Он запнулся и, волнуясь, сглотнул и прикрыл глаза, и вторую руку я молча положила на его щёку и повела к себе, притягивая. Я хотела, чтобы рядом с ним оказался тот… или та… кто смог бы в самый чёрный момент жизни без лишних слов согреть своим теплом костенеющее тело. Когда умирает кто-то из наших близких, мы умираем вместе с ним. — Иди ко мне. Я почти шепнула это, но слова были все равно слишком громкими для этой ночи, надвигавшейся на Вудсборо. Вик послушно подался к моим рукам, и я обняла его за плечо и обхватила за затылок, тихонько поглаживая и помогая приникнуть к своей груди. Холод пробирал до дрожи. Я была одета так легко, что заледенела мигом, и совсем не удивилась, когда Вик молча сгрёб меня в ответные объятия и усадил себе на колено, отрывая от постамента. Конечно, физически он был и будет всегда сильнее меня. Но морально он раздавлен и едва живёт. Ничего. Это я поправлю. — Почему я м-медлю, — его голос хрипло сорвался, и он снова сглотнул, вдохнул воздуха поглубже и продолжил. — М-мне надо б-быть там… я д-должен б-быть с н-ней…п-пока она н-не… Я крепче вжала его лицо в куртку, поглаживая по шапке. Пусть не договаривает, Боже. От этого можно сойти с ума. Я знаю и чувствую его боль, как свою. И говорю то, что потрясло меня до глубины души резким осознанием: — Ты не должен. Он выдохнул так рвано, что спина содрогнулась под моей ладонью. — Это в н-наказание… — вдруг глухо сказал он с таким чувством вины в голосе, что я погрузилась в бездну вместе с ним. Кружась и теряясь там, приготовилась возразить. — З-за в-всё, что я с-сделал… однажды… п-приходится п-платить… Но не так же. Не так. Я молчала, не зная, что сказать. Руки говорили больше любых слов. Я обняла Вика так крепко, как только могла, прижавшись всем телом к его, холодному и кажущемуся каменным. Не знаю, сколько мы так просидели. Кажется, уже странно существовать отдельным человеком, когда ты был столько времени соединён с кем-то другим. Сквозь узкую щёлочку приоткрытых глаз я увидела что-то белое… осевшее на его плечах… и внимательно посмотрела перед собой и в небо. Оттуда на нас падал мелкий первый снег. Серебряной пылью в свете фонаря летел нам в лица, каплями оседал на одежде и на рыжей косе Вика. Печально и медленно, он опадал хрустальными слезами, окутывая нас белёсой вуалью. — Пойдём, — нежно сказала я, вставая, и потянула Вика за руку, удивляясь, что он сразу же последовал за мной. — Мы будем там вместе, я тебя не отпущу. Обещаю. Как бы я хотела услышать эти слова в своё время. Это тепло, которое как щит ограждает от сокрушительной боли. Вик моргнул, как неживой поплёлся за мной. И мы ушли из ставшей белой ночи, толкнув больничные двери и притихнув. На рецепции нас встретили, выдали халаты, забрали верхнюю одежду и пустили в палату. Вик держался молодцом до последнего, даже отвечал на вопросы медсестры, но когда подошёл к двери в палату, встал, как в землю врос. Я потянула за собой. Он смотрел поверх моей головы на дверь, и черт возьми, ни у кого и никогда я не видела таких испуганных глаз. Я вернулась к нему, медленно обняла под халатом за талию. Сжала водолазку в пальцах. — Иди за мной, не отставай, — ласково сказала я и первой открыла дверь. Аделаида… или Адсила… была там. Она лежала подключённой к капельнице, неожиданно маленькая, хрупкая. Но такая чистая и светлая, что мне показалось, свет в палате идёт не от прикроватных ламп и спотов на потолке. Он проникает даже в самые темные уголки, разгоняет тени, пляшущие в коридоре злыми силуэтами. Адсила повернула к нам голову и добродушно, пусть и слабо, улыбнулась: — Наконец-то вы здесь, — ее тихий голос все ещё пытался быть грубоватым. — Хорошо, что вместе. Я как раз хотела бы этого. У Вика дрожал взгляд. Он крепче сжал руку в кулак, на челюстях заиграли желваки. Он очень старался совладать с собой, но так и не смог. Отвернувшись, провёл по лицу рукой и задержался на глазах, приглушая короткий вдох. — Тихо, тихо, — я мягко убрала его ладонь от лица и сжала вторую, разворачивая кулак и сплетая пальцы. — Не переживай. Самое страшное было — зайти. Вик, я знаю. Я впервые за столько времени назвала его по имени, что оно царапнуло язык, будто по нему ножом провели, оставляя тонкую зарубку, но от этого Вик слегка ожил и кивнул мне. Мы присели рядом с кроватью Аделаиды. Только сейчас я заметила, насколько бледны ее кожные покровы. Она выглядит измученной. Усталой. Но глаза ее все ещё живые и горят двумя пригоршнями пламени в далёких точках близ зрачков. — Я виню тебя, Вик… — вдруг медленно произнесла она, и я почувствовала, как он буквально оседает на стуле. — Тихо-тихо-тихо, — зашептала я, обнимая его за спину и придерживая. — … за то, что так и не успела повидать внуков. Черт, вот же. Шутит ещё. — Могли бы постараться и хотя бы обрадовать бабушку приятной новостью… но нет… — ворчливо продолжила старушка. Вик выдохнул, сглатывая комок в горле, и покачал головой, вдруг улыбнувшись: — Ба, ты х-хочешь, чтобы м-меня тут прямо инфаркт п-прихватил? — Бабушка хочет, чтобы ты прихватил отсюда эту милую девушку и больше никогда не отпускал, — сердито откликнулась Аделаида. Я горько рассмеялась, всхлипнула. Скривила лицо, стараясь не заплакать, и все же сделала это. Вик мягко погладил меня по волосам. Тепло прижал к груди, и я положила на неё щеку. Мы обнимались не потому что хотели показать чувства друг к другу, просто так было куда легче выстоять против того, что нас ожидало. — Моё сердце уже радуется, — устало выдохнула вдруг Аделаида. Слабая улыбка осветила смуглое, изрезанное морщинами лицо. — Гораздо неспокойнее я уходила бы, зная, что ты один. Теперь мне легче… Меня кольнул стыд. Замявшись, я опустила голову и прикрыла глаза. Вряд ли Вик не будет одинок. Пусть сейчас я с ним и поддерживаю его… но он все ещё остаётся Криком, и это — единственный шаг, который отдаляет меня от него. Но он вдруг легонько поднял мое лицо за подбородок, погладил и ласково прикоснулся кончиком носа к виску. — Конечно, — уверенно сказал он, — т-тебе не о чем в-волноваться. А в глазах у него — такая тоска, что удавиться охота. Он прекрасно знает, что я не останусь с ним… скорее всего. Черт, да почему я сама в этом не уверена?! Аделаида устало моргнула. Взглянув на нас снова, вдруг произнесла: — Лесли… исполни мою просьбу. Дома у меня есть чехол с платьем. Хочу, чтобы в нем похоронили. Я обомлела, выпрямляясь, но бабушка махнула рукой: — Не цепеней, в этом нет ничего такого. Все старики готовятся к таким вещам заранее, особенно в моём возрасте. Зная Вика, он обязательно всё сделает через одно… кхм… место. — Бабуль, — покраснел мужчина. — Ну чего т-ты… — Поэтому пусть моим внешним видом займётся Лесли. Я ей хотя бы доверяю, — пробурчала она, и я вдруг прослезилась, прижав ладони к лицу. Вик сразу обнял, цокнув языком и с укором глядя на Аделаиду. Мне было смешно и больно одновременно. Она так пеклась о том, как будет выглядеть после смерти, словно на танцы хотела отправиться — но не в этом ли великая сила духа, когда ты находишь в себе смелость так буднично и спокойно рассуждать о собственной кончине? — А вы как думали, — проворчала она, — что можно на меня абы какую ветошь накинуть?! Ну нет, там мое лучшее платье. Адсила У-Ву Ни Наира Каллиген всегда выглядела блестяще. И своим привычкам изменять не намерена. А, ещё, Вик! Если какой остолоп принесёт на похороны розы, без смущения закидывай его ко мне в печку, у него нет чувства вкуса, а таким людям на земле точно не место. Мы оба улыбались как черти. Улыбались и плакали. Мы знали, что Аделаида делает всё, чтобы сделать минуту прощания менее горькой, но с каждым словом, наблюдая за слабеющей индианкой, Вик всё крепче сжимал мою руку в своей. И наконец не выдержал, сказал: — Бабушка. Позволь м-мне кое-что о-отдать тебе. — Отдать? — Аделаида нахмурилась. — О чем ты, Шикоба? — Ну… — Вик замялся и сунул руку за пазуху, с груди доставая небольшой свёрток, перевязанный лентой, и передал его в подрагивающие старческие руки, покрытые пигментными пятнами, с крючковатыми пальцами… не самые красивые руки. Вик смотрел на них с такой любовью, что я поняла одно: он не притворялся все те дни, когда был просто Виктором Крейном. Аделаида с детским нетерпением развязала ленточку, хотя и ворчала на внука. А когда что-то внутри перелилось радугой, застыла и прижала ладонь ко рту, коротко охнув. И достала ожерелье из бисера и кости, широкое, разноцветное, похожее больше на богатый воротник, сплетённый из разноцветных камней. Оно было украшено крапчатыми бежевыми перьями по низу. Белый длинный бисер разбавлял обилие цветов. И Вик с гордостью улыбнулся: — Это с-сплела очень м-молодая и очень талантливая д-девушка, бабуль. Ещё и сестра м-моей Лесли. Хэлен. Не знаю, от чего я застыла и обмерла больше: что Хэлен могла создать эту красоту или от моей Лесли?! Я удивленно посмотрела на Вика и вдруг вспомнила, как он заказывал что-то сестре в аэропорту, в тот день, когда мы улетали в лагерь Паканак. Старая индианка усталой рукой накинула ожерелье поверх своей груди и слабо заулыбалась, но совсем не так, как прежде. Это была растроганная улыбка, полная благодарности и нежности, и она протянула ладонь, коснувшись груди Вика: — Спасибо тебе, сынок… Она положила другую ладонь на своё украшение, сжала губы, ставшие узкой полосой. — Это тебе, н-на… — Вик сглотнул и был подавлен как никогда. — На д-день рождения. Было. Аделаида прикрыла глаза. Сжала крепко руку на ожерелье и дрожащим голосом проговорила: — Лесли… Когда она взглянула на меня, я поняла, что настал момент нашего прощания. — Прошу, оставь нас с Шикобой наедине. Не думаю, что тебе нужно здесь оставаться и видеть всё, что случится дальше. Лучше забери ключи из тумбочки, вот они, в первом ящике, и съезди ко мне домой. Кто-то должен покормить мистера Мяукерса… прибраться в доме… и забрать оттуда мои вещи… — Я всё сделаю, Аделаида, — голос подрагивал, но я держалась. Вик в последний раз, прежде чем отпустить меня, крепко прижал к груди. Растёр моё плечо ладонью. Коснулся щеки. — Иди, чикала, — кротко сказал он. И в глазах его появилось странное, бесконечно спокойное выражение. — Я н-напишу тебе, как… — Да, — я кивнула и вдруг спохватилась. — Погоди. Ты даже не знаешь моего номера. Я закусила губу в поисках бумажки или салфетки, где могла бы записать свой телефон. Но Вик просто улыбнулся и покачал головой: — Он у меня есть, чикала. Не беспокойся. И тут я вспомнила, что он был Криком. Звонил мне и не раз, доставал отовсюду. Холодок пробежал по плечам и загривку, я устало мотнула головой. Эти эмоциональные качели так выбивали из колеи. Я открыла ящик тумбочки и среди коробочек с лекарствами и сухими носовыми платками увидела блеснувшие ключи, украшенные брелком в виде волчьей морды, вырезанной из дерева. — Спасибо, дети мои, — произнесла Аделаида, и голос её дрогнул. — Будь счастлива, Лесли. И присматривай за ним вместо меня, ведь в племени, как и в семье, главная — именно женщина… А Вик — бедовый. Он усмехнулся, но бабушка вдруг сердито хлопнула его рукой по колену: — Что, будешь отрицать?! Травматолог в здешней больнице уже за руку с тобой здоровается! Я тихо смахнула слёзы со щёк. В последний раз мы с Аделаидой коснулись друг друга. Медленно пожали руки. Я запомнила её такой: улыбающейся, с глазами, хрустальными от слёз, которые дрожали на ресницах, но скатиться не могли. Вик был рядом, ещё больше похожий на индейца, чем всегда, будто каждая его чёрточка обострилась, а взгляд стал глубже. Резче. Острее. «Прости, Аделаида, — тоскливо подумалось мне. — Я не хочу лгать… но за внуком твоим присмотреть не смогу». Я подошла к двери и медленно коснулась ручки… Казалось, из этой палаты я выйду в совсем другой мир. Более тусклый и менее волшебный мир без старой ироничной индианки. За такое короткое время я перевидала столько смертей, но эта оказалась мне не по плечам. Напоследок я украдкой обернулась на них, и сердце дрогнуло: они уже не смотрели мне вслед, оставшись наедине. Вик тепло приложил ладонь ко лбу Аделаиды, а она коснулась его щеки. Они любовались друг другом, понимая, что прощаются навсегда. Больница отбирает у меня так много, что я спешу убраться отсюда как можно скорее. Вызываю такси и еду к школе, потому что мне невыносимо быть одной. И я знаю, кого заберу с ненужного праздника в старый индейский дом возле пляжа.***
— Как здесь захолустно, — выдохнула Дафна, оглядываясь и с беспокойством стягивая своё изящное кремовое пальто на груди. — Это… так и должно быть? — Конечно, должно, когда у тебя денег нет на что-то получше, — ехидно откликнулся Джонни и недовольно покосился на меня. — Что, не открывается? Чёрт, с ключами у меня всегда были не самые хорошие отношения. Я надула щёки, поднатужилась, попыталась провернуть ключ в скважине… проклятье, никак! — Да чтоб его! — я пнула дверь. Джонни вздохнул, поманил меня рукой и отобрал ключ. — Готов поспорить, это просто у тебя руки из одного места растут, — он усмехнулся, блеснув зелёными озорными глазами. Я хотела было возмутиться, но Джонни и впрямь открыл дверь секунд через тридцать, скептически поглядев на меня. Дафна улыбнулась, решившись первой войти в дом, и подставила Джонни раскрытую ладонь. Он хлопнул по ней и вошёл следом. Вдалеке в нескольких трейлерах уже не горел свет. В трейлере Вика тоже было темно. Деревья, обступившие дом Аделаиды, уводили в пролесок, и я тревожно посмотрела в него. Медленно падал снег, оседая белыми мухами на террасе и дорожках. Всё вокруг было таким тихим, что мне невольно сделалось не по себе. Я торопливо зашла следом за ребятами и закрыла дверь на железную задвижку, которую нашла в самом низу. — Внутри так же бедно, как и снаружи, — подытожила Дафна, вздохнув с дрожащей в голосе печалью. — Жаль, что Аделаида прожила последние годы в такой нищете. Она очень милая старушка… — Аделаида не милая, — возразил Джонни, — скорее, крутая. В каком месте она милая, серьёзно?! С таким-то командирским голосом? А про дом… боюсь, Дафна, она жила в такой обстановке не только последнее время. Мы неловко стихли, озираясь и рассматривая самые разные предметы обихода, которые для Аделаиды были простыми и привычными, а для нас многое могли рассказать о своей хозяйке. Я провела ладонью по буфету со стеклянными дверцами, где стояли стопкой сложенные тарелки, молочник, чайник и ещё одна посудина непонятного для меня назначения, похожая на турку. А ещё там были фотографии в простеньких рамках. Старинные — нескольких индейцев в национальных костюмах, у двоих даже были ружья. Ещё на одной фотографии — красивая индейская девушка и молодой мужчина, чем-то похожий на Вика. Он обнимал её, целуя в макушку. Затем — Адсила верхом на лошади… Пыли на руке не осталось. Похоже, Вик регулярно навещал бабушку и здорово прибирался у неё. Здесь было бедно, но не захолустно: чистый пол, чистые занавески, постельное бельё и полотенца свежие. И к горлу подступил комок. Внутри всё разрывалось на части. Как может быть, чтобы Вик, такой добродушный, такой ответственный… любящий… и понимающий… был этим наглым уродом, убийцей, который повергал меня то в шок, то в трепет? Я не понимала, и мне до сих пор иногда казалось, что всё это — лишь дурная шутка. Дафна тем временем открыла платяной шкаф и сразу сняла с вешалки чехол, безошибочно угадав нужное платье: — Думаю, это оно. — Сейчас проверим, — невозмутимо сказал Джонни и кинул чехол на кровать, застеленную опрятным пледом. Вжикнула молния, две пары рук достали с вешалки замшевое бежевое платье в пол, расшитое на груди и талии маленькими раковинами ципреями, которые ещё, как я знала, называли каури. На вешалке также мы нашли красивый вязаный платок, и пару замшевой обуви, похожей на мокасины. — Какое красивое, — восторженно сказала Дафна, осторожно коснувшись подола платья, вышитого цветами и перьями. — Это же всё ручная работа. — Кошмар, — покачал головой Джонни, разглядывая бисер на рукавах. — И не влом ей было заморачиваться с собственным погребальным нарядом. Ей-богу, если я откинусь, вот вам крест — сожгите меня в чём есть, а если помру голым, не парьтесь, засуньте в плавательные шорты и в печку. — Фу, Джонни, — с укором поглядела на него Дафна. — Я думала, трусов будет вполне достаточно. Мы рассмеялись, так легко, просто и беззаботно, что впервые за этот чёртов вечер я почувствовала себя хорошо. Ребята знали, что случилось с Аделаидой. Знали, зачем мы здесь… и всё равно каждая их улыбка возрождала во мне надежду, что однажды всё придёт в норму, а эта ночь закончится, как дурной сон. Откуда мне было знать, что ей суждено стать кошмаром?.. Кошмар начался около двух часов. Спать мы не собирались. Открыли консервы с кормом для мистера Мяукерса. Чёрный кот бродил невесть где, очевидно, не будучи домоседом, и мы с Дафной лениво развалились на крохотном диванчике Аделаиды. Джонни устало осел в кресле, скучающе читал какую-то старую газету, взятую со стола, как вдруг Дафна задумчиво сказала: — Если честно, я не думала, что Рождество меня ожидает именно такое. Странное… — Да, — кивнул Джонни, отвернувшись от газеты. — Я не думал, что буду жить со Стиви в одном доме. — Скажи спасибо, что его родители взяли тебя на попечение, — вздохнула Дафна. — Иначе… как обычно поступают с подростками, потерявшими семью? — Отдают в опеку? — пожал плечами Джонни. — Повезло, на самом деле, что у отчима Стива есть связи в местном филиале… дело обстряпали за неделю, так что теперь я просто живу у них. По факту. По правде… Он поднял глаза, прищурился, не глядя ни на кого конкретно, и в них вдруг я увидела столько боли, скрываемой всё это время, что тихо сглотнула и поджала под себя ноги, усевшись босиком на диван. — Каково это, потерять всех? — тихо спросила вдруг Дафна. Снег всё падал за окном, заботливо укрывая землю в белое, как любовник, набросивший на дорогие плечи покрывало. Ночь была тихой и будила самые глубокие и самые болезненные воспоминания. Старый дом откликался нам своей болью: он был похож на молчаливого собеседника, готового выслушать. И я ощутила разрастающуюся в груди дыру, когда услышала ответ Джонни: — Больно. Он пожал плечами, скривил губы. Посмотрел на носки своих ботинок. — Наверное, вы думаете, что раз мой отец — доказанная сволочь, то и смерть его я легко перенесу. Или брат… — он поморщился. — Да, вы правы, они моих переживаний не стоят. Но я переживаю. Я помню, что хорошего было мало, но всё равно… поневоле в голову лезут всякие мысли. Об этом грёбаном прощении. О понимании. О милосердии. О своей вине. — Крик никого не пощадил бы, — с сочувствием произнесла Дафна, — так что ты не виноват. Ты просто попал не в то время. И не в то место, Джон. Вдруг она поднялась решительно с дивана и подошла к буфету. Порывшись там, со звоном достала три пыльных бокала: — Ну-ка держи. Она вручила Джонни один, а мне сразу два других бокала, и вернулась к буфету, щёлкнув языком и обшаривая полки. — Что ты ищешь? — нахмурился Джонни. — Тихо! Спугнёшь! — цыкнула на него Дафна, отводя белые кудри назад. Она наклонилась к маленькому холодильнику и с радостным возгласом подняла в вытянутой руке бутылку шампанского. — Глядите, что я нашла! Она передала её в руки Джонни — такую же пыльную, как и бокалы, и тот выпучил глаза, вчитываясь в бирку: — С какого года?.. Да я ещё в начальной школе был. — Давайте выпьем, — вздохнула Дафна и прервала мой невысказанный протест одним взмахом руки, пока я открыла рот. — Не выражайся. Нам это нужно. Сначала этот чёртов бал. Потом ты приезжаешь на такси и резко выдёргиваешь нас, везёшь сюда. Адсила умирает там в больнице… а мы едем кормить её кота и искать погребальный наряд. Кто-нибудь может объяснить мне, почему всё это звучит как сумасшествие? Я пожала плечами и хотела было сказать, что идея с выпивкой тоже из разряда «ну, такое», как вдруг Дафна прошлась по больной мозоли с лёгкостью слона, совсем того не замечая: — И вы с Виком совсем перестали общаться. Даже я заметила, вы друг друга избегаете. Что вообще происходит в последнее время со всеми… Джонни вдруг спрятал глаза в пол, а затем предпочёл сделать вид, что читает этикетку. Но я знала, что он в курсе, кто такой Вик. Он видел нас с ним и знает очень многое, он был в школе, когда Крик убивал его отца и брата. Он сам, по словам Дэрила, выключил свет в спортивном зале, и это помогло Крику сбежать. Я спокойно пожала плечами, перебирая ткань платья в пальцах. — Да нет ничего особенного, просто моя мама против наших встреч, — сказала я абсолютно честно чистую правду, — и нет ничего хуже, чем постоянно делать мне голову. Мы пока решили немного… … ну же, солги. — … остановиться. Разобраться в себе. Подождать хотя бы немного, пока всё замнётся. Не могу же я сказать Дафне правду, что Вик и есть тот безжалостный маньяк, что наводил на Вудсборо ужас в течение нескольких месяцев. Не могу признаться, что много раз, пока он резал, кроил и убивал, я была бессильна сделать хоть что-то. Часть меня хотела видеть его снова и снова, и я имею в виду Крика. Часть — куда большая — разумно боялась. Но теперь, когда всё оказалось так очевидно, я поняла, почему Вик так притягивал меня. Быть может, я изначально чувствовала в нём ту бешеную, глубокую энергию, что была в Крике? Джонни снял черно-золотую фольгу, ухватился за пробку. Потихоньку, чтобы газ не вытолкнул вино из бутылки, вытащил её и чуть хлопнул, отчего из горлышка тонкой струйкой показался слабый дымок. Золотистое шампанское пролилось в бокалы. По стеклянным стенкам побежала шапочка из пены, растаявшая пузырьками. Напиток холодил пальцы, я прислушалась к алкогольному запаху. Джонни со вздохом поднял свой бокал, сел удобнее в кресле и сказал: — За Аделаиду. Бена. Маму… — он помолчал с секунду и тихо добавил. — И Джесси. — За них, — у Дафны голос подрагивал. — И пусть они будут всегда живы в нашей памяти. — За них, — поддержала я и подняла бокал. Джонни с трудом отпил глоток и тут же выплюнул напиток обратно в бокал, кривясь: — Уф, Боже… что за пойло?! Мерзкое какое. Дафна неловко повторила жест Джонни и утёрла губы тыльной стороной ладони: — Понятно, чего она его не пила. — Противное? — улыбнулась я, и Дафна скорчила рожицу. — Омерзительное! — сказал Джонни с готовностью и встал с кресла. — Пойду-ка я лучше чайник поставлю… И в этот самый момент зазвонил мой телефон. Я похлопала по карманам куртки, но там его не было. Тогда Дафна махнула мне рукой: он лежал на полке буфета, тихо вибрируя, но прежде чем ответить на звонок, я замерла. На экране высвечивался незнакомый номер. Я закусила губу, сомневаясь, стоит ли брать трубку, но всё же под вопросительные взгляды Дафны и Джонни нажала на зелёную кнопку на экране и поднесла телефон к уху. Секундная тишина заставила меня затаиться. А затем его голос прозвучал так отчаянно, что я скривилась и прижала ладонь к губам: — Лесли. Невозможно обмануться, это Вик. Он явно держится, чтобы не казаться убитым, но у него плохо получается. И мне сейчас больше всего на свете хочется подлететь к нему и сжать в объятиях. Увы, это невозможно. — Что стряслось? — севшим голосом спрашиваю я. — Она… — Около получаса назад, — подтвердил Вик. — Да. Её не стало. Мы замолчали одновременно, слушая дыхание друг друга, и я нашла в себе силы медленно сказать: — Соболезную тебе, Вик… Ребята встрепенулись, подняв на меня глаза, и поникли лицами. Мы все поняли, что случилось, и почувствовали это снова — как смерть прошла мимо и забрала одного из нас. Вик негромко прокашлялся, сказал всё таким же бесцветным голосом: — Прости, Лесли. Я, верно, тебя разбудил. Хотел просто… …не быть один в такую минуту? — … уведомить, что это случилось. Спасибо за твою поддержку. Он режет по-живому, Боже. Мне больно почти физически. — Спокойной ночи… Его бормотание я вдруг прервала своим вскриком, неприлично громким для телефона: — Погоди!.. Вик замолчал в трубке, а я тем временем подхватила куртку, накинула ее на плечи и выбежала на террасу, хлопнув дверью. Выдохнула пар изо рта.Resident Evil Main Theme
Холодный воздух отрезвил сознание, и я быстро произнесла: — Не хочешь… поговорить со мной немного? Снег густо кружил в воздухе. Я запахнула куртку на груди и обняла себя за талию, прислонившись к стене дома. — Хочу, — сказал Вик отчаянно. — Очень. Начинать разговор самой было неловко, но я опустила глаза вниз, собираясь с мыслями, и все же первой спросила: — Как ты?.. — Неважно. Тяжело… Он помолчал, и все вокруг стало даже за километры друг от друга протравленным его тихим горем. — Не могу поверить до сих пор, что её нет. Я держал её за руку меньше получаса назад. А теперь больше никогда… — Вик… Я смолчала, потому что очень хотелось просто обнять его. Быть рядом. Касаться. Отгонять всю эту боль. — Ты сейчас в больнице? — я прошлась по террасе, всматриваясь в темноту. — Уже нет. Я иду пешком к трейлеру. Больше не хочу там оставаться… Я замялась, сжала и разжала кулак. — Ты знаешь, — решилась наконец сказать, ну надо же! — Мы с Джонни и Дафной сейчас в доме твоей бабушки. Если ты хочешь увидеться… Его дыхание стало более тихим. — Хочу. На минуту мне показалось, что из тёмного пролеска за мной кто-то наблюдает… буравит взглядом, не спускает глаз… и вдруг я услышала тихий окрик Вика из ночной тьмы. А затем и увидела его. Он шёл между деревьев прямо ко мне. Я моргнула, не понимая, как Вик смог оказаться здесь так быстро. Перевела на телефон взгляд. — Алло, Вик? — Лес… чт… стр… ост… Его голос прерывался. Но тот, что звучал так близко, из пролеска, был знакомым до рези в груди. До нехватки кислорода. — Лесли? — позвал он ровно и спокойно и скользнул за большим кустом дикой розы. Чуть обернулся лицом ко мне, и мне показалось, поверх него мелькнуло что-то белое… похожее на маску. Телефон замолчал, только шумел и поскрипывал: оттуда доносились неясные отрывки фраз. Я не поняла, как Вик смог так быстро дойти от больницы до домика Адсилы, но уходил он к своему трейлеру по кромке леса. — Вик! Подожди! Я спустилась за ним, неловко ступая по лестнице в своих туфлях, черт бы их побрал, и побрела по прелой листве, покрытой корочкой льда и снега, за его силуэтом. Он неторопливо шёл впереди меня, остановился и снова болезненно ласково, почти умоляюще позвал: — Иди ко мне. Лесли… В руке я крепко сжимала телефон, забыв отключиться, и неясная тревога сомкнула ладонь на горле. Я не понимала, зачем иду следом за ним, но что-то подсказывало, что я должна… притягивало меня… вынуждало зачарованно углубляться в пролесок, оставляя дом позади. — Вик, постой! На секунду я потеряла его широкую спину из виду и встала на месте, тревожно глядя по сторонам. Я отошла на достаточное расстояние от дома, так, что свет из окон едва виднелся сквозь деревья. Я уже отчаялась и недоумевала, почему Вик ушёл, как вдруг услышала голос, от которого по спине пробежали мурашки: — Лесли?.. Звала Адсила. Я подумала сперва, что свихнулась. Что это глюк мозга, ошибка слуха. Что мне почудилось и привиделось. Но она позвала снова, сухим, уверенным голосом: — Лесли, сюда. Меня охватила неясная дрожь, но остановиться было невозможно. Рука царапнула под курткой по груди, словно воздуха резко перестало хватать. Сухая кочка щёлкнула под каблуком, и я споткнулась и упала на колено, чудом не выронив телефон из руки. И тотчас услышала голос Вика из него: — Лесли! Почему ты молчишь?! С тобой все в порядке? Я не могла и слова выдавить. Его же голос прозвучал уже совсем близко — откуда-то сбоку, между высоких сосен, и я повернула голову, увидев высокого мужчину, что двигался боком ко мне, словно обходил меня кругом… — Лесли-и-и… за мной… Сопротивляться этому зову было трудно. Я хотела пойти за ним и поднялась на ноги, забыв отряхнуть юбку: сделала шаг и другой, однако другой Вик, тот, что говорил со мной по телефону, вдруг тревожно спросил: — Кто с тобой там?! Рука моя снова против своей воли потянулась к груди. И я нащупала тонкую серебряную цепочку, внезапно трезвея умом… и вздрогнула, стиснув ловец снов Адсилы и уколов пером палец. Я стряхнула это странное наваждение и заозиралась, не до конца соображая, зачем шла за кем-то сюда, уходя все дальше и дальше от дома. Голос манил и звал. Он звал и сейчас, но теперь совсем не казался мне похожим на голос Вика. Он был словно его имитатор. Более холодный, неживой, со странными низкими, вибрирующими нотами. Силуэт мелькнул сбоку, шагах в десяти, и я попятилась, выпалив в трубку: — Вик, я зашла в лес возле дома Адсилы. Здесь что-то есть. Что-то? Почему не кто-то? Зачем я так сказала? — Что… Боже, Лесли, иди обратно, немедленно! — он явно запаниковал. — Я бегу к тебе. Я нервно кивнула, точно Вик через телефон мог это увидеть, и выдавила вдруг, вглядываясь перед собой: — Вик… Белая маска Крика поднялась и ею не оказалась, вытянувшись в жуткий коровий череп. Посмотрела на меня пылающими глазницами. Мужчина сжал руки в кулаки, покачав головой. Он стоял напротив меня в отдалении, наблюдал. И я в недоумении взглянула на него в ответ, рассматривая. — Но ты же вот… стоишь… прямо передо мной. В странной маске… В трубке повисла гнетущая тишина. Если это снова его выходки, тогда я не знаю… быть может, мне действительно стоит бежать прочь, потому что он опасен. Под безрукавкой налились мускулы. Он встал наизготовку, точно знал, что я действительно могу побежать, и приготовился меня ловить. Но голос Вика обескуражил не меньше чем Крик, замерший напротив: — Лесли, я уже на пляже, бегу к тебе! Это кто-то другой! Кожа покрылась мурашками. В ушах зазвенело от страха, адреналин вскипел в крови. Второй Крик, или тот, кто им притворялся, медленно провёл большим пальцем по горлу, намекая, что убьёт меня… И Вик рявкнул в трубке, отчего я вздрогнула и шагнула непроизвольно назад: — Беги оттуда, чикала! Я попятилась все быстрее, слыша справа ещё один голос. — Она уже здесь, здесь, — шептала… Джесс. О Господи. — С нами, — довольно проговорила слева моя мама. Господи Боже, что происходит?! Задыхаясь от страха, я не понимала, как оказалась здесь, зачем пошла за этим фантомом. — Не уходи. Это Бен. Но как, его же убили?! Я пячусь и вдруг неожиданно попадаю в петлю, спрятанную под листьями, ногой… она резко дёргает вверх, я подлетаю, больно ударяясь перед тем о землю спиной и плечом, и барахтаюсь в воздухе вниз головой, отчаянно крича. Телефон выпал из рук в листву. Я только и слышала что далекий голос Вика, но не могла разобрать, что он кричал, а затем звонок прервался, и я осталась совсем одна. Веревка больно пережимала ногу. Я трепыхалась, как рыба на крючке, пытаясь подтянуться — но с моим-то уровнем физподготовки это было нереально. Да и чем я обрежу верёвку? У меня нет при себе ничего острого. Вдруг голоса смолкли, шумы стихли, и я со страхом увидела, как на ночной лес медленно наползает ковром белёсый туман. Он скрывает стволы деревьев, превращает все вокруг в призраков, и меня охватывает такая паника, что я начинаю кричать… Но моё слабое «помогите» словно гаснет в тумане. Я продолжаю дёргаться в надежде чудом выбраться из этой ловушки. Поймана, как овечка, болтаюсь под деревом и жду своей участи в надежде, что кто-то услышит меня. Хотя домик так далеко, что вряд ли ребята прибегут мне на помощь. А затем я различаю неясный высокий силуэт. Мужчину, метров двух ростом… со смуглой, загорелой кожей… в белой грязной маске, покрывающей лицо… с нарисованным на ней кровавым оскалом. На мощной груди болтаются ремешки джинсового, видавшего виды комбинезона. В могучей руке он сжимает тесак. И сдаётся мне, он пришёл по мою душу. Заголосив ещё отчаяннее, я задёргалась, улавливая мелькания высоких чёрных силуэтов в тумане. Час от часу не легче! Громила шёл прямо ко мне, шагал уверенно и широко. Я не знала, кто это, но он внушал мне дикий ужас. Шаг, шаг, шаг. Всё ближе и ближе. Рваться из веревки бесполезно, и я просто в отчаянии вою, не сводя глаз с тесака и прощаясь с жизнью. Неужели все закончится так?.. Неужели я погибну здесь? Кровь уже прилила к голове, дыхание затруднилось. Тошнота и карусель перед глазами — вот то, что ухудшало восприятие мира кроме панического ужаса и тумана, густо покрывавшего все вокруг. Мужчина ускорился. Его огромные ботинки оставляли глубокие отпечатки в свежем снегу. Он замахнулся тесаком, разрезая со свистом воздух и падающие снежинки, и я ждала, что лезвие грубо вонзится в мою плоть, долбя кости и кромсая мясо. Это не элегантный нож, оставляющий страшные, но гладкие раны. Это настоящий монстр среди холодного оружия, под стать своему хозяину… — Нет! Среагировав на окрик, убийца на миг замедлился, и кто-то метнулся к нему, сшибаясь плечом и отталкивая от меня. Кто-то, кто начал отчаянно драться, взмахнув лезвием ножа, перекрученного в ладони. Я слабо приоткрыла глаза, всмотрелась, и сердце радостно заколотилось, когда силуэт в тумане прояснился. Это Вик. Я с ужасом смотрела, как он отбивает удары сильных рук, сжимающих тесак, коленями. Сделал подсечку, но убийца не упал: он был слишком могуч. Схватил Вика за волосы, и тот коротко рыкнул от боли. Рванув к себе, убийца несколько раз коротко ударил его в живот тяжёлым кулаком, отчего Вик согнулся и отчаянно дёрнулся, пытаясь освободиться. Тогда нож он вонзил здоровяку в диафрагму, крутанулся на месте, стремясь освободиться от хватки, но ничто не помогало. Маньяк вынул нож, откинул его в сторону и сжал Вику шею, так, что тот коротко застонал и упал на колени. — Отпусти его! — не своим голосом закричала я, расширив глаза. Над Виком занёсся тесак. Он выставил руку, пытаясь заслониться, и разъярённо рванулся вперёд, силясь вырваться из окровавленных, сильных ладоней. Я знала, что нам некому помочь. Мир дрожал, туман кружевом повис в воздухе. Я билась и пыталась оборвать верёвку, но понимала, что это невозможно. Вик покосился на меня, все ещё отчаянно вырываясь. Тесак обрушился… Его сил хватило, чтобы перехватить руку убийцы. Лицо перекосилось от ярости и напряжения, он медленно, с трудом, но опускал его запястье, сжимая так крепко, что маньяк наконец выпустил оружие, роняя его в листву. Рука у Вика дрожала, ему было очень непросто. Его методично душили, стараясь сломать хребет, но он был не менее крепким физически, чем противник, пусть и выглядел не таким огромным. Да, убийце из тумана досталась в этот раз строптивая жертва… Но Вик всё равно проигрывал. Он клонился все ниже к земле, и оскалился в крике, зажмурив от боли глаза, когда его сжали в удушающем захвате… одно движение — и ему сломают шею. Как вдруг что-то огромное, бурое, невероятно быстрое налетело на убийцу и сшиблось с ним, отрывая от Вика. Один прыжок — и маньяк вместе с неизвестной тварью исчезает в высоких зарослях орешника. На снегу остались громадные следы нечеловеческих стоп, окроплённых кровью. Почти теряя сознание, я вижу это, устало обвисая на верёвке. Вик надрывно раскашлялся, держась за кадык. Каждый вдох давался с хрипом, но он посмотрел на меня и встал, запустил в листву руки… — Что за черт… — почти шепотом выдавил он, но тесак найти не мог. Тогда он прищурился, отыскивая в листве свой нож. Спотыкаясь, дошёл до него. Поднял. — Потерпи, чикала. Я здесь. Он перерезал верёвку, тут же подхватив меня на руки, и крепко прижал к себе, укладывая на плечо. Я чувствовала, как он дрожит всем телом, и стиснула его шею в объятиях, наконец проливая слёзы и испуганно озираясь. Не было ни звука, ни шороха в лесу, но где-то в истончающемся тумане бродило огромное нечто, объяснения которому я найти не могла. … В дом мы вернулись вдвоём, ввалились внутрь. Вик первым делом запер дверь на засов и упал на пол, продолжая откашливаться. — Вик? Лесли? — Джонни расширил глаза и метнулся к нам. Его рука легла на плечо Крейна. — Что стряслось?! Лесли, у тебя кровь… Я машинально коснулась рукой разбитой головы. Кровь засохла на лбу и виске корочкой, но прежде всего я опустилась рядом с Виком на дощатый пол и отогнула воротник его водолазки, закусив щеку изнутри. След на коже был фиолетово-багровым. Таким, что разлился воротником по загривку. Дрожащей рукой погладила его по голове, перебирая волосы между пальцев, и вдруг Вик крепко обнял меня за талию, вжимая в себя и целуя в плечо. — Я видел что-то, — он сглотнул, шепнув мне на ухо, — что не было похоже ни на человека, ни на одно животное. Я не знаю, что это было… Я согласно кивнула, поглаживая его по затылку. — Бога ради, скажите, что случилось?! — вскричала Дафна. Я покачала головой. — Зачем ты туда пошла? — сипло спросил Вик. — Для чего? Это же лес. Там опасно, Лесли… и без паранормальщины всякой дряни хватает… Он болезненно поморщился и дернул шеей, точно что-то в ней всё же болело. — Я видела тебя, — шепнула я обессилено, и Вик застыл. Джонни почесал затылок, Дафна медленно приложила ладонь к губам. — Ты звал меня. И Адсила… Вик осторожно растер руками мои плечи, качая головой. — Но меня там не было, чикала. — Я знаю. Это было как наваждение. Я думала, это был ты… — я помолчала и побледнела, вспоминая. — И там был Бен. Дафна вздрогнула, отступила шаг: — Не смешно, Лесли. — И Джесси, — обронила я, заметив, как на челюстях Джонни появляются желваки. — И в том тумане перед появлением убийцы я… попав в ловушку… видела мужчину, такого же высокого, как ты, Вик. С белой м… Я запнулась, вспоминая, что Дафна ничего не знает о Крике, но Вик понял меня. Кивнул, привлекая к себе обратно на плечо и ласково покачивая: — Что бы там ни было, чикала, все это уже позади. Здесь тебя никто не тронет. Обещаю.***
Из такси мы вышли с тяжким вздохом. Вик окинул глазами двухэтажный старинный дом в викторианском стиле с высокими дубами, растущими близ него. На одном из могучих деревьев покачивались простенькие самодельные качели. Вик застыл, с отрешённым выражением разглядывая дом, но я вышла следом и взяла его за запястье, поглаживая ладонь большим пальцем. Он нежно взглянул на меня и улыбнулся, и хоть улыбка вышла слабой, все же я добилась того, чтобы он малость оттаял. Прошло два дня после смерти Аделаиды. Вик не связывался со мной. Лишь попросил передать вещи, в которых бабушка хотела упокоиться, но я настояла поехать с ним — и он неохотно, но согласился. В похоронное бюро «Гумбольдт и Сэйл» мы обратились не случайно. Вик сказал, что хорошо знаком с владельцами и даже оставлял у них Цейлон. Мы шли по траве, припорошенной снегом. Я опустила глаза и улыбнулась, обнаружив, что мы с Виком не сговариваясь обулись в Мартинсы. — Ты все-таки подпольный модник, — пихнула я его локтем в бок. — Не издевайся, — Вик усмехнулся, — этим ботинкам уже лет десять, и они у меня на любую погоду, включая лето. — Оправдывай своё отменное чувство вкуса и дальше. Он притянул меня к себе, приобняв за шею, и чмокнул в макушку. Глаза под солнцезащитными очками прищурились. Сегодня Вик выглядел куда презентабельнее обычного — в черной водолазке, чёрном пальто до колен и тонких шерстяных брюках. Я рядом с ним, конечно, была сопливой школьницей в своей куртке и спортивных расклешенных штанах. Вик с усмешкой пропустил между пальцев мою толстую темную косу: — Подражаешь мне? Я с улыбкой дёрнула его рыжую, пляшущую при каждом шаге между лопаток: — Просто в паре это эффектно смотрится. — А мы пара? — Вик вскинул одну бровь, покосился на меня. Черт, вот засранец. Я не имела в виду ту пару, которую имел в виду он! — По крайней мере, сегодня — да, — буркнула я. Мы поднялись на высокое крыльцо, и Вик постучал медным молоточком в дверь, вздохнув. Я прочла на бронзовой табличке:«Похоронное бюро «Гумбольдт и Сэйл: с 1884 года»
Сперва внутри было тихо, но затем мы четко расслышали стук каблуков, а после дверь открыла статная, тонкая черноволосая женщина с бледной кожей и волоокими чёрными глазами: — Мишлен Гумбольдт рада… оу, Вик. Так это ты! Мальчик мой… Она нежно привлекла его к себе и обняла за шею, для чего Вику пришлось наклониться. — Спасибо, что согласилась помочь, — сказал он тихо, и Мишлен махнула рукой, ласково погладив его по спине. — Это Лесли Клайд, — представил меня Вик, и Мишлен улыбнулась, вежливо пожав мне руку. — Аделаида была моей доброй подругой. Для меня это честь — помочь с её погребением. Проходите. Она впустила нас, и я попала в классический американский дом конца девятнадцатого века, но с некоторыми новшествами. Две большие стеклянные витрины напротив широкой дубовой лестницы, покрытой лаком, хранили многочисленные кубки, награды и портреты. В углу были напольные часы из красного дерева. Их тиканье было единственным, что нарушало тишину. — Сюда, пожалуйста, — прохладно улыбнулась Мишлен, и мы последовали за ней в соседнюю комнату, оказавшуюся неожиданно большим торжественным залом за двойными стеклянными дверьми. Роскошный паркетный пол, несколько рядов обитых бархатом алых кресел, две бронзовые люстры и бра по стенам, обитым деревянными панелями. — Как тебе? — неловко улыбнулась Мишлен. — Понимаю, что это немного не то, быть может, что хотела бы сама Аделаида… — Это прекрасное место, — хрипло сказал Вик, прислонившись плечом к дверному косяку и прикрыв глаза. — Я должен посмотреть гроб, да? Выбрать… венок? Каждое слово давалось ему через силу, и я осторожно коснулась его руки, приткнулась лбом к плечу. Со вздохом, Вик обнял меня и погладил между лопаток. — Послезавтра состоится процедура, — медленно сказала Мишлен. — Да, пусть. — Насчёт атрибутики не беспокойся, мы с Эндрю уже обо всем позаботились. Вик вскинул брови, начал что-то говорить, но она остановила его жестом: — Перестань. Мы хотим тоже внести посильный… Вдруг дверь сбоку приоткрылась, и из полуподвального помещения к нам выбежала девушка моего возраста с короткими тёмными волосами, крепко сложенная, но отнюдь не полная. Мне показалось, она занимается спортом в свободное время, быть может, даже атлетикой. — Мам, мистер Уотсон прибыл, — едва слышно сказала она, бросая подозрительный взгляд на нас с Виком. — Там привезли миссис… э-э-э… Она нахмурилась. — Миссис Калли… — Каллиген? — Мишлен пожала плечами. — Ты что-то напутала, Тэм, милая. Кстати, ты незнакома с Виком Крейном? Это ее внук. — Тамара, — хмуро представилась девушка, пожав руку Вику. Он удивленно ответил рукопожатием, но ничего не сказал. — А это Лесли, — представила меня Мишлен. Тамара и мне тряхнула ладонь. У неё рука была сухой, крепкой и неожиданно сильной. — Так что, милая, сходи узнай, пожалуйста, кого все же привёз мистер Уотсон. — Он привёз бирку на фамилию Каллиген, — упрямо повторила Тэм, зачёсывая за уши темные волосы. — Я помню старую миссис, но эта — молодая. … что? Вик прильнул спиной к дверному косяку, и я ладонью почувствовала, коснувшись его груди, как медленно и гулко забилось сердце. Мишлен качнула головой, недоверчиво переспросив: — Селена Каллиген?.. — Да, точно, — Тэм щёлкнула пальцами и кивнула. — Мистер Уотсон сказал, повесилась нынче ночью у себя дома. Так что вскрытие можно не прово… Он молча сполз по стене, присев прямо на пол. Закрыл лицо ладонью. Так мы узнали, что мать Виктора Крейна, Селена Каллиген, покончила с собой накануне Рождества.***
Двадцать четвёртого декабря день был солнечным и ясным. Сегодня должны были состояться похороны сразу обеих женщин — и матери, и дочери из семьи Каллиген. Мама ещё с вечера запретила мне ехать туда. Был большой скандал. Она стояла на своём, постоянно повторяя одну и ту же фразу: я не хочу, чтобы ты имела что-то общее с этим ужасным человеком. Но проблема была в том, что этого хотела я. Вик совершенно не искал со мной встречи в эти два дня, и я не могла его винить. Он был убит страшными новостями, которые навсегда изменили его жизнь. И хотя мать он почти не знал, а она не искала с ним встречи, но ее смерть стала для него сильным ударом. Мама этого не понимала. Она стояла на своём до тех пор, пока я не пригрозила в принципе уйти из дома — потому что мне уже порядком надоело беспрекословно подчиняться. Я жила так целый месяц, но теперь просто не могла продолжать эту тупую молчанку. Кончилось всё тем, что меня обозвали шлюхой и пригрозили, что я повторю судьбу любой подстилки для взрослого мужика. Вик автоматически сделался извращенцем и педофилом. Но я стояла на своём. — Я отпущу тебя на эти чертовы похороны, — рявкнула мама утром, толкнув дверь в мою комнату и холодно посмотрев на вещи в собранном рюкзаке. Я не шутила и планировала переехать хотя бы к Дафне. — Но только с одним условием. Я выбила для тебя место практиканта по общественным работам в Бангорском колледже… Я помедлила, села на кровать. — Три месяца ты будешь учиться там. Заодно заработаешь себе достойную стипендию. Она говорила бесстрастно, но в глазах я видела стальную решимость. С этим взглядом я была знакома: он означал — или будет так, как сказала я, или не будет никак. — Весной вернёшься. В апреле. Некоторые ребята из вашей школы тоже поедут туда. Я отвернулась, потёрла щёку. Ладони жгло, уши горели. — Сегодня вечером у тебя рейс. Это значит, что я успею побывать на похоронах и сразу уеду. Это значит, что три месяца я не увижу Дафну, Джонни и Вика. Сердце больно стиснуло, но у меня не было выхода, и отказать я не могла. А потому остаток времени до своего такси провела в сборах. В похоронное бюро я приехала минут за двадцать положенного времени. Людей собралось очень немного, некоторых я знала. Здесь были и индейцы из резервации. Они держались особняком, возрастом преимущественно были старше присутствующих. Тэм тоже сновала между приглашённых, незаметно проверяя букеты из белых лилий, установленные в высокие медные подставки вдоль стульев. За стеклянными дверьми уже стоял большой лакированный гроб, обитый алым бархатом. В нем я издали видела смуглый профиль Аделаиды, но заглядывать внутрь боялась. Также рядом был ещё один гроб, чёрный, покрытый изнутри белым шёлком. Я поправила воротничок закрытого чёрного платья. Под подошвами ботинок поскрипывал начищенный паркет. Я искала глазами Вика, но среди гостей его не было… как вдруг из боковой двери вышел высокий мужчина с тонкими чёрными усиками и зализанными назад волосами. В строгом костюме, при галстуке, он слегка улыбался, но скорее из вежливости. Взгляд его оставался глубоким, холодным и сочувствующим. Вик был с ним. Он сунул руки в карманы брюк. Чёрная рубашка, заправленная под ремень, сидела по фигуре. Он заплёл строгую тугую косу, отчего выбритые бока казались ещё более заметными. И хотя выглядел он прекрасно, по лицу я видела, насколько он измучен. Я тихонько подошла сбоку, стараясь не мешаться… но Вик заметил меня. Его лицо переменилось. Он извинился перед мужчиной и крепко обнял меня, чуть отрывая от пола и вжимаясь лбом мне в плечо. Он ни на кого не смотрел, не обращал внимания и делал то, что хотел. — Чикала… ты пришла, — растерялся он. — Как же тебя отпустили? — С условием, Шикоба, — я нежно погладила его по волосам, — я после расскажу тебе. Сначала спрошу… как ты? — Я — нормально, — слабо улыбнулся он. В глазах затаилось затравленное выражение. Мужчина с усиками положил руку ему на плечо и пожал его: — Вик, с твоего позволения, я отлучусь. Нужно решить кое-какие вопросы. — Спасибо, Эндрю, — кивнул Вик. Мы взялись за руки. Он отвёл меня в сторону, покосился на присутствующих. Приглашённые периодически бросали на нас взгляды, кто-то перешёптывался. Я болезненно воспринимала это и пыталась спрятаться за высокой фигурой Вика. Ну конечно, школьница и здоровый крепкий индеец. Повод для сплетен, мама будет в ужасе. — Не думай о них, — спокойно сказал Вик, погладив меня по щеке тыльной стороной ладони, — ни об одном из них. Спасибо тебе, что пришла. Я не знаю, как всё это… Он замолчал. Но мне было и так всё ясно. Крик, который легко убивал других, пусть и линчевал он, с его точки зрения, по справедливости, был сломлен смертью близких. И я не посмела намекнуть ему об этом, понимая, что таким образом просто добью Виктора Крейна. — Ты же должен будешь что-то сказать о них? Что-то вроде речи? — поморщилась я, вспоминая порядок похорон. — Да, — Вик вздохнул, — но мне ничего не лезет в голову, так что я не знаю, что говорить. Мы замолчали, сплели пальцы. Вдруг к нам подошла Мишлен в строгом чёрном платье по фигуре, постукивая высокими каблуками. — Простите, ребята, что отвлекаю. Здравствуй, Лесли, рада тебя видеть… но Вик, нам пора начинать. Она внимательно всмотрелась ему в лицо. Темно-вишневые губы поджались. — Ты готов? Он застыл взглядом поверх нас. Горько усмехнулся, покачал головой… и, коротко чмокнув меня в макушку, кивнул: — Вполне.***
Селена и Адсила. Мать и дочь. Две женщины, связанные судьбой настолько, что смерть настигла их почти одновременно. Адсила умерла от рецидива. Онкология не пощадила её, несмотря на операцию, на которую Вик надеялся. Говорили, что состояние ухудшила травма, которую она получила этой осенью. Так что Вик, наверное, мстил не зря. Селена повесилась двадцать второго декабря. Она переоделась в шёлковый ночной комплект, надела любимые серьги, выпила два бокала белого полусладкого вина. Накинула петлю на крюк от люстры, встала на банкетку. Окно в ее спальне было открыто, на ковёр намело снегу. Она написала в предсмертной записке, что больше на этой земле её ничто не держит. Представляю, каково Вику было читать это… понимая, что он — ничто. Люди говорили только хорошее о двух индианках, лежавших одна в красном, другая в чёрном гробах. Они утопали в белых цветах. Мишлен Гумбольдт не солгала и устроила достойное прощание. Но когда пришёл черёд Вика говорить, стеклянные двери отворились, и в зал вошли двое мужчин. Мы поневоле обернулись на них, и я хорошенько смогла разглядеть незнакомцев. Первое, что бросалось в глаза — это братья-близнецы. Ростом метр девяносто или даже больше, крепкого, мускулистого телосложения, что не скрывали даже отменные дорогие костюмы. У одного рубашка была алой, у другого — иссиня-чёрной. И у обоих — роскошные волосы, как и у Вика, до пояса, но только цвета воронова крыла. Бронзовая кожа, прямые носы, большие чувственные губы и сощуренные глаза: они были настоящими красавцами… и индейцами, что было очевидно с первого взгляда. Никто ни слова не посмел сказать при их появлении, и они заняли два пустующих кресла в заднем ряду, которые словно ждали их. Вик внимательно поглядел на мужчин, но по глазам его я поняла: они друг с другом не знакомы. Тогда он встал с кресла, прошёл спокойно к кафедре, украшенной скромным букетом белых лилий, и застыл рядом с гробами матери и бабушки.Cold — Five Fingers Death Punch
Холодные лучи зимнего солнца падали на его волосы, преломлялись в глазах. Плясали зайчиками в подвесках на люстре, мягко окутывая светом бледные восковые лица покойниц. Спокойных отныне и так похожих друг на друга. От этого вида на мои глаза поневоле навернулись слёзы. Я скривила губы, стараясь не заплакать, и посмотрела на Вика, отметив, как он бледен и в то же время поразительно хладнокровен. В зале все стихли, понимая, что его речь будет завершающей. — Спасибо, что собрались здесь почтить память моих близких, — ровным, хрипловатым голосом начал он. — Заранее хочу извиниться перед вами, я не мастер говорить речи. Это в принципе мои первые похороны. Я не знаю порядков, так что скажу немного, но то, что обдумывал все те дни, пока ожидал погребения. Многие не особенно хорошо знали Вика. Он был всегда немногословен, так что сейчас люди смотрели на него с удивлением, а некоторые — с жалостью. Вик переступил с ноги на ногу, кашлянул. Стояла гробовая тишина. — Я не могу сказать ничего плохого о своей семье, — сказал он. — Мать я знал не очень хорошо, но на всю жизнь остался ей благодарен и сохранил уважение. Бабушка рассказывала, что я был рождён родителями в любви. И мне жаль, что мы не смогли быть с мамой ближе при жизни. Зато особенно близки мы были с моей бабушкой. Сейчас она бы сказала: бабушка не хочет слушать трогательную речь о себе, бабушка хочет сама вам кое-что сказать… Он горько улыбнулся, и я увидела в его глазах слёзы. Кто-то в зале всхлипнул от такого же печального смеха, хорошо зная, как говорила Аделаида. Вик дрогнул взглядом, лицо обрело тёплое выражение, и он слегка улыбнулся: — Аделаида воспитывала меня как сына с шести лет, и почти всё, что я умею, чем я живу — это её заслуга. Она научила меня многим основополагающим вещам. Научила родной культуре. Старалась скрасить мое одиночество и разделить со мной праздники. Нам было вместе хорошо все эти годы. И теперь её нет. Я стиснула руки, стараясь удержаться от слёз. Всё, что он говорил, мне было так знакомо. Я пережила это несколькими годами ранее, и слушая Вика, сознавала, что он прямо сейчас выворачивает душу наизнанку. Какая горькая ирония. Он мстил за родных и за себя, но в итоге месть не привела к нужным результатам. — Я понял одну важную вещь. Пока живы твои родители, старшее поколение одной семьи, ты чувствуешь себя… их ребёнком, независимо от того, сколько тебе лет и чего ты добился в этой жизни. Видишь, что перед тобой есть родители. И ощущаешь их защиту, даже если физически ты сильнее, а финансово богаче. Но теперь, кажется… — он помедлил, прищурив глаза. — Кажется, я стал старше одномоментно. Это прозвучало так страшно и безысходно… так много сказало о его одиночестве и безнадёжности… что я лишь сглотнула, осознав, что простая и безыскусная речь отразила всю глубину его горя. Похороны завершились погребением на индейском кладбище. Оно находилось неподалеку от общего, но было огорожено простеньким забором, украшенным бусами, лентами, перьями, тотемами. Я была рядом с Виком и держала его за руку все время, пока оба гроба опускали в землю, а затем положила на каждый по белой лилии, мысленно прощаясь с обеими женщинами. Вик выглядел предельно спокойным, но в глазах его плескалось горе. Он тяжело переживал утрату внутри, положил на гробы небольшие букеты белых лилий. Последними из простившихся были те мужчины. В руках у них были богатые букеты из полевых цветов, откуда они только взяли их в середине зимы. В своих чёрных дорогих пальто они были похожи на двух братьев-воронов. А после погребения они подошли к нам с Виком. Спокойно протянули по очереди руки, которые он пожал. — Здравствуй, Вик, — улыбнулся один из мужчин неожиданно светло и приятно. Крупные белые зубы не прибавляли ему голливудской красоты, но он был очарователен донельзя. Вблизи мужчинам было около тридцати пяти — сорока лет, но выглядели они весьма ухоженно. — Мы знакомы? — уточнил Вик, притянув меня к себе ближе за талию. — Заочно, — покачал второй мужчина ребром ладони. — Хочу сказать, я был тронут речью, которую ты произнёс. Но, к счастью, взрослеть тебе ещё и взрослеть, дружок. Мы оба непонимающе застыли с Виком, пялясь на мужчин. Один был предельно спокоен и достал из кармана пальто дорогой портсигар с серебряной чеканкой, а уже оттуда — узкую чёрную сигарету. Второй широко заулыбался, сложив руки на груди. Боже, вроде бы близнецы, а какие разные. — Меня зовут Теодор Каллиген, — представился спокойный. — А этот восторженный щенок — Адам Каллиген. Мы твои дяди, Вик. Двоюродные. — Что?.. Вик был так поражён, что даже не поверил им, как мне кажется. В первую минуту он просто смотрел на мужчин, непонимающе моргая. — Не поверил, — кивнул Адам. — Я его не виню, — вздохнул Теодор. — Мы кузены твоей мамы, Виктор. Едва узнали о её кончине, как вынуждены были оставить все дела и приехать сюда. Во-первых, потому что нас вызвал нотариус для оглашения завещания. — А во-вторых, потому что, очевидно, у тебя больше никого нет, — развел руками Адам. Я обеспокоено коснулась руки Вика. Он стиснул мою талию так, что кости отозвались глухой болью. — Это… — он покачал головой. — Это очень неожиданно. — Понимаем, — кивнул Теодор. — И непривычно, — встрял Адам, все ещё улыбаясь. — Но поверь, племянник. Мы как никто рады нашей встрече. — Обстоятельства, конечно, ужасные, — недовольно покосился на близнеца Теодор, зажигая сигарету и раскуривая её. Вик поморщился. — Но нет худа без добра, — продолжил Адам. — Кстати, Вик. Завтра мы можем заехать за тобой на машине. — Зачем? — резко спросил он, исподлобья глядя то на одного, то на другого дядю. — Чтобы вместе отправиться в нотариальную контору, в Огасту, — сказал Теодор. — Для оглашения завещания твоей матери. Вик поморщился. — Я не поеду, — решительно сказал он. — Извините, но… меня не интересует воля матери. Я в любом случае не думаю, что она упомянет меня там. — Она уже упомянула, — усмехнулся Теодор. — Раз ты записан в завещании, — добавил Адам. Я мягко сжала воротник расстёгнутого пальто Вика. Чуть дёрнула ткань, чтобы он взглянул на меня. — Вик, — я попыталась придать голосу понимания, — тебе сейчас очень тяжело со всем смириться, но прошу. Поезжай завтра. Ладно? Узнай, что хотела Селена напоследок… дать тебе. Раз она не смогла сделать это при жизни, может, вы станете ближе хотя бы после её смерти?.. Вик опустил глаза, размышляя о том, что я сказала, и осторожно накрыл ладонью мою руку. — Ой, какая умная молодая мисс, — расплылся в ещё более широкой улыбке Адам, протянув мне ладонь. — А кто такая? — Моя девушка, — без тени сомнений заявил Вик. Я возмущено посмотрела на него. Теодор усмехнулся: — Ты в этом уверен? И Вик усмехнулся точно так же, глядя на меня сверху вниз: — Более чем. Нет, а меня спросить не нужно? Я было возмутилась, как Вик прижал ладонь к моим губам. — Я послушаюсь ее мудрости, — сказал он и вдруг оживился. — А ты не хочешь со мной, чикала? Я тяжко вздохнула, отняла его руку и сжала. И по моему взгляду и выражению лица Вик понял: что-то не так. — Мы отойдём ненадолго, — спокойно сказал проницательный Теодор. — Поговорите пока. — А что такое? — все ещё блистал улыбкой Адам, но брат уже оттащил его в сторону за локоть.Undo — Sanna Nielsen
Вик повернулся ко мне, взяв за руки и внимательно всмотревшись в глаза: — Только не говори, что мы больше не увидимся. Его голос был так холоден, а глаза так болезненно блестели, что я молча обняла его за талию, спрятав руки под пальто на рубашке и вжавшись лицом ему в грудь. — Я уеду на три месяца, — глухо вымолвила я. — В Бангор, в колледж. Вернусь в апреле, получу стипендию, и… это требование матери… Вик кивнул. Положил ладонь мне на затылок. — Я понял. Значит, Бангор. Он улыбнулся мне, слабо, устало и совершенно вымученно: — Меня здесь больше ничто не держит. Я поеду с тобой, если захочешь. Я покачала головой, отникла от его груди и увидела по глазам, как внутри у Вика что-то оборвалось. Я чувствовала, что совершаю ошибку. Знала, что буду тосковать по нему каждую минуту. И верила, что не найду кого-то, даже отдалённо похожего на Виктора Крейна. Но я хотела взять тайм-аут, время на размышление, чтобы не гнать лошадей. Эти чувства были слишком сильными для нас обоих. Моя мать против них. Я растерялась, не знала, что делать. И сказала Вику абсолютно честно: — Я хочу побыть немного одна, Шикоба. Он вымученно взглянул на меня, отвёл прядь моих волос со лба. Погладил по голове. — В апреле я вернусь, — продолжила я спокойно, хотя внутри всё переворачивалось. — И мы поймём, что между нами. Я прошу тебя, не звони и не пиши мне. Сердце колотилось в горле, и мне хотелось ударить себя по щекам за эти слова. — Это пойдёт нам на пользу. Вик кивнул, опустил глаза. Посмотрел на носки ботинок и вздохнул, стряхивая с моих плеч снег. — А если я не забуду тебя? — кротко спросил он вдруг. Я не нашлась, что ответить, и просто обняла его, понимая, что слёзы уже совсем не остановить. Накануне Рождества мы с ним попрощались на индейском кладбище под старым вязом. Он коротко поцеловал меня в лоб, и ни в одном жесте я обиды не увидела.***
Три месяца спустя. До Бангора ехать было всего три часа. Ерунда, на самом деле. Мама и Хэлен не раз приезжали ко мне в гости. Я жила в общежитии с такими же будущими студентками, посещала факультативные занятия и социальные мероприятия. Каждый день я занималась чем-то новым, времени на тоску по дому не было, но с ребятами, мамой и сестрой мы регулярно связывались по скайпу. Вик ни разу не потревожил меня, как и обещал. Сегодня, когда пришло время вернуться в Вудсборо, я поняла, что не знаю, хочу ли увидеть его снова. Тосковала ли я по нему, думала ли о нем?.. Каждый день. Я общалась с парнями и девушками, но никого среди них не было даже отдалённо похожего на моего Вика. Память о нем была так сильна, что я просто боялась при встрече не сдержаться и плюнуть на любые последствия. Я не хотела проблем. Привыкла за три месяца к спокойствию без бесконечного недовольства матери. А теперь, выходит, все придётся пережить сначала… Я уныло вышла из дверей общежития, забросив на плечо рюкзак, и покатила за собой чемодан с вещами. Стоял тёплый апрельский день. Я надела чёрные широкие джинсы, чёрный короткий топ и фланелевую широкую рубашку. Волосы покрывала бейсболка, которую я с успехом похитила у Вика вместе с той самой футболкой, в которой с тех пор спала. Осмотревшись, сразу увидела у стенда с фотографиями лучших студентов маму: она активно махала мне рукой и улыбалась, и я поспешила к ней, крепко обнимая и выдерживая горячие поцелуи в щеку. — Лесли! Дочка! Как я тебе рада! Господи, какая ласковая. Я удивленно приподняла брови и сняла солнцезащитные очки. Мама потрепала меня по плечу. — Вот что такое — не видеть ребёнка месяц. Ты отпустила волосы?! — Мам, — я улыбнулась, — они такими и были. — Ну и хорошо! Она приобняла меня за талию и повела к дороге. Я безразлично скользнула взглядом по ряду припаркованных машин, но нашей не увидела. Мама упорно вела меня к большому чёрному пикапу, возле которого стоял в пыльнике, высоких ботинках и шортах мужчина, опершись спиной о дверь и читая местную газету. — Поехали домой, милая, — поторопила меня мама. — Хэлен тебя ждёт — не дождётся! — Я понимаю, но машина-то где? — уточнила я. И мама вдруг странно улыбнулась, пожала плечами. Она обняла меня за плечи, повела к пикапу, указав в сторону него рукой: — Я просто подумала, что, если мы встретим тебя вместе, тебе будет куда приятнее… Мужчина спохватился и сложил газету, сунув ее в карман пыльника, и с моего лица, верно, можно было писать картины. Это был Вик. Черт возьми, это он! Здесь! С моей мамой! Я застыла на месте, глядя, как он радостно улыбнулся, сложив руки на груди, и подождал, пока пройдёт мое удивление. Мама усмехнулась: — Что, не рада? Я не понимала, что здесь вообще происходит, и почему мама приехала за мной с Виком! Черт возьми! — И чья это вообще машина?! — возмутилась я, но ответ ещё больше удивил меня. — Моя, — спокойно ответил Вик, подошёл и изъял у меня рюкзак и чемодан, легко поднимая оба и вдруг нахмуриваясь. — Ну, если ты меня не рада видеть, я, конечно, поработаю просто таксистом и грузчиком, но… Я слабо сжала его запястье, улыбнувшись, и он просиял улыбкой в ответ. — Я скучала, Шикоба, — тихо сказала я, оказывается, так и не позабыв его глаз. — Я скучал ещё больше, чикала, — подтвердил он и легко, словно моей мамы рядом и в помине не было, обнял меня за плечи. — Садитесь в машину, поедем уже. Ты, верно, голодна, Лесли? Можем остановиться где-нибудь перекусить. — Там есть неплохое кафе по дороге, — оживилась мама. — Виктор, пока уберите вещи в багажник. Он спокойно кивнул и удалился, а я не понимала ни черта — выпучившись на маму и то открывая, то закрывая рот. — Что происходит?! — прошипела я наконец, хватая ее за руку. — Ты же терпеть его не можешь! — Вика? — удивилась мама. — Его самого! — я буравила ее недобрым взглядом. — Он же извращенец. — Да нет, — мама села на заднее сиденье, предоставив мне возможность устроиться рядом с водителем. — Приятный молодой человек. Приятный?! Вик?! Я обомлела, хлопая ресницами. Мама вздохнула. — Сядь и пристегнись. Вик уже захлопнул багажник и шёл на место водителя. Я шикнула, плюхнувшись в кресло и защёлкивая ремень безопасности: — А машина у него откуда?! Угнал? — Получил солидное наследство от матери, — оживилась вдруг мама. — Дочка, не вертись. Вик сел за руль, спокойно взглянул на нас. И я поняла, что он просто дал нам время немного обсудить всё, что происходит. В глазах его была насмешка. Он явно веселился, потому что знал, как мама терпеть его не могла прежде. У меня во рту появился противный кислый вкус. Ах вот оно что. Наследство… Вик вывернул с парковки, весьма уверенно выехал с территории колледжа и поехал по улицам. Я постоянно косилась на него, не зная, что он умеет водить, и притом неплохо. На выезде из Бангора Вик вдруг спохватился: — О, чикала. Чуть не забыл! У тебя же сейчас весенние каникулы в школе. Так вот, раз мы собрались все вместе… — он посмотрел в зеркало заднего обзора на маму. — Тео и Адам… Ах уже Тео и Адам? — … позвали нас с Лесли на один праздник в Техасе. Конечно, лететь будет нужно самолётом, но это не проблема. — Что за праздник? — полюбопытствовала мама удивительно вежливо. — Э-э-э… — Вик включил поворотник, вывернул на трассу. Пикап медленно, уверенно разгонялся, переходя в левый ряд. — Потлач. Индейский фестиваль. Там все более чем прилично: это большое культурное событие. Туда даже приглашают местные власти… — Конечно, поезжайте, — легко согласилась мама, и я ошарашено повернулась к ней. — А что? Развлекитесь, ребята. Вик надежный парень. Я не думаю, что с вами что-то случится… — и она вдруг хихикнула. — Немного приключений никогда не повредит?..