Whoring Streets - Scars on Broadway
Тропа привела нас к высокой беседке с колоннами и белым куполом, увитым высохшим вьюном. Статуя девушки — метательницы дисков — застыла у фонтана со стоячей водой, в которой как лодочки плыли листья. Крик выдохнул, притормозив у ступеней, и обвёл глазами это место. — Мы здесь, — сказал он вдруг, — наконец-то… Я непонятливо качнула головой, пытаясь сообразить, что это значит, но мужчина устало выдохнул, и колени его словно подкосили. Он упал передо мной на холодные плиты, сгорбившись и склонив голову… прерывистое дыхание вздымало широкую грудь. И я смолкла, поняв, что он вёл меня сюда, и вся наша встреча служила только одной цели: оказаться здесь. Почему?.. — У меня странное чувство, что всё это уже было, — медленно сказала я, подняв ладонь у него над головой. Боясь коснуться рыжих волос, я вздохнула. Медленно. Размеренно. Судорожно. Мне не хватило кислорода, то ли от страха, то ли от волнения — не знаю, почему оно теснило мою грудь. Кажется, я знаю это ощущение — когда мужчина стоит передо мной на коленях, медленно поднимая мускулистые руки вдоль моих бёдер и крепко сжимая в перчатке нож, вытянутый из ножен. Лезвие блестит серым зеркалом. Я замерла на краю городского искусственного пруда с фонтаном в центре. Сейчас он не работал, а вообще должен был изливаться каскадом по обе стороны прямоугольной чаши по ступеням, выложенным мелкой мозаикой. Всё кругом казалось тихим, замершим. Неживым. И тревога сжала моё сердце, а бока резко скрутило острое возбуждение. Вот так, не удержавшись, в странном порыве я опустила руку поверх головы Крика, прямо ему на макушку, запустив пальцы в тяжёлые, забранные в косу, гладкие пряди. Короткий вздох сорвался с его губ. Он медленно опустил лицо к моим бёдрам, приложился к ним лбом, зарываясь в грязную джинсовую ткань. Так доверчиво. Так нежно. Рука обхватила мои ноги в кольцо, другая — что сжимала нож — легла под колено, поглаживая. Каждую секунду я ожидала, что он провернёт в руке нож и ударит меня им. Что лезвие вопьётся острым жалом и подсечёт ногу. Я могла представить, что будет дальше. Он повалит меня наземь, отшвырнёт от себя. Набросится сверху, и его рука сомкнётся у меня на шее, но прежде чем придушить, он заведёт нож прямо в подбородок, так, что клинок пробьёт мне челюстную кость и прошьёт язык. И тогда, возможно, он и подарит мне то, чего я так жду… Жду прямо сейчас. Нож движется чёрной рукоятью по коже всё выше, а лезвие у него такое острое, что джинса трескается под ним, раскраиваясь и показывая мою смуглую ногу в рваную дыру. От острия над коленом и по бедру тянется тонкая кровавая полоска. Он оставляет мне на память царапину, похожую на ниточку, и вдруг касается губами обнажённой кожи на животе, поверх пуговицы джинсов. Он не открыл глаз: только дрогнул тёмными бровями, будто это не мне от ножа больно, а ему. Порез саднит, кровь щекочуще стекает по ноге прямо к кроссовку. Сглотнув, я несмело посмотрела вниз, на сухие, горячечные губы, прижавшиеся к моей коже на том же месте, словно Крик застыл статуей и больше никогда не шевельнётся. Туман перемежался над нашими головами, как облака. Как дымный морок. Нам обоим здесь было душно. Мы оба это знали. Ни ветерка, ни вздоха — ничто не колебало застоявшийся воздух Хэддонфилда, но здесь сам мир замер, как в картине, а мы просто вторглись в неё и стали частью холста. Его пятерня легла на мою ногу прямо над царапиной, и он хрипло шепнул: — Ты можешь убегать… Нет, нет, я знаю, что он скажет. Я точно знаю, что именно! Спину прошибла дрожь, и по виску скатилась капелька пота. Я сглотнула, расширив глаза, потому что нечто поднималось из живота странным пониманием: если я услышу его слова, снова (а что, когда-то слышала в первый раз?!), произойдёт непоправимое. — …можешь прятаться, запираться от меня, с другим… Молчи! Умоляю! Едва ворочая языком, я зашептала «заткнись, заткнись, заткнись…», но всё бесполезно. Слова бьют набатом, и я начинаю паниковать и пытаюсь сделать шаг назад, спасительный, как я думаю. Потому что забываю, что позади меня — ступенька и вода. — но… Прошу! Хватит! — …однажды отсюда… — ПРЕКРАТИ! — сдавленно рычу я, слыша лишь шёпот поверх кожи. Он громче крика. — …именно моя рука… Никогда, ни за что, остановись, иначе оно найдёт тебя, оно поймёт, как и я, что нас что-то связывает, что между нами есть какая-то… Красная лента. Красная лента. Красная лента. … странная связь, сильная, настолько, что сердце в моей груди сейчас лопнет, потому что то, что поднимает нас на кровавом крюке, не хочет, чтобы я вспомнила! — …снимет повязку. Бах! Это я опрокинулась в воду и упала спиной вперёд, громко вскрикнув и подняв тучу серебряных брызг. Затылок взорвался болью, спина вся вымокла, я погрузилась в холод, вымокла, начала барахаться, отплёвываясь и шлёпая по воде руками. Волосы стали тёмно-шоколадной стеной перед глазами, и я ладонью едва убрала их с глаз и едва царапнула носками кроссовок гладкое мозаичное дно… … когда сильная рука вытянула меня с глубины, привлекла к себе рывком, как судно на буксире. Задыхаясь и отплёвываясь от воды, я увидела перед собой яростно оскалившегося Крика. Он смотрел на меня с таким лицом, будто хотел ударить, и я поневоле сжалась, ожидая, что на меня упадёт тень от его руки. Но нет. — Засранка! — процедил он сквозь зубы, схватив меня до боли за волосы, и я снова коротко вскрикнула. — Ты меня… Напугала? — Что с тобой такое стряслось, м?! — я вижу в его глазах беспокойство, страх, он мелькает лазурью между серого металла, и мне кажется, что у Крика даже дёрнулось левое веко. Довела убийцу до нервного тика. — Решила поплавать? Захотела от меня сбежать? Утонуть?.. Не смей больше так делать. Не смей! — Какая тебе… кха-кха-кха… — вода залила горло, но я сама выкашляла её из лёгких. — Разница? — его губы с отвращением дрогнули, поднялись, так, что я увидела верхние и удивительно острые белые зубы, розовые дёсны. — Ты действительно не понимаешь?! Встань на ноги. Поднимись! — рыкнул он резко и тряхнул меня с особой яростью. — Ты мне принадлежишь. Ты моя. — Каждое слово было чеканным, и это пугало только больше. — Только я могу тебя убить. Поняла?! Коротко встряхнув меня, Крик повысил голос, крепче перехватил копну волос. — А в другой Цикл? — я едва нашла в себе силы нагло прошипеть это, замирая от страха, сковавшего тело. — Тоже выживать до тех пор, пока не придёшь и не сделаешь мне одолжение?! Моя кофта совсем промокла. Лифчик соскользнул бретелькой с одного плеча, тонкая ткань сбилась под влажной тканью, облепившей плечи, живот и грудь со вставшим, ярко видным тёмным соском под ней. Крик на меня бесстыдно смотрит, и в глазах его я вдруг вижу резкую боль; она бьёт ещё хуже ножа. Подло и исподтишка. И я не знаю, отчего при виде него мне становится вязко дышать, будто воздух в лёгких сгустился, и теперь я задыхалась. Чего я ждала, его прикосновения? — Да. Сказал он это прежде, чем коротко впиться своими губами в мои, смять их, подчинить меня себе и наконец показать всё, что прячет внутри. Он больно дёрнул меня за волосы, заставляя изогнуться так, как ему удобно целовать. Спрятал за себя, словно крыльями обнял. Я коротко сжала пальцы на его груди, сгребая в кулак футболку, и второй ладонью лишь прижалась к точёному бронзовому лицу, слыша, как Крик низко, тихо стонет в мой рот. Когда-то давно мы друг друга знали, когда-то давно — я уже не помню, сколько Циклов назад и в какой из жизней — я уже целовала его так. Я узнаю это тело пальцами, и если закрыть глаза, вспоминается легче… Я скользнула пальцами ниже по смуглой шее и надавила ему на кадык, заставляя хрипнуть. Он позволил мне это сделать и не оттолкнул, напротив — язык глубже проник в меня, танцуя по моему и заставляя желать большего. Или по крайней мере не останавливаться… Подхватив под бёдра, он вжал меня в своё тело с такой силой, будто хотел слиться — и растворить в себе, стать каким-то непонятным образом одним целым. Я знала это, потому что хотела того же и прямо сейчас. Из горла рвалось странное и непонятное слово. Я перебирала его на языке как чётки, пока по нему плясал чужой язык, и огибала кончиком белые острые клыки, выдающиеся из ровного ряда зубов. И когда я ощутила его желание горячей, пульсирующей точкой, обжёгшей меня от паха до пупка… и когда холодная вода показалась жгучей, как пламя костра, вокруг которого мы собирались… случилось это. Крик резче налёг на меня грудью, будто оступился на скользкой мозаике. Коротко клокотнув горлом, он сбил с моих губ поцелуй и отвернулся в сторону, устало посмотрел на воду, бликующую тусклым серебром. И мне почудилось, что на прикушенных губах появилась тень горькой улыбки. Ну а в глазах появилось что-то новое. Осознание неизвестного прежде, совсем как у ребёнка, понявшего наконец смысл давней истины. Человека, который обрёл что-то взамен пустоты. И оседая в моих руках, он успевает выдавить прежде, чем я вижу это: коготь, сложившийся у него за спиной и уходящий в бездонную глубину фонтана. Вода почернела вокруг нас, границы плитки стёрлись под ногами, заставляя сжаться от плохого предчувствия обоих. Тихо прижавшись к Крику, я шепнула: — Что это?.. Почему всё меняется? Хэддонфилд дрожал, дрожали и границы неба, и листва, и колонны. Лицо статуи юной метательницы дисков, застывшей на краю фонтана, исказилось невероятной злобой, и чёрная жидкость потекла из слепых глазниц на скривившиеся губы. — Потому что я начинаю вспоминать… — глухо сказал Крик и полез рукой в карман. Вынул он её оттуда уже сжимая в кулаке ленту. — Я наконец начинаю… С потрёпанными краями, но яркую. Длиной в локоть. Сделанную из хорошего, крепкого шёлка. Мужчина рванулся ко мне и тихо дрогнул, согнувшись от боли. Я опустила глаза вниз и расширила их в ужасе, поняв, что грудь его пронзает чёрный коготь, а суставчатая лапа оттаскивает от меня убийцу, медленно уволакивает в чёрную бездну, разверзшуюся за его спиной. Туда воронкой стекает вода. Воздух там разит сыростью и мертвечиной. Он нашёл в себе силы, ухватив меня за подбородок и больно сжав рукой щёки. Вымученно сглотнув, шепнул напоследок: — Сожги её. Я не видела — но видел он — что крюк опускался за моей спиной. Приглашающе покачивался металлическими звеньями. Просил и приказывал ему сделать со мной это. Убить меня. В безветрии он ожидал меня — свою жертву, и Крик с усилием поднялся с колена на ноги, чтобы прихватить меня за грудки. Я знала, что последует за этим, и мой вопль, полный ожидания вязкой боли, был таким, будто слышался в конце коридора за закрытой дверью. Он перерос в тяжёлое, свистящее дыхание, когда с надрывным стоном Крик, наколотый и сам грудью на коготь, как мотылёк на булавку, пронзил крюком мою грудь и дёрнул за его звено рукой, будто давал понять кому-то наверху… Поднимай. Она твоя. Коготь ещё больше высунулся из груди, и по белой футболке расползлось алое пятно. Кровь капала в воду как кляксы от красной гуаши и превращалась в соцветия. Когда железо пробило моё тело, а рука всё ещё сжимала алую ленту, пряча её в кулаке, я неотрывно наблюдала за своим убийцей. Нас с ним разлучали. Меня влекли наверх, в полосу тумана, а его утягивали вниз, погружая под воду. Кому-то из местных боссов очень не понравилась наша встреча, но почему? Это нам лишь предстояло узнать.***
В школьных коридорах было пусто. Наверное, в последний раз я шла вдоль ряда синих шкафчиков по белому наливному полу. Подошвы кроссовок поскрипывали в тишине, я ровно смотрела по сторонам, но одиночество меня не напрягало. Наконец-то отмоталась! Теперь школа с бесконечными уроками, экзаменовкой, лабораторками, ненужными предметами, приевшимися лицами — всё это осталось позади. За спиной из-за угла вывернули три моих одноклассницы: они обменивались шуточками и беседовали на тему выпускного бала — последнего мероприятия, которое проходило как раз в конце этой недели. У меня было страшное желание никуда не идти и остаться с Виком дома, особенно после того пожара, но он был настойчив. Глаза у него прищуривались, когда он говорил — «Ну уж нет, Лесли! Ты пойдёшь и точка!», а это ничего хорошего не сулило. Прошло уже три дня, а я всё ещё слышу в ноздрях запах гари и жжёных дерева и камня. От Вика пахло палёным: у него сгорели ресницы. Он сам хотел сесть за руль пикапа и добраться до дома, но вмешалась полиция. Сперва его допросили, как он оказался в доме, почему забежал туда, понимал ли, что наносит травмы пожарным. Особенное давление было на то, что они сотрудники при исполнении, а Вик самовольно влез в эту историю. Но развивать тему было странно: он в конце концов вывел из огня человека — ребёнка фактически, — так что девушка, которая меня отчаянно сдерживала, велела отцепиться от Крейна. Она оказалась помощницей нового шерифа и в приказном тоне сказала нам сесть в машину. Пикап наш, добавила она, припаркуют к утру. Вик молча передал офицеру ключи. Он понял, что после укола садиться за руль ему нельзя. Хотя я не сомневалась в навыках вождения Виктора Крейна и мне казалось, что он бы ещё смог запросто поучаствовать в погоне с перестрелкой и забить пару жертв ножом, всё же он оказался слишком подавленным. Мы сели на заднее сиденье полицейской машины. Вик накрыл ладонью мои руки, которые я положила на колени, и крепко сжал их, не говоря ни слова. Ничего он не сказал и потом, когда устало смывал в душе сажу, гарь и дым. И когда хлопнул дверью в свою спальню, притягивая меня на кровать и падая рядом. До рассвета было полтора часа: мы проспали их, едва наши головы коснулись подушек, а проснулись только в десять… …и то чёрта с два бы встали, не нанеси нам в то утро странный визит.***
После того, как в наш дом приехал секретарь управляющего Фондом финансовой поддержки населения Вудсборо, Вик узнал, что он так и остался вместо матери поверенным лицом между её компанией и властями города, который в случае таких вот экстренных ситуаций, как этот пожар, должен был распорядиться процентом пожертвования со своей стороны. Секретарь был типичным Служащим При Мистере Бизнесмене, молодым, резвым, хватким, в костюме и дорогих очках. Но прежде чем ответить ему, Вик захлопнул прямо перед его носом дверь, закрыл её на цепочку и посоветовался по телефону с Тео и Адамом (и накричал на них перед этим так, что мы с Джои только вздрагивали сидя на диване и не подозревая, что вежливый Вик и такие слова и этажные конструкции знает). Братья спокойно добрались до Техаса, просто вырубили в полёте сотовые — знали бы они, что мы с Виком едва не поседели, думая, что они сгорели в том доме! Пообещав передать привет Рашель, близнецы сказали Вику, что от должности этой ему не избавиться. Мол, мать его в какой-то степени таким блатом и держала при себе землю, на которой стоял нынешний дом Вика, а также лачуга Адсилы и трейлер. Ведь сама резервация при Вудсборо находилась в пятнадцати милях севернее от города. После того, как Вик рассказал всё это, я задалась единственным вопросом: а почему он не жил в резервации всё это время?.. Ведь, насколько я знаю, многие индейцы — если не абсолютное большинство — предпочли быть рядом с народом, пусть и в заточении. И хотя правительство мирно назвало его заповедником, у свободы стен и преград не бывает. — Потому что это земля моих предков, Лесли, — коротко оскалился Вик, и так разозлённый плохой новостью. — Не там, не где-либо ещё. Я не собираюсь идти по персональной Тропе Слёз и плясать под дудку белых; хватит. Наплясался ещё когда был желторотиком. Теперь меня так просто голыми руками не возьмёшь: у них уговор?! Будет им меценатская помощь, пусть только скажут, в каком размере. В конце концов, заплатить деньги — особенно в разумных пределах — это не самое страшное. — Но мне всегда казалось, меценатство — это на добровольных началах, — сказала я и прикусила язычок, когда увидела снисходительный взгляд Вика. Усмехнувшись, он нежно потрепал меня по колену ладонью и подмигнул. — Мало что в этой жизни делается на добровольных началах, чикала, — сказал он. — Часто сначала нужно заставить сделать добро. А благородные порывы придут потом, со страниц газет и автобиографий. Сегодня Вик ехал в городскую Ратушу, чтобы решить этот вопрос, ну а я забирала последние документы из школы. Каждый из нас был занят своим делом, но мы обещали друг другу, что пообедаем вместе — и вместе же поедем домой. Вик даже выглядел сегодня по-особенному достойно. Он надел простые прямые брюки, чёрную футболку под ремень и чёрную рубашку сверху, пусть она и была свободного кроя. Лето нас перестало баловать жаркой погодой, так что и я отыскала шёлковую широкую блузку молочного цвета и такую же короткую юбку, а ноги обула в кроссовки: самая удобная обувь для беготни по Вудсборо, ведь если твой жених — Виктор Крейн, каблукам на тебе делать нечего! Придерживая ремень сумки на плече, я поспешила к зданию Ратуши, поняв, что Вик за мной не заехал. Можно было, конечно, подождать его у школы, но я хотела сама убраться отсюда куда подальше. Особенно тёплых воспоминаний к этому месту я не питала. Но только поправив на голове бейсболку (чёрную, выгоревшую местами и пережившую Техас и Потлач), я услышала за спиной девичий голос. И меня окрикнули: — Эй, Лесли! Погоди-ка! Всё же нагнали. Одноклассницы садились в пятиместный минивэн, но одна, та, что за рулём, всё же притормозила и махнула мне рукой, когда увидела, что я обернулась: — Давай подвезём?! Не то чтобы я горю желанием с ними куда-то ехать, но с другой же стороны — почему нет? Я развернулась и неторопливо пошла в их сторону, крикнув: — Мне надо в центр, подбросите? У девушки — Кэрол, вот как её звали — лучились улыбкой голубые глаза. Чёрные волосы она убрала под ободок, облокотилась о дверь, изогнув стройное тело. — Конечно! Падай. Внутри было оживлённо. Даже, как на мой вкус, слишком. Девчонки смеялись и болтали, но как только я села рядом с местом водителя, градус веселья понизился, и они как-то стихли. Машина проехалась из школы под купу высоких деревьев, промелькнула в солнечном свете и подалась с края города к северо-западу, проезжая большую библиотеку, затем жилые частные дома, а после минуя потянувшуюся вдоль дороги жидкую, прозрачную лесополосу. Девчонку с темной кожей я не знала лично: она была из параллели, но знала ее подружку, хотя мало с кем из класса общалась — фактически, лишь с Дафной и Джонни в последнее время. Но, кажется, они были наслышаны обо мне. — Ну, девочки, что будете делать после? — спросила Кэрол явно чтобы просто разбить тишину. — После всего, я имею в виду… куда подала документы, Нэнси? — В Локвуд на юридический, — откликнулась темнокожая девушка в розовом платье, оказавшись как раз Нэнси. — А ты, Бэт? — Я тоже… но жду пока, что ответят, — уклончиво откликнулась блондинка рядом с ней. — А вообще хочу поступить в Мортон. — Это разве не в Миссисипи? — Именно там, — подтвердила она, закусив прядку зубами и дурашливо улыбнувшись. — И что, Эд будет тебя дожидаться? — Кэрол с подозрением покосилась на подружку. Та расхохоталась. — Да нет, конечно! Ты думаешь, я что, засохну на всю жизнь по Эдварду Тайлеру, если у нас было что-то пару раз?! — Бэт фыркнула и убрала прядку изо рта. — Конечно, нет, я похожа на грёбаную пуританку? В Мортоне много красивых парней и без него, поверь, скучать не буду! — А я знаю, что среди нас есть одна верная девушка, — попеняла подруге пальцем Кэрол и хитро улыбнулась. — Да, Лесли? Я отвлеклась от созерцания вида в окно, потому что не знала, как лучше общаться с девушками (и стоит ли это делать вообще, они и без меня неплохо справляются). Мне задали тот самый уточняющий вопрос, который я так ненавидела. Пульнули камушком намёка. Эй, Лесли, ведь это же ты осенью выходишь замуж?! Мама слышала, как этот мужик, ну, который работал у нас в школе полотёром, договаривался со священником после мессы в воскресенье. Правда, что ли? Обычно на этом этапе ухмылки сходили с лица у того, кто спрашивал, и у меня ещё раз уточняли: то есть, типа, ты не шутишь? Мне хотелось бы охотно высказать в лицо каждому, кто задавал вопрос наподобие этого, что Вик уже с холодной весны не работает в школе и достаточно, слава Богу, обеспечен, чтобы заниматься своими делами. Но распыляться перед людьми бесполезно. Они идут по своей программе — и их не интересует правда. Им хочется уточнить то, что они придумали сами себе. Так что я всегда киваю и отвечаю: — Нет, не шучу. Он так классно мыл полы, что я подумала, во-первых, у этого парня офигенная задница. А во-вторых, у меня в доме всегда будет обалденная чистота. Чаще всего такой ответ заставлял горе-шутника онеметь. Пока на меня таращили глаза, я успевала смотаться, но из машины на ходу не сбежишь. Так что я знала, к чему был задан этот вопрос про верность. Очередная удочка в сторону наших с Виком отношений. Вудсборо — городок маленький, здесь любят сплетни: соседки знают, с кем встречаются их сыновья и дочери. Детей часто «женят» ещё детьми и отчаянно пытаются свести дружескими встречами. Конечно, дурь всё это — и блажь глупых родителей: ребята вырастают и делают что им нужно. И как ни следи за соседом, а только в этот момент твой собственный сынок выпорхнет в окошко на тусовку с друзьями, чтобы вернуться только к утру. — Да, — спокойно ответила я. — У нас с этим всё строго. В плане верности. — Вот как? — Нэнси очень хотела продолжить разговор, но я, увы, желанием не горела. — А твой ревнивый жених не будет против, если ты упорхнёшь учиться, м? — Нет, — беспечно отозвалась я. — Он говорит, что мне так и так скоро после свадьбы в декрет идти. Девушки смолкли, тему перевели. Хорошо. Пусть думают, что хотят — они и так найдут повод для сплетен, но лишь бы меня в покое оставили. Всё равно много злых языков о нас шепталось. Людей смущал возраст Вика и девять лет — почти десять — нашей разницы. Они откровенно говорили с моей матерью и повторяли из уст в уста — наши соседки: мало ли каким извращенцем он может оказаться? Всё же что ни говори, а индеец — это дикарь. Непонятно, что у него на уме. — Вспомни, что лет тридцать назад они не могли сесть на одну скамейку с белым, — презрительно говорила наша соседка, миссис Таннер, между прочим, учитель начальных классов. — Как ты можешь спокойно отдать за него дочку? Кто знает, что для него нормально. Он, может, сексуальный извращенец? Я слышала, у них вообще маленький… На что ты обрекаешь дочь… ох, наплачешься же ты, Натали. — Не наплачусь, — спокойно отвечала моя мама, усмехаясь. — Он мужчина молодой, видный. Ну что ни говори, Эбигейл, а уродом его не назвать. Ну да, всегда они выглядят как грязные… ну так кожу не соскоблишь. Касаемо его денег спрашивали тихо и с прищуром. Ещё при этом заговорщицки улыбаясь: — А всё же как так вышло, что он из поломойки в дом переехал и сейчас разъезжает на новёхоньком авто?! Ну скажи, Нат, ведь ты же подсобила молодым? Почему он в резервации не живёт, у нас же есть одна, как её… Аквесасне, что ли? — Нет-нет, он всё сам, — с гордостью говорила мама. — У него и дяди — очень влиятельные люди, ну так это же неважно — свой дом, земля в Вудсборо, кстати, там скоро могут тоже начать строительство, представляешь, сколько она будет стоить?! Зачем ему в резервацию? В любом случае, я ни цента не дала им на свадьбу, Виктор всё взял на себя… Маме нравилось говорить о финансовой состоятельности моего жениха. Из её головы словно стёрлись те моменты, когда он брал дополнительный заработок и обходил горожан перед основной работой, чтобы прибрать у них на территории. Она напрочь забыла о том, как не отдала ему деньги и отругала меня, когда я напоила Вика кофе. Она категорически возражала, если я напоминала ей про тот зимний вечер, когда она ударила Вика дверью по лицу. Потому что он был не человеком её уровня. Да и сейчас таким оставался. С нарочитой небрежностью она жала плечами и говорила, что хотелось бы, конечно, нормального человека рядом с Лесли. Но в конце концов, он не такой уж и красный, взять хотя бы его покойную мамашу… хотя да, в нём порода эта тоже есть, ну да ладно, кто-то из внуков всё же будет похож на меня, хахаха! В такие моменты я горячо молилась, чтобы все наши дети до единого были маленькими Чингачгуками. — Неужели они правду сказали про это? Про скамейку? — досадуя, спросила я у Вика в тот вечер, когда подслушала мамин разговор. Я сидела в удобном широком кресле, похожем формой на чашу, а Вик устроился напротив меня. Ноги в кроссовках и шортах он задрал на стол. Пол был засыпан стружкой. В большое окно, которое, если отвести в сторону, легко служило ещё и дверью, мягко светил фонарь со двора. Тепло пахло деревом. Брусок в крепких, длинных пальцах Вика, объятый его ладонью, обретал силуэт под лезвием ножа. Вик утверждал, что пока только намечает статуэтку, которую ему заказали — Тот-Самый-Триждыблядский-Заказ, как он его обозначил — потом он поработает с ней на станке. Погружённый в процесс, он не сразу ответил и лишь пожал плечами, скривив рот. Глаз от статуэтки он не отрывал: — Ну, если хочешь знать, то когда я учился в школе… в каком же году это было… в девяносто седьмом пошёл, вроде бы? Так вот, мне тогда было запрещено пить из общего фонтанчика. Чего ты так удивилась, чикала? Да, мне было нельзя. Это для белых. Даже, хочу тебе сказать, рядовой нег… в смысле, кхм-кхм, темнокожий имеет больше прав по сравнению со мной здесь. Потому что я вообще-то должен жить в резервации, а не здесь. И он внимательно посмотрел на меня и кивнул, указав в мою сторону ножом. — Но тогда вряд ли я бы со своим характером прожил там до двадцати семи. Скорее, спился бы, скурился, как прочие. Или повесился. Чем не вариант. — Не вариант, — хрипло ответила я, с ужасом думая о том, что Вик мог бы… мог бы всё это с собой сделать. Добровольно. Пусть и подтолкнутый обществом, но сам. — А что им там ещё остаётся делать, м? — прищурился он. — Я даже не уверен, что у них там есть своя школа. Ну, то есть, какая-то да есть, наверное, вот только вряд ли родители позволят ребёнку туда ходить. — Да ты шутишь, — поражёно вымолвила я. — Они же сами лишают детей возможности получить образование и хоть чего-то да добиться. Вик, это тоже ненормально. — М-мгм, — издал он неопределённый звук, качнув головой, и тихо продолжил резать дальше. Стружки падали кудрями по его пальцам на дощатый пол. Я чувствовала, он что-то недоговаривает. — Хотела спросить, что не так со школами, — пришлось виновато добавить. — Прости, что я такая любопытная. Я тебя напрягаю? Лучше помолчать? — Да что ты, любимая, — сказал он ласково и поднял на меня взгляд. При слабом свете на бронзовом лице глаза казались белыми безднами. Вздохнув, Вик отложил в сторону поделку и, опустив ноги, похлопал себя по колену, молча приглашая меня устроиться у себя на руках. Дважды звать не пришлось. Я подскочила с кресла и торопливо подбежала к нему, одёргивая платье и мягко умащиваясь на коленях. Если и говорить о чём-то неприятном, решила я, довольно жмурясь, то только так. Положив щёку ему на плечо, кивнула: — Я готова. — Я рад за тебя, чикала. Так ты правда хочешь знать, почему индейских детей часто не водят в школу? Хм, странный вопрос. Я думал, об этом многие американцы знают, ведь не то чтобы этот факт скрывали… — он пожал плечами и тихо стукнул по кончику моего носа указательным пальцем, мягко улыбнувшись. — Понимаешь, детка… сначала нас хотели полностью интегрировать в общество, ну, чтобы переделать под себя. Этим занимался в конце девятнадцатого века такой человек, как Ричард Прэтт, его именем, кстати, названо сейчас несколько школ, кажется… Так вот. Он предлагал «убить индейца, чтобы спасти человека», проще говоря — искоренить в них всё, что заложено нашей культурой. Остригал, переучивал. Навязывал европейские развлечения, проводил занятия по английской литературе, политике, футболу, истории, математике, рисованию… ещё он хотел сразу обучать их ремёслам, ну типа вот, — и он повёл рукой вокруг себя, — открыл столярную мастерскую, фермерское хозяйство, обувное дело, потому что знал, что больше чем ремесленником ни один индейский мальчишка не будет. Да и девчонка тоже. Им была уготовлена унылая жизнь по европейским стандартам, нравится она им самим или нет. Начали, кстати все перемены именно с мохоков: моё племя, по иронии. Всё, что было в ребятах индейского, тщательно выкорчёвывалось, как сорняк из клумбы, но вот беда. Мы, красные, так странно устроены, что крепко держимся за свои корни. Но это было только начало. Учеников наказывали за непослушание — или то, что таковым считалось, и вообще порядки у Прэтта напоминали больше армейские. Просто любой ребёнок из племени автоматически считался — и сейчас считается — ленивым и не очень-то умным; я это испытал на своей шкуре, когда за одну и ту же проделанную лабораторную, списанную, между прочим, у меня, я и мой друг получали совсем разные отметки. Убить индейца, чтобы спасти человека… Хм, забавно. То есть, по сути, наш с тобой брак… — он мягко взял меня за руку, положив её поверх своей, и легонько придержал. — …считался бы богомерзким явлением. Был бы вовсе запрещён, возможно. Ведь убивали же нативных мужчин и женщин в таких парах, да хотя бы та же самая беременная дочка Логана — помнишь же его? Её муж был белым купцом. Его при той резне на Йеллоу-Крик никто не тронул… почему-то… — у меня по коже пробежал холодок, и я невольно прижалась к Вику теснее, обняв его и подоткнув руку между стулом и его спиной. — Сколько же детей в таких школах погибало, неясно, но они просуществовали до 1990-го. Через год я родился. Так-то, детка. В тридцатые годы для детей открыли школы-интернаты постоянного проживания. И пусть там реально неплохо учили, но из семей изымали — если добровольно, то ладно. Но многие отпускать детей туда не хотели, школы были на другом конце страны, а родителям вне резервации делать, кхм-кхм, нечего. Тогда власти изымали детишек насильно. Я помню, как был один такой старик в резервации близ Вудсборо, Фред Гордон его звали. Он вот вспоминал, что с братом и сестрой собирал ягоды как-то раз недалеко от дома, когда пришли полицейский и две монахини. Они просто бросили ребятню в фургон и увезли, ни о чём не оповестив их родителей. Фред вернулся только спустя несколько лет домой, уже повзрослевшим. Это было настоящее похищение. А зачем это делали? Я тебе отвечу. Среди дикарей, таких, как я или как все мы в целом, нельзя воспитать нормального европейского ребёнка. Чтобы маленький индеец отказался от своей культуры и традиций, нужно разлучить его с корнями: тогда будет толк. Думали они. Нас лишали — и продолжают лишать — культурной идентичности. Поэтому всех детей коротко стригли в первый же день — очень коротко, детка. Я уже говорил, что волосы для нас — не просто олицетворение красоты, силы и ума. Это действительно странным образом некоторая культурная связь между нами. Я тоже это пережил. И знаешь… — он помолчал некоторое время, прервав ровную речь. — Насильственная стрижка — это настоящий плевок в душу. Это подчинение и унижение. Ты будешь таким как мы. Мы распоряжаемся тобой. Даже твоими волосами. Мне было запрещено называть своё индейское имя в общей школе. Все звали меня «Виктор», но хотя бы не увозили из дома. В общем-то, поэтому бабушка не уезжала в резервацию. Она знала всё это и боялась, что за мной однажды так же придут. До сих пор помню, как Аделаида ночью проверяла, в своей ли я комнате, сплю ли… она-то в своё время тоже была забрана вот так. Она рассказывала, что было, когда кто-то случайно говорил на родном языке. Кому-то просто запрещали являться на обед. Кого-то ставили в угол. Мыли рот с мылом. А были случаи, когда наказывали электротоком… заковывали в цепи… или иглами кололи язык. Уже при ней посчитали, что индейцы слишком тупы, чтобы познавать во всём великолепии на одном уровне с белыми доступные науки. Поэтому в школах дети… обслуживали преподавателей. Стирали, убирались, работали на огородах и по хозяйству, что-то чинили. И это ещё кто-то спрашивает, почему я так долго работал уборщиком, ха-х! Образование сильно упало, но реально, к чему учиться, если надо было воспитать тупое, забитое стадо потерявших свою расовую идентичность недолюдей, м? Детей часто пороли. Бабушка говорила, беглецов отлавливали и били плетью-девятихвосткой на глазах у всех — в назидание. А потом — в камеру. Что ты так смотришь на меня, чикала? Да, там строили специальные, чтоб изолировать засранца от общей послушной массы. Показать: сбежите, паскуды, и тоже не будете пить и есть несколько дней кряду. Но зато еды они лишались неважной: в основном питались водянистой кашей. Чай и мясо — на праздники. А уж сколько среди учителей было педофилов… мне не исполнилось и восьми, когда бабушка усадила меня напротив и внимательно сказала, что ни один взрослый, коснувшийся меня в неположенном месте, не должен уйти безнаказанным. Что я не буду в этом виноват. Что это взрослый — преступник. Она много там повидала, в этих школах, да. Сотни учеников умирали от туберкулёза, гриппа, тифа, кори, дифтерии, пневмонии. Десятки гибли в частых пожарах: в школах с этим было туго. Десятки же тонули и мёрзли насмерть во время побегов. Тот старик, Фред, он сказал как-то, что одна мать направляла одно письмо за другим в школу с требованием выслать ей тело ребёнка. А правительство сказало, что власти не могут, потому что транспортировка индейца повлечёт неоправданные расходы… После этих школ люди выходили переломанными. Они спивались. Искали утешение в алкоголе и наркотиках, в порочных связях. Теряли нити. Не чувствовали себя частью своей расы. Частью белых — тоже. Белые шпыняли их как собак, им ничего было нельзя — от просто зайти и поесть в столовой до присесть в транспорте. Понимаешь, Лесли, — он вздохнул и вдруг стал очень серьёзен. — Если ты выйдешь за меня — всё же выйдешь — не ради ритуала, а ради… нас с тобой. и останешься рядом… ты никогда не будешь в безопасности. У тебя муж никогда не станет порядочным человеком. Я в чужих глазах всегда нечто между необразованным дикарём и получеловеком, пытающимся прикинуться тут своим. И дети наши будут такими же. Те дети тоже были ничего, бойцами. В школах процветало воровство: кто имел на кухню доступ, выносил еду и не крысятничал, делился со всеми. А из солидарности воришек свои не выдавали. Так что наказывали всех. И родители прятали детей. Скрывали факт рождения. Боролись. Даже поджигали школы. И только в семидесятые эти богадельни начали закрывать. А в девяносто шестом, Ли, они подготовили властям отчёт с требованием провести расследование — но кто бы чихнул в ответ на это. Знаешь, есть такой мемориал. На нём две тысячи восемьсот имён. Это всё маленькая часть тех тел, что не удалось припрятать. Я верю, что их было больше. Так скажи, Лесли… ты вообще готова к такому мужу? Необразованному дикарю? М? В тот вечер вместо ответа я спрятала лицо у него на шее, пытаясь не вздрагивать от слёз. Это было горько, отрезвляюще больно и слишком правдиво, чтобы не испугаться. И несмотря на твёрдое «да, готова», что я шепнула в бронзовую кожу, я оказалась совсем не готова к тому, что нам приготовили дальше.***
С кислыми лицами девушки, не удовлетворившись сплетнями за мой счёт, всё же подкинули меня до Ратуши. Я помахала им рукой напоследок, хотя вообще-то хотелось показать средний палец — но бензин нынче стоит дорого, так что я приняла их жест за акт доброй воли и просто направилась в сторону высокого белого дома с колоннами и американским флагом, повисшим на флагштоке. На парковке среди солидных машин бизнес-класса взгляд выцепил до боли знакомый пикап, и я улыбнулась: Вик, как обычно, себе не изменяет. А Тедди уговаривал его взять из гаража материнский «Мерседес»! Чихать он хотел на эти мерседесы. Усмехнувшись, я подошла к машине и, не без труда уцепившись за раму, присела на капот, намереваясь прямо тут дождаться Вика. Хотелось бы мне пройти к нему, туда, но я знала, что это невозможно. Никто меня не впустит без спецприглашения, да и потом, ну что мне делать среди этих людей? Я уверена, что Вику там сейчас более чем не по себе… А впрочем, наверняка ошибаюсь. Это им не по себе рядом с ним. Такой вывод я сделала, когда увидела, как Вик вылетел стремглав из здания Ратуши, хлопнув дверью, дьявольски злой. Твёрдо ступая, он совсем не слушал пританцовывающего с одной стороны секретаря — того самого, что заезжал накануне — и ещё одного незнакомца в костюме и с темной шевелюрой, тронутой проседью. Оба что-то громко пытались пояснить Крейну, но тот упрямо шёл к машине. А завидев меня, немного ускорился. На подходе я только услышала слова: — Ну погодите же, мистер Крейн… это всё встанет куда дороже вам лично… давайте не будем сгущать краски… — упрямо твердил секретарь. — Сгущать краски? — Вик остановился. Его громкий, холодный голос я слышала даже отсюда. — То есть, офицер полиции предполагает, что есть веские основания посчитать пожар поджогом, а девочку кто-то и вовсе запер в доме без шансов на спасение, и опять же, помощница шерифа подозревает в этом её отца. А вы говорите, чтобы я дал ему денег… — Не ему. — Поправил тот, что с проседью. — А Фонду. — Ладно. Фонду. Хорошо. Но Фонд передаст деньги этому господину, а он, судя по тому, что я узнавал о нём — а я узнавал, мистер Уоррен! — всё это пропьёт! И куда денется девочка? М? Скоро осень, в Вудсборо она приходит быстро и так же быстро становится чертовски холодной и дождливой. Может, ребёнок будет жить на пепелище? — Мы тщательно отслеживаем все средства, которые пошли из Фонда на помощь… — начал было секретарь, но Вик скривился. — Я вас прошу, не нужно было даже копать глубоко. Пять не восстановленных до сих пор за три года домов, семьи всё ещё живут в спецучреждениях, расселённые до завершения строительства. А когда оно завершится? — Когда поступит финансирование! — развёл секретарь руками, и Вик расхохотался, запрокинув голову назад, точно тот очень весело пошутил. — Вы же не серьёзно? — у него улыбка не предвещала ничего хорошего. — То есть, мои деньги пойдут на достройку тех домов, а этот… — Тише, тише. К чему устраивать тут цирк? Вы должны понимать, мистер Крейн, — второй мужчина положил ладонь ему на предплечье. Вик холодно покосился на неё, — в Вудсборо много проблем финансового характера. Ваша мать регулярно оставляла пожертвования, понимая всю важность… — Моя мать не особо вникала, куда идут средства, — в голосе у Вика было столько льда, что впору его можно колоть и в виски добавлять. — Или, скорее, не хотела вникать. У неё было много бизнес-забот, я уверен, мы оба знаем, за что именно она платила Фонду. Но я не намерен разбазаривать своё имущество на ваши личные нужды, мистер Уоррен. Я могу выписать любой нужный чек на имя пострадавшей. — Но, погодите! — Мужчина улыбнулся. — Пока она не может распоряжаться средствами, она несовершеннолетняя, а значит, вам так или иначе придётся прибегнуть к помощи опекуна… Вик застыл. На лице его отразилось яростное напряжение. Руки сжались в кулаки. Он был так взбешён, что вполне мог убить этих мужчин разными способами прямо сейчас… и не все из них будут милосердными и быстрыми… закусив губу, я с ужасом ожидала, что будет дальше. — Хорошо, — сказал он наконец. Лица мужчин разгладились. — Я выпишу чек. Подойдите со мной к машине. Он приблизился к пикапу, положил мне руку на колено и приветственно подмигнул: — Привет, чикала. — Привет, — я не знала, стоит ли здороваться с его спутниками: ни один из них не приветствовал меня первым, хотя оба странно покосились. Вик положил чековую книжку на капот, секретарь подал ему ручку. — Вам продиктовать нужный текст? В документе все должно быть записано без ошибок, — вежливо сказал секретарь. Вик вздрогнул и крепко зажмурился, ручка замерла в миллиметре от бумаги. Сглотнув, он совладал с собой. Я — нет. Испепеляя с презрением секретаря глазами, я услышала скрип пера. Вик оторвал чек и подал его мистеру Уоррену. На смуглом лице было вселенское спокойствие. Вику не хватало вампума и томагавка. Этот парень явно вышел на тропу войны. Мистер Уоррен внимательно взглянул в чек, прежде, чем убрать его. И с восклицанием довольная улыбка сошла с лица секретаря, как краска с целлулоидной куклы: — Но погодите, здесь же только половина от требуемой суммы! — Всё верно, мистер Уоррен, — расслаблено сказал Вик. — Это доля Фонда. — Но где же половина… — Я посоветовался с юристами, господа, — усмехнулся Вик. На лице его было такое гаденькое выражение, что я поневоле им восхитилась, осторожно найдя пальцами чёрную рубашку на спине и незаметно сжав её, — долю Фонду я отписать обязан по закону штата, но всё прочее — акт моей доброй воли. Так вот. Согласно этому, я обязуюсь своими силами в рамках установленных Фондом средств возвести за свой счёт дом для погорельцев. Мужчины заткнулись. Я поневоле затаила дыхание, понимая, что у них внутри сейчас кипит такой вулкан, что простым согласием дело не обойдётся… и взаправду не обошлось. — Немыслимо! — Это недопустимо! Вик молча впечатал ручку в грудь секретарю, возвращая её. С каменным лицом снял меня с капота пикапа и открыл дверь, усаживая в машину — я притихла, когда он положил ладонь на мою макушку, следя, чтобы я не стукнулась о раму. А затем стремительно обошёл пикап, не обращая на гневные восклицания никакого внимания. — Ни одна строительная контора не возьмётся за ваш заказ! — Подумайте хорошо, мистер Крейн. Если сейчас вы отъедете, это будет ваше последнее слово. — Я вам обещаю, вы во всём штате никого не сыщете!!! Вы слышите?! Вик закрыл окна и отъехал назад. На его челюстях заиграли желваки. Он надел тёмные очки, отчего вид стал непроницаемым и невозмутимым — и я увидела в зеркало, как мистер Уоррен сплюнул себе под ноги, сжав чек в кулаке. Некоторое время мы ехали молча. Вик ничего не рассказывал, не решалась что-то спросить и я… но затем робко коснулась его колена, и он словно взорвался: — Ублюдки. Выебки. Твари. Чтоб им там провалиться! — рявкнул он на одном дыхании и прищурился, сорвав с лица очки и швырнув их на приборную панель. Таким злым я его видела… ну, приходилось, конечно, но нечасто. Он невольно повёл быстрее, буравя взглядом дорогу. — Тихо, тихо, — проворковала я, потому что ничего другого больше не оставалось: разъярённого Вика я малость побаивалась. — Не гони. Лучше поделись со мной всем, что тебе там наговорили. Кто взбесил? — Эти. — Цыкнул он. — Ненавижу их. Грёбаные коррупционеры и взяточники. Они прозаседали там три часа, сукины дети! Просто выкачивают деньги с тех, кто им платит и за это берёт какие-то льготы… тоже не вполне себе законные… Привыкли к постоянной кормушке, думают, что смогут нажиться и на мне. Ха-ха! В его смехе не было ни веселья, ни задора. Он был злым и горьким. — А что по поводу той девочки? — после короткой паузы я решила уточнить. — Прости, я не подслушивала, просто вы громко говорили. — Это не то, во что я хотел бы тебя посвящать, чикала, — мрачно сказал Вик, не отрывая от дороги взгляда и заворачивая на перекрёсток к дому. — Но раз уж ты спросила, заместитель шерифа всерьёз просит присмотреться сотрудников к этому мужику… Элиасу Андерсену. Который отец девчонки. — То есть, — я непонимающе дрогнула бровями, вцепившись в ремень безопасности поперёк груди, — ты хочешь сказать, отец собственный дом поджёг? Вик кивнул и добавил: — А перед этим запер её в погребе. Чтобы ты понимала, погреб у них запирался снаружи, то есть эта девочка… Амелия… она никак не способна была случайно закрыться. Дом раскалился настолько, что я едва вышиб задвижку: коснуться её было невозможно! — Но какой у него мотив? Зачем ему убивать дочь? — я потёрла морщинку, залёгшую между бровей, и задумалась. — Потому, что может? — приподнял уголок брови Вик, и я заткнулась. — Ну, он алкоголик. Не то чтобы запойный, но с ним такое случается, как соседи говорят. И я не хочу этому субъекту ни цента своего в руки давать, по крайней мере, пока не пойму, что в этой ситуации правда, а что — нет. Мать её уже вызвали из Огасты… она там на заработках сиделкой. Приехать сразу не может. Так что пока девчонка временно расположена в интернате, а отец её — в социальной комнате на Джиллоуз-роуд. И хочу тебе сказать, к нему она что-то не торопится. Остаток пути мы проехали молча. Въехали во двор, Вик заглушил мотор и вздохнул, хлопнув себя по коленям ладонями: — Ладно, чикала, завтра у нас новое испытание, надо отнести хуёвый заказец этому несчастному отчиму… — он с трудом подавил улыбку и продолжил. — А потом я обзвоню пару фирм, там работают неплохие строители. Поставим дом за пару недель. Он ободряюще улыбнулся мне и коснулся подбородка, отчего я лишь улыбнулась ему в ответ. — Очень хочу просто побыть наедине, — призналась я ему, — подальше ото всех. Нам было так хорошо в Техасе. — На самом деле, такая возможность выдастся, — ласково сказал он и погладил меня по щеке. — Я должен съездить в резервацию и позвать оттуда нескольких старейшин племени, они будут у нас на свадьбе гостями, иначе без этого ритуал не состоится. — Можно ли считать, что у нас брак по расчёту? — лукаво хмыкнула я, и Вик расплылся в улыбке, прихватив меня за воротник рубашки и притянув к себе. Я только пикнула, вовремя нажав на клавишу и отстёгивая ремень безопасности. — Определённо! — он тихо выдохнул мне в губы. — Женимся исключительно из рациональных соображений. Я расхохоталась, заставив и Вика прыснуть со смеху, и собралась поцеловать его в губы — но мужчина ловко увернулся и, отстранившись, спросил: — Так ты поедешь со мной? — А ты ещё сомневаешься? Мы мягко стукнулись лбами, прикрыв глаза и погрузившись в блаженную тишину. Наконец-то вдвоём за весь этот долгий день. И ничто не может быть хуже, чем то, что осталось позади…***
Два дня спустя — Достаточно ли он был хуёвый? — с сомнением уточнил Вик, прищурив один глаз и буравя взглядом телефон. — Вполне! — кивнул Джои. — Только ты ему польстил. Там явно больше двенадцати сантиметров. — Ладно, уже ничего не исправишь. Я всё отвез мужику. Как его жалко. Он показался мне весьма приятным… Парни удручённо смолкли и продолжили гипнотизировать смартфон, который лежал на стеклянном столике. — Но ведь… кхм-кхм… — я покраснела и затихла. — Что? Ну? — Нет, ничего, — зря я это начала. Вик и Джои внимательно вперились в меня взглядами. — Не тушуйся, — сказал Джои. — Говори, раз начала, — приказал Вик. Я замялась. — Ну, двенадцать сантиметров — это же он в спокойном состоянии, — рассуждала я, стараясь не смотреть на багровых от смущения парней, а про себя думала: Господи, что я несу. — А если в эрегированном… Вик быстро захлопнул мне ладонью рот: — Я понял твою мысль, остановись, пока не поздно. Ладно. — Он вздохнул. — Даже если он не позвонит — хотя я просил — это не так страшно. Вот что важнее — странным образом все строительные фирмы мне отказали, сослались на всякое: много заказов, нет свободных рабочих, не хотят строить не напрямую заказчику… ерунда какая-то. — И правда, — я погладила Вика по плечу. Он развалился в кресле, задумчиво прислонив к губам сложенные лодочкой ладони, и вдруг подскочил, оживившись: завибрировал телефон. Мы с Джои поневоле притихли и затаились. Вик снял трубку… но через несколько минут нам всем стало ясно, что звонил ему не заказчик. Разговор вёлся на повышенных тонах. Виктор стремительно встал и вышел в соседнюю комнату, так что понять, о чём говорили, было невозможно… пока он сам не вернулся к нам с Джои, рявкнув: — Это издевательство! Я подскочила на месте, вздрогнув и в недоумении уставившись на Вика. Какая муха его укусила? — Что? Заказ не понравился? — спросил Джои. — При чём тут заказ этот! — огрызнулся он и расширил глаза. — Эти ублюдки из Фонда вообще потеряли остатки совести и разума… это они, мать их, всё подстроили. С-суки. — Что? — я нахмурилась. — Что подстроили?! ШВАРК! Вик так зло ударил кулаком в стену, что мы с Джои подскочили, а Цейлон, спокойно лежавшая в ногах, спрятала нос в лапах. — Мне звонил отец Томас, — оскалился Вик. — И сообщил, что ему настоятельно рекомендовали не торопиться с нашей свадебной церемонией, пока дом для Андерсенов не будет отстроен… А чтобы вы поняли, — он усмехнулся, — все компании мне в сотрудничестве отказали. Вот так. — Бля-а-а, — протянул Джои, ошарашено переводя взгляд с друга на меня — и обратно. — Что за порядки у вас здесь?! — Это Вудсборо, привыкай. Я похолодела от таких новостей и только смогла что вымолвить: — В смысле… нас не поженят? Мне никогда не хотелось выйти замуж до дрожи, так сказать. Из нас двоих куда больше хотел жениться Вик… но почему-то у меня ухнуло вниз сердце. Я заломила себе пальцы, крепко сжала их, сдерживая свою горечь. Но скрыть от Вика свои эмоции не удалось, — Лесли… — он быстро опустился перед моим креслом на корточки и мягко взял меня за обе руки. — Милая, не тревожься. Отец Томас, кстати, нормальный мужчина, он обещал ещё переговорить по поводу этого решения… он просто не хочет себе проблем. — Я понимаю, — глухо откликнулась я. В голове уже промелькнул калейдоскоп неоправданных ожиданий. Я, оказывается, ждала эту свадьбу. Ещё как ждала. Заметив моё расстройство, Вик крепче сжал мои ладони в своих: — Я обещаю тебе, что через положенные две недели я сдам им этот триждыблядский дом, будь они неладны. — И как ты это сделаешь? — покачал головой Джои, задумавшись. — Выпишешь кого-то из другого штата? — Да нет, ещё быстрее и надёжнее! Улыбка Вика мне совершенно не понравилась, так что я напряглась. Джои тоже нервно сглотнул: я его чувства прекрасно понимала. — Мы с тобой сами всё поставим, — и глазом не моргнув сказал Вик. — Мы?! — Мы, Джои. Ну, ты и я. В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь бодрым дыханием вывалившей розовый язык Цейлон. Я выпучила глаза не хуже Джои на Вика, потому что идея была, конечно, рисковая… — Я пас! — Джои качнул головой, тут же подняв ладони вверх. Вик поджал губы. Смерив друга взглядом, прищурился: — Тогда Тамара узнает о том, какой ты бабник. Ну та самая, что дочка владельцев похоронного бюро. Такая, миленькая… Джои яростно стукнул кулаком по подлокотнику кресла, но Вик остался предельно спокоен. — Ух, ты дьявол, Крейн! Ты — сущий дьявол! — Спасибо, — усмехнулся Вик. — Я знаю. Но прежде, чем мы продолжили спорить насчёт этой сомнительной идеи, телефон присвистнул второй раз. Вик получил сообщение, открыл его и торжественно зачитал вслух, едва сдерживая улыбку: — Огромное спасибо, Виктор! Было очень приятно получить от моей падчерицы такой замечательный подарок в вашем исполнении. Я и не думал, что она будет так внимательна к моей профессии… — Вик остановился и добавил. — Он во флоте служил. Кхм-кхм. Так, дальше… и к моим увлечениям. — Нам сказали, что у него член двенадцать сантиметров, при чём тут флот? — вскинул бровь помрачневший Джои, которого строительство дома совсем не прельщало. — Я вырезал ему рог нарвала, — как бы между прочим отметил Вик. — Подумал, пусть мужик порадуется. Там двенадцатью сантиметрами не обошлось. Читаю дальше… Эта прекрасная статуэтка будет стоять на каминной полке, напоминая мне о годах службы близ Аляски. — Откуда ты узнал, что он служил? — не унимался любопытный Джои, и я сжала зубы, всячески сигнализируя ему гримасами, чтоб он заткнулся. Вик лишь поднял на друга невинный взгляд. — Зови это шестым чувством. Ага. В маске Крика.***
Перебрав ноги под столом, женщина в чёрном костюме-двойке с иголочки переложила их — одну на колено другой — и осторожно постучала кончиком ручки по кипе бумаг, что лежала перед ней. — Это тот самый контракт? Контракт для Виктора Крейна? - Sgjdue ashta'mahok. Высокое жуткое существо, кажущееся непонятным скоплением кожаной массы бурого цвета, усеянной бородавками, шрамами, рваными и уже зажившими ранами, сложило на груди руки — касаясь ладонью ладони. Оно замерло перед хозяйкой, внимательно слушая, что она скажет, и женщина вздохнула, провела ладонью по гладким коротким волосам, зачёсанным назад. В стеклянный офис на девяносто девятом этаже не падал солнечный свет. Здесь было всегда пасмурно и тихо, только мощные лампы освещали стены, украшенные огромными абстрактными полотнами и картинами вполне осмысленными и изображавшими различные пейзажи… Заснеженную горную гряду Ормонда. Золотой парк Хэддонфилда. Старые стены психлечебницы Кротус Пренн. Туманное ничто Сайлент Хилла… В огромные панорамные окна вился и плясал туман, и что-то изредка тихо, робко постукивало в стекло, словно проверяя его на прочность и ощупывая границы. Женщина не реагировала, спокойно пролистывая одну страницу договора за другой, убранной мелким печатным текстом. — Почему же до сих пор не стоит его подписи? — нахмурилась она, подняв один из листов. — Разве этот жрец не служит мне, м, друг мой? Существо в спешке низко забормотало на неизвестном ни одному человеку языке: — Sarheam hi'lnubepe… — Хватит оправданий! Она осторожно подцепила длинным ногтем фотокарточку со столешницы, переложила её поверх договора, вглядываясь в лицо мужчины, отпечатавшегося на глянцевой бумаге: — Уже не первый пробуждающийся маньяк. И столько загубленного потенциала… — она покачала головой, поджала губы, подчёркнутые алой помадой. — Я знаю, что среди них есть ещё пятеро таких, но не можем же мы разом лишиться их? Что скажет мистер Шолотль?.. Уверена, он будет крайне недоволен, ведь у нас с ним договорённость на поставку… и отменить этот заказ никак невозможно… ведь, я думаю, все сотрудники это понимают? Под пристальным взглядом существо кивнуло, замерев на бежевом ковре, а затем вздрогнуло, когда женщина ледяным тоном произнесла: — Пусть того, кто заставил его вспомнить, найдут и доставят ко мне. Мы вытрясем из кого-то душу, верно, Атанат?