***
Вика перевели в отдельную палату накануне моей выписки. Врач расписал все нужные антибиотики для приёма, медсестра показала, как правильно обрабатывать плечо и самостоятельно накладывать повязку. Я отправила сообщение Хэлен, что меня потребуется забрать из клиники. Мама слишком паниковала, чтобы слушать и слышать меня: ещё в больнице она то плакала, то кричала и ругалась; то требовала развода, утверждая, что это из-за Вика я попала в аварию, то благодарила его за отменную реакцию. Когда восстанавливали события дорожного происшествия, инспектор отметил, что Виктор среагировал молниеносно и подставил под удар свою сторону. Не сделай он этого, и меня бы снесло «Крайслером», как одуванчик ботинком. В палате у мамы случалась по пять раз на дню форменная истерика, поэтому я ужасно не любила дни её посещения: для меня и всего медперсонала начинался тихий ад. Хэлен закатывала глаза и говорила шёпотом каждый раз: — Не беспокойся, скоро это пройдёт. Так что я не рискнула сообщить радостную новость о выписке маме, обо всём предупредила только сестру и принялась с самого утра наводить красоту. Причёсываясь у зеркала и задумчиво улыбаясь своему отражению, думала поскорее навестить Вика — доктор дал добро, он уже занял обычную койку, и, кажется, с него даже сняли систему жизнеобеспечения. Адам и Теодор уже побывали у него первыми. Не знаю, о чём он с ними говорил — тем было много, взять хотя бы недавние события… и то, почему никто, абсолютно никто не интересуется, где мы пропадали со дня нашей свадьбы вплоть до самой зимы?.. Я уже спрашивала об этом у матери со всей осторожностью, но она взглянула на меня так, словно я точно сошла с ума, и растерянно пробормотала в ответ: — Бедная моя девочка, а сказали, у тебя слабое сотрясение мозга… ты что, совсем ничего не помнишь? — Урывками, — пришлось солгать, потому что другого выхода не было. Хэлен слушала нас со стороны, задумчиво прикусив нижнюю губу, и отвела взгляд, когда я посмотрела на неё. — Не всё. — Нужно будет спросить у доктора, не опасно ли это. Может быть, тебе нужно дополнительное обследование… Больше эту тему мы не поднимали, но я поняла только одно. Всё то время, как мы отсутствовали в мире Сущности, ни одна живая душа не знала, что нас не было в этой реальности. Стоило нам вернуться, как все забыли о нашей пропаже и твёрдо уверились в том, что попросту встречались с нами пореже в эти несколько месяцев. Понимать это было так же жутко, как и неприятный факт: мы отсутствовали с самого лета. С другой же стороны, могли бы заявиться и через несколько лет. Спасибо хотя бы на том, что есть! Я запахнула больничный халат на груди поверх пижамы и вышла из своей палаты. Вик лежал всего двумя дальше: неслыханная радость! Была бы, если бы меня не выписывали уже завтра. В его палате хозяйничала симпатичная пухленькая медсестра. Она помогала ему разложить вещи и убирала капельницу, когда я тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь. — Нет-нет, мистер и мистер Каллиген, к мистеру Крейну больше нел… — громко начала медсестра и тут же расслабилась, едва увидела меня. — А, это вы. Проходите. Я улыбнулась. Адама и Теодора, поди, выперли из палаты насильно. Любопытно, сделал ли это сам Вик, или пришлось применять силу сотруднице больницы? Я невольно остановилась на половине пути к койке. На ней спокойно лежал мой Виктор. Он был прикрыт пледом и одет в такую же, как у меня, дурацкую голубую пижаму. Высокий и смуглый, каким я его и помню, и с тёмно-рыжей косой. Мне не показалось: она правда стала ещё длиннее прежнего. Зато взгляд всё тот же: добродушный и ласковый. Сразу расплылся в широкой улыбке, отчего и без того не слишком большие глаза под тяжёлыми веками сделались щёлочками, и распахнул руки для объятий. Тогда я и увидела, что он весь покрыт синяками, порезами, ушибами и царапинами. Что расстёгнутая на груди рубашка от пижамы скрывает тугую повязку. И что такая же красуется бинтом на лбу: сперва её не приметила, хотя на смуглой коже она белела слишком вызывающе. — Ну что, наконец-то соизволила прийти? Жёнушка? — с вызовом кивнул он мне и заулыбался ещё шире. — Думала, нужен мне покалеченный муж-индеец — или пока не поздно нового выбрать, — в тон ему небрежно откликнулась я и пожала плечами. Вик фыркнул от смеха, отчего рыжие прядки над его головой забавно взлетели в воздух, и я не сдержалась, рассмеялась громко и счастливо. Медсестра покачала головой, добродушно усмехнувшись, и тихонько вышла за дверь. Никогда не было у меня дня счастливее этого, наверное, хотя я думала так прежде про нашу с Виком свадьбу. Всё затмила короткая радость осознания, что ещё какая-то секунда — и мы наконец будем вместе. Палату я преодолела в два прыжка, чтобы с радостным смехом нырнуть в тёплые объятия. В окнах было пасмурно и хмуро: снег укутывал землю, но не тот, что в мире Сущности, а самый настоящий — холодный и пушистый, кружащий ледяными мухами в кристально-прозрачном небе. Я запомнила этот миг на всю жизнь: его глаза, такие же яркие и светлые, как громадьё снежных туч за окном, и широкую улыбку. Улыбки дороже я не знала, так что от сердца отлегло — когда человек улыбается, значит, он очень хочет жить и выздоравливать. Он раскинул руки так забавно и почти умоляюще, что я влетела в эти объятия — не такие крепкие, как думала, но только потому, что сил в нём было вполовину меньше, чем прежде — и обвила за шею, улыбаясь до боли в губах, до туманной пелены в глазах. — Не говори ничего, — прошептал он дрогнувшим голосом. — Плакать мне как-то не к лицу. Я зловеще расхохоталась, понимая, что слёзы уже подступили к самому горлу, и выдавила: — Рыдай, Шикоба. Он коротко всхлипнул то ли от смеха, то ли и правда… проверять было не под силу. Я зарылась носом в волосы, крепко обняв Вика и чувствуя, что меня ласково покачивают в ответ. Я крепко зажмурилась. Тогда-то слёзы и потекли по щекам. Чувства прорвало, как плотину, слёзы всё падали с моего подбородка ему за шиворот больничной рубашки. Мы не думали, что так сентиментально разрыдаемся, едва обнявшись, и я хотела было пошутить, когда вдруг поняла — мой несгибаемый Виктор Крейн действительно плачет. Горько, безнадёжно и взахлёб. Не так, как я думала. Не так, как ожидала. — Да ты что… — я растерялась и принялась гладить его по волосам, чувствуя, как дрожат руки. — Что ты, Вик… в самом деле… — Он оттуда не выбрался. Мне потребовалось мгновение, чтобы осознать, о ком он говорит, но затем всё встало на свои места, а в груди оборвалось стыдом и жгучей болью. И я поняла, что полынно-горько он сказал о своём отце. Я хотела выдавить: О Боже, мне так жаль! Но вместо этого только обняла Вика крепче, сгребая его пижаму под пальцами, и заплакала так же жалко и устало, пряча лицо на плече того, кто и сам хотел утешения в эту непростую минуту. Кит Крейн. Я вспомнила его улыбку, глаза и волосы. Как же сильно он похож на Вика. И как часто буду вспоминать его изрезанное глубокими морщинами волевое лицо, зная, что однажды мой муж тоже станет таким. Но кроме Кита, в тот миг осознанной утраты я вспомнила ещё и тех, кто был моими друзьями столько времени — бесчисленных циклов смерти и возрождения. И Эйса, и даже Фэнг, и старину Билла, и даже Дэвида, пусть я его не знала так хорошо… но особенно — Лори. Грудь сковало болезненным вздохом, когда я вспомнила слова Вика у лифта в Башне: — Она выжила — или… — Или. Он знал и видел, как именно она погибла. Быть может, он и убил её тогда? Кто знает, хотя… вряд ли сильная Лори смогла бы поддасться Сущности. Скорее уж умерла сражаясь за что-то достойное и светлое — такое же, какой была её душа. Вик оплакивал отца, пряча лицо у меня на плече и всхлипывая в него совсем как мальчишка. Я скользила пальцами по его затылку и гладила, стараясь обогреть и пожалеть. Как незаметно ему исполнилось в этом году двадцать восемь, — подумалось вдруг мне, и я задумчиво поцеловала его в висок, приложилась щекой к нему и привлекла Вика подбородком себе на грудь. Он не выдавил ни слова и не напомнил, что Кит обещал вернуться. Он не выпалил ни единого безрассудного вопроса — «за что», но понимал: больше не сможет воскреснуть ни один из погибших, как это чудом случалось в том мире, где мы привыкли не жить, а существовать отдельно друг от друга. И увидев отца, поманившего призрачной надеждой узнать друг друга ближе, вынужден был сразу его потерять навсегда. Крепко стиснув мужа в объятиях, я не выпускала его, пока он не отстранился сам — уже куда более спокойный, чем прежде. Только в глазах оставалась непереносимая тоска, и я пообещала себе стереть этот взгляд во что бы то ни стало, хотя сомневалась, что когда-нибудь он забудет о своей утрате. — Больше никакого горя, — сказал он, заглянул мне в лицо и болезненно дрогнул бровями, словно пытаясь совладать с собой. — Больше ничьих смертей. Уговаривал ли себя? Пытался ли спрятать навсегда в землю свой нож? Забыть, как на его языке звучит слово «месть»? Напился ли он чужой крови?.. — Больше — нет, — эхом откликнулась я и наконец прикоснулась своими губами к его. Тихий поцелуй, тихое утро. Я давно не чувствовала этого дыхания — будто бы горячечного — на своей коже. Давно не проваливалась в счастливую пустоту, беззаботную, разрывающую от внутренней печали — и прекрасную. За окном падал снег. Это был мой последний день, проведённый в больнице Вудсборо в качестве пациентки, и первый из череды тех, когда я навещала мужа, пока однажды не выписали и его.***
В день своей выписки я любезно предложила близнецам и Рин поселиться в нашем доме, пока они не решат, когда поедут домой. Однако, сказав это, тут же поняла, что Рин Ямаоке, кажется, некуда уезжать, и возвращаться ей тоже не к кому. Я даже толком не знала, где он, её дом. Адам подал мне знак, быстро качнув головой, и я смолкла, надеясь, что внимательная японка не обратит на мои слова никакого внимания. Но она обратила. Ничего иного я от внимательной Рин не ожидала. — Спасибо, Лесли, — вежливо поблагодарила она за нашим первым совместным обедом, и я заметила, как приготовленный картофель теряет во рту вкус, — если ты будешь не против, я поживу у тебя некоторое время, совсем непродолжительное. Я уточняла в посольстве… Рин запнулась и замолчала, опустив голову и мягко поправляя вилкой у себя на тарелке россыпь зелёного горошка. Я не решилась сказать ей хоть что-то, побоявшись задеть или обидеть, и знала, что Рин и без того понимает, что может жить у нас сколько душе угодно. Интересно всё же, что ей сказали в посольстве? Остался ли у неё кто-либо из родных, или она теперь сама по себе? Адам, крепко сжав в руках вилку и нож, вздохнул: — Ну тогда и я малость погощу у вас. — Эд, — Теодор вскинул брови и посмотрел на брата, — у нас завтра рейс в Техас. Я не смогу его отменить, понимаешь? Рашель очень ждёт. — Вот и поезжай к ней, раз ждёт, — невозмутимо сказал Адам и хлопнул брата по плечу так, что тот поперхнулся пюре. — Она наверняка там с ума сходит, где так долго носит её занудливого женишка. — Но ты… Я быстро перебила Теодора, уже давно всё поняв: — У нас и так две гостевых комнаты, а мне одной будет очень тоскливо. С Адамом веселее, да, Эдди? — Точно, — невозмутимо кивнул он и откинулся на спинку стула. На челюстях выступили желваки, когда он взглянул на брата фирменным взглядом «попробуй-останови-меня-сопляк». — Я же такой шутник и балагур, ну, вы знаете. Я приподняла брови и посмотрела на Тео, надеясь, что он и так всё поймёт. Но он вовсе не намеревался арканом тащить за собой брата в Техас и молча улыбнулся себе в тарелку. Гладкие чёрные волосы, убранные в хвот, казались чуть припорошенными серебром между прядей. За столом повисла тишина, но уже приятная, и мы с Рин подняли глаза только когда Теодор бросил что-то близнецу на индейском языке, нам незнакомом. Адам мстительно прищурился. Процедил ответ, судя по тону — весьма дерзкий, отчего Теодор лишь расхохотался, а затем и сам подавил улыбку, ковыряясь в салате. — Идиот, — бросил Адам, поставил на стол локоть и оперся о него виском. Чёрные волосы приподнялись, и на какой-то миг мне стал виден его шрам: розовая узловатая корка ожога, прошедшая ото лба по правой скуле и тянущаяся по телу всё ниже и ниже, под расстёгнутую джинсовую рубашку на грудь — и розеткой молнии разветвилась прямо над сердцем. Я заметила, как тревожно проследила за шрамом Рин, но не сказала совсем ничего. Лишь тихо и беспокойно нахмурила тонкие брови и промокнула рот салфеткой.***
Многое изменилось после нашего возвращения из мира Сущности, хотя на первый взгляд мне так не показалось. Хэлен с мамой жили теперь вдвоём, и в моей старой комнате мама устроила себе кабинет. Хэлен с этого сентября посещала ту же старшую школу, где училась я, и особенно преуспевала в точных науках. Я побывала у них в гостях единожды за конец ноября и почему-то не почувствовала себя дома… выдохнув с облегчением, когда вернулась из полицейского участка в свой настоящий дом на Оук-Стрит, 13. Там было тепло и свежо. Дышалось лесом. Весь двор был укутан глубокими сугробами — но мы втроём протоптали дорожку от кованых ворот к террасе, а Адам обещал почистить его на выходных. Пока что он только смахивал с козырька крыши снег и сметал его с террасного крыльца. Стоило открыть ворота брелком, как ко мне навстречу, заливаясь радостным лаем, пулей вылетела Цейлон. С чужими она была сдержанной и даже суровой, а вот со своими отчаянно виляла хвостом, вываливала розовый влажный язык, норовя поцеловать то в щёки, то в руку, и с любовью прижималась широким чёрным лбом к коленям, жмурясь. Приласкав собаку и ухватив её за ошейник, я бодро скомандовала: — Домой, девочка! Бегом! Тявкнув звонко, совсем как щенок, Цейлон проволоклась боком по сугробу, пачкая белым свою агатовую шерсть, и вприпрыжку помчалась по снегу на террасу. Я ещё с улицы слышала, как в доме громко играет музыка, но ничему не удивилась: значит, Адам вернулся из магазина и теперь готовит. Они с Рин живут у меня уже две недели, и каждый день у Каллигена — музыкальное шоу. Он врубает всё, что душе угодно: от классики кантри до Нирваны и инди-рока, то мучая наш слух, то его услаждая, а недавно удумал бегать за несчастной японкой с песнями, облачившись в плед на манер индейского одеяла и завернув его на бёдрах и плечах, и с серьёзным видом целый день пел ей. Твердил, что по старой индейской традиции так он признаётся ей в любви. Рин просила признаваться немного потише. У нас обеих уши в трубочку сворачивались уже через полтора часа, но пришлось терпеть до обеда — Каллиген готовил божественно, ради этого стоило переждать его странное настроение мартовского кота. Вот и сейчас, открыв дверь ключом, я улыбнулась: из кухни пел Sam Cooke, Bring It On home to me, да так громко, словно колонку включили в прихожей. — Я дома! — крикнула ребятам, но вряд ли они меня слышали. Я расшнуровала и сняла ботинки, бросила ключи на столик под зеркалом и прошла через общую комнату к кухне… Чёрт! Я ойкнула и быстро отскочила в сторону, прячась за стену, пока эти двое меня не заметили. В духовке что-то аппетитно подрумянивалось в заготовленной форме. Окна на кухне запотели от тёплого пара с плиты. Адам и Рин, улыбаясь друг другу — странно похожие и разные — весело танцевали. И мне не хотелось им мешать. Я подавила тихую улыбку, закусив костяшку пальца, и украдкой подсмотрела снова. Танец был парный и по-странному старомодный, но оттого очень милый. Одну руку Рин положила Каллигену на предплечье, другую он крепко сжимал в своей ладони. Они легко кружили по кухне, что-то говорили друг другу — я не могла бы даже с трудом расслышать, что именно — и лица их светились от тихой радости. То и дело посмеиваясь, они расходились в стороны, держась за руки. Адам прокручивал Рин вокруг оси, и я видела, как широко она улыбается, когда волосы вихрем летят за её спиной — не от проклятия, как это было в мире Сущности, а от танца. Мне стало неловко. Нужно поскорее ретироваться! Но куда?! Я задумалась. Обратно к маме? Ужасно не хочется, если честно… К Дафне и Джонни? Можно было бы, но ребята пока что не вернулись в город из общежития: в отличие от меня, они поступили в один университет вместе. Оставалось только одно место, куда действительно стремилось моё сердце. Я напоследок выглянула снова и оторопела. После очередного задорного па Рин скользнула рукой под жилет, который Адам носил на голое тело. Кажется, Каллиген совершенно не смутился, только посмотрел на Рин сверху вниз со смутной поволокой в тёмных глазах — и податливо наклонился, когда она ухватила другой рукой за воротник его жилета и притянула мужчину к себе, крепко целуя в губы. Дьявол! Не хватало ещё подглядывать за ними! Я вытянулась лицом и лихорадочно начала искать пути к отступлению, чтобы эти двое меня не заметили, но, кажется, им было не до песни, поставленной на повтор. Сэм пел одни и те же слова, тёплые и искристые, как рождественский нераспакованный подарок: If you ever change your mind About leavin', leavin' me behind, Oh, oh, bring it to me, Bring your sweet lovin', Bring it on home to me… Если ты когда-нибудь передумаешь Покидать меня, То верни мне, Верни свою нежную любовь, Принеси её в мой дом… Глядя на этих двоих, неспособных оторваться друг от друга, я поняла, что, кажется, жутко завидую им. И без того я ужасно скучала по Вику каждый Божий день, и если бы мне разрешили бывать у него в палате чаще, наверняка поселилась бы там, клянусь — он был бы не против. Решено! Я кивнула сама себе. Поеду в больницу к Вику! Я собиралась потихоньку выбраться через гостиную в прихожую так, чтобы не помешать, но мои светлые надежды на спасение были безжалостно разрушены. Адам вдруг крепко подхватил Рин под бёдра и поднял себе на талию, улыбнувшись чисто и светло, когда она обвила его ногами. Чтоб их обоих! Ребята, пожалуйста, дайте мне спокойно убраться из дома и делайте что хотите… … только не на нашем столе!!! Я захлопнула рот от возмущения и поджала губы, силой заставив себя заткнуться, когда Адам упёрся коленом в кухонный остров и широким движением руки сгрёб в сторону всё, что было на столешнице лишнего — по его-то экспертному мнению. Рин присела на самый край, едва не стукнувшись затылком о штангу с висящими на ней кружками, и Каллиген со смешком придержал её рукой под голову. Она мягко погладила ладонью серебряную пряжку его ремня и опустилась ниже, отчего Каллиген прикрыл глаза, подавшись к девушке всем телом. Я покраснела: хватит пялиться, мне надо валить отсюда и побыстрее, вот только беда — теперь Рин была лицом к гостиной и сразу бы меня заметила! Пока я думала, целующаяся парочка — да когда они успели снюхаться-то?! Изображали ведь полное равнодушие и ледяное спокойствие! — даром времени не теряла. Рин плавно развела бёдра шире, обжав мужчину коленями. Спрятала лицо у него на груди, целуя под жилетом шрам от ожога и оглаживая смуглые бока. Это был мой шанс спастись! Я крадучись дошла до большого дивана, не спуская глаз с нахалов, решивших, что лучше нашего кухонного стола места во всём доме нет — конечно, спален им мало! — и чертыхнулась, когда Рин внезапно спрыгнула на пол и толкнула Адама к выходу в гостиную. — Дьявол! — в сердцах ругнулась я, надеясь, что это заглушит музыка. Крепко прижав Рин к дверному косяку, Адам склонился к ней — обоих от меня закрыли стеной его черные волосы. Пока они увлечены и ни черта вокруг себя не замечают, самое время линять! Я быстро выбралась из-за дивана и шмыгнула было к прихожей, но шестое чувство подсказало обернуться. Я поняла, что не успею добежать до двери, и ринулась на своё прежнее место, прячась за углом и вжимаясь в стену, смежную с кухонной. Прямо за поворотом мой родственник по мужу склоняет к близости бывшую убийцу, превосходно! Я осторожно выглянула наружу. Путаясь тонкими бледными пальцами в чёрных волосах Адама, Рин что-то тихо шептала ему в губы, отчего его взгляд обретал странную задумчивую глубину. А затем он заткнул болтливую японку поцелуем. Прекрасно, а теперь идите в спальню и дайте мне спокойно покинуть дом! Когда они наконец, отчаянно целуясь, добрались до дивана (я молилась, чтобы по дороге не споткнулись и не упали, потому что совершенно ни один из них не глядел под ноги), в моей голове созрел гениальный план: проскочить на кухню и выйти через дверь на задний дворик. Я некстати вспомнила, что он нечищен, и мысленно прокляла лентяя Каллигена. Но деваться некуда! Придётся обойти дом по снегу и, вернувшись через прихожую, благо дверь я не заперла на замок или щеколду, забрать обувь и куртку, а уж после можно и в больницу к Вику. Решено, так и сделаю! Стараясь даже не смотреть в сторону Рин и Адама, я прокралась к нужной двери и тихоньку выскользнула наружу, прикрыв её за собой. — Ах ты ж…! — закончить мысль не удалось, я смолчала и гневно раздула ноздри. Теперь я стояла в снегу по колено и отчаянно пыталась не ругаться хотя бы вслух. Вдох-выдох, Лесли, вдох-выдох. Идти в одних носках по глубокому рыхлому снегу — то ещё удовольствие. Ноги моментально промокли: тяжёлыми и холодными стали даже спортивные штаны! Шагать было неимоверно тяжело, и я барахталась в сугробах, с ненавистью глядя в большие окна. Там, вообще на меня никакого внимания не обращая и даже не задумавшись ни на миг, чтобы закрыть ставни, крайне непредусмотрительные Адам и Рин занялись любовью на нашем с Виком, мать их, диване! Ну, я потом им всё выскажу. Может быть. Сердито зыркнув на обоих — Рин было почти не видно под смуглым мужским телом — я кое-как доползла до террасы и буквально на четвереньках выбралась из сугроба на дощатый пол. Всё виноваты моя чертова вежливость… и жалость. Добрела до двери, тихонько толкнула её и сразу сняла с крючка куртку, а с пола подобрала ботинки. — Ну давай, Ромео, — процедила я, мстительно сверля вход в гостиную, — не подведи и сделай ей хорошо. Иначе зря я, что ли, иду на такие жертвы?***
— И ты… — И я плавала в сугробе вместо того, чтобы просто преспокойно пройти метров тридцать через гостиную, да! Не забудь, что куртка и обувь остались в прихожей, так что носкам точно конец. Вик расхохотался, качая головой, и продолжил мягко массировать мои босые холодные ступни. Растирая их ладонями и разминая пальцами, он заметил: — Если Эд решит поиграть с Рин и бросить, она отстрижёт ему всё, что до этого дня делало его мужчиной. — Не решит, — покачала я головой и прожевала ломтик хрустящего картофеля. За окном уже стемнело, ветер тихо колыхал голые ветки чёрных деревьев, падали снежинки. До Рождества оставалось меньше месяца. — У него был такой взгляд, Вик. Как бы она не вздумала с ним играть. — Рин невероятно чуткая, — возразил Вик. — Нет, я вообще-то рад, что у них всё, кажется, серьёзно. Но только два вопроса. Первый — как они так быстро спелись, и второй — почему из-за их влечения должна страдать наша мебель и моя жена. Я рассмеялась, прислонившись спиной к стене и с тёплой улыбкой глядя на него. Как же я рада, что мне в голову пришла светлая мысль прийти в клинику. Да, я заполнила парочку бланков, и сегодня мне разрешили переночевать в палате: для родственников руководство заботливо продумало раскладное кресло, но нам двоим в одной постели, пусть даже такой узкой, было очень удобно. Я сидела к Вику лицом, уложив ноги ему на живот, а он старательно грел их руками и дыханием. Мокрые спортивки пришлось снять, чтобы они высохли быстрее, так что я осталась в толстовке и нижнем белье, совершенно мужа не стесняясь. Мы жевали картофель и цветные драже с арахисом, пили кофе из больничного автомата — Вик по привычке предпочёл обычный чёрный, хотя денег теперь у него хватало даже на тот, что с молоком. Вудсборо медленно окутывало ночной мглой, но мне было уютно и тепло здесь, в надёжных руках самого близкого человека. Клонило в сон. — Нас выживают из собственного дома, — притворно возмутился Вик. — Пора бы мне уже выписаться и навести в нём порядок. — Без тебя там плохо, — пожаловалась я и потёрла глаза, — двор никто не чистит. — Прибью Адама! — кивнул Вик и прожевал драже. — И по ночам в постели холодно и тоскливо. — Это поправимо, — Вик ласково пощекотал мне пятку. Я дёрнула ногой, улыбнувшись. — Как там миссис Клайд, Хэлен? — Вполне себе ничего, — пожала я плечами и со вздохом провела пальцами по его смуглому колену, исполосованному белыми затянувшимися порезами. — Мама сходила с ума всё это время, Хэлен взяла электив по художественному искусству. — Давно пора, у неё явный талант. Вик зевнул и откинул голову на подушку. На широкой шее так и осталось цветное бисерное ожерелье, которое моя сестра сплела ему своими руками, и я поневоле сглотнула, вспомнив аэропорт: именно там Вик и Хэлен познакомились и спелись, и с тех пор Крейн украшения не снимал. — Ты что, уснула, чикала? — Почти, — созналась я и подавила зевок. — Ты не будешь против, если я подремлю? Он молча покачал головой, и я быстро поменяла положение, чтобы улечься поудобнее ему на грудь и уложить голову на плечо. Умудрившись втиснуться между внушительных габаритов телом Вика и стеной, я свернулась калачиком и принялась задумчиво перебирать хвостик от его рыжей косы. Вик приобнял меня за плечи, стих. Ветер за окном шумел за нас обоих, говорить не хотелось вовсе — на сердце лежала непонятная тяжесть, и мне чудилось, что вместо снега с неба сыпет пепел… — Когда-нибудь мы прекратим вспоминать то, что было? — спросил Вик то, что занимало и мои мысли тоже. Хотелось бы мне знать. — Не уверена, милый, — рассеянно откликнулась я и скользнула ладонью ему на грудь, ласково поглаживая гладкую смуглую кожу под рубашкой. Он на секунду непроизвольно напрягся всем телом, а затем точно так же — моментально и разом — расслабился. Пропустил мои волосы сквозь пальцы, задумчиво перебирая их. — Забудем ли когда-нибудь, как я убивал тебя столько раз, что сосчитать не смогу, — сказал он наконец вслух. И я повозилась, вдруг ощутив себя очень неуютно здесь, с ним, в этой палате — наедине. В коридорах больницы тихо и пусто. Тревожная кнопка расположена ближе к нему и дальше от меня — слишком неудобно. Я невольно оценила расстояние взглядом и опасливо покосилась на Виктора. Он дышал спокойно и ровно. Губы были неплотно сомкнуты, а индейский профиль точёно выделялся на фоне светло-серых стен. И на очень долгий, почти бесконечный, миг мне почудилось, что ничего не поменялось. Что он по-прежнему охотник, а я — его жертва. Спряталась здесь, в тёплых объятиях, и не ожидаю, что он опустит мне на грудь нож или пронзит им со спины. Между лопаток пополз холодок, и даже кости заломило болью. Бесконечные циклы выучили меня вскакивать и бежать, как вспугнутая лань — даже если это будет последним, что я сделаю. Потому что бесполезно биться с тем, кто сильнее тебя, или с тем, у кого в руке — нож… У Вика потемнели глаза. Когда он посмотрел мне в лицо, я совсем не узнала его взгляд. Два обелисковых зрачка впились свёрлами: мне стало страшно, потому что мой муж вернулся в этот мир с холодными глазами Крика. В тот момент я осознала, что лежу в руках именно его, а не Вика Крейна. И не Вик Крейн грел мне ступни, не он утешал вечерами, когда я тосковала в разлуке. Страшная мысль охватила в панике, и я напряглась, отстранившись от него — и вжавшись лопатками в стену. Крик чуть повернул набок голову в той излюбленной манере, в которой он смотрел на меня с колен осенним вечером, пряча лицо под маской. В той, в которой убивал и глядел на своих жертв в последний раз прежде, чем выпотрошить их. Вернулся ли мой Виктор из мира Сущности, или вместо него в теле остался только Крик? — Я не готов забыть, как прекрасно это было, — шепнул он, и пальцы его скользнули вниз по голове к шее, плавно лаская кожу. Мне не встать и не сбежать. По рукам змеится холод, кажется, он забивается в вены и сосуды, отчего мне не вдохнуть полной грудью. Крик мягко движется второй рукой под толстовку — и я не успеваю ничего почувствовать и предпринять, когда он подминает меня своим тяжёлым телом и вжимает колено между ног. Странное чувство — это не мой муж, но его плоть и кровь, и даже разум тоже принадлежит ему. Я с радостью тысячу раз отдалась бы ему, но вынуждена отдаться один — Крику. — Я же говорил, — голос спокоен и размерен, — ты всё равно будешь моей. Он привстал на колени. Кончики пальцев провели от лодыжек выше и выше, губы коснулись загривка: волосы он небрежно откинул. Странная и унизительная поза, стою на четвереньках перед серийным убийцей — но в голове хмуро и жарко, а от груди до низа живота толчками вспыхивает яркое зарево. Я знаю, что будет дальше, и оттого мне ещё тяжелее. Я хочу его так сильно, что в висках стучит. И когда чувствую прикосновение потяжелевшего члена к ягодице, невольно вздрагиваю. — Давно грезила о том, чтобы быть со мной? Голос тихий, со знакомой низкой хрипотцой. Я знаю его как ничей другой и проседаю на коленях. Если бы он не придержал меня ладонью под живот, уже распласталась бы по смятой простыне перед ним, и меня это пугает и злит. — Я была с тобой, — дыхание сбивается, когда он мягко гладит ниже, скользит длинными пальцами в бельё. — Ты была с ним. Один он или их двое? Притворялся он одним и тем же человеком в двух ипостасях, или что-то в нём Крик сломал напополам навсегда? И если да, когда это случилось и можно ли вернуть моего Виктора? А главное. Хочу ли я возвращать? Но мысли улетели чёрными воронами, когда он поднял мою толстовку и сбил в сторону трусы, касаясь языком позвоночника, а гладкой головкой — половых губ. Голову странно повело, пришлось прошептать: — Пожалуйста, не делай глупостей. — Глупостью в постели с убийцей будет возражать ему, — хмыкнул он мне в загривок. Пусть и перевязанный, но куда более сильный и большой, нежели я, он навис сверху и придавил массой, не сильно — но так, чтобы я не могла выпрямиться и взбрыкнуть. Он зафиксировал меня, опершись ладонями поверх моих о постель, и первый толчок был уже подобен тому, как он в циклах вонзал нож. Перед глазами мелькнуло алое небо мира Сущности, и я запаниковала. — Легче! Но с новым толчком боль стала чистой и очень сладкой. Она поднялась тягучей волной из низа живота к диафрагме и заставила гулко выдохнуть: — Ты не причинишь мне вреда? Крик промолчал. Мой вопрос погас слабой искоркой, и я похолодела, ощутив гнетущую тишину, словно за спиной Крик уже надел свою страшную маску — когда так случается, кто-то обязательно умирает. — Пожалуйста, скажи что-нибудь. Я затылком ощутила его улыбку и холодный взгляд и поняла, что он добился своего, как и обещал мне когда-то — в то время, когда я была ещё совсем ребёнком. Его размеренные движения нагнетали возбуждение в боках. Каждый толчок — напоминание о том, чья я теперь и кому принадлежу. И осознание будоражило не хуже проникновения, потому что всё, что нас возбуждает и заставляет выгибаться под чужим телом — только игра подсознания и мозговые сигналы, стимулирующие токовыми импульсами каждую клетку взмокшей собственной плоти. — Пожалуйста. Он безжалостно молчал. Но даже руки убийцы были мне роднее и ближе прочих, и я поневоле приластилась к его предплечью головой и потёрлась, ощутив лишь выдох и усмешку у себя на затылке. Головка раскрыла меня глубже, и Крик вошёл сильно и порывисто, так что я не сдержалась — коротко и гулко охнула, проседая на локтях и царапая сосками больничную простынь. В палате было очень тихо. Моё дыхание и короткие вздохи звучали слишком вульгарно, и я покраснела до корней волос, чувствуя, как пылает лицо, и пытаясь стряхнуть смущение: — Ты онемел, что ли… Вошёл больше чем наполовину — я почувствовала, как он вжался бёдрами в меня сзади и медленно задвигался внутри, заставляя обжать член и прогнуться в пояснице из-за тянущей, проникающей боли в боку. Он не щадил меня и не заботился, удерживая за шею ладонью и вколачиваясь с громкими хлопками. И я поняла по прикосновениям, что Вик сейчас удивительно далеко от меня. От понимания, кто мной овладел, внизу стало влажно, и Крик задвигался плавнее и мягче. Я попыталась взглянуть на него, обернуться — бесполезно. Он настойчиво придержал меня за подбородок, прокатываясь внутри от головки и на всю длину. В ушах стоял звон, в груди тлел настоящий костёр. Проникнув в меня двумя пальцами — безымянным и средним — Крик надавил на складку близ клитора, прильнув своей грудью к моей спине. Огрубевшие подушечки пальцев массировали и дразнили плоть, заставляли в беспамятстве тихо всхлипывать, и я взмолилась, чтобы никто не услышал и не нашёл нас. Даже если он решит покончить со мной здесь и сейчас — пусть никто и никогда не найдёт. Я отдалась ему до остатка, как не отдавалась прежде — и услышала, как он настойчиво шепнул, пережимая рукой мне горло и придушивая до хрипа: — Ты теперь никогда от меня не избавишься. Понимаешь это? Он так долго мучил меня. И я так сильно любила его. Он пугал меня и привлекал. Без него жить было бы невозможно. И когда он освободил хватку, я ласково уткнулась в его ладонь и почувствовала взгляд, упёршийся между лопаток. — Благодарю за это, — шепнула в кожу, чувствуя, как он каменеет во мне и останавливается, вгоняя член и больно до сладкой судороги упираясь истекающей головкой в стенку влагалища. … мы долго лежали вместе, сплетясь телами, обняв друг друга и выравнивая сбившееся тревожное дыхание. Он спал. Я — нет. Я смотрела на то, как снег летел за окном. Он вился лёгким свободным танцем, тихим и живым — совсем не таким, как в том адском мире, и наблюдая за падением настоящих снежинок, я почувствовала, как хватка Крика у меня на талии слабнет, а затем и вовсе его рука соскальзывает на кровать. Я вгляделась в его лицо. Короткие тёмные ресницы обрамляли охристые веки с капиллярами, змеисто проступающими под тонкой кожей. Губы его были расслаблены, строгие складки в уголках рта казались печальными. Я погладила его по волосам и извернулась, чтобы удобнее лечь на подушку рядом. До моих щёк доносилось его дыхание, и я на миг прикрыла глаза, готовая погрузиться в сон следом за ним… А затем ноздрей коснулся густой и вязкий запах дыма. Стоило векам окунуть меня в темноту, как багровое небо и пепел встали перед внутренним взором совсем как настоящие, а из пелены седого тумана медленно и торжественно опускались вороньи перья. Я вздрогнула и подскочила на месте, испуганно озираясь. Меня пробрал такой холод, что продрогли даже кости. Трясущимися руками я вцепилась в предплечье спящего Виктора и вдруг прищурилась, непонимающе вглядываясь в его лицо. Там, в уголке сомкнутых губ, я увидела что-то. Это чернело некрасивой кляксой, и сперва показалось мне ниткой (или паучьей лапкой?!. Я содрогнулась и приблизила руку к его рту, осторожно коснувшись губ… и в следующую секунду подцепила указательным и большим пальцами чёрное вороново перо — такое же настоящее, как в моём сне. Как оно оказалось там?! Я непонимающе повертела его в руке, то поднося ближе к глазам, то отдаляя. Я отчаянно пыталась найти объяснение, откуда во рту Вика может оказаться перо? И только тогда в памяти моей вспыхнула резня на девяносто девятом этаже, и целая туча таких же перьев, в которые рассыпался наш провожатый, наш Ворон, и словно чумной рой забился в глотку Крейна, заставляя его встрепенуться, вдохнуть и ожить. — Чёрт подери, — прошептала я, разом понимая, что та тварь — тот Ворон — возможно, до сих пор сидит внутри Вика. Он или какая-то его часть. Я всмотрелась в лицо спящего Крика и усомнилась, не нагнетаю ли. Он выглядит таким умиротворённым и спокойным сейчас. Не сказать, что он меньше чем четверть часа тому назад внушал мне трепет и страх… Тук-тук-тук. В оконное стекло на четвёртом этаже к нам кто-то постучался, и я испуганно вздрогнула и села на постели, тут же тряхнув за плечо Крика. Он вздрогнул и открыл мутные глаза. — Что стряслось? — сипло спросил он и перевёл взгляд на окно. Я неотрывно смотрела на крупную чёрную птицу, присевшую на скат подоконника: силуэт ворона я бы узнала даже вот так, среди снегопада поздней ночью. — Он прилетел к нам и сюда, — шепнула я насторожено и невольно коснулась руки Вика, притаившись. — Как ты думаешь… что… — Ничего это не значит. Он встал на колени и выпрямился, внимательно глядя птице прямо в бисерно-чёрные глаза, блестящие среди матовых перьев. И на какую-то долю секунды мне, сжавшейся за плечом Вика, почудилось, что он без слов общается с Вороном. Я не была уверена, что Ворон был тем же, что и в мире Сущности, но не верила в совпадения после всего, что с нами приключилось. А потому притихла, когда Крейн повёл рукой у себя перед грудью, словно приказывая птице улететь — и в тот же миг, тяжко хлопнув большими крыльями, Ворон поднялся в воздух и исчез в чернильной ночной мгле. Мы тревожно смотрели ему вслед: я не скрывала своих чувств, впившись пальцами в запястье Вика. Он казался непоколебимым, но я чувствовала, как он глубоко задумался. — Меня это беспокоит, — созналась я честно. Вик не обронил ни слова. *** Близилось Рождество, когда Вика наконец-то выписали. С каждым днём мы проводили всё больше времени вместе и могли наконец выходить на прогулки по небольшому скверу, разбитому перед больницей. Мы доходили до постамента и возвращались назад. Я привезла Вику из дома тёплый анорак цвета хаки и спортивные штаны на флисе, потому что зима в этом году выдалась очень уж морозной. Каждый раз я брала его под руку, крепко прижималась боком и тепло улыбалась каждую прогулку, радостная и счастливая несмотря на то, что Вик серьёзно изменился после нашего возвращения. Всё чаще в каждом жесте и улыбке, во взгляде и движениях я замечала вместо него — Крика. Всё больше видела странностей в том, как он замирает напротив зеркал и отражающих поверхностей, пристально глядя в них и безмолвно общаясь с кем-то мне недоступным. И после этого взгляд его неуловимо менялся, темнел грозовым небом и сулил недоброе. Я пыталась поговорить об этом с Адамом и Теодором, но оба твердили одно и то же: дай ему больше времени, чтобы прийти в себя. В этом было здравое зерно, и я соглашалась хотя бы потому, что должна была сначала понаблюдать за ним и понять, какими ещё новыми привычками он обзавёлся. Не единожды его в больнице навещала Хэлен. Виктор всегда был ужасно рад их встречам. Я с тёплой улыбкой смотрела, как сестра торопится крепко обнять его, а он стискивал её в руках в ответ и кружил, баюкая и качая. В очередной раз запечатлев у него на щеке торопливый детский поцелуй, она заулыбалась и пригладила рыжие пряди, выбившиеся у висков: — Наконец-то выписывают! — Уже завтра, — кивнул он и закатил глаза. — Если бы не поговорил с ними, продержали бы ещё с месяц. По правде говоря, он чувствовал себя куда лучше прежнего и мог долечиваться дома. «Родные стены способствуют выздоровлению» — замечал он не раз. Как с ним не согласиться? Я с удовольствием помогала ему собрать сумку с вещами и подготовиться к выписке. Для того привезла чистую футболку, тёмно-зелёный джемпер с молнией на груди, обыкновенные джинсы и рыжие зимние ботинки. Предполагалось, что Адам подъедет за нами на машине и заберёт. — Как твоя учёба? — спросил Вик тем временем, ероша светлые волосы на макушке Хэлен. Она скривилась и вывернулась из-под его руки, отчего он ласково ухмыльнулся. — Смотря о чём ты. Если об оценках, с ними всё в порядке. А если о том, интересно ли мне это… Я невольно залюбовалась на них обоих. Два самых близких и дорогих мне человека — такие разные и в то же время настолько похожие! Белая как молоко Хэлен с копной волос, превратившихся в золотое руно цветом, кожа усыпана веснушками, васильковые глаза — смелые такие, с хитринкой. И точно такие же — серо-голубые, но только на смуглой, как каньонный камень, коже Вика, и тёмно-рыжие волосы у него заплетены в очень тугую косу, отчего она похожа на плётку. Он собран, на губах — улыбка, но такая, что от неё веет Криком, и это заводит и пугает меня одновременно. Хотя, признаться, первого даже больше, чем второго. Я крепко свыклась с ним и его чёртовой психической дихотомией за то время, что мы провели вместе в мире Сущности, и даже более того — подсознательно смешала с личностью Виктора, хотя прежде старалась их разделять. И вот наконец приняла их обоих, какой бы не оказался передо мной в любую секунду. — А что с твоей художественной школой? Хэлен пожала плечами. — Ничего. Меня там не то чтобы хвалят… пока что я стойкий середнячок, но надеюсь, вскоре это изменится. Кстати, после Рождества у нас планируют сделать выставку… от каждого ученика нужно две или три картины. Я подумала и решила: пусть от меня будет триптих! Тема — жители коренной Америки и их культура. Я нарисую трёх индейцев из тех, кого знаю. Уже взяла в библиотеке пару книг по истории национального костюма… — Хэлен, — Вик оказался не на шутку удивлён, — ты серьёзно? — Абсолютно! — она округлила глаза и внимательно взглянула на него. — А ты сомневаешься? Ты, красавчик, там тоже есть… — Да ладно тебе! Они болтали о картинах всю прогулку. Мы ещё с час бродили вокруг больницы, держа Вика под руки, и я слушала трескотню Хэлен и внимательные вопросы и ответы мужа. С неба снова сыпал снег: кажется, природа решила прямо к Рождеству укутать Вудсборо белой пеленой. В тот момент счастливее чем я вряд ли кого-то можно было найти. Мы чувствовали себя семьёй, самой настоящей — и ощущение усилилось на другой день, когда мы заехали за Виктором, чтобы забрать его домой. Пикап был всмятку, так что близнецы с разрешения Виктора обстряпали продажу «Мерседеса» и на вырученную сумму приобрели неплохую новую машину взамен старой. Ford F-150 оказался весьма неплох что с виду, что в обкатке: я смирилась с потерей любимого чёрного красавца и влюбилась заново в яркую синюю машину с оранжевым кантом по бамперу. Форд был выбран, конечно, согласно вкусу Адама — за ним ездил как раз он. Рама, украшенная лонжеронами, выглядела даже изящно, зато у этого пикапа был удобный передний привод, да и по бездорожью он ехал прямо как по паркету. — Вику не особо понравится, что он такой пёстрый, — только и сказала я, восхищённо проведя ладонью по капоту. Адам закатил глаза. — Если очень разонравится, пусть сам и перекрашивает, мастер-золотые-ручки, — проворчал он, усаживаясь за руль. — Все, что ли, на месте? М? — Я бегу! — Рин торопливо юркнула на переднее сиденье вперёд меня и застегнула ремень безопасности. Я со вздохом устроилась сзади, хлопнула дверью. Мы притихли, ожидая, когда тронемся. Адам тем временем почесал в затылке, задумчиво надув губы. Мы с Рин растерянно переглянулись. — Так, — он щёлкнул пальцами наконец, будто что-то вспомнил. — Ключи забыл. — Ох, ну… тупица! — жалобно простонала Рин. — Тихо-тихо, не ругайся, — быстро сориентировался он и первым делом ласково поцеловал Рин в лоб, придержав её рукой за подбородок, а уже после выскочил из машины. — Я бегом. — Не сомневаюсь, — проворчала она ему вслед и откинулась на спинку кресла. В салоне пикапа повисло неловкое молчание. Мы с Рин нечасто оставались наедине: Адам двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю был нашим надёжным связующим звеном. Он всегда знал, что и как сказать, постоянно болтал и не переставая шутил. Его запросто могла обругать я и привычно обозвать «тупицей» Ямаока, и тогда мы с ней находили какой-никакой общий язык, объединяясь против Каллигена, который обязательно что-нибудь да отколет. Но сдаётся мне, мудрости в нём было достаточно настолько, чтобы хотя бы так раз за разом сводить нас в дружеском диалоге. Адам исчез за дверью дома, оставив её открытой. В одиночестве мы задумались каждая о своём. Не знаю, что было в голове у Рин: я с нетерпением ждала той минуты, когда наконец-то смогу увезти Вика домой из больницы. Интересно, каким будет его лицо, когда он снова окажется дома? Ему наверняка до чёртиков надоела эта треклятая палата… Я так погрузилась в мысли, что голос Рин заставил меня подскочить: — Как думаешь, он и правда такой дурак, или только притворяется? Я подняла на неё взгляд и обнаружила, что Рин продолжает задумчиво смотреть на неприкрытую дверную щёлочку. Пожала плечами и облизнула губы, прежде чем ответить то, что думаю на самом деле: — Полагаю, ему хватает ума показаться лёгким, глупым и беззаботным. Она думала то же самое, потому что убеждённо кивнула. Чёрные волосы были так гладко забраны в хвост, что её аккуратности я только позавидовала — со своей-то неряшливой и вечно взлохмаченной копной. Рин задумчиво нарисовала на запотевшем окне смайлик и, подумав, добавила ему на голову шляпу, похожую на цилиндр. Я улыбнулась краешком губ, легко узнав в ней одну из любимых шляп Каллигена. Но улыбка эта стёрлась, когда Рин произнесла: — Я должна буду уехать в Японию. Мне нужно разобраться со всем, что осталось после родителей. Закончить университет. Невольный холодок пробежал по рукам, потому что я представила себе, как погаснет радость такого живого и улыбчивого Каллигена, едва он узнает эту невесёлую весть. Я не догадывалась прежде, что его тяготит что-либо — он умел ловко притворяться, но сейчас точно знала. Он не существовал, а жил. Не ходил, а летал. И лишать его всего этого снова было бы очень нечестно. Однако я понимала, что Рин здесь не место. Она должна разобраться в себе и своём прошлом, чтобы двигаться дальше. Должна прожить свою жизнь — ту, что у неё отняла Сущность, похитив и сделав убийцей. — Я полагаю, он всё поймёт правильно, — ободряюще сказала я вслух, хотя опыт подсказывал: Адам будет раздавлен. — А какой у него есть выход? — уныло спросила в пустоту Рин, явно не ожидая от меня ответа, и я поникла. В тот момент всё моё желание поддержать её улетучилось, потому что стало ясно как дважды два: Рин хотела не моей дружеской руки, а честности. Вот только для честности нужна огромная смелость, которой у меня не было. Я отвернулась к окну, наблюдая за тем, как из дома показался Адам, победоносно встряхивая ключами. — Ты его морально уничтожишь, скорее всего, — прохладно заметила я, и Рин обеспокоено обернулась… но тут же проконтролировала свой жест и бесстрастно выпрямилась. — Я наблюдаю за вами пару недель и понимаю, что он не из тех, кто так трогательно ухаживает просто так, в пустоту. Рин молчала. Пришлось говорить дальше. — Не тяни с этим. Чем быстрее ты скажешь о своём намерении уехать, тем лучше. Ты, кстати, надолго нас покидаешь?.. Каллиген коснулся дверной ручки, когда Рин шепнула быстро и пугливо: — Навсегда. Адам сел за руль и стряхнул с макушки снег. Он завёл машину и улыбнулся, посмотрев на меня в зеркало заднего обзора. Ох уж этот Адам мать его Каллиген и его, чёрт возьми, пятьдесят шесть белоснежных зубов: — Ну, что вы такие кислые? Поехали забирать нашего чертилу из больницы, пока он там всё на кирпичики с тоски не разнёс? — Поехали, — пришлось выдавить из себя, но уже без былого энтузиазма. Он достал сигарету и зажигалку, собираясь затянуться, но Рин сердито отобрала у него и то, и другое — сигарету вообще вышвырнула в окошко, а зажигалку спрятала в карман. — Хватит курить! — категорично заявила она в ответ на изумленный взгляд Адама. — Боже, могла бы просто сказать… Адам кашлянул и вывернул со двора на дорогу. Уже через минуту наш пикап ехал по направлению к больнице. По лобовому стеклу слабо шуршали дворники, счищая снег. Мы въехали в белую пелену, похожую на молочную пену, и я внимательнее всмотрелась в неё по инерции. Дома и улица по обе стороны растаяли в ней, превратились в снежных призраков — но от такого вида в груди проснулось и встряхнулось что-то светлое и тёплое, рождественское, а не пугающее. Я невольно подумала, что это будет наше с Виком первое совместное Рождество, и прижалась плечом и виском к холодному стеклу, всматриваясь в дорогу и наконец замечая высокое здание больницы. Вик уже ждал нас на скамейке возле стриженых кустов, заметённых снегом. Он привстал и снял с головы капюшон анорака, едва завидев машину, а следом переменился в лице. Адам встал у полосатых разметочных столбиков и опустил окно у водительского места, широко улыбнувшись племяннику. Рин выглянула у него из-за плеча, а я торопливо открыла дверь и выбежала навстречу, хрустнув под подошвами ботинок снегом. Меня охватило приятное волнение, щекоткой пробежавшееся по загривку — и я увидела, как Вик наконец заулыбался и нешироко распахнул объятия, поймав меня в расстёгнутую куртку и стискивая так крепко, что за какой-то миг воздуха в лёгких совсем не хватило. — Ура! — возликовала я, зарываясь носом в мех капюшона и обнимая мужа под анораком. Он приподнял меня от земли, обнимая ещё крепче и целуя в макушку. — Думал, околею тут ждать, когда это вы заявитесь, — пожаловался он шутливо, — а вас всё нет и нет. Приехали бы получасами позже — и был бы вместо Виктора Крейна большой индейский снеговик… Ну что, чикала, так и будем здесь стоять? Или в машине наобнимаемся? — В машине! — решила я, крепко обхватив его за талию поверх холодной футболки, и поспешила к пикапу. Мы оставили больницу за плечами, искренно надеясь, что сюда нам возвращаться больше не нужно. Вик посадил в автомобиль сперва меня, затем закинул в салон рюкзак и стряхнул снег с волос и плеч прежде, чем забраться следом. Почти тотчас Адам повернулся к нему и поманил к себе рукой. Вик подался вперёд, хмыкнув, когда дядя обхватил его за шею ладонью и громко чмокнул в лоб. — Ты же дьяволёнок, — с удовольствием протянул он, тряхнув Вика за холку. — Я за тебя так переживал! Но зато, глядите-ка, не похудел, это хорошо… откармливать не придётся. — Адам, прекращай! — Вик шутливо отбился от него, но был явно доволен. Каллиген отвернулся, прокрутил руль. Машина тронулась с места и вывернула с обочины, и я заметила, с каким облегчением Вик откинулся на спинку сиденья, привлекая меня к своей груди. Тихо прижавшись губами ко лбу и зарываясь носом в тёмные волосы, он шепнул так, чтобы слышала только я: — Скорее бы они все разъехались и оставили нас наедине. Стараясь не рассмеяться, я зажмурилась и счастливо прижалась к нему в ответ. … Вика выписали четырнадцатого декабря, и до Рождества оставалось всего-ничего — каких-то девять дней. В тот же день мы вернулись к дому, и Вик старательно зацокал языком, наблюдая сугробы, которые намело на его столярную мастерскую и террасу. Адам постарался перед нашим отъездом расчистить двор, но проблема была в том, что ежедневные осадки в этом году выпали неожиданно сильно — и в конце концов Каллиген плюнул на идею прибрать его. Вудсборо спрятало под тяжёлыми белыми шапками, словно под одеялом, и крышу нашего дома зима укрыла белой глазурью. В обрамлении старых чёрных вязов он выглядел зловещим пряничным убежищем злой ведьмы из сказки про Ганзель и Гретель, но таким нравился мне даже больше. И в нём я поселилась с ещё большим удовольствием, когда дом снова обрёл настоящего хозяина. Стоя возле машины, я наблюдала за тем, как Вик бредёт по дорожке, словно заново встречаясь с родным местом — и последовала за ним, слушая, как он причитает и жалуется, что Адам совсем запустил без него хозяйство. — Вот же зануда, — досадливо пробормотал Каллиген, — чтоб я ещё раз взялся следить за твоим имуществом! Если собьёт машина или решит сожрать гигантский паук –разбирайся со всем сам, понятно? Рин тихо усмехнулась, выйдя из пикапа и хлопнув дверью. Пока Вик твердил своё и страдал по вконец заметённым кустам гортензии, Адам ворчал по поводу остывающего обеда — он оставил в духовке индейку и рассчитывал вернуться пораньше, не теряя времени даром на бесполезный осмотр двора. — В одном доме двум хозяевам точно не бывать, — с улыбкой сказала я. Мужчины шли впереди и прекрасно слышали меня, но эти слова проигнорировали. В тот день мы действительно отлично пообедали и поужинали вместе, вчетвером — и я с некоторой неловкостью обнаружила уже к ночи, что Вик преспокойно перенёс мой рюкзак и некоторые вещи в свою спальню. До того я спала в комнате, которую он когда-то отвёл для меня, и попросту не привыкла к новому супружескому статусу. Хотя с момента нашей свадьбы прошло достаточно времени — в этом мире целых полгода — но для меня всё было впервые, потому что толком пожить вместе мы так и не успели. Вик постучался ко мне в ванную, когда я уже обернулась в полотенце и отжала воду с волос. — Здесь занято! Не уверена, что он меня послушает. Это же Виктор, вряд ли его смутит мой голый вид. Так и вышло. Закатив глаза, он прошёл в ванную и молча приобнял меня за плечи, выводя следом за собой прямо голышом и накинув на грудь полотенце. — Теперь свободно. — Он с удовольствием повёл меня по коридору, едва сдерживая улыбку. — Ты же не думала, что мы будем спать раздельно? — Глупо так полагать, когда замуж выходишь, — с иронией откликнулась я. — Действительно, — согласился он и добавил. — Я, кстати, заварил кофе, будешь? — Не откажусь. Я обвела глазами спальню Крейна, но сразу же поправилась: с этих пор — в нашу общую спальню. Я с удовольствием рассматривала её словно впервые: спокойного цвета тёмные стены, большая кровать, окна с французским переплётом… — Не думала же ты от меня отмотаться? — приподнял Вик брови, закрывая за нами дверь и расстёгивая домашнюю фланелевую рубашку. Взгляд упал на две кружки с кофе, которые стояли на прикроватном столике с его стороны. — Просто решила сначала сходить за вещами к себе, — растерялась я, но Вик лишь поморщился. — Завтра перенесём всё сюда, нечего тебе бегать из одной комнаты в другую. А пока — ложись, денёк был не из лёгких. — Сначала переоденусь и волосы расчешу, — заупрямилась я, — хочешь — отдыхай. — Подожду тебя. Я осторожно присела на край постели, подоткнув край одеяла в узел на груди, и перекинула влажные волосы вперёд. Они легли на плечо непослушной спутанной копной. Да, в моей-то комнате есть хотя бы удобное зеркало и туалетный столик… — Дай-ка мне. Вик небрежно повесил клетчатую рубашку на спинку кресла, обогнул меня полукругом, задумчиво разглядывая. Я посмотрела на него в ответ. В одних спортивных штанах, с расплетённой косой, усталый и перевязанный через грудь белым бинтом, он в моих глазах был прекрасен — даже несмотря на косой шрам, пересекающий висок, и густые тени под глазами. Пусть он был по странному осунувшимся и измотанным. Мне почудилось не впервой, что он стал на вид старше — даже взгляд его из-под тяжёлых век был другим, нежели чем прежде… но я не могла налюбоваться им. Жив и невредим! Разве нужно ещё что-то для счастья?! Он осторожно размял рукой плечо — оно наверняка всё ещё болело — и присел у меня за спиной. Затылка слабо коснулось его дыхание, и я невольно застыла, выпрямившись. — Управлюсь быстро. А потом спать ляжем. — Я ужасно устала за сегодня, — согласно кивнула я. — Так что план всецело одобряю. Вик взял у меня щётку для волос и осторожно провёл ею, принимаясь аккуратно распутывать один неподдающийся колтун за другим. Я постаралась устроиться как можно более безмятежно, опершись ладонями о покрывало и глядя в чёрное небо за окном. Снег, казалось, падал без конца — и мне почудилось, что Вудсборо стал крошечной фигуркой в стеклянном шаре. Как только метель уляжется, возьми такой в руку и встряхни — и всё начнётся с начала. — Здесь так тихо, — поделился Виктор, осторожно перебирая волосы под щёткой. Его пальцы почти невесомо порхали у меня по плечу, и каждое прикосновение было лёгким, точно птица по коже перьями водила. — Но тишина совсем другая, не как там. Он помолчал, продолжая своё нехитрое дело. Ладонь ласково коснулась шеи, и загривок покрылся мурашками. — Безопасная. Ты тоже сегодня много молчишь, чикала. В голосе я уловила тень беспокойства, поэтому сразу отвела руку назад и мягко сжала его колено. Вик замер, опалил дыханием у меня за ухом. — Просто мне сейчас слишком хорошо, чтобы что-то говорить. Про кофе мы с ним совсем забыли. Гладко причёсанная, я устало рухнула на кровать: тело охватила приятная слабость. Он уже раздетым лёг рядом, но накрываться не стал, хотя в комнате было очень свежо. Тело отливало бронзой в бликах слабого света от настольной лампы. Взгляд — утомлённый и довольный — встретился с моим, и я не удержалась. Слабеющие пальцы запустила в рыжие волосы, мягко массируя голову и наблюдая за тем, как Вик по-кошачьи сладко потягивается и прикрывает глаза. Под кожей гладко задвигались мышцы; он привлёк меня ближе к себе, обняв за талию и уткнувшись носом в живот, и овеял теплом своего дыхания. — Доброй ночи, чикала, — сонно пробормотал он. Глаза его слипались, веки тяжелели. Он дышал всё глубже и спокойнее, пусть и не разжимал объятий — и устроившись в них удобнее, я подождала, когда он провалится в сон, а следом уснула тоже совершенно счастливой.***
Вику понадобилось слишком мало времени, чтобы встать на ноги и оправиться полностью. Бездельничать он патологически не умел, а потому на следующий день преспокойно сделал в доме перестановку, тягая (правда, с помощью дядюшки) габаритную мебель. Ещё через день неприлично ранним утром я не обнаружила мужа в постели и встала на его поиски… а нашла во дворе, начисто убранном от снега. Двое мужчин стояли с лопатами, в куртках, правда, расстёгнутых — Адам ещё и курил с весьма недовольным лицом. Вик тогда от меня чуть было не получил за то, что не соблюдает покой, как ему предписал врач, но на травмы свои он не жаловался и шутил, что на нём всё зарастает как на собаке. Кстати о собаках! Цейлон все эти дни безумно радовалась встрече с хозяином. Она так тревожно лаяла, прыгая вокруг него, и постоянно лизала ему ладонь розовым шершавым языком, что мы поневоле умилились этой бескорыстной, нетребовательной и главное — такой искренней любви. Вик был терпелив и понимал, что Цейлон попросту соскучилась, а потому ласкал и гладил её, подкармливал со стола и не гнал прочь, когда она клала ему на ногу морду и тоскливо подглядывала за ним карими влажными глазами. И всем нам показалось, что Цейлон, как и гуляющий сам по себе кот Адсилы — мистер Мяукерс — прекрасно знали, в отличие от людей, что нас в Вудсборо не было, и что мы слишком долго отсутствовали невесть где, так что они уже успели без нас заскучать. Кот очень привязался к Рин. Он ходил за ней буквально по пятам и признал в ней очевидную хозяйку, так что частенько вечерами японка держала на руках огромного чёрного котищу, почёсывая его за ухом, а мы слышали в ответ ей звонкое басистое мурлыканье. Как-то поутру в коридоре раздалась громкая ругань: это Адам обнаружил под дверью в спальню здоровенную растерзанную крысу, которую кот приволок для хозяйки в знак любви и внимания. Время летело, день за днём, час за часом — наматывалось лентой на бесконечный моток. Мы вчетвером проживали счастливые дни до Рождества, решив разъехаться после. Рин так и не призналась Адаму, что вскоре покинет его, и со мной о том больше не заговаривала. Двадцать третьего декабря Вик достал с чердака большую коробку, перемотанную скотчем, и снёс её в гостиную. Я в это время устроилась на большом диване и перебирала документы, которые забрала у матери, чтобы в полиции их восстановили после аварии. Рин заплетала Адаму косу, пока тот, развалившись в кресле, читал что-то в смартфоне, потирая подбородок. Но едва Вик, отпихиваясь, вошёл в гостиную, как он поднял удивлённый взгляд на племянника: — Коробка достаточно древняя и выглядит устрашающе. Что это у тебя там? Электрический стул? Гильотина? Модель «собери себе Железную Деву сам»? — Не смешно, — заметил Вик. От коробки на чёрной футболке, прямо на груди, остался пыльный след. — Это рождественские украшения для дома. Сегодня к нам приедет Хэлен, если ты позабыл. — Да помню я всё! — возмутился Адам и поправил на носу прямоугольные узкие очки в чёрной металлической оправе. — Как раз ищу рецепт рождественского кекса. — Я знаю один, — сказала вдруг Рин. Она с ногами устроилась в кресле, а у неё на коленях клубком свился мистер Мяукерс. Мы трое удивленно взглянули на неё, и она посмотрела в ответ — очень возмущённо: — Что?.. Мы ещё в школе изучали культуру разных стран. Да не пялься ты так, Тупица, дырку протрёшь! — Да брось ты! Я это могу и другим способом сделать, — подмигнул Адам и хохотнул своей же шутке. Рин лишь закатила глаза. — Ну хорошо, иди ко мне, расскажи про свой суперрецепт. — Он не супер, — Рин и с места не двинулась, — это самый рецепт самого обычного кекса. И если тебе он так нужен, подойди сам. Я улыбнулась, продолжая разгребать бесконечные бумажки. Лицензии, документы о поступлении в школу, аттестат за начальные и средние классы, какие-то ваучеры, Господи, сколько же тут всякой ерунды! Коробка была полна ламинированными и простыми бумагами, сложенными в крайнем беспорядке. Мама в рабочих папках всё держала в идеальной чистоте. На полках в её кабинете не было ни намёка на бардак, но до этой коробки её руки явно не дошли. Вик поставил коробку на пол и стряхнул пыль с футболки и рук. Мотнув головой, он убрал со лба выбившуюся рыжую прядь. — Надо бы ёлку… — заговорил Вик, когда в дверь позвонили. Я на секунду подняла голову, сжимая найденные свидетельства о рождении: моё, Брук и Хэлен — три розовых корочки с проставленными датами и печатями. К свидетельству Хэлен был прикреплён ещё листок, но я не успела его рассмотреть. — Кого это ещё принесло? — проворчал Виктор. — Эд, откроешь? — Тебе надо, ты и открывай, — с места не сдвинулся невозмутимый Каллиген, продолжая изучать поверх очков рецепт, и лениво чмокнул губами Рин. — Красавица, подойдёшь? — Я тебе не кобыла, — спокойно заметила Рин и склонила голову на подлокотник кресла, уютнее умащиваясь в нём и поглаживая кота по чёрной гладкой шерсти. Ох уж эта мне упёртая парочка! Темперамент у обоих — не дай Боже. — Мне и здесь неплохо отдыхается, — добавила она. Ворча, Вик сам спустился ступенькой ниже в зоне гостиной и подошёл к входной двери: в неё успели ещё нетерпеливо позвонить пару раз. Провернулся замок, щёлкнула цепочка… А затем я услышала радостный возглас: — Малышка! Так ты уже к нам?! Как хорошо! Я отложила документы обратно в коробку и прикрыла её крышкой. Если я не ошиблась, это приехала Хэлен — вот только мы её ждали завтра… Впрочем, мне ли жаловаться! Я всегда рада увидеться с сестрой пораньше! Я стремительно выбежала в коридор следом за мужем, и тотчас мне на шею бросилась она — раскрасневшаяся с мороза, с золотистыми волосами, мокрыми от снега, радостно пискнувшая. Хэлен зарылась мне в плечо лицом, стиснув в крепких объятиях. Виктор, посмеиваясь, сперва встряхнул её курточку, отчего снежинки слетели с плеч и воротника серебряными блёстками. Куртку он повесил на крючок и обиженно протянул: — А мне можно присоединиться к коллективным обнимашкам, или так и стоять в сторонке? Мы с Хэлен коварно переглянулись. С молчаливого согласия, я протянула ему руку, и он с радостным хохотом подхватил нас обеих, поднимая в воздух. — Дурень! — заверещала Хэлен. — Идиотина! Отпусти! — это уже вскричала я, вцепившись ему в плечо. Мы в голос ругали его, но ругали ласково и любовно — так что Вик ни секунды не обиделся, зато, схватив нас в охапку, так и отвёл в гостиную, сверкая улыбкой. А там сразу же взревел (притом из кресла Рин, как он туда только просочился) Каллиген: — Детвора!!! — Эдди! Смотреть на то, как радостно тискает Хэлен в мускулистых ручищах здоровенный взлохмаченный Адам, можно было целую вечность. Хэлен росточком ниже меня и в нежно-голубом пушистом свитере смотрелась рядом с индейской семейкой особенно трогательно: крохотная птичка рядом с небесными хищниками. Нежно чмокнув её в макушку, Адам подмигнул мне и исчез на кухне, перед тем объявив, что из-за прелестной юной гостьи он поторопится с готовкой ужина. — Могу пока отнести твои вещи в комнату, — развёл руками Вик, и Хэлен расширила глаза. — А что, меня поселят в собственной комнате?! — Ну, — я потупила взгляд и усмехнулась, проводив глазами Рин Ямаоку: подхватив кота на руки, она с ворчанием последовала за Каллигеном на кухню. — Мы с Виком спим отдельно, а эти двое тоже заняли одну спальню… — Да ты что, — расцвела Хэлен улыбкой, коварнее которой я не видела, и поиграла бровями, — так они всё же спелись? — Ты сомневалась в этом? Я вот нет. Ты, кстати, чего так рано к нам приехала? Я села на диван и похлопала рядом с собой. Хэлен со вздохом пристроилась близ коретки и сняла с коленок, обтянутых джинсами, несуществующую пылинку. Господи. Вглядываясь в её лицо, я не могу поверить, что за несколько месяцев она могла так вырасти и оформиться из милой забавной девчонки, усыпанной веснушками, обожающей аниме и рисующей на любых поверхностях, в прелестную девушку! Я стиснула её бледную руку и улыбнулась, откинувшись на мягкие подушки. Пока Вик исчез наверху с её багажом, а парочка подозрительно притихла на кухне, у нас была пара минут поговорить по душам. Хотелось спросить её обо всём! Как она жила без меня эти месяцы, что происходило дома, как она училась… С мамой такой возможности поговорить у нас попросту не было: многих тем я бы не коснулась при ней, а в другие дни Хэлен постоянно училась. Но не успела я сказать хоть слово, как сестра вдруг нахмурилась: — А куда делся наш браслет дружбы? Я спохватилась и невольно взялась за запястье. Чёрт возьми, совсем про него забыла! Я попыталась припомнить, был ли он на мне в мире Сущности, или я сняла его ещё на свадьбе… тонкую ниточку из белого бисера вряд ли было бы заметно под пышным рукавом платья. — Боюсь, потеряла в аварии, — развела я расстроено руками. — Но это ничего, думаю, мы можем сделать нов… Хэлен, кажется, побелела сильнее прежнего, но ничего мне не сказала. Кожа у неё стала такой бледной, что веснушки на ней показались воспалёнными. Я заткнулась, когда увидела, как услышанное огорчило её — и поспешила быстро сменить тему, хотя заметила, что сестра сильно, до белых костяшек на пальцах, стиснула полу своего голубого свитера. Дьявол… этот браслет был ей так дорог? Я не знала. — Ерунда, — прошелестела она сухими губами и слабо улыбнулась. Голос звучал как шум вётел на ветру. — Всё в порядке. Конечно, сплету тебе новый, дел-то! — Ну и славно! — одобрила я и спохватилась. — Кстати, Вик вытащил с чердака игрушки. Будешь украшать с нами дом? — Ещё бы! Тем временем Вик и сам торопливо сбежал к нам по лестнице, на ходу поправив висящее на стене фото. — Ну, девочки, — присев перед нами на корточки, он светло взглянул на обеих снизу вверх. — Командуйте мной! До ужина можно нарядить гостиную, что скажете?.. — Скажем — да! — бодро отозвалась Хэлен и воздела в воздух кулачок: на запястье звякнули браслеты. Мы взялись за дело, старательно выбирая украшения из коробки. Откровенно говоря, у прежней хозяйки дома был очень своеобразный вкус: многие стеклянные игрушки выглядели странно или жутковато, так что мы сразу отсеяли значительную часть как непригодную. Длинные полоски серебряной и золотой мишуры сгодились, чтобы обрамить ими дверной проём в гостиную. Массивные тяжёлые венки с вплетёнными в них цветками искуственной алой пуансетии прикрепили на двери — ведущую во дворик и к главному входу. Хэлен и Вик поднялись на чердак в поисках дополнительных украшений и отыскали ещё одну коробку, заполненную свечами. Одобрив идею малышки, Виктор помог ей расставить по дому свечи, то перевязывая их бечёвкой из своей мастерской, то подрезая их ножом, чтобы из воска создать какую-нибудь рождественскую фигуру. Они с Хэлен сидели на ковре у диванов, постелив под свечки бумажное полотенце, и словно дети возились с ними, улыбаясь и подшучивая друг над другом. И на душе у меня было тепло как никогда, стоило взглянуть на них двоих. Настоящая семья! Я старательно обвивала мишурой лестничные перила, поднимаясь всё выше, и когда дошла до середины, внезапно со стены всё же упала та рамка с фотографией, которую так старательно поправлял Вик. Он был слишком увлечён болтовнёй, чтобы это заметить: сестра рассказывала ему смешную историю про школьного учителя химии. Я перевесила длинную золотистую дорожку мишуры через перила и наклонилась, чтобы поднять фото… когда поняла, что рамка отошла от хрустнувшего зеркала, расколовшегося ровно пополам. Повертев снимок в руках, я внимательнее вгляделась в него. На нём Адсила и Селена стояли на фоне деревьев в национальной одежде, украшенной бахромой и бисером, крепко обнявшись за талии. Я вздохнула, решив снести фото вниз — не вешать же её на стену с разбитым стеклом, вот поставим новое… но неожиданно задняя стенка из плотного картона отошла от крепления, и я заметила, что под верхним снимком был, очевидно, ещё один. Я с любопытством потянула за потрёпанный старый край. Украдкой взглянула на мужа. Вику было не до того: он продолжал хохотать вместе с Хэлен. На щеках его появились милые ямочки, взгляд светился. Ладно, посмотрю сама! Вздохнув, я перевернула фотографию и обомлела. Вкусный запах готовящегося мяса донёсся из кухни, но мне было плевать. Эхом зазвучал смех Хэлен и Вика, но по спине лишь пробежал холодок. Я пялилась на снимок, сжимая его до боли в пальцах, и даже если сейчас за мной погналась бы святая дюжина маньяков и убийц, мне было бы всё равно. Сглотнув, я недоверчиво покачала головой и быстро убрала фотографию в карман шорт, сложив её вдвое. Это немыслимо. Невозможно. Абсолютно глупо! Кто это сделал? Чьих рук розыгрыш? Я чувствовала, как лицо вместо прежней улыбки, готовой погаснуть, стянула странная маска, полная притворства, но не могла отделаться от пугающих мыслей, когда спустилась, ни живая ни мёртвая, вниз. Я должна была держать себя в руках и не показывать виду. Вик весело смеялся с Хэлен и обнял её, когда она потянулась к нему. Карман жгло, как в адском пламени сгоревшего мира Сущности. Оно пробежало по коже и опалило веки. Невозможно забыть то, что я увидела на старом выцветшем снимке. — Ребята, ужин! Готовность — десять минут! — бодро крикнул Каллиген. Вик разжал объятия и погладил Хэлен по светлой голове: она приластилась к его большой ладони, точно кошка, а после снова взялась распутывать чёрный шнур длинной гирлянды. Спрятанная и обнаруженная случайно, фотография обрекала меня на тяжёлые мысли и подозрения, которыми я обязана поделиться… Вик быстро распутал свою часть гирлянды и поднялся с ковра. Он прошёл мимо меня, чтобы повесить большую бумажную звезду над лестницей, и ласково приобнял по дороге за талию. Я вгляделась в его лицо, одними глазами умоляя — но как нарочно, он не посмотрел в ответ. … поделиться тем, что я увидела. Ведь на снимке, подписанным далёким пятым сентября тысяча девятьсот девяносто второго года — двадцать девять лет назад — совсем молодой и улыбчивый Кит Крейн в расстёгнутой джинсовой рубашке стоял у озера, крепко обнимая одной рукой Селену. Она прильнула к его плечу, коснулась рукой ремня джинсов. А под второй рукой… Я сглотнула и перевела взгляд на Хэлен. Она спокойно возилась с гирляндой, освобождая из петелек маленькие лампочки, и тихо напевала что-то себе под нос. Отсюда мне было не расслышать слов, только мелодию. Я осторожно подошла ближе и опустилась рядом с ней на ковёр, взяла в руки другой конец гирлянды… Меня словно ударило током. — Раз, два, Фредди заберёт тебя… Я безразлично моргнула, делая вид, что не слышу слов жуткой считалочки. Может ли это быть совпадением? Кажется, мы смотрели вместе «Кошмар на улице Вязов», но это было так давно, ещё до поездки на озеро Паканак… Воспоминание пришло, когда я не ждала его. Оно пронзило всю меня острым прутом. Вряд ли я выглядела безучастно и спокойно в этот момент, ведь в голове всплыло, как я поднялась тем далёким вечером больше года назад в комнату Хэлен и там, на прикроватной тумбочке, открыла её альбом. … на старой потрёпанной фотографии под второй рукой Кита, словно птенец, накрытый крылом взрослой птицы, сжалась девчонка лет шестнадцати или немногим больше. С хитрым и лукавым взглядом. Со светлыми волосами, убранными в две косы. В джемпере с рисунком в виде ромбов. Там, в обычном альбоме для рисования, где Хэлен упражнялась в портретах, натюрмортах и скетчах, в том самом, что она не выпускала из рук, я увидела отголосок своего преследователя, жестокого убийцы — Крика, которого она нарисовала так детально, что меня даже тогда обуял ужас. Но бояться я должна была не за неё. Она знала, как он выглядит — детально знала. Откуда? В то время моя голова была слишком загружена другими вопросами, но не сейчас — сейчас я заставила всё это всплыть в памяти, подняться из самых глубин, и задалась вопросом: как моя сестра оказалась на фотографии 1992 года рядом с родителями Вика? Хэлен беспечно подняла на меня взгляд, и я вздрогнула и оцепенела. В голове вата, дыхание свело. Одна догадка была страшнее другой, но я постаралась сделать вид, что всё о’кей — потому что иначе никак. Вик, Адам и Рин — они ещё ничего не знают, и хотя бы ради них я должна, чёрт возьми, притвориться и вести себя как прежде. А потом разобраться со всем этим дерьмом, но уже вместе с ребятами. — Ты чего, Лесли? — Хэлен зевнула и потянулась. — Побледнела как-то… — Здесь так душно, — пожаловалась я и сглотнула. — Сниму толстовку. — Ага. Я стащила тёплую кофту и кинула её на диван, оставшись в коротком бежевом топе и джинсовых шортах. Сев по-турецки, я продолжила разматывать гирлянды, с притворным интересом увлёкшись этим занятием. Когда я давала рукам работу, тревога отступала, а ум прояснялся. Дано. Старое фото, сделанное двадцать девять лет назад. Кит и Селена Крейны на фоне озера стоят в компании девушки, до последней веснушки похожей на мою младшую сестру. Я же, спустя эти грёбаные двадцать девять лет, попадаю в Вудсборо после собственной смерти, параллельно вспоминая о ряде обстоятельств, связанных с моей американской жизнью. Ещё узел, ещё один… Вика всё нет. Я слышу, как он что-то переставляет в комнате Хэлен. Мне ужасно хочется, чтобы он спустился скорее вниз, но подавать виду нельзя. Мне отчего-то не кажется всё это совпадением, хотя я отчаянно надеюсь на обратное.***
За ужином все шутили и смеялись, даже Рин — и обстановка была совершенно дружеской, домашней и тёплой. Я ела вместе со всеми, хотя в горло кусок не лез. — Как ты вкусно готовишь, Эдди! — нахваливала Хэлен, накалывая на вилку сладкое мясо с кунжутом в соусе терияки. — Тебе пора открывать своё кафе. — Мне пора подумать о семье, — нелюбезно возразил Каллиген и посмотрел на Рин. — Младший братец — и тот обогнал. Да что там! Даже Виктор женился первее! — Кошмар какой, как же ты всё ещё терпишь такую несправедливость, о, старая дева, пресвятой Адам Каллиген, — ухмыльнулся Вик, обняв меня за плечо. — Не завидуй. Между прочим, всё только в твоих руках. — Не всё, — возразил тот. — Рин мне в руки не даётся. Ямаока сердито взглянула на индейца в ответ и отпила воды из высокого стакана. Только после того хмуро бросила: — Остынь, Тупица. И смени тему. — Вот тебе и вся любовь! Ребята рассмеялись — и я рассмеялась вместе с ними, но на душе скребли кошки. Весь ужин и десерт я ждала момента, когда смогу остаться с мужем наедине и объясниться. Когда Хэлен предложила нам посмотреть кино после того, как помоем посуду и уберём со стола, я собралась с силами и как можно беспечнее сказала: — Прости, малышка. У меня очень разболелась голова. — Что так? — расстроилась она, передавая грязные тарелки со стола на кухонный остров прямо Адаму в руки. Я поморщилась. — Погода, наверное. Вон, снова идёт снег. Не обижайся, я пойду спать пораньше. — Я помогу тебе, — вызвался Вик. — Справитесь же втроём? — Иди давай, Ромео, — буркнул недовольный Адам, которому так и не удалось подкатить к Рин. Он повязал на талию фартук и встал у раковины. — Со мной да не справятся. — С самомнением у тебя что надо, — беззлобно откликнулась Рин. Сердце тяжёлой когтистой лапой сжало нехорошее предчувствие, но я понимала, иначе никак — и устало прижалась лбом к плечу Вика. — Пойдём, чикала, — он ласково поцеловал меня в висок. — Доброй ночи всем! — Доброй ночи, сестрёнка! Хэлен подошла, чтобы обняться, и стиснула меня в руках так крепко, что секунду невозможно было дышать. Я постаралась обнять её в ответ как можно теплее и ласковее. Но в тот момент, как уткнулась носом в золотистые волосы, стянутые в слабый хвост резинкой, почувствовала едва заметный запах гари. Хотелось оттолкнуть её прочь. Крикнуть Вику, чтобы убегал отсюда. Во мне поднялось странное чувство: будто бы не моя маленькая сестрёнка нежно обнимает за талию, а огромный паук обхватил лапами, прижимая к раздутому брюху. Ещё немного, и я услышу щёлканье мандибул у себя над ухом. Я отстранилась первой, улыбнувшись Хэлен и отступая к мужу. Чем ближе я была к нему — по шажочку — тем быстрее оттаивали от ледяного страха губы. Наверняка я побледнела, чёрт! — Спи крепко, моя детка, — напоследок сказала Хэлен прямо как мама: она желала нам спокойной ночи именно так, если была в хорошем настроении. И оставив кухню за спиной, я пошла наверх, попросив по пути Вика захватить коробку с документами, забытую на диване. Он спокойно взял её подмышку и поднялся следом за мной по лестнице. Мне предстояло начать с ним очень нелёгкий разговор. Я сомневалась в собственных страхах: кто знает, быть может, я ошиблась и всему есть разумное объяснение? Вик рассказывал про мастерскую. Говорил, что на этой неделе у него будет уже два заказа: соседи узнали, что его выписали, и сразу заняли очередь до Рождества. Я кивала и улыбалась. Я слушала и не слышала. С каждым шагом осознавала, что ничто не сможет объяснить фотографию и тот рисунок. Но ведь всё закончилось! Сущность осталась в своём мире! Мы спаслись. Мы туда больше не вернёмся. Ведь так?.. Вик завёл меня в комнату и вздохнул. — Очень болит? — кивнул он и пояснил. — Если что, я принесу тебе аспирин. — Не стоит. Я украдкой выглянула в коридор прежде, чем закрыть за нами дверь, и внимательно посмотрела в смуглое лицо мужа: он нахмурился, наблюдая за мной. — Вик. У меня дурное предчувствие. — Сразу заявила я. Мешкать в нашей ситуации нельзя. Он дрогнул лицом. В полумраке спальни шрам на выбритом виске смотрелся тонкой ниткой, заползая на щёку. Вик непонимающе поставил коробку на комод и сложил на груди руки. — Что ты имеешь в виду, чикала? Что бы я не имела, но в тот момент не хотела ничего сильнее, чем оказаться в его объятиях: это было самое надёжное место в мире. И всхлипнув, попросила так жалобно, что он побледнел: — Обними меня, прошу. Вик подлетел в секунду: не спрашивая, не уточняя — молча и тепло привлёк к себе, пряча на груди и шёпотом допытываясь, что стряслось. Как сказать об этом? В чем конкретно я хочу обвинить родную сестру? В том, что она имеет какое-то отношение к Сущности? — Лесли, — он испугался не на шутку, убрав от моего лица растрёпанные пряди, — на тебе нет лица… В его глазах была тревога. Так много, что я не выдержала и сломалась быстрее, чем хотела, и заплакала: — Она не оставила нас, Вик, не оставила! Он понял сразу, но не поверил, я видела по его взгляду. Чуть отстранился, слушая, как я твержу: — Она пришла сюда. Опять. Проникла как-то… я полагаю, с Хэлен. — С Хэлен?! — Вик говорил тихо, но мне казалось, что нас всюду подслушивают. Вспомнились слова Теодора. У Сущности много соглядатаев и шпионов. Это могут быть даже вещи, предметы. Стены. От этого стало не по себе. — При чем здесь Хэлен? Я спохватилась и сунула руку в карман шорт, чтобы показать ему фото. — Сейчас, милый. Где же оно? — Сейчас, подожди. Куда делось? Не могла же я его выронить. Вик мотнул головой и мягко обхватил меня ладонью за подбородок, приподнимая его и заставляя посмотреть ему в глаза. — Что ты ищешь? Что бы я ни искала, ответ пришёл сразу. Хэлен вытащила фотографию у меня из кармана, когда мы обнялись. Она сделала это так незаметно, что никто из нас ничего не заподозрил. И что хуже всего — теперь она знает, что я в курсе её маленькой тайны. — Мы все в опасности, Вик, — бледнея, прошелестела я. — В смертельной, полагаю. — Что… Я вырвалась из его рук и метнулась к коробке. Она полетела на ковёр, но мне было плевать: я рухнула на колени и принялась быстро перебирать бумажки в поисках нужных. Наконец, наткнулась на три свидетельства о рождении. Взглядом пробежалась по ним. — Это свидетельство о рождении Брук. Тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Я сунула документ Вику в руки. Он присел подле меня на корточки и растерянно заскользил глазами по строчкам. — Это — моё. Чикаго. Две тысячи третий год рождения. Я родилась в этой стране, как и помнила. Но были и воспоминания другие, из прошлой жизни. Была ли она, эта самая жизнь, в которой я, как думала, погибла, или это морок Сущности? — А вот и… Я выронила листок, и Вик поднял его. Следом за свидетельством о рождении Хэлен Клайд шло свидетельство о смерти в возрасте двух месяцев. Горло мне сковало, я хотела сказать что-то, выразить свой испуг, свой ужас, своё горе — но только жалобно булькнула. Вик отложил бумагу в сторону, впился взглядом в моё колено, но мыслями был так далеко отсюда, что не сразу услышал меня, когда я совладала со своим голосом. — Я нашла на торце фотографии с Адсилой и Селеной, той, что висела на лестнице, ещё один снимок. Мне удалось быстро прохрипеть это. Как бы ни было страшно и больно, нельзя терять ни секунды. — Там были твои родители, Вик. Твои родители. И Хэлен. В его глазах отразились испуг и недоверие. Короткая секунда — и мы услышали внизу грохот. — Дьявол! — выругалась я и подскочила на ноги. — Адам и Рин! — Не спеши, — Вик перехватил меня под грудь и широким плечом закрыл от взгляда дверь. — Подожди. Нельзя опрометью бежать вниз, если это взаправду она. — Но ни Рин, ни Эд этого не знают! — я была в отчаянии. Вик взял себя в руки, и в отличие от меня он был предельно спокоен. — Если ты верно обо всём догадалась, остаётся надеяться на то, что они справятся сами. Либо мы им уже не поможем. В висках застучало. Я думала, это конец. Конец, конец! Ведь мы здесь, в нашем мире, в Вудсборо! Мы избавились от этой твари! Мы её заперли! Кто-то зарыдал внизу. Плач был надрывным и жалобным, полным неизбывного горя, и я похолодела, вцепившись в плечо Виктору. Он без промедления протянул руку к комоду, и я заметила, что из верхнего ящика он вынул спрятанный под стопкой футболок нож. Безобидное место. Смертельно опасный друг, испивший столько крови. Плач звенел по дому и гулко отдавался от стен. Затем что-то дрогнуло, и мы услышали чёткий стук когтей по полу. Короткий рык, визг, всхлип — и хрустнули чьи-то кости. А затем тяжело упало на пол. — Нет, — прошептал Вик и сглотнул. Мышцы на руках закаменели, он удобнее перехватил нож. Мягко, по шагу, он приблизился к двери и толкнул её. Я не успела испугаться, как перед нами показался длинный, как кишка чудовища, коридор. Свет преобразовался в тусклое марево, от ламп на стены падали причудливые многоногие тени. Я готова была поклясться: коридор стал живым продолжением Сущности, её нутром, и ступить туда я была не готова. Но Вик решил всё за нас обоих и двинулся вперёд. Он скользнул в зеркале, и я застыла: мне почудилось, он в отражении облачён в чёрное. Показалось, что лицо его окрашено дымом и чёрной краской, как в тот день, когда он танцевал с Вороном. Но когда я моргнула, видение пропало. Мы прошли мимо комнаты Адама и Рин. Дверь туда, прежде запертая, теперь была открыта настежь, и у их кровати, оставленной в лёгком беспорядке, накрытые простынями, стояли три безмолвные тени. Они наблюдали за нами, поворачивая головы вслед. — Не смотри, — тихо посоветовал Вик и повёл меня дальше, крепко взяв за руку. В комнате Хэлен — она была бывшей моей — медленно раскачивалось в петле вздутое тело. Оно вот-вот могло повернуться к нам лицом, хотя пока что мы видели лишь спину, скрытую под копной чёрных волос. Я не знала Селену Крейн при жизни, но теперь не хотела бы и знать после смерти… Вик не задержался, хотя побледнел так, что я испугалась за него. Мы скользнули по лестнице вниз, и когда я обернулась назад — в слабой надежде отступить — увидела, что теней под белыми простынями стало больше, и все они ждут нас наверху. Да, да, ждут, когда мы вернёмся. Плач всё плескался в воздухе целым морем боли, а затем — мы не поняли, когда — обратился в хохот. Вик спустился на пролёт вниз и замер. Там, на лестнице, переломанная, сдавленная в чьих-то могучих руках, была мёртвая Цейлон. Она лежала головой на ступени, неестественно изогнувшись и вывалив розовый язык. Брюхо у неё лопнуло под чёрной шкурой, и оттуда выпали влажные кишки. — Нравятся мои подарки, Виктор Крейн? — спросила Она, показываясь нам. Она стояла внизу, в гостиной, держа в ладони за горло Рин — на весу. Девушка не могла вымолвить ни слова, лишь болезненно наблюдала за Адамом. Неестественно длинная рука Хэлен это уже не моя Хэлен, нужно помнить, помнить об этом! пробила ему живот и пригвоздила к стене, ковыряясь в рваной жуткой ране. С уголка губ Адама Каллигена стекала струйка крови, путаясь в чёрной бородке. Он ухватился за чудовищную руку Хэлен. Но Хэлен Сама Сущность? была сильнее. — Спускайтесь, детки-детки-детки… Не бойтесь меня. Холод цепко пробежал по рукам и ногам: перед нами предстала она. Существо из другого мира, та, что скрывалась всё это время под обликом моей сестры, была близка мне как никто другой. И каждый день она следила за мной и Виком её глазами. Интересно, как много у неё таких обличий? Сухой тихий смех прокатился песчаной бурей по нашей гостиной. Свет заморгал, потолок окунулся во тьму и снова зажёгся: в игре теней лицо Хэлен обретало удивительно жуткие, злые черты, точно кто-то наложил поверх него страшный грим. — Думали сбежать от меня? — прошелестела она. — Думали, я вас так просто отпущу? Этого не может быть не может быть не может быть! Я впилась ногтями в предплечье Вика, не представляя, как болезненно скривилось его лицо, когда он понял и осознал — его любимица Хэлен никогда не существовала. А может, и жила когда-то на этой земле, но под другим именем, и была в этом теле совсем другая девушка — только перестала принадлежать себе, когда её кожу и кости примерила Сущность. — Зачем ты это делаешь? — спросил он, покосившись на Адама. Тот болезненно скривился, сжав длинную тонкую кисть Сущности в руке: та казалась хрупкой, но переломить её было невозможно, сколько он ни пытался. Дёрнув головой, он упрямо продолжал, потому что второй рукой та лишь крепче стискивала горло Рин, поднимая её всё выше над полом — так, что девушка начинала задыхаться, прихватывая губами воздух. — Вы уничтожили всё, чем я кормилась. Заставили перекроить мою паутину заново… — Сущность скрипела из девичьего тела тела моей сестры, мать её и в голосе сквозила неприкрытая злость. — На это потребуется время. Мне нужно только одно: что, ты знаешь, потому что чувствовал это каждый день всю свою жизнь, пока твоё сердце не ожесточилось и не стало камнем, Виктор Крейн. Я пришла за местью. Он прищурился. — Отпусти их всех. Вик не искал с ней компромиссов. Сейчас он был в худшем положении и гораздо слабее чем она, но приказывал — уверенно и холодно. Нож в смуглой руке, сбитой ссадинами и мозолями, напоминал мне, кто он на самом деле и кем всегда был. Никто и ничто не могло изменить это, не под силу подобное было и Сущности. Тем более она не могла запугать его. — Отпустить?! Я намерена каждого из вас обглодать по косточке, — сухо усмехнулась Сущность, исказив приятные черты Хэлен. Я болезненно дрогнула, глядя, как глаза её западают, как две угольно-чёрные дыры, едва она взглянула на Каллигена. Как кривится в некрасивой хищной ухмылке рот. — И начну с тебя, мой старый друг, вор ключа. — Пошла ты, тварь, — процедил Адам едва слышно. — Что? Нет сил превратиться в людоеда?.. Сущность прищурилась, и место улыбки занял оскал. Короткий и злой собачий рык гортанно зазвучал из горла, а челюсти раздвинулись, раскроив лицо Хэлен — моей Хэлен — пастью, раскрывшейся мандибулами и костяными жвалами. Она повернулась к Адаму, и шея её начала медленно вытягиваться, становясь такой же длинной, как и руки. Она росла и горбилась, золотистые волосы так и продолжали свисать по обе стороны от лица. С сухим треском кожа на спине порвалась, и оттуда выползли паучьи длинные лапы, завершающиеся острыми, как ножи, пиками на концах. Каллиген старался вырваться, но всё было тщетно. Ещё пара мгновений — и придёт конец, для него и для Ямаоки разом. Вик метнулся вперёд, перемахнул через пролёт и упал на ковёр. Он побежал к Сущности, поднявшей когти над головами Адама и Рин, и я не представляла себе, кого он будет спасать из них двоих. Потому что смерть одного очевидно будет страшным ударом для второго. Я судорожно вздохнула и сбежала вниз по лестнице, не отрывая глаз от Сущности и её пленников. И тогда в руке Рин, хрипящей от удушья, что-то вспыхнуло. Серебристая чеканная зажигалка Адама Каллигена блеснула в узкой бледной ладони, загорелась слабым огоньком — и Рин накрыла своей рукой узловатую кисть паучихи. Комнату накрыло ревущим плачем, преисполненным боли: Сущность дёрнулась и заметалась, огонь обжёг её и занялся по голубому акриловому джемперу. Это была лишь секунда… но Вик успел поднырнуть под её коготь и вонзить со всей силы нож в бледную руку, державшую Адама — так, что он прошёл насквозь, и острие выглянуло с обратной стороны. Рука рванулась назад, Каллиген повалился на ковёр. Сущность тянулась под потолок, трепала Рин, уже белую как мел, словно тряпичную куклу. Тварь всё росла, не могла стать слишком высокой — очевидно, сил её в нашем мире на то не хватало. Джинсы Хэлен стали ей слишком коротки. Свитер порвало на спине в клочья, и из неё выросло четыре лапы. Всё, что я знала о моей сестре. Всё, что помнила. Всё, что любила… всё это было обманом. И яростно закричав, я метнулась прямо к ней, схватив с каминной ступени кочергу. Что было сил, я обрушила сталь ей на запястье: кость хрустнула, Сущность, отвлекшаяся на мужчин, в ярости посмотрела на меня. Она отвела коготь для удара назад, но Вик набросился на неё — молча, с искажённым от ненависти лицом — прыгнул прямо ей на горб, ловко садясь поверх и обхватывая рукой тонкую белую шею. Прижав руку к кровоточащей ране, Адам встал и тут же навалился на руку Сущности, закричав. Он прижимал её к полу и в конце концов заставил опуститься совсем. Она не ослабляла хватку, и мне на миг почудилось, что Рин мертва… но её глаза тускло блеснули, когда она легла на ковёр и устало посмотрела на Каллигена, изо всех сил пытавшегося помочь и спасти. А затем что-то взвыло, протяжно, как сирена. Большой чёрный кот, взъерошенный и злой, неожиданно прыгнул с каминной полки прямо на лицо паучихи и впился в миловидные черты Хэлен, искажённые дьявольской сутью, когтями, острыми, как крючья. По щекам и подбородку её потекла кровь. Это кот Адсилы! И Сущность разжала сухие как ветки пальцы, оставив Рин. Адам бросил держать её, подлетел к девушке и, схватив на руки, рявкнул нам: — Бегите отсюда! Ей нужны вы! Оба! Её нужно… Договорить он не успел. Когтистая лапа взмахнула и с такой силой отшвырнула Адама и Рин, что они отлетели к стене, ударившись о неё и вповалку оказавшись друг на друге. Вик соскочил с горба Сущности. Схватив меня за запястье, крикнул: — Уходим, Лесли! — Но как же они?! Паучиха вгрызалась жвалами в кота, стараясь ранить его, но он не отпускал её глаз и терзал, пока она не изловчилась, перекусив его пополам. — Нет, — жалобно прохныкала Рин, когда отважный Мяукерс со стуком упал двумя половинками на пол. Сущность ослепла. Вместо глаз её были чёрные провалы. Тонкие губы — губы Хэлен — дёрнулись вверх, по бокам их застрекотали жвалы, и она, по-паучьи быстро перебирая ногами, взобралась на стену и застыла в углу, слепо водя лицом по всей комнате и выпуская из раздувшегося живота — с большой белой червоточиной под голубым джемпером — тонкие белые паутинки, тут же прикрепившиеся к предметам мебели и стенам по всей комнате. Рин бесшумно поднялась. Стиснув зубы, она ухватила за руку Адама и обняла его за талию. Сущность висела почти над ними, вслушиваясь в звуки и шорохи, стараясь уловить вибрацию от предметов в комнате. Закусив губу и стараясь от боли не вскрикнуть, Адам так же бесшумно встал, и по шагу ребята начали двигаться к двери и к нам. — Я знаю, что вы здесь, совсем близко, — глухо проворчала Сущность. — У вас сладкое мясо. За столько лет непрерывной кормёжки я его полюбила. Чем больше крови на руках, тем оно лучше и вкуснее. Вик стиснул зубы, мотнул головой. Адам с ненавистью покосился на паучиху, но Рин с усилием ухватила его рукой за подбородок и отвернула лицо к себе. — Я всегда была с вами. Я плела вам ожерелья из своей паутины, и вы носили их, потому что любили маленькую девочку по имени Хэлен. Сука. Я не позволяла боли и горю взять над собой верх, напряжённо наблюдая за Адамом и Рин. Они огибали большой диван. Касаться паутины было нельзя, но место между диваном и столиком казалось слишком уж узким. Адам покачал головой. Он боялся, что выдаст всех с головой. Он отпустил Рин, отвёл её руки от себя, подталкивая вперёд одну. Рин упрямо мотнула головой и развернулась к нему, вцепившись в предплечья. В глазах её влажно дрожали зрачки. Вик сжал челюсти. Он шагнул через паутину, ловко минуя её, и отстранил Рин, перехватив Адама за загривок одной рукой, чтобы тот не сопротивлялся, и почти взвалил дядю на себя. — Я всегда была с вами. Рядом, рядом, совсем рядом. Лесли, тебе ли это не знать, дорогая? Я терпелива и умею ждать. И когда я почуяла, что в Вудсборо появился маньяк… свой убийца, умывшийся в человеческой крови… пришлось стереть память всем вам, убедить, что я всю вашу жизнь была подле вас. У твоей матери умерла младшая дочь, и я убедила без труда всех вокруг, что Хэлен Клайд существовала на самом деле… вот только ты слишком уж сопротивлялась. Я уже тогда сразу поняла. Ты будешь отличной жертвой для Крика. Сердце билось в горле. Вик и Адам успешно подошли ближе к двери в коридор, Рин подхватила Каллигена с другой стороны. Вик, мрачно обернувшись на Сущность, мотнул подбородком в сторону выхода. Нам пора было убираться отсюда. Вот только дверь оплело паутиной, как и окна. Мы здесь в ловушке. Коснёмся ручки или оконной рамы — и Сущность найдёт нас. Я крепче сжала кочергу в руке, во мне пылала яркая ненависть. В тот миг я готова была броситься на многоногую тварь и отомстить ей, отомстить за всё. — Пришлось существенно поправить твои воспоминания. Ты должна была забыть этот мир и вспомнить заново ту версию, что я заготовила для тебя. Так, ты решила, что умерла. Ты приняла на веру судьбу одной жертвы, которая сгнила в болотах моего мира. Если тебя это утешит, вы с ней были очень похожи… Размозжить ей череп и ломать, бить, крушить! Вот чего я хотела. Но Вик решил иначе — перехватил меня поперёк талии. Переглянулся с Адамом, и тот кивнул. — Бегом! — грянул он. И мы побежали. Дверь Вик рванул в сторону, и она хлопнула полотном о стену. Визгливо закричав, Сущность прыгнула на пол из своего угла и побежала на нас, быстро перебирая лапами, однако мы успели вылететь вон из дома — в чем были, а затем Адам и Рин вдруг захлопнули входную дверь и навалились на неё. Вдвоём. — Сукин сын Каллиген, что ты делаешь?! — закричал Вик, однако оцепенел, когда Адам крикнул: — Уходите отсюда! Уходите скорее! БАМ! БАМ! БАМ! Это паучиха ломилась в дверь с той стороны. На улице сгустились сумерки, сыпал мягкий снежок. Мы с Виком знали, что не успеем уже добежать до ребят — мы возле машины, они у дома. И когда Сущность выбила дверь, оттолкнув в снег по разные стороны Адама и Рин, мы нырнули в пикап. — Вот же блядь! — нервно рявкнул Вик. — Какая живучая оказалась тварь! — Заводи!!! Она слишком быстро бежала по расчищенной дорожке прямо к нам, цепляясь когтями за кузов, но Вик провернул ключи в зажигании. Мотор исправно взревел, и Крейн дал задний ход, подминая под колёса Сущность. — Чтоб тебя, сволочь! Он старательно таранил и давил паучиху, пикап был достаточно велик для этого, но когда она обхватила его когтями, забираясь на крышу — и в окна со всех четырёх сторон нам стукнули её лапы — Вик резко поехал вперёд. Не удержавшись, паучиха слетела с крыши, покатавшись по асфальтированной дороге. В зеркало заднего обзора я видела, как она медленно встаёт, опираясь на четыре лапы, и жалкое небольшое тело Хэлен, отягчённое горбом и круглым брюшком, повисло в воздухе. Мы мчали по дороге прямо, затем свернули на поворот. Вик мотнул головой и процедил: — Надо её прикончить, иначе никак. — Я согласна. Поджав губы, сделала вид, что мне совсем не больно. Она манипулировала моим сознанием, она внушила мне чужую судьбу, заставила поверить в неё, как в свою собственную, и я любила её, любила как родную сестру! Я помнила, какой Хэлен была, когда ей исполнилось три. Пять. Семь лет. Неужели всё это — ложь? — Родная… — Вик был серьёзен и строг. Он ухватил в кулак цветочное бисерное ожерелье с шеи — то самое, которое носил не снимая. Именно его Хэлен Иктоми продала ему, когда мы приехали в аэропорт. — Всё хорошо! — я сжала его руку в своей и оскалилась, не ожидая, что скажу правду. — Я хочу её убить! Наш пикап уезжал всё дальше от дома. Путь пролегал за пролесок, за город. В сумерках и пылающем алом зимнем небе я узнала дорогу: мы двигались к мосту через реку Себойс, ту самую, где нашёл свою смерть Стив. Мой муж затормозил, когда мы въехали на мост, и посмотрел на меня так, как умел только один лишь Крик. В его глазах я увидела столько ярости, что её хватило бы на двух Иктоми. — Отойди в сторону, Ли, — велел он и открыл багажник, внимательно осматриваясь и доставая оттуда большой моток канатной верёвки и карабин. Я расширила глаза, глядя на него, и Вик выпучил свои в ответ. — Ой, как мне повезло, что такие полезные вещи есть в машине, ну надо же! Нет, Лесли, не обольщайся. Я Крик, у меня при себе всегда много чего хорошего. — Господи, — покачала я головой, — уже нахожу преимущества в том, что вышла замуж за серийного убийцу. Он рассмеялся, и недобрым был тот смех. Убрав в сторону кусок брезента, он взял в руку чёрный литой топор внушительных размеров — куда более внушительных, чем его томагавк. — Мой сладкий красавец, — залюбовался им Вик. — Думал, понадобится для дела, купил получше. Карбон, титан, кевлар, баланс на уровне, обратная сторона тоже острая, как нож — таким впору хтонических тварей убивать. — Этим мы и займёмся. Он ухмыльнулся, повернувшись ко мне — в одной только чёрной майке без рукавов, в светло-серых спортивных домашних штанах. Длинная тугая коса опустилась плёткой ему ниже поясницы. Взгляд был злым и острым, острее топора, острее любого клинка в мире. И улыбнувшись в ответ Крику, который был в нем и был им, я шагнула к нему.Fall Out Boy — Champion
Никогда до не целовала я Крика первой. Никогда до не показывала, как, черт возьми, сильно люблю его. Сейчас же крепко перевила ладонь его косой, и передавив шею рукой так, что без сомнений больно сжала ему кадык, заставила наклониться к себе для поцелуя. Тварь уже бежала где-то там, в надвигающейся темноте. Мы знали это, знали, что она явится с минуты на минуту. Но, оглаживая его губы своими, проникая своим языком в его рот, я задыхалась от горя, боли и томного удовольствия разом, сметённая целым океаном чувств и эмоций. — Всё. Он отстранился первым, убрав волосы с моего лба, и в глазах, где всегда таилось спокойствие крупного опасного хищника, я впервые увидела проскользнувшую искреннюю нежность. — Пошла вон с дороги. Он сказал это грубо и ласково одновременно. С той сердитой заботой, с которой обычно отчитывают провинившихся детей. Я не хотела отпускать его, не хотела разжимать рук — но отступила назад, понимая, что мои действия влияют на то, выживет ли он. И мы стали ждать. Ночь обступала нас, только на горизонте, за потоком бурного шумящего Себойса, тлело алое солнце. Вик сел прямо на асфальт в центре моста, обратив взор к городу, который мы покинули — я же спряталась на обочине в густых заиндевевших зарослях орешника. В одних шортах и коротком топе, в домашних туфлях я быстро замёрзла, но не могла выдохнуть пар изо рта — позволить себе это значило подставить себя и Виктора. Пальцы кололо, руки, кажется, отекли от холода. Я куталась в единственное, что он дал мне — в его же толстовку, не представляя, как он обходится сам в одной майке. Вик положил перед собой верёвку и топор. Чёрное лезвие призрачно блестело в последнем свете уходящего дня. И Иктоми торопилась к нам, словно хотела поймать этот день своими когтями — и сожрать нас прямо так, на его исходе, чтобы затем вернуться в своё логово. Короткий цокот и щелчки мандибул. Она выскользнула из темноты в круг света на освещённый мост. Дорожные фонари моргнули на миг, когда она вылетела прямо на Вика в прыжке — расставив лапы как паук-птицеед. Но эта птица оказалась ей не по зубам. Вик вскочил, из состояния абсолютного спокойствия его тело заработало как прекрасный отлаженный механизм. Подхватив верёвку и топор, он поднырнул под брюхом Иктоми. Оболочка, которая раньше была Хэлен, была марионеткой, натянутой на жуткое паучье тело. Иктоми раскрошила когтями асфальт, вонзив их в то место, где был Вик. Но он уже стремительно побежал к мосту. Иктоми не знала и не замечала, что он был обвязан за талию веревкой. Она прыгнула следом за ним и цокнула когтями по стальным перилам моста, не замечая, что Вик накинул карабин на крепкий железный прут. Он прыгнул туда, на лёд, где Себойс окостенел и застыл, ведь дальше, в пойме, вода разбила льдины и кипела бурным потоком. Я выскочила из своего убежища и побежала к краю, наблюдая с замиранием сердца, как Вик — опрокинувшись назад спиной — падает вниз, а следом за ним слетает Сущность. Она не смогла удержаться на скользких перилах и тяжело рухнула на лёд, давший трещину от удара. Вик мягко спрыгнул на льдину рядом с ней. Не медля, замахнулся топором и отсек одну из лап в нижнем, тонком, сочленении, так, что та отвалилась на льдину и конвульсивно задёргалась. — У тебя нет ш-ш-шансов! — прошипела Сущность, группируясь и перекатываясь, чтобы встать на оставшиеся целыми лапы. — Я всё ещё жива, потому что сож-ж-жрала твоего папашу заж-ш-шиво… Вик оскалился и изрыгнул короткое, незнакомое мне индейское проклятье. Но тварь лишь скрипуче рассмеялась в ответ на это. Я перевесилась через перила, чтобы лучше видеть их бой. Сердце подступило к самому горлу. Теперь, один на один, они сошлись насмерть, и всё будет зависеть от того, кто из них победит. Иктоми занесла когтистую лапу, под которую Вик поднырнул. Вторая едва не задела ему живот. Одна такая полосная рана — и у него бы вывалились кишки, окрасив лёд в красный, но он ушёл вбок и отбил удар топором, тяжело дыша. На плече под повязкой выступила кровь. Он был ещё недостаточно физически готов к такой схватке. — Сначала я расправлюсь с тобой, потом поуж-ж-шинаю твоей женщиной. Вик бросился на неё в отчаянной попытке срубить ещё лапу, но слепая тварь услышала его — и коготь пронзил ему бедро. Тогда я впервые услышала, как громко умеет вопить от боли Крик. По телу побежал озноб, озноб худший, чем от холода — хотя я была вся уже, верно, синяя. Вик ударил топором по лапе, раз и другой, и всё же ему удалось отсечь сам коготь. Он упал на бедро, проволокся по льду подальше от взвизгнувшей от боли Сущности. С губ его срывались густые клубы пара. Кровь из глубокой сквозной раны быстро заливала ногу и лёд. — Я чувствую, как колотится твоё маленькое испуганное сердечко, — прошептала Сущность. — Не бойся. Останься здесь, и я поцелую тебя. Она приближалась, расставив жвалы, и чёрные провалы глаз словно две бездны впились в побледневшего Вика. Он обернулся назад, за спину, где шумел поток воды. С тихим стоном поднялся, едва опираясь на раненую ногу. В такие моменты люди говорят смелые и безрассудные вещи. Красивые фразы перед концом. Но Вик молчал. И молча взглянув на меня, он улыбнулся — криво, яростно. Зубы его были обагрены собственной кровью. И встретившись взглядом с моим, он занёс надо льдом топор. Удар. Я закричала, потому что знала: это конец. Удар. Лёд треснул и хрустнул. Под тяжестью веса Иктоми и Вика он — и без того ненадежный — покрылся мелкой сеточкой под голубым покровом. Удар. Вик яростно рубил лёд у себя под ногами, так что холодные щепы летели в стороны, и безумно, радостно улыбался. А затем расхохотался, заливисто и громко, когда Сущность прыгнула на него и подмяла под себя. Тогда-то лёд дрогнул и провалился, а поток воды увлёк их обоих белой пеной. Сущность была тяжелее, и её сразу прокрутило и ударило по камням. С громким хрустом Себойс ломал ей кости и выкручивал гибкие лапы. Слепая паучиха не умела плавать и быстро пошла ко дну, но из воды не показывался и Крейн. — Вик!!! Его не было, и я ухватилась за карабин, отчаянно дёрнув за верёвку. — Вик!!! Сущность скользнула лапой по камню и окончательно погрузилась под воду, мне лишь оставалось ждать. Болезненно, до рези в костях, вцепившись в перила, я перегнулась через них наполовину, безумно глядя в волны и не веря, что он утонул вместе с Иктоми. А потом верёвка дрогнула и натянулась. Он показался из воды, сначала — потемневшей рыжей макушкой. Вынырнул и схватил губами воздух; мощно загребая, поплыл к камню и налёг на него грудью. Всё тело у него колотила дрожь, но он улыбался. Он был багровым от переохлаждения. Но даже на таком лице у него светилась белая счастливая улыбка. И он громко, радостно, весело закричал, закричал, так, что большой чёрный ворон сорвался с ветки дерева и пролетел совсем низко над его головой. Он закричал потому, что был свободен, и я крикнула в ответ, подпрыгнув на месте. Свободная тоже, отныне и навсегда.