Never Let You Down — Woodkid feat. Lykke Li
Двадцать восемь лет назад. Саладо. Штат Техас. Руки сплелись. Позднее лето, позднее тепло, остатками согревающее жаркую, расколотую трещинами почву прерии. Поздние сухоцветы, которые качает ветер. Поздняя любовь. — Мне пора, — упирается Элис, но высокий крепкий парень с чёрным гладким хвостом на затылке только посмеивается в ответ. У него на груди позвякивают бусы — среди множества металических шариков, нанизанных на кожаный шнурок, виднеется полоска бирюзы. Ей жалко уходить, но она не хочет всего этого: криков, ссор, обвинений, догадок, с кем она и что делает… — Да чего ты, куда опять бежишь? — он прищурил тёмные глаза. — Папаша твой на этой… Генеральной конвенции… дай Бог памяти… — Собрании Генеральной конвенции баптистских деноминаций Техаса, — с укоризной вздохнула она, поправив подол белого платья. — Вот-вот, там. Они пока одну эту хрень выговорят, три часа пройдёт, — промурлыкал он и немедленно привлёк к себе девушку. Пальцы зарылись в пшеничные волосы, она кротко улыбнулась, уткнулась лбом ему в плечо. — Прости, я просто соскучился. Если бы мог приезжать почаще из резервации… — Да всё в порядке. — Но там у меня работа, а если мы всё же решились на то, что задумали, нужны деньги. Понимаешь? Она кивнула и опустила взгляд, полный сомнений и неясных страхов. Отложенных эмоций, словно она не хотела пока даже думать о том, что так сильно напрягает, раздразнивает на подкорке мозга, копошится червячком в груди. Не даёт спокойно спать. Не даёт чувствовать, что всё в порядке. Они смолкли и удобнее сели на большом, прогретом солнцем сланцевом камне. От края до края земли — куда только падал взгляд — была красно-золотая прерия. Далёкая полоска реки голубела вдали, ветер колыхал редкие сухие деревца и высокую траву. Август. Умирающее лето. — Как дела дома? — он чувствовал, что это волнует её, и спросил нарочно первым. Лучше знать, чем замалчивать. Утешить, пока он рядом, чем оставить наедине со своими демонами. А в случае с Элис — с целым дьявольским эшелоном. — Всё как обычно, — сдержанно сказала она, но глаза погрустнели. — В общине будут очень недовольны, если узнают, что ты снова приезжал. — Понимаю. В груди заворочалось тугое разочарование, но он отмёл его в сторону, смахнул как пыль — притворился, что ничего не чувствует. И сам себя обманул. — Слушай, Эл, — он устроился удобнее, откинувшись на локти. Сощурился, зажал губами травинку. Хотел бы закурить, но нельзя, иначе её одежда пропахнет дымом. — К Рождеству, думаю, я накоплю достаточно денег, чтобы уехать. — Куда ты уедешь? — вздрогнула она и прилегла на землю рядом. Он подложил ей плечо и руку под голову, и Элис поневоле прижалась ближе. — У тебя здесь семья и брат. Ты что, бросишь Тедди? — Нет, — возразил он и спрятал глаза, — буду писать, конечно. Приезжать. — Эд. — М? Оба знали, что им предстоит чем-то пожертвовать, и не понимали, насколько серьёзной будет эта жертва. Молодые и отчаянные, ему двадцать, ей семнадцать. Он — индеец из резервации, она — дочка баптистов из общины. Два разных мира, соприкоснувшиеся друг с другом через двух влюблённых. — Не думаю, что это хорошая идея. — Она помолчала и вдруг выпалила на выдохе.— Избавиться от них до конца мы не сможем, Эд. Я не хочу вот так просто отсекать семью. Знаю, знаю, что ты скажешь, но отказаться от них не могу… так что... не лучше ли пока оставить всё как есть? Адам подозревал что-то такое. Он чувствовал, ей не по душе затея уехать из Саладо, но другого варианта не видел. Отчаянье заскребло в груди, охватило голову пламенем. Он слабо улыбнулся и сказал: — Чёрт с этим всем, лишь бы тебе было спокойнее, детка. — Правда? — в её глазах было удивление, так что пришлось поцеловать в веки, чтобы стереть недоверчивость. — Крещу сердце, — ухмыльнулся Адам и впрямь покрестил. Она шутливо хлопнула его по руке. — Не богохульствуй, мерзавец. — Я вовсе без умысла! — горячо заверил Адам и перевернулся на бок, тепло глядя на Элис. Она скопировала эту же позу, слушая его дыхание у себя на щеке. — Это у вас так не принято. Но вот что странно… в Саладе меня как увидят, так и баптисты что молятся, что крестятся! Элис расхохоталась. — Это потому что ты — бандит! — Неправда! — хлопнул он рукой по камню. — Я предприимчивый! — Ты просто наглый, — нежно сказала она и прильнула губами к смуглому лбу. — Ладно, теперь мне действительно пора. Спасибо, что поговорил со мной о переезде. Он видел, что у неё от сердца отлегло. Знал, что Элис не хочет разлучаться с семьей и портить с ними отношения. Порой ему казалось, что её забота о них перекрывает любовь к нему, но молчал — дьявол, кто он такой, чтобы мешать ей любить отца, мать, сестёр и братьев? Он не стал напоминать, что отец уже намекает на замужество с одним из мужчин в общине. Он куда старше Элис и истово следует своему религиозному пути. И к тому же, кто возьмёт её замуж такой: не красавица, с заметной полоской шрама под носом после операции — Элис родилась с заячьей губой… Действительно, кому она нужна. Кроме него. Он хотел бы, чтобы больше — никому.***
В Эль-Пасо на берегу реки Рио-Гранде велась большая стройка. Для того, чтобы попасть туда на работу, братьям Каллигенам пришлось сначала исколесить весь Западный Техас, покинуть север штата и оставить за плечами родных и близких на долгих четыре месяца. Близилось Рождество, у обоих настроение было замечательным. За каждый месяц им платили порядка трёх штук: сумма весьма достойная, но и за работу непростую. Строили огромный пятизвёздочный Плаза Отель, готовый вместить около полутора тысяч отдыхающих. Одни рабочие рыли котлованы для комплекса бассейнов, другие закатывали территорию вокруг под лужайки, третьи размечали поля для гольфа. Сама стройка, ограждённая высоким щитовым забором, высилась уже до двадцать четвёртого этажа. Адам и Теодор работали монтажниками и для скорости частенько снимали страховку: начальник их смены доплачивал за это и был очень доволен, что его объект всегда сдаётся с упреждением по времени. Глядя на панораму Эль-Пасо, раскинувшегося совсем под ногами, одинаковые как две капли воды Каллигены в оранжевых касках и рабочих жилетах, в нескользящих перчатках и с широкими улыбками на лицах наслаждались высотой и ветром. Они шутили, что сюда для особо опасных работ нужен молодой муж их кузины — Кит Крейн. Этот отмороженный никакой высоты не боится. Дни они заканчивали полумёртвыми от усталости, но довольными — играли в карты, читали книжки и скучали по друзьям. Жили в трейлерах вместе с другими строителями, трудились по сменам, скучали по дому и планировали перед Рождеством — если уложатся в срок по своему объекту — отправиться домой. Но Адаму предложили кое-какую халтуру, и он остался, отослав домой брата. В седьмом часу утра в тот день начальник смены дождался, когда Каллиген спустится по стропам и распишется в журнале. Было солнечное утро, не предвещающее никакой беды. В Южном Техасе, если судить только по погоде, бед вообще не должно было случаться… но небо потускнело, а мир вокруг превратился в грязный ватный ком, который Адаму затолкали в уши. Им обложили со всех сторон, спеленав его по рукам и ногам. Мистер МакРиди передал Каллигену трубку. Адам устало привалился к стене, даже не глядя на то, с каким вниманием МакРиди застыл неподалёку, чтобы послушать громкий, отрывистый голос Теодора. Мир выцвел и перестал существовать, в голове пульсировало: это случилось. Он почему-то был уверен, что однажды так и будет, но когда страх подтвердился и навалился тугим комом на горло, эмоции куда-то исчезли. В сухом остатке — только тупая боль в груди и сдавленный кадык, а ещё — почему-то мокрые щёки. Адам слушал быстрый, собранный, безэмоциональный доклад Теодора, будто тот зачитывал ему газетную вырезку про смену автобусных маршрутов. — Элис умерла, — сказал Теодор без предисловий и тихо добавил. — Отравилась. — Чем? Дьявол, он сдурел?! Других вопросов больше нет?! Адам осёкся, но было поздно, он своё уже спросил. Тео был спокоен: — Точно не знаю. Говорят, мифегином. Это таблетки… Адам поморщился. Какая разница, она наглоталась их — да даже аспирина наглотайся, ничего хорошего не будет. Но голос был беспощаден: — …я поспрашивал, узнал, в общем, это препарат, который обычно назначают для прерывания беременности. Он уронил руку, трубка устало повисла в пальцах. Провод перекрутился завитками. Вся жизнь перекрутилась как провод тоже. — Адам, сегодня состоятся похороны. Я не знаю, что лучше сделать. Алло?! Брат позвал раз-другой по имени, снова выпалил «алло!», зачастил. Он говорил что-то, но Адам не слышал. Он просил о чём-то, но Адам не понимал, чего он хочет. Повесив на рычаг чёрную трубку, в которую Тео кричал «оставайся там, я приеду за тобой!», Каллиген-старший очень уверенно спросил у МакРиди — тот всё ещё подслушивал неподалёку — сможет ли он рассчитать его прямо сейчас. Да, прямо сейчас, ни о чём не спрашивая. МакРиди сказал, что сможет, но тогда Адам получит не три тысячи, а только две двести. Он согласился и кивнул. Снял с пояса рабочую сумку, кинул её на стол прорабу. Стянул перчатки и оставил там же каску. МакРиди опешил. Вот так, не торгуясь, просто подарил восемьсот баксов?! — Ты бледный что-то, Эд, — сказал он, и в голосе прорезалось настоящее беспокойство, хотя деньги он уже начал отсчитывать. — Тебе дать выпить? Адам невозмутимо взял у него из руки купюры и убрал их в карман джинсов. — У тебя умер кто-то, что ли? — невпопад брякнул встревоженный МакРиди и ошеломлённо застыл, когда тот только кивнул.***
Адам сел на автобус, чтобы добраться до аэропорта Эль-Пасо. Ехать нужно было четыре мили. Он опустился в кресло, машинально заплатив до этого за билет, и понял, что забыл в трейлере свою сумку с вещами. Возвращаться он не стал. Сосало под ложечкой, почему-то появилась дурацкая уверенность, что его обманывают. Быть может, Теодора просто надурили. Этот папаша Элис, Клайв, он просто мерзкий старый хрен. Он дочку продаст с потрохами за лишний гектар земли к своему участку. Он чёртов сектант. Он скажет что угодно, лишь бы только дурной Каллиген отвязался от Элис. Чем быстрее крутились колёса и чем ближе был аэропорт, тем сильнее крепла в Адаме надежда, что это всё ложь, и ему так передали нарочно, обманом, чтобы он бросил Элис. А что? Девушка умерла — какие ещё вопросы? Когда он купил билет на самолёт и заплатил за него полсотни, потому что осталось место только в бизнес-классе, в мозгах крутилось одно и то же: не бойся, она жива. Это всё неправда. Черти, они специально так говорят ему! А что если выдали уже замуж за этого хрыча Мэриленда?! Да нет, он только на днях говорил по телефону с Элис, она бы точно не стала такое скрывать. Но своё запланированное самоубийство же скрыла от него. Каллигена посадили без вопросов в первый класс. Адам никогда так не летал, но сейчас ему было всё равно на обстановку. Обслуживание было на высоте, как и кресла, и еда, от которой он отказался. Даже люди здесь были совсем другими, но и на это он не смотрел. Странно, даже смешно: он всё время дико экономил, потому что они с Элис планировали распорядиться этими деньгами иначе. Да, как-то иначе. Купить или снять домик в другом штате, жить отдельно, забыть обо всей этой её чёртовой баптистской секте. Жениться, быть может — она сама пока не очень-то этого хотела, и неудивительно, ей же только семнадцать. Было. Нет, не говори так!!! Он полтора часа полёта прикидывал, правда это или нет. Глупо загадывал: я буду вежлив с этой пожилой леди, моей соседкой — и тогда Элис будет жива. Мне жарко, но я не буду пить, и тогда обязательно окажется, что она солгала про отравление. Дурацкие торги с собственными нервами продолжались, пока самолёт не приземлился неподалёку от Салада. Там осталось поймать попутку или взять сразу такси. Такси стоило втридорога, особенно в декабре, почти под Рождество и, считай, в самые сугробы и заносы, но Адаму было уже настолько плевать, что он заскочил в машину и назвал адрес. — По счётчику будет не меньше ста… — заикнулся таксист, с сомнением глядя на скуластого индейского парня. Тот вдруг рыкнул так, что водитель подскочил на месте. — Гони давай!.. Если бы он помнил дорогу, или как ехал, нервно цепляясь за ручку автомобильной двери… но он не помнил ни черта. Индийский божок в позе терпения трепетал круглой золотой головой на приборной панели автомобиля. Адам смотрел туда как зачарованный и вдруг поймал себя на мысли, что молится, хотя набожным не был никогда. Вся его набожность заканчивалась где-то на пороге церкви, куда идти не хотелось: лучше бегать за яблоками в соседский сад, или с мальчишками строить может быть плот, а может — типи… Потом он вырос, из долговязого и нескладного оформился в мышцастого и поджарого, и девчонки, выпить в баре после смены или подработать на ранчо стало куда более важным, чем пройти к высоким деревянным воротам в Царство Божие. Но, очевидно, его туда вела петлистая дорожка. Адам молился, смотрел на фигурку Будды, который качал ему головой в дешёвом такси, и надеялся на чудо, хотя, приближаясь к Саладу, понимал, что чуда не будет. Оно не для таких как он. Под кожей ломило кости. Он выбрался из машины, расплатился и взглянул на обычный бежевый дом с лужайкой под окнами, сейчас засыпанной снегом: один из десятка таких же, типовых и вроде бы презентабельных. В похожих домах не место девчонкам, которые трахаются с кем-то вроде него. Она теперь для них мусор, живая или мёртвая, но скорее всего — второе, потому что дверь украшена венком с чёрной лентой. Адам прошёл по дорожке к забору и перемахнул через него, не потрудившись открыть дверцу. Снег скрипел под подошвами. Он взбежал по ступенькам на террасу и занёс кулак, чтобы постучаться… но заметил, что дом открыт, и ему на носы ботинок падают полоски света изнутри. Адам толкнул дверь костяшками пальцев и вошёл. Под ногами скрипнули половицы, яркий свет заставил прищуриться. Было уже три часа. В большой гостиной убрали все украшения к Рождеству, хотя баптисты и так отмечали его очень скромно. Там на специальной подставке стоял лакированный гроб тёмного дерева со скромным букетом белых хризантем в ногах. Те, кто пришёл почтить память Элис Талбот, клали в гроб по белому цветку, но таких нашлось мало — если судить по количеству белого на алой подушечке. Адам видел ещё из маленькой прихожей всё, чего видеть бы не хотел: гроб, подушку, алую ткань, белые цветы, зажжённых две свечи в голове покойницы, а также её фотографию, перетянутую чёрной лентой. Всё, но не саму Элис, которая лежала в глубине. У него пересохло во рту, но казалось, что похороны эти — чистой воды фарс и обман. Она не могла, дьявол, не могла умереть! Все гости — ну, или почти все — были из их Церкви. Каждый знал, что Элис Талбот залетела от патлатого Каллигена, который слинял сначала в Оклахому, потом в Небраску, а затем в Эль-Пасо, и всё он кем-то там якобы работал и пудрил девчонке мозги, потому что один к одному был красножопым бездельником. Такие как он спивались или скуривались в нищете в своих лачугах, отстроенных на земле резервации. Нет и речи насчёт праведности. Он праведным быть не может по определению, он им не духовный брат, он не идёт за их лидером, он не верит в то, во что верят они, и не уважает их образ жизни. Не их он масти человек. И никогда им не будет. Когда Каллиген явился на похороны, эффект был такой, как если бы в курятник забрался лис. Или дьявол зашёл в приход с главных дверей. Люди молча расступились перед ним, потому что он был просто страшен. С перекошенным лицом — он ещё не знал, что это от боли, потому что раньше ничего такого не чувствовал — прошёл вперёд; кто-то замешкался убраться с его дороги, и он ударил человека плечом. В висках стучало, что это постановка. Элис не может быть мертва. Все бы так и давали ему пройти дальше, но тут поперёк встал один из её братьев, здоровенный детина, пусть ещё и совсем молодой, но куда более крупный, чем сам Адам, и такой же рослый. — Э, остынь, — сказал он и выставил руку вперёд так, что Адам невольно ткнулся в неё грудью. — Ты кое-что попутал, друг мой. Дверь на выход — позади. — Можешь до неё прогуляться, — глухо бормотнул Адам. Шагнул ещё, но парень так и не отступал. Люди притихли, смотрели на незваного гостя с непониманием, недоумением и презрением. Наверняка многие в курсе, кто он, и в курсе, что случилось — сам же Адам пока не понимал ни черта. Чтобы понять, ему нужно было увидеть Элис живой или мёртвой и во всём убедиться, потому что он не верил никому из тех, кто здесь был. — Ты осмелился сюда прийти? — послышался голос сбоку. Это был Клайв Талбот. Его голос Адам бы узнал сразу же. Среднего тембра, обычно спокойный и холодно-размеренный, он бы отлично подошёл для чтения проповедей. Вот только Каллигену они не требовались. — После всего, что из-за тебя случилось, ты всё же посмел заявиться?! — Иди к дьяволу, Талбот. — Подтянулось ещё несколько мужчин, гроб стало видно только наполовину. — Я должен её увидеть. — Этого не будет. Клайв выглядел как и всегда. Широкое мясистое лицо, темные волосы с проседью, зачёсанные назад, и небольшие серые глаза, очень проницательные. Жена коснулась его локтя, но он стряхнул руку. — Развернись и уйди, Каллиген, хватит устраивать балаган. Это похороны моей дочери. Достаточно и того, что всё это случилось из-за тебя. Адам сделал вид, что не услышал. Небрежно толкнув плечом мужчину впереди себя, попытался пройти — его не пустили. Ладно. — Вы никогда не хотели по-хорошему, — сказал он и сам свой голос не узнал. — Вы и сейчас такие же дуболомы, какими были всю дорогу. Отойдите-ка, парни. Я не сделаю ничего, просто посмотрю. Невысокий, но плотный юноша посуровел, встал прямо перед Адамом. И тот понял, что по-хорошему получится вряд ли. Во всяком случае, у него нет сил кого-то уговаривать. Он слишком зол на них всех, слишком их ненавидит — и ему лишь в удовольствие сделать то, что он должен сделать. — Я предупреждаю, — медленно сказал Клайв. — Здесь есть полицейский. Подумай хорошенько, Каллиген. Повернись. И выйди. Пока я не выдвинул тебе обвинение в доведении до самоубийства моей дочери. Это он зря. Адам сам не помнил, как в глазах заволокло, а внутри поднялась такая ярость, что все в комнате застыли. В Саладе люди хорошо знали друг друга, но этого парня, пусть задиристого, но всегда улыбчивого, всегда добродушного, таким видели впервые — и теперь смотрели на него с испугом, как на взбесившуюся собаку. Что-то тёмное выросло в нём, опутало жгучей ненавистью, отравило взгляд, завибрировало в злом крике. Он налетел, не думая ни о чём, на мужчин перед собой — их было пятеро — и первого кто попался под руку вырубил сразу. Тяжелая туша повалилась на пол. Адам не понял сам, как так вышло — но уже сломал нос второму. — Прекратить! — резко выкрикнул Клайв Талбот и полез было в драку, но почти сразу остановился, бессильно сжимая кулаки. Он здорово струсил, потому что незваный и обвиноваченный гость сцепился с его сыном, а в том роста и сил было больше, чем в отце. Адам откинул парня в сторону, и тот повалил какую-то некстати подвернувшуюся женщину. Началась суматоха, кто-то закричал гневно, а кто-то — испуганно. Сынок Талбота сразу вскочил и ринулся в бой. Пока Адама метелили двое других, он навалился со спины и прихватил за кадык, чтобы мерзавец малость успокоился. Адам врезал ему локтем под дых и толкнул очень праведного, судя по костюму, мужика с перекошенным от гнева красным лицом. И вот этот самый праведник крепко перехватил Адама поперёк туловища, а потому вместе они сладкой парочкой и рухнули прямо на гроб, подкосив опоры. Дальше Адам помнил совсем плохо. Удар хребтом обо что-то очень жёсткое, такой, что искры из глаз посыпались. Обидчик отстал, когда Каллиген опустил кулак ему на лицо — раза три-четыре. В общей панике и криках чувствовал, как его хватают сзади за волосы и куртку. Повернулся, взглянул вниз и обомлел. Элис была взаправду мертва. Её лицо оказалось прямо перед ним. Похороны и впрямь превратились в фарс, но из-за него. Он до последнего не верил, что её больше нет — но вот она, правда. Элис лежала в гробу с закрытыми глазами, и вышло так, что вниз головой: сам гроб упал с подставки. Золотистые волосы разметались по плечам, хотя их покрыли лаком так, что они глянцево блестели, словно пластиковые. Клайв выл и брызгал слюной, его можно было понять, он — убитый горем отец. Его держали другие люди, чтоб он не бросился на сволочь, из-за которой случилось всё это. И даже похоронить дочь по-человечески он не смог — тоже из-за него. Но мать Элис стояла в стороне, и в остекленелых глазах её были слёзы. Она смотрела, как Каллиген неловко поднялся и вместе с собой поднял ещё и гроб. Элис перестукнулась в нём, как кукла в коробке. Адам поставил опоры, придерживая гроб плечом. Кто-то из парней полез к нему снова драться, но тут послышался зычный властный голос со стороны распахнутой входной двери: — Ну-ка, немедленно прекратить! Руки мигом отпустили одежду, волосы и самого Адама, который был уже изрядно исцарапан и умудрился набить шишку над бровью. Ему, конечно, намяли бока, но лицо у него не было залито кровью, как у двух других участников потасовки. Один и вовсе валялся без сознания. Ещё двоих он поколотил так, что лица быстро раздулись, как баскетбольные мячи. На пороге стоял шериф с помощником, позади него маячил очень бледный Теодор. Он мял в руке шапку и зажёгся багровым румянцем, когда увидел, что братец стоит в обнимку с гробом и безразлично смотрит на него и на полицию в том числе. — Он заявился в дом! Проник! Я никогда… — пятнами пошёл Клайв. — Он убийца, из-за него Элисон больше нет! А теперь ещё и это! — ТИШИНА! Шериф Пенбли рявкнул, и Талбот сразу замолчал. Пенбли обвёл строгим взглядом всех в комнате, подкрутил кончик седых усов. — Если никто из вас не желает закончить этот день за решёткой, а я могу вам устроить каждому по пятнадцать суток, имейте в виду — лучше закрыть рты и сделать вид, что здесь всё тихо, как… Он едва не ляпнул «как на кладбище», но сдержался, поджав губы. — Теперь ты, кулаки ярости, — кивнул он главному зачинщику драки. — Каллиген. На выход. У того в глазах что-то блеснуло, он дёрнул головой. — Я поставлю гроб и уйду. — Это звучало почти как ультиматум. — Я сюда пришёл только за этим. Я не хотел драться. Врёшь, очень хотел. Ты про себя знал, что она мертва, и шёл, чтобы отметелить этих ублюдков. А особенно — её блядского папашу. — Хорошо, сынок, — спокойно ответил шериф. Ему показалось, что парень просто не в себе, очень зажатый, скованный и напряжённый. Сам почти убитый. — Ставь, прощайся. И выходи. — Я против!.. — расширил глаза Клайв, но шериф зыркнул на него. — Я всё сказал, мистер Талбот. Каллиген, у тебя минута. Минуты ему не хватило бы, но не хватило бы и часа. Сначала нужно поправить то, что он натворил. Адам поставил гроб на поднятые опоры и убрал от него руки, потому что ужасно боялся испортить что-то снова. Всё равно они дрожали так, что ни к дьяволу, а костяшки он разбил до крови. Это только в кино показывают, что носы ломают без вреда тому, кто это делает. Ни черта подобного. — Сынок, — напомнил о себе шериф. Адам кивнул. Он хотел бы сказать что-нибудь красивое и хорошее, но в горле вспучился огромный ком, который придушил все невысказанные слова. Он вспоминал каждое их прикосновение, улыбку и объятие, вообще всё, даже дурацкое знакомство на церковной ярмарке, куда Адама занесло по каким-то неведомым причинам. Он скупил тогда все самодельные свечи у Элис. Они даже пылились где-то дома, ни разу не зажжённые. Люди вокруг ждали, что он скажет. Но он так и не выдавил ничего. Очень незаметно коснулся её руки, но ему показалось, что он дотронулся до манекена. Дух давно покинул это тело. Адам молча и быстро стянул с пальца серебряное кольцо, которое Элис никогда не снимала. Его подарили ей на пятнадцатилетие. Сколько Адам её знал, столько она это кольцо носила. Он быстро развернулся и вышел вместе с шерифом вон. Люди за их спинами зашептались, заговорили громче и возмущённее. Когда дверь закрылась, Теодор метнулся к брату, но тот только гаркнул, сам не свой: — Не трогай! Двадцатилетнего мальчишку, плотно сжав челюсти, сгрёб в грубые объятия сам шериф. Он вообще-то здорово знал братьев, они не раз в его участке оказывались. И знал ещё, что из-за мелких проступков люди не становятся большими негодяями. — Ублюдки, — проворчал он сквозь зубы, яростно хлопая Адама по спине и плечу, словно пытаясь выбить из него боль и тихий плач. То, что мужчины не плачут — сущий бред, ей-ей. — Скоты. Я знаю, что здесь было, сынок. Довести человека до отчаяния недолго. Языком не все умеют болтать, хотя Господь им вроде бы его дал для этого. Она им говорила, что у вас всё серьёзно, просила дождаться. — Я не… — рыдал, как ребёнок, всхлипывая, только узел в груди всё не развязывался. — Там стройка… мы уехать были должны… работал… для Пасадены… вместе… понимаете?! Десять тысяч долларов были огромной суммой для него и по тем временам вообще. Он ненавидел эти деньги, потому что, заработав их, потерял Элис. Хотя — парадокс — и затеял всё это ради неё, чтобы уехать в Пасадену. — Понимаю. Адам знал, что будет дальше. Его посадят в машину, повезут в участок. Там оформят, возможно, усадят в обезьянник за дебош, пока Талбот не предъявит более серьёзных обвинений. Шериф его отпустил, хлопнул напоследок по плечу. Помощник подвёл к машине, но Адам и сам туда сел. Тео устроился рядом. Крепко стиснул руку брата, лежащую у него на колене. Только полицейская машина тронулась, а дом Талботов поплыл мимо, Адам словно отключился. Он откинул назад голову и как в тумане слушал: — Папаша сам виноват… как узнал, что девчонка залетела, так и взбесился. — Это потому, что с Мэрилендом всё обговорил? — Чёрт его знает, у этих ребят нихрена не разберёшься. Они ж заранее о браках договариваются. А тут — брюхатая. Куда её? Приехала медсестра, дала препарат. В голове вспыхнуло болью. Глаза заслезились: от ветра, наверное, из приоткрытого окошка. Снег снаружи слепил даже сквозь закрытые веки. — А у той непереносимость. В ночь — жар, отёк гортани пошёл. Я заключение от судмедэксперта видел, девчонка не травилась. Началось внутреннее кровотечение, остановить его не смогли сами, а в больницу не поехали. — Да почему?! — Чёрт его знает! Талбот с Мэрилендом хотели, чтоб всё было шито-крыто. Если бы подтвердилось официально, их обоих посадили бы, понимаешь? Шериф помолчал. — Жалко. Семнадцать лет только. Сукины дети… … Когда Адам открыл глаза и проморгался от полудрёмы, понял, что машина остановилась близ аэропорта. Он непонимающе посмотрел на шерифа, тот попросил помощника: — Выйди. Близнецы и он остались наедине. Шериф продолжил, глядя на мелкий снежок, сыпящий с неба: — Ему предъявят обвинение. Элисон Талбот была несовершеннолетней, ребята, так что здесь вариант только один. Тебя, братец, посадят. — Я не собирался её бросать. — Кому это уже нужно?! Адам был безразличен внешне. — Уехал на заработок, чтобы потом… Он сглотнул и крепко зажмурился. Потёр переносицу. А затем заговорил: — Хорошо. Я сяду, шериф. Но пусть тогда со мной рядом в одну камеру посадят это дерьмо Клайва Талбота и женишка этого, тридцати мать его восьмилетнего Сайлса Мэриленда, он уже одну жену схоронил, его тут все знают. — Все, сынок, — кивнул шериф. — Но только у них хорошие будут адвокаты от общины. А у тебя хрен с маслом. И пока они не додумались подать на тебя иск, прошу чем хочешь. Уезжай. Теодор непонимающе нахмурился. Адам мрачно уставился себе на руки. — Беги отсюда, сынок. Пока всё не утихнет, не возвращайся. Они уже вам жизни искалечили, не дай им добить. Этот белый мужик очень часто арестовывал их за драки. Он был знаком с Каллигенами с детства: плохая семья, пьющий отец, который кончил очень дурно. Мать, сбившаяся с ног в поисках работы. Два здоровенных лба, которые в итоге выросли неплохими ребятами. А теперь он их покрывает? — Я хочу им отомстить, — честно сказал Адам. — Сынок. Если ты пойдёшь их убивать, я не сомневаюсь, что убьёшь. Но тогда мы будем говорить с тобой в совсем другом месте. Ты меня понимаешь? Да… Мой тебе совет. Уничтожь их другим способом, парень. Адам поднял на него больные усталые глаза. — Они боятся денег и власти, Эдди. — Мягко сказал шериф и по-отечески усмехнулся. — Я не прощаюсь с вами, ребята. Но надеюсь, когда вы вернётесь домой, у вас будут хорошие адвокаты, которые размажут это дерьмо по стенкам. Адам прикинул в уме. Старик был прав. Узел ослаб, будто ему дали чуть-чуть воздуха — и Каллиген впервые улыбнулся, но очень недобро. — Я всё верну, — пообещал он, и от его голоса не по себе стало и Тео, и шерифу. А затем усмехнулся и вышел из машины, хлопнул дверью. Шериф подумал, парень свихнулся. Он сунул руки в карманы куртки, шёл к аэропорту, оставляя в снегу глубокие следы, и громко пел: Na meh' on how' uhk, nin nits' i vom. A min uhk'i, ni mi hyut'; hin o wah tohis ab si vas ta' ut? Na tos' hot si yoh', nit os' wis tom', to'si mi hyut's…***
Наши дни. — И зачем я с вами связался, напомни? — Трюкач с деланным безразличием смотрел на четыре фигуры, приближающиеся к ним из туманного пролеска. Крик перемялся рядом с ноги на ногу, шмыгнул носом. Лицо у него было окровавлено и разбито, над губой запеклась корка крови. — Если не хочешь быть с нами — будь против нас, — спокойно сказал он, — но не факт, что останешься при своих конечностях, когда всё кончится. — Этих ребят немало, малыш. — Хак покачал головой. — Не бравируй. — Как и нас, — встрял Теодор, приближаясь к остальным. За косматую шкуру держалась Лесли. Плечо у неё нарывало от боли, она сильно побледнела. Крик прихватил её за загривок и ласково притиснул к себе, целуя в лоб. Маска была у него поднята на лоб, под глазами залегли густые тени. — Сколько этих отморозков, четверо? — он ухмыльнулся. — Четверо неудачников против трёх убийц и двух вендиго? — Меня, — тихо сказала Лесли, и он покосился на неё. — Ты забыл меня, а я чертовски опасна. Трюкач заулыбался. Адам фыркнул и покачал головой, Теодор отошёл, тронув носом воздух и мрачнея. — Это же одна из выживших! Я её помню, — прищурился Чиун и потёр подбородок. — Ну, что сказать. Девчонка на самом деле с огоньком, хотя мне всегда она нравилась больше изнутри. — Эй… — Крик дёрнул щекой. Окинул Хака недовольным взглядом, и на миг его лицо стало холоднее камня. — Ты бы полегче выражался. Малыш. — Кстати, про огонёк, — медленно произнёс Теодор, и его глаза тревожно блеснули. Он всматривался в пролесок и тяжело, глубоко дышал. — Кто-то поджёг деревья. И землю. — И впрямь горит, — согласился Адам, тревожно принюхавшись. Ноздри у него широко раздувались, как у лошади. — Это не к добру. Крик прищурился и всмотрелся в небо, вспыхнувшее тревожным заревом по краю. Туман уже смешался с дымом, а дым курился в небо. Сначала он был лёгким, почти незаметным, вьющимся слабыми кольцами. Если не приглядываться, не заметишь, если не смотреть, упустишь тот момент, когда деревья вспыхнут спичками и огонь разойдётся по земле. — Что будем делать? — нервно спросил Адам. — Как ты помнишь, дружок, нам гореть бы очень нежелательно. — Я бы сказал, смертельно опасно, — подтвердил Теодор. — Есть вариант достойный — убраться отсюда к чёртовой матери! — подхватила Лесли, но Крик лишь хмыкнул. — Мне даже любопытно, как мы это сделаем? Если вы не ослепли вкрай, как я уже подозреваю, то видели, что к острову, где засела сучья Сущность, нам не подобраться просто так. Сомневаюсь, что вы готовы идти вплавь… — А что, есть выход? — уточнил Адам. — Лучше подмочить репутацию, чем сжечь её нахер в священном сущническом огне, ты так не думаешь? Трюкач закатил глаза, скучающе подчищая под ногтями лезвием короткого метательного ножичка: — Мыслите немного шире, не ограничивайтесь узколобыми черепными коробками, хорошо? Или рога думать мешают? — Я всё же его сожру, — поделился Адам с племянником, и тот фыркнул. — Мы можем обойти по берегу, — рассудил Трюкач. — Нет безвыходных ситуаций: если не пускают с главного входа, ломись в задние двери, как говорил мой импресарио… — Ты с тех пор, я так смотрю, в задние двери только и входишь, — Крик прищурился и мягко выпустил из объятий Лесли. — Идея неплохая, но, если ты заметил, этот остров ничем с большой сушей не соединяется. Да и допустила бы такое Сущность? — Я не знаю, — невозмутимо ответил Хак, — но колебаться уже поздно. За нами пришли. Крик посмотрел вперёд, мрачнея. Убийцы почти поравнялись с ними, но что было куда хуже — за их спинами ярко разгорелось оранжевое пламя, превратившее туман в клубы чёрного дыма и гари. Вендиго заметно напряглись, вздыбили загривки, медленно отступая. Всё их естество кричало, как опасен огонь: он топит их кости и превращает в крошево бессмертные сердца. Нет, не так им обоим хотелось бы закончить! Пламя распространялось кольцом по всему берегу так быстро, что глазам поверить было трудно. — Тогда нет другого выхода, как плыть, — быстро сказала Лесли. — И если это так, чего мы ждём?! — Полагаю, делать это крайне небезопасно, — Крик не отрывал глаз от маньяков, чьи лица были покрытыми масками, и держал Лесли ближе к себе. — Никто не знает, вода ли это на самом деле. И какими свойствами её наделила Сущность? Быть может, это и вовсе кислота… дотронешься — и до костей проест. — Тогда нам же это на руку, — произнесла вдруг за спинами друзей Рин Ямаока, и все повернулись к ней, непонимающе глядя в бледное, бесстрастное лицо. А она медленно протянула руку к обрыву и указала на что-то. Крик стремительно взбежал по холму и застыл на вершине. Ветер донёс до него хлопья белоснежного пепла и взвихрил выбившиеся из косы прядки. — Если бы вы, внимательные матёрые убийцы, пригляделись, — крикнул он, — то заметили бы, что поверхность этого — чем бы оно ни было, водой, кислотой, алкоголем или кровью девственниц — замёрзла. И вправду, вся площадь водной преграды была покрыта серебристым льдом, некрепким и тонким с виду, но всё же — каким-никаким способом подойти к острову. Адам встрепенулся. — Дьявол, это реальный выход! Чего мы тогда ждём?! — Согласен, — кивнул Хак. — Абсолютно ничего. Но кто пойдёт первым? — Вендиго, — определил Крик. — Пусть будут они. Огонь вредит им сильнее чем остальным, да и проверить толщину льда на них весьма полезно. Теодор, привстав на задние лапы, зарычал: — Скажи это же чуть мягче, племяш. За такие шутки можно и башку откусить. — Кто же шутит? Крик вынул из ножен нож, взялся за топор. — Идите первыми, Лесли с собой заберите. Рин. Он внимательно посмотрел на Духа. Та положила руку на катану. — Я останусь и задержу тех, кто за нами идёт, — сказала она тоном, не терпящим прекословия. Однако Крик покачал головой. — Нет, неправильно. Мы не знаем, что их ждёт на той стороне. Рин, твоё искусство убивать может пригодиться там. Понимаешь?.. Дух не хотела бежать от драки. Она не пасовала и не бросала в беде, но сейчас слова Крика звучали разумно, и она кивнула, пусть и с неохотой. Лесли была куда более недовольной. — Я не понимаю, почему не можем уйти все сразу, — призналась она. — Не позволяет профессиональная гордость или законы мелодраматического жанра? — Ты стала язвой, детка, меня это несомненно заводит, — прищурился с усмешкой Крик и отвёл от её лица прядь волос. — Дело совсем в другом. Лёд тонкий, всех сразу может не выдержать. А если за нами пустятся вдогонку эти остолопы — в чём лично я даже не сомневаюсь — утонем точно. Она явно колебалась между тем, что он всё сказал верно, и тем, что сердце боялось и тревожно подсказывало: хорошим это не кончится. Но Крик никогда не оставлял ей выбора. Он всегда делал то, что должен был — и то, что хотел. Надвинув на глаза маску резким жестом и оставив непокрытыми только губы, он без единого сомнения подхватил жену под бёдра и усадил её на спину Теодора. — Нет!.. — протест вышел жалким, тихим и печальным. И Крик лишь задрал подбородок вверх, внимательно глядя в её беспокойное лицо. — Не бойся, малышка. Я нагоню тебя, не успеешь соскучиться. Я тебе ещё надоем. Он коротко поцеловал её колено, до которого только и мог дотянуться, рука в перчатке крепко сжала лодыжку. И пусть он говорил одно, но прощался так, словно боялся не увидеться вновь. Лесли медленно опустила руку ему на голову, перебирая между пальцами огненные пряди. Времени не было совсем, и ей очень хотелось хотя бы на миг остановиться и вспомнить его ещё лучше, чем сейчас. — Потом, — словно понял её без слов Крик, делая шаг назад и выскальзывая из-под руки. — Вам пора. Теодор выдохнул пар из пасти. Рин кивнула тем, кто оставался, словно желая удачи. Уцепилась за ветвистый рог Адама и вмиг запрыгнула ему между лопаток. — Позвольте мне заплакать кровавыми слезами умиления, — вздохнул Трюкач. — Быстрее прощайся! Пора заняться делом. — Берегите их, — напоследок сказал Крик и опустил маску на лицо полностью, а затем и голову покрыл островерхим рваным капюшоном. — Ты разве во мне сомневаешься? — недовольно воскликнул Адам, мотнул головой, привстал на дыбы. Рин крепче сжала коленками его бока. — Я вообще-то это девчонкам сказал. Лесли усмехнулась. Ухватившись за длинную шерсть на загривке Тео, она понадеялась, что не упадёт — верхом ездила лишь раз, и то на лошади. Когда вендиго подорвали с места и устремились размашистой рысью к берегу, взрыхливая землю когтями, на прощание она обернулась и взглянула на две одинокие фигуры на фоне огня. Он разгорался всё ярче пожаром, и Лесли с тревогой шепнула: — Возвращайся.***
— Их шестеро, — невозмутимо сказал Крик. — Ты говорил, поменьше малость. Это такой тактический ход — или тебе счёт с трудом даётся? — Я всё время забываю, что их в Легионе — квартет, — вздохнул Чиун, закатив глаза. Он подёрнул рукава канареечно-жёлтого плаща, уже окроплённого по ткани брызгами чьей-то крови. — Они же все на одно лицо. — Прямо как для меня корейцы, — ехидно откликнулся Крик и прищурился под маской, укладывая топор на плечо. Хак закатил глаза. — Ну так что, сперва поговорим по-хорошему, или сразу начнём убивать? — Я не стал бы долго с ними трепаться, — Чиун внимательно осмотрел противников. Легион — четыре. Призрачное лицо — пять. Траппер — шесть. — Особенно потому, что сгореть заживо не хотелось бы. — Тогда предлагаю начать диалог просто и эффективно. Крик взвесил в руке нож, перехватил его за лезвие. В нём не осталось насмешки. Мир Сущности это всё вытравил. Если существовала для него тропа войны, можно посчитать, что он только что вышел на неё, чтобы никого не щадить. Нож взметнулся в воздухе, свистнул, мелькнул чёрно-серебристой молнией — и вошёл глубоко в лоб, разрезая белую маску на лице девушки, опрокинувшейся на землю и застывшей навсегда. — СЬЮЗИ! — закричал один из Легионов. Трое ускорились, и самый рослый из них — Фрэнк — с бешеным рыком перехватил охотничий нож. По правую руку Крика блеснули метательные лезвия-бабочки Трюкача, и Джои тот самый Джои, с которым он, Виктор Крейн, сдружился, тот самый Джои, который так понравился Тамаре, тот самый, кого он успел забыть и вспомнить озарением, подобным удару молнии рухнул как подкошенный на колено, держась за рану в бедре. Крик бросил на секунду тяжёлый взгляд на него, понимая, что нет времени спасать и нет времени просить вспомнить и остановиться. У Джои сейчас новая семья, и он решил, что сражаться за них правильнее. А в драке всегда проигрывает слабый. Заставив себя использовать всю злость за это, он встряхнулся и расставил руки. Врос в землю, зарывая подошвы ботинок в крошево из праха и костей. И впервые за всё это время — будучи всегда быстрым и тихим убийцей — набрал в грудь горького воздуха, протравленного дымом пожара. А затем, глядя на Фрэнка Моррисона, несущегося навстречу своей смерти, гортанно, яростно, громко и надрывно закричал. Удар ножом блокировал сразу предплечьем, хотя лезвие едва не вошло в плоть. Подсёк парню ноги, пусть тот и устоял — но второй пинок под колено сбил Фрэнка с ритма атаки. Сбоку наскочила другая девчонка: у неё из-под капюшона взметнулись русые пряди. Гибкая как кошка, она уклонилась от рукояти томагавка, выхватила свой нож и умело рассекла бедро Крику. Штанина разорвалась, оттуда выглянула татуировка — бычий череп со стрелой в глазнице. Кровь тут же наполнила длинный порез. — С-сука! — выругался Крик, прихватив Фрэнка за загривок. Сейчас этот мудак попляшет! Смачно пнул Фрэнка в лицо коленом и с удовольствием услышал его стон. Маска смялась, парень зарычал, брыкнулся. Крик увернулся от нового замаха ножом: эта бешеная девка мерила воздух и чертила полумесяцы вокруг себя, вот-вот готовясь пропахать и противника. Крик примерно прикинул, каким будет следующий удар. Он не медлил. Выбил нож из руки Фрэнка, ломая ему запястье — и всадил рыжее от засохшей крови лезвие в глазницу маски. — Полежи. Крик не слышал болезненного вопля девчонки: мир схлопнулся для него до единственного — амплитуды замаха её ножа, и, подгадав момент, опустил томагавк на тонкую кисть. Отрубленная рука, всё ещё сжимая оружие, упала на землю. — Джули… — прохрипел Фрэнк, ухватившись за ручку ножа, торчащего из глаза. Но Крик не медлил, закрыл её собой, нависнув густой тенью — и девчонка, юная ещё совсем и до обидного мало пожившая, коротко сипнула. Томагавк расколол ей череп, прошиб кость. Кровь брызнула на руки и маску Крика, окропив белое — алым. И когда он повернулся к Фрэнку Моррисону, так, что Джули проволочилась по земле за ним, точно оленья туша, всё ещё наколотая на лезвие, то увидел в целом глазу такую ненависть, что в душе смёрзлось и похолодело. За спиной умирающего Легиона Трюкач бился с двумя: ножи порхали в его изящных пальцах бабочками, срываясь в смертельный полёт. Хотя ни Траппер, ни второй Легион не давали ему ни секунды передышки, Хака спасали лишь его скорость и ловкость. Крик взглянул на Фрэнка, бросил взгляд на Призрачное лицо. Дэнни Джонсон уже осел на коленях, уронил голову на грудь, залитую кровью. Из распаханного горла её вылилось достаточно, чтобы он испустил дух. Крик подошёл к Фрэнку, небрежно обойдя Призрачное лицо. Камера выпала у него из руки. Последняя ниточка, связывающая Дэнни Джонсона с реальным миром. Крик не сдержал ухмылки под маской, когда наступил на неё и раздавил подошвой, хрустнув линзой. А Фрэнк всё же сделал что хотел: с тяжким стоном вынул нож из глаза, отчего пальцы его задрожали в агонизирующем треморе. Единственное своё оружие он на вытянутой руке направил на Крика, сглотнул… но тот небрежным пинком выбил нож из руки. По щеке Фрэнка скользнула злая, ненавидящая слеза. — Ну, дружок, — грубовато усмехнулся– и глаза его голодно вспыхнули в глазницах маски, — вижу, ты определённо не готов умереть. Жалость и ярость раскололи Фрэнка Моррисона пополам. Он ненавидел каждого из тех, кто явился по его душу. Он жалел каждого из тех, кто найдёт смерть на этом берегу. — Пошёл ты в задницу, сраная гнида, — выплюнул Фрэнк. Голос его дрожал, как дрожали и руки. Страшно было умирать. Страшно было переступать порог и растворяться в ничто. — Я тебя не боюсь, выродок. Томагавк перекрутился в руке Крика. Страшное желание поиграть на нервах охотника, ставшего жертвой, как душный кумар опустилось на губы — и он оскалился в улыбке, играя с топором на глазах у Фрэнка. — Пиздишь, брат, — сказал он, и лезвие тускло блеснуло в дыму.***
Тело Фрэнка Моррисона тяжело повалилось на землю, голова отделилась от шеи, лицо под маской навсегда застыло. — Ну?! — недовольно вскричал Трюкач. — Ты будешь долго там стоять?! Меня очень скоро разделают, как кальмара под рамен! — Да ты, смотрю, просто мастер метафор. Траппер и Легион не давали Хаку спуску. Он бился с двумя — вместо ножей в его руках была бита. Гладко-массивная, стальная, увенчанная шипастым, точно булава, с золотым наконечником. — Ой, как у тебя всё блестит, — ехидно подначил Крик и нырнул под огромный, заржавленный от крови тесак Траппера. Скалящаяся зубастая маска чуть склонилась набок: здоровяк развернулся всем корпусом к Крику, мачете обрушилось снова. Тот удачно отбил удар воронёной рукоятью удлинённого томагавка. Оружие лязгнуло друг о друга, сталь взвизгнула о сталь. Траппер был сильнее, а потому воспользовался моментом и попёр на противника всей своей массой, заставляя его отступать. — Бля, Хак, что ж ты раньше молчал, у тебя тут очень весело! — крикнул Крик — Трюкачу. — Самого большого и красивого клоуна бери на себя, пожалуйста, — весело откликнулся тот, уклоняясь от ножа Легиона и прогибаясь в спине. Лезвие мелькнуло над откинутой назад головой всего в нескольких дюймах. Траппер был ловок, чтобы поспевать за быстрым Криком, но всё же недостаточно. Увернувшись от его мачете, Крейн рубанул топором по бедру. Штанина комбинезона у Траппера оборвалась лоскутом, из раны нахлынула кровь. Томагавк вонзился глубоко, почти до кости, и Крик отскочил назад безоружным — он не успел бы вынуть его. Всегда молчаливый Траппер от боли только застонал и опустил лезвие мачете на рукоять томагавка… но то, что раньше резало железо и сталь как масло, неожиданно отскочило от оружия из другого, настоящего, мира. Траппер замешкался на миг и крепко ухватился за томагавк, откинул его прочь. И когда тот блеснул по костяной земле и ударился о прах и пыль, Крейн не раздумывая метнулся, чтобы подобрать. Он знал, что Траппер помешает ему — и тот действительно хромающе шагнул навстречу бегущему Крику, а затем метнул мачете. Перекручиваясь в воздухе, оно мелькнуло за спиной, покрытой чёрной безрукавкой. Остро наточенное лезвие срезало пару рыжих прядок. Крик бросился вбок из-под удара, уклонившись очень вовремя, и, ловко кувыркнувшись по земле, перехватил томагавк. Пора пришла возвращать долги. Бросок за бросок, удар за удар. Всё случилось за долю секунды. Он развернулся к Трапперу, доставшему нож из оплётки на ноге. Медлить было нельзя. Тут либо ты, либо тебя. И тогда Крик бросил топор. Он помнил, каково это — драться с Траппером там, в заснеженном лесу Вудсборо после смерти бабушки. Он помнил, как ненавидел эту сволочь: тогда в лесную ловушку попалась Лесли и повисла вниз головой над сугробами, беспомощно ожидая, когда её убьют. Он помнил, как трудно было вырваться из могучей хватки этого убийцы. И когда томагавк вошёл в грудь, рассекая комбинезон и всаживаясь глубоко, по самый обух, украшенный алой лентой, которую Лесли отдала ему на удачу. Траппер не собирался умирать. Он ухватился за топор и попытался вынуть его из себя, шагнув к своему убийце, как вдруг сзади его подкосили новым ударом. Шипастая булава Трюкача прошибла череп, раздробила кость и вошла в мозг, заставив Траппера раскинуть руки и замереть на миг — а после упасть ничком. Крик изумлённо расширил глаза, глядя на Хака Чиуна, за спиной которого ветер раздувал пламя. Деревья уже превращались в чёрный пепел. — Так-то, — прохрипел он, утирая кровь с губы. — Два-два, малыш. — Да ладно, — выдохнул Крик. — Я убил трёх Легионов и почти — Траппера, где два-два, а?! — Легиона считаем за одного, — развёл руками Хак и вдруг крикнул. — Сзади! Крик не успел увернуться от удара. Длинное лезвие Легиона, оставшегося в живых, но раненого, вошло ему в предплечье, которым Крейн прикрыл шею, подчиняясь своей дьявольски верной интуиции. Легион ударил и убрал лезвие, отскочил назад. Задыхаясь от своей раны, задыхаясь от дыма, задыхаясь от ярости, он размахивал ножом, вспарывал им воздух, и Крик отступал, но не от страха. Он знал, кто под маской. — Джои. Топор был при нём, но убивать этого придурка Легиона не хотелось. Джои весь в крови, одной рукой он бьёт, второй держится за рану в животе. В теле засели метательные ножи Трюкача. Он уже наверняка не жилец, а если будет продолжать в том же духе — умрёт если не от руки Крика, то от кровопотери. — Джои, остановись! Но тот с надрывным криком, в котором читались боль и отчаяние, метнулся к убийце своей семьи. Джули, Сьюзи, Фрэнк — как часто они ругались и мирились, как долго были вместе? Как много их связывало? Он помнил всё, но что-то копошилось там, в глубине сознания, и это не давало Джои покоя, дразнило. Раздражало. Сводило с ума. Он прыгнул на Крика, всем своим весом сшиб его с ног. Оба покатились по земле. Трюкач хотел было метнуться следом, но Крейн крикнул так отчаянно, что сразу остановился: — Нет! Я сам! Он должен был сразу подумать о Джои. Об этом дураке, который, разумеется, не помнит, что там, в другом мире, они отличные друзья.Almost Martyrs — Alex & Jake Parker
Кувыркаясь с холма и падая к обрыву, Крик и Легион (Вик и Джои) вцепились друг в друга, не отпуская. Джои повалил его на землю, подмял под себя и передавил рёбра коленями так, что Крик сипнул от боли. Нет, он не даст убить себя! Тяжело, прерывисто дыша сквозь сжатые зубы, Крейн перехватил руку с ножом, упавшую ему на грудь. Лезвие застыло в паре дюймов. Крик сжал запястье Джои так, что кость у того хрустнула, щёлкнула. Легион громко выругался. С ненавистью мотнул головой… и ножа не выпустил. — Стой! — прохрипел Крик и отпустил вторую кисть Джои. Он должен был сделать это и рискнул. — Стой, придурок! Он рывком поднял свою маску — так, чтобы Легион увидел его лицо и глаза. Вспомнил. Одумался. Но Джои этой секунды хватило: он взялся за нож уже двумя руками, надавил так, что острие вошло в грудь пусть ненамного, и Вик застонал не столько от боли, сколько от отчаяния. — П-посмотри н-на меня! — его голос задрожал, стал тихим и хриплым. Под маской был он: избитый, окровавленный, израненный, со вспухшей губой, с заплывшим глазом, прикрытым веком. Он смотрел Джои в лицо, стараясь под маской-черепом увидеть его самого — и закричал: — Посмотри на меня!!! Джои не помнил. Он в ответ низко зарычал, надавил сильнее, чувствуя, как дюйм за дюймом нож движется глубже в грудь врага. Вик отчаянно закрыл глаза, зажмурился. У него не было другого выхода. — Давай-ка поживее, кончай его! — закричал Трюкач. — Медлить уже некуда, кругом огонь! Он видел это. Едкий дым застлал землю, забился в ноздри. Глаза слезились, горло драло. Вик пытался убедить себя, что слёзы текут по ресницам и скатываются со щёк потому, что вонючий дым виноват в этом. Но с усилием перехватив дрожащую руку Джои с ножа и уводя её в сторону, так, что мышцы заломило, он честно признался себе на секунду в другом. Джои держал свой нож очень крепко, даже когда Крик перехватил и сжал обе его руки в своей ладони, а затем отвёл нож от своей груди и полоснул лезвием по тёмному горлу под толстовкой Легиона. Джои недоумённо сглотнул, чувствуя, как во рту становится сухо и западает язык. Кровь медленно пролилась ему на грудь, брызнула на смуглую кожу Крика. — Джои. Он завалился набок, выпустив нож из ладони, и придержал глубокую рану на шее. Крик без сомнения умел раскраивать глотки, но сейчас, видно, даже его рука дрогнула. — Джои, мать твою!!! Всё случилось в пылу драки насмерть среди догорающего, гибнущего мира Сущности, который она сама же и сожгла. Вик откинул в сторону нож, которым полоснул по горлу своего друга. Он быстро утёр запястьем глаза и сел на колени, укладывая на них Джои. Крепко обхватил за широкие плечи и сорвал с него маску. В тёмно-карих глазах Крейн видел болезненное осознание: словно вспыхивающие светлячки в ночной мгле, отражения огненных искр кружились у зрачка. И Вик, утерев лицо снова — влажное и лоснящееся от пота, потому что он сидел в этом кипящем аду, окружённый огнём — понял, что Джои пришёл в себя, и хрипло сказал: — Здорово, дурачина. Да, это он. — Сам ты дебил, — булькнул кровью в горле Джои, рассмеявшись. И когда в улыбке он обнажил зубы, оказалось, что рот его полон алой слюны. — Ты на меня давно… зуб точил. Ещё… с выездки. Я тебя… раскусил. Вик горько рассмеялся, чувствуя, как закололо в глазах и онемел кончик носа. Всегда так было, когда он хотел плакать. И сейчас не стал запрещать себе, чувствуя, как зыбко дрожит мир. — Пошёл ты, — ответил он ласково. — Ты на лошади сидишь, как мешок с дерьмом, продолжаю это утверждать. — Сам пошёл. Я хотя бы с неё не свалился тогда. Они рассмеялись, оба — безысходно, и Крик низко склонился над другом, дрожа и припадая своим лбом к его. Крепко обхватив Джои под спину, он баюкал и качал, запрещая себе думать, что мир вокруг уже догорает, и скоро огонь начнёт топить прибрежный лёд. — Ты почему не вспомнил меня раньше? — от этих слов на языке было горько. — Почему? — Потому что у меня память девичья, забыл? — Джои рассмеялся снова, пусть и с трудом. — Ну, не реви. Иначе я всем растреплю, что Крик — плакса. Вик хмыкнул. Слеза прочертила свежую дорожку по пыльной щеке, когда Джои тихо поднял руку в перчатке без пальцев и стёр её, задержавшись на смуглой скуле. И, улыбнувшись, слабо толкнул Крейна кулаком. — Передавай привет от старичка Джои — Тамаре, — сипло сказал он и сглотнул. Улыбка так и не погасла, рот обагрился кровью, стекающей струйками по подбордку на шею, а тонкой паутинкой — по кадыку. — Скажи, что она — вылитая Уэнсдей, понял? — Кто? — моргнул Вик. Пламя окольцевало их. Он почти не слышал голос Трикстера, который прекратил попытку дозваться до Крика и спускался по берегу вниз, на лёд. Джои ласково вздохнул. — Ты — необразованная индейская жопа. Это же «Семейка Аддамс». Фильм такой. Крейн растерянно покачал головой и сглотнул, молча сжимая друга в руках. Джои прикрыл глаза. Сначала ненамного, со стороны казалось, будто бы у него слипались веки, пока он засыпал. — Иди за ними, — шепнул он. — Я видел, они уже на полпути к острову. Иди. А мне дай полежать одному. — Я могу не уходить. — Нет уж, — болезненно хохотнул Джои и поморщился. — Свали, пожалуйста. Хотел ли он умирать? Боялся ли? Хотел ли действительно остаться здесь, в одиночестве, в огне вместо могилы? Вик не знал. Он осторожно опустил Джои на землю и собрался встать, когда тот сунул что-то в ладонь, сжал на прощание и скомкал. — Прощай, друг. — Тихо сказал Джои. — До скорой встречи, брат. — Хрипло ответил Крик и попятился, шагая по лентам разгорающегося пламени. Очень скоро Джои стал виден лишь тенью — слабым силуэтом, угасающим в пламени и стене дыма. И Крейн разжал руку, уставившись на чёрную бандану, в которой когда-то давно — в прошлой счастливой жизни — он впервые увидел Джои на Потлаче. Крик сглотнул. Стараясь не вспоминать, не думать, не чувствовать, он повернулся спиной. Но воздух вдруг разорвался от вопля: — Вик, беги!!! Это был Джои. Кричал он. Вместо того, чтобы подорвать к берегу, Вик сделал то, что было нелогичным, неправильным и опасным. То, чего он не позволил бы себе никогда прежде, будучи слишком осторожным. Он обернулся назад даже не раздумывая — и встал как вкопанный. Из языков пламени, тяжело и уверенно шагая по костям и праху, ступали два истинных монстра — существа странные, страшные, титанически колоссальные.Bodies — Drowning Pool
В каждом было точно больше девяти футов. Один из убийц в руках своих держал огромный тяжеловесный клинок, похожий больше на нож, чем на топор или секиру. Он словно поднялся из Преисподней, чтобы вершить правосудие над грешниками — а грешны здесь были все… Мускулистый торс был испещрён шрамами и отметинами, фартук, обагрённый кровью — старые пятна и совсем свежие закрывали его изначальный цвет — облегал бёдра и ноги. Оживший кошмар, гигантская каменная пирамида на могучих плечах и сильной шее, подобна чудовищной голове или причудливому жуткому шлему. Он пришёл не дарить милосердие, а карать. И человечности в нём не было ни на грамм. Он опустил окровавленный нож Джои в грудь, накалывая его, словно бабочку на булавку, и поднял на весу огромного лезвия, заставляя умирающего Легиона кричать и извиваться от непереносимой боли. Джои конвульсивно содрогался и изрыгал проклятия даже сейчас — беспомощный и ничтожный рядом с титаном. И Вик, крепче сжав топор, оскалился: — Отпусти, тупая сука! — рявкнул он. Но тут из дыма вышел второй… Огня он не боялся, хотя языки пламени охватили полы окровавленного кожаного пальто. Вик присмотрелся: на предплечье под красно-белым логотипом цвели буквы: «Немезис». Огромная тварь на человека похожа была лишь отдалённо: мертвец с оголёнными челюстями и тусклыми бледными глазами, несоизмеримо крошечными на широком изуродованном лице — будто с него сняли верхний слой кожи и оставили лишь красную воспалённую плоть. Он поравнялся с Пирамидоголовым. Внимательно всмотрелся в цель — высокого человека в чёрной рваной одежде и с боевым топором в руке. а затем двинулся на него, стремясь уничтожить как было приказано. Джои тяжело хрипнул другу прежде, чем Пирамидоголовый заставил его смолкнуть навсегда, выламывая шею из плеч: — Беги!.. Иногда мы делаем совсем не то, что должны делать. Вик знал, что ему не дадут уйти. Стоит повернуться спиной, как этот гигантский нож нанижет уже его на лезвие. Нет, бесполезно: если ему и нужно будет как-то умереть, он сделает это не в попытке убежать. Крик задышал чаще. Грудь вздымалась всё резче, глаза налились кровью. Они явились сюда за его шкурой — они её не получат. Он развернул ступню в оборонительной стойке, взметнув пеплом из-под подошвы: напряжённый и готовый ударить в любой момент — главное понять, кого бить первым. Но когда оба монстра побежали прямо на него, бормотнул себе под нос: — Что, парни, двойное проникновение? Крик отскочил назад под лезвием, гибко уклоняясь от него и двигаясь вбок. Изловчился, скользнув между огромным кулаком Немезиса и острыми гранями пирамиды палача. А затем рубанул по ней топором. Он отскочил, но оставил на камне глубокую зарубку, и Вик ухмыльнулся под маской. Пирамидоголовый двигался резко и точёно, холодный и расчётливый убийца. Крик невольно восхитился им — существом из иного мира, прекрасным и ужасным одновременно. Одного взмаха его ножа хватило бы, чтобы разрубить противника пополам. Но сам Крик уходил то от кулака, то от лезвия, уклоняясь, прыгая, отводя удары топором — не в его силах было завалить этих уродов, но он мог хотя бы не дать им убить себя. Он знал, что они делают: загоняют его, зажимают между собой и пламенем. Из-за огня дышать было уже невозможно: берег горел, и Крик вынужденно пятился к обрыву, чувствуя, что его песенка спета, но отбивался и огрызался. …Стремительно брошенный топор вонзился в мясистую спину Пирамидоголового, а затем из огня на него налетела костистая и тяжелая, пусть и тощая, тварь. Это был вендиго — и Вик поклялся, что он видел его — или её? — уже не единожды. Вендиго принялся рвать плечо и руку палача, повисая на той, что держала нож. А затем из огня показался Джейсон. Легенда Хрустального Озера в хоккейной маске, убийца, наводящий ужас — он появился здесь. Своим мачете не церемонясь пронзил Немезиса, и тот зарычал, развернулся, сжимая могучий кулак, чтобы убить того, кто мешает захватить и уничтожить цель. И Джейсон перехватил кулак: ему это было по силам. Удар второй руки тяжёлой, как кувалда, заставил его мотнуть головой и осесть на колено. Немезис бил так мощно, что из любого другого мигом вышиб бы дух, но не из Джейсона. Он замахнулся снова… а затем, обрушив на Вурхиза кулак, вдруг ощутил, как ниже локтя вторая рука вспыхивает коротким болевым импульсом. Крик подскочил к тирану и рубанул топором по той руке Немезиса, что держала Джейсона за горло, раз и другой, и остервенело, яростно, отчаянно закричал, когда увидел, что рукав пальто, а за ним и плоть, отделяются и расползаются мёртвыми тканями. И когда предплечье обвисло лохмотьями на кости, а хватка ослабла, Джейсон рывком встал и сломал эту руку, отбиваясь от второго кулака, механически молотящего ему по черепу. Крик замахнулся топором, с разворота от души махнул им по оскаленной пасти чудовища. Тот глухо зарокотал. — Какого чёрта ты сюда пришёл! — обозлился Крик, взглянув на Джейсона — в голубые, удивительно спокойные глаза под хоккейной маской. Он смотрел снизу вверх, не понимая, почему — но Джейсон не смог бы ответить: он не говорил. А в следующий миг Немезис снёс его с ног, единственной целой рукой нанося точные удары в корпус и лицо. Бойня стала из свирепой — ошеломляюще жестокой. Поглощённые ею убийцы не замечали, что огонь оставляет им всё меньше места. Он сужал круг и плясал высокими языками в небе, словно посторонний наблюдатель и судья боя. Пирамидоголовый стряхнул с себя вендиго, подминая под колено гибкое тело. Занеся нож, он пронзил противника так, что пригвоздил прямо к земле. И вендиго внезапно взвыл, заплакал — по-человечески, по-девичьи, очень жалобно и жалко. Но добить его Пирамидоголовому не удалось. Второй и третий топоры заставили страшного палача отвлечься от жертвы: Анна показалась перед ним — рослая, хмурая, серьёзная и напряженная охотница, встретившая свою самую опасную хищную добычу. Под заячьей деревянной маской голодно горели её глаза. Недюжинной была её сила, раз она спокойно ухватила за руку потустороннего убийцу и отвела её от ножа. Вендиго подняться не мог сам. Тогда Крик подскочил и с усилием вынул из его тела нож палача, откинув его в огонь. Тяжело дыша раскалённым воздухом и утирая пот, застилающий глаза, он вгляделся в лицо под черепом. Так и знал. — Привет, Амелия. Иронично. Её он вытащил из огня, в огне с ней и встретился. — Привет, Крик! — Девчонка рыкнула, вскочила на длинные лапы и с рявком волкодава бросилась прямо на плечи Пирамидоголовому, вгрызаясь в его плоть. Она и Анна облепили его, стараясь убить, завалить, уничтожить — и пусть всё было бесполезно, и он был куда сильнее, Вик сразу, с первой секунды понял, что они планировали, но поддерживать их задумку не хотел. Они задерживали палача. Задерживали, как делал это и Джейсон. Крик повернулся: Немезис расправлялся с Вурхизом жестоко, бил тяжеловесно, пусть тот и наносил не менее сокрушительные удары. Мачете давно лежало на земле. Но когда Немезис замахнулся ещё, из огня появился и прыгнул высокий человек в белой маске с холодным и бесстрастным лицом. Это Тень повис на огромном кулаке и рывком, мощным и собранным, попытался сдержать Немезиса. — Уходи! — рявкнула Амелия. Крик перехватил топор и мотнул головой, собираясь прийти на помощь Джейсону и Майклу Майерсу. Собираясь вместе с ними закончить то, что началось из-за него. — УБЕГАЙ! — У него оборвалось что-то в груди, потому что второй голос за спиной словно принадлежал Лесли. Вздрогнув, Крейн обернулся и увидел, что за боем следит девушка с короткими, светлыми, но испачканными в саже волосами. Крик помнил: это Лори Строуд. Её всегда было трудно поймать, она казалась ему одной из умнейших выживающих. Одной из достойнейших. Чрезвычайно умная, зараза. — Не делай всё это напрасным, пока можно, беги! — твёрдо произнесла она, сжимая рукоятку кухонного ножа. Палач прихватил за шею Анну и поднял её в воздух. Анна продолжала рубить каменную пирамиду топором, вырываясь, но он сжал горло так крепко, что кости хрустнули. Крик понял: всё кончено. Короткий щелчок — и убийца безвольно обвисла в его руке, голова её откинулась назад, а из ладони выскользнул топор. Взревев, Амелия извернулась лаской, выпустила когти и бросилась на грудь палачу. Она впилась ему прямо в глотку, поднырнув под низ пирамиды. Воздух сотрясся от её оглушительного, страшного воя — но девчонка, пусть ей и было только шестнадцать, пусть она и оказалась не самой опытной, не самой умелой, но самой злой и бесстрашной, всем своим весом навалилась на Пирамидоголового и толкнула его в пламя, чтобы упасть вместе с ним и исчезнуть в красном зареве навсегда. Её предсмертный вопль заставил Лори и Крика похолодеть от ужаса. — Идём со мной, — медлить нельзя. Крик подбежал к Строуд и ухватил её за предплечье, но она стряхнула его руку и покачала головой. — Нет. — Она перевела взгляд на Майкла и твёрдо поджала губы. — Я останусь с ним. А ты уходи, живо! …Как когда-то он бежал, затравленный, от безнадёги и смерти, в мире другом, но не менее жестоком, так теперь смотрел с тоской на тех, кто давал ему этот шанс. Теперь мешкать нельзя, подводить их жертву — тоже. Попятившись и сорвавшись с места, Крик побежал так быстро, как мог, прочь от Джейсона и Майкла, прочь от взметнувшегося в пламени Пирамидоголового, прочь от Лори Строуд, чтобы спрыгнуть по камням обрывистого склона вниз, на тусклую поверхность льда. Огонь уже полз по хребту побережья и скоро готов был спалить всё. Крик прикинул. Успеет ли он добежать до острова? И убрал топор на бедро: «Обязан успеть».