***
Девять месяцев спустя
В терминале Техасского аэропорта было сутолочно. Люди выходили из нашего гейта, двигаясь к лентам за багажом: Вик крепко сжал мою руку в своей и пошёл в общем потоке, а я побрела за ним шаг в шаг, стараясь не потеряться и не отстать. Гавайская алая рубашка в голубых цветах была кстати: очень яркая и заметная, хотя вряд ли здесь был кто-то ещё такой же рыжий и такой же высокий, как Вик. — Детка, не отставай, — услышала я сбоку от себя женский голос, — давай поживее… Малышка лет четырёх старалась поспеть за матерью, держась за край её юбки. Женщина приблизилась к ленте и принялась караулить свой чемодан, но когда он показался из-под пластиковых воротец, Вик снял его с конвейера и опустил рядом с девочкой. — Спасибо! — зарумянилась женщина, но Вик уже взял наш чемодан и, кивнув ей, молча двинулся к выходу из аэропорта. Малышка в кудрях весело помахала ему вслед, и он ответил ей, помахав в ответ. — Нам нужен ребёнок, — убежденно сказал он, когда мы вышли на свежий воздух. — И не один. — Ой, Господа Бога ради, Вик… — я поправила брюки на поясе и одёрнула короткий топ красного цвета. — Всё мы успеем. Побудь пока крёстным папой. — Крёстным-то что, — хмыкнул он, — вот настоящим — другое дело. Он внимательно осмотрелся и указал на здание с вывеской «Аренда автомобилей». — Возьмём машину напрокат? Вик со вздохом нацепил бейсболку мне на голову и щёлкнул по козырьку. Я сердито ткнула его пальцами в рёбра. — Это дешевле, чем такси, да и в резервацию нас вряд ли повезут, так что… — А что насчёт Каллигенов? Мы шли по асфальтированной широкой дороге, наслаждаясь ласковым техасским утром. Близ аэропорта было ветрено, но вид на равнину открывался чудесный. — Тео, разумеется, не до того. Он с семейством. Адама тоже припекли: он готовит стол. Так что придётся добираться самим. Я кивнула, не намереваясь спорить. Каллигены мне как родные, раз сказали — сами, значит — сами, засранцы этакие… сами же позвали отмечать годик Дэвиду, сынишке Теодора! Мы арендовали очень неплохой додж, запаслись двумя запасными канистрами бензина и водой. Весело загрузившись в джип, вывернули на дорогу — и покатили навстречу солнцу Техаса. Надеюсь, скоро доедем до резервации. Впервые мне предстояло побывать там. Настоящая резервация! Я даже не представляла, что это за место. Вик говорил, что нужно думать о хорошем, но не надеяться на лучшее. — Просто представь, что люди там живут похуже твоего, — расслаблено сказал он. — И если это будет не так, выдохнешь. Иногда лучше обмануться в своих ожиданиях. Согласна? — А они не будут против меня? — уточнила я и опустила взгляд себе на колени. — Сам понимаешь, я белая. — Всё в порядке. Вик зачесал назад волосы, неотрывно глядя на трассу. — Я уже им сказал, что ты вкусная. И вечером поджарим тебя на костерке, как козочку. — Да ну тебя! Я хлопнула его по запястью и покосилась, когда Вик опустил ладонь мне на колено, спокойно его поглаживая. Под брюками по коже пробежали мурашки. — Как думаешь, кто ещё приедет? — невозмутимо спросила я. — Парни приглашали Тамару. — Тэм, очевидно, пас, — поджал губы Вик. — Она не особенно помнит нас после того случая. Она же всё это время параллельно общалась с Джои. А такие тесные воспоминания… — Никто не вспомнил бы, — сказала я тихо. Но мы оба знали горькую правду — каждый, только по отдельности. Вик думал, я не в курсе. А я понимала, что никогда не признаюсь ему, ведь видела… … видела, как весной, разгребая дом, он собрал в коробку все вещи Джои. Вещи остались даже после того, как хозяина не стало. Молчаливые свидетели, подтверждающие факт существования Джои Уайта. Даже если тысяча Сущностей убедит весь мир в том, что этого парня не было, и даже если собственная мать его позабыла, никто не уничтожит его любимую футболку с «Чикаго Буллс», его бандану, его коллекцию бейсбольных карточек, его наручные часы, его бита с надписью «Уайт», нацарапанной ножом на гладком лакированном боку, кожаная перчатка для игры в бейсбол и потрёпанный красный свитер. Эти вещи лежали в картонной коробке на гаражной распродаже, которую устроил Вик. Он вынес её в один ряд с предметами, которые были нам уже не нужны. Вещи его матери, не представляющие никакой материальной ценности. Старьё с чердака. Вику не жалко было расставаться с хламом: он давно это откладывал. На руке у него была повязана чёрная бандана с черепом. Он совсем не снимал в тот день солнцезащитных очков. Кто-то приходил к нам во двор и уходил с покупками, кто-то просто глазел. Тамара заявилась после четырёх часов дня с лимонным пирогом: скривившись, она сказала, что его приготовила матушка, которая имеет особые виды на некоторые предметы интерьера, оставленные Селеной Крейн. И если Вик намеревается их продать… — Ещё как намереваюсь! — подтвердил он и быстро вынес из дома несколько старинных ваз, украшенных тончайшими рисунками в китайском стиле. Я не стала выступать против: эти вазы никогда особенно мне не нравились, так пусть лучше они принадлежат тем, кто найдёт в них толк и красоту. Вазы он обернул в ненужные тряпки и отнёс в машину Тэм. Аккуратно устроив их на заднем сиденье, окликнул её — но девушка даже не повернулась. Она стояла перед картонной коробкой с вещами Джои Уайта, а я была рядом — с привезённым лимонным пирогом в руках. Тихо перевела взгляд на Вика и кивнула ему. Он кивнул в ответ. — Что-то приглянулось? — небрежно спросил он, поправив футболку. — Да. Тамара поправила ремешок сумки на плече и добавила: — Всё. — Всё? — эхом переспросил Вик и вскинул брови. — В плане… — Сколько это всё будет стоить? — быстро спросила Тэм. — Вся коробка. — Нисколько. Стольких денег не бывает в целом свете, — хотелось сказать мне, но я смолчала. Вик вздохнул, сунув руки в карманы: — Забирай просто так. Ему было бы приятно. — Ему?.. В тот миг мне почудилось, что у неё в глазах мелькнуло понимание. И что-то она помнит о веселом парне Джои, влюблённом в неё без памяти. Том самом, с которым она танцевала на нашей свадьбе. И встретилась впервые с ним, бегущим по дороге за Цейлон. Ни его, ни собаки больше нет — их всех убила одна и та же тварь… — Думаю, это правильно, отдать тебе всё это, Уэнсдей, — сказал Вик и улыбнулся очень странно: широко и тепло, но глаза так и оставались строгими и печальными. — Я отнесу тебе в машину… — Как? — она поморщилась и подняла на него взгляд. — Как ты меня назвал? — Ну, — Вик поднял коробку и пожал плечами. — Тот, кому эти вещи принадлежали, считал, что ты на неё слишком похожа. Тамара взволнованно проследила за тем, как Вик ставит коробку рядом с вазами. И мне почудилось, что она по крупице начинает вспоминать Джои, как странный сон, как тревожный призрак счастливого прошлого, стёртый из реальности насмешливым Богом. А фильм Вик всё же посмотрел. Он смеялся и плакал, утверждая, что Джои был прав. Мы катили по трассе, любуясь зажигающимся солнцем и оранжевыми облаками, которые уже заволакивали лазурное небо. Рыжая почва и рыжие тучи… я узнавала Техас по запаху пыли и песка, обгоняющим нас массивным джипам и пикапам. Не представляя, сколько ещё осталось до резервации, прижалась щекой к окну. — Совсем забыла, как называется то место, куда едем, — пожаловалась я мужу. Он хмыкнул и ласково потрепал меня по голове, на пару секунд отвлекшись от пустой дороги. — Форт Мохаве. Местечко не из лучших, я там не был, но слышал, что местным живётся… непросто. — Я погрузилась в жизнь и страдания индейского народа. Вик рассмеялся, стиснул пальцы на руле. — Не то чтобы там как-то очень уж плохо. Но ты и сама всё увидишь. … Мы ехали уже два часа, когда по пути попалась заправка с красной вывеской: «Молочный магазин High's Dairy Store». На фоне огромных букв HIGH’S по алому фону мчалась пёстрая чёрно-белая корова с набрякшим выменем. Вик молча свернул на заправку, колёса зашуршали по раскалённому асфальту. На территории станции были свои кафетерий и мини-магазин, так что я уже предвкушала отдых под кондиционерами после жаркой поездки. — Мы можем остановиться, но ненадолго, — уверенно сказал Вик. — Возьми мой бумажник, прикупи чего пожевать. — Без проблем. Я прихватила обычную холщовую сумку, которую Вик бросил на заднее сиденье: пришлось для того встать в кресле и изловчиться. Виктор вышел из машины, чтобы заправить пистолет с бензином в бак: запищал сигнал открытой двери. Я вышла следом, закинув сумку на плечо и на ходу доставая потрёпанный кожаный бумажник. Там было несколько сотенных купюр, мелочь монетками и размененные деньги небольшого номинала, на тот случай, если сдачи в магазине или заправке не окажется. Вдруг сбоку я заметила сложённую вдвое бумажку. Солнце било в глаза и слепило, и только когда я шагнула под густую тень полосатого красно-белого навеса, поняла, что это был снимок. Хотя в Техасе жарило так, что пот с меня лил в три ручья, по загривку пробежали мурашки, а руки мгновенно похолодели. Я смотрела в улыбчивые лица трёх покойников и не могла до сих пор поверить, что среди них была моя сестра. Та, кого я ей считала всю свою жизнь. Вернее, ту жизнь, что помнила… Мы не трогали дом Адсилы, а он не трогал нас. Мы с Виком и Рин навестили в больнице Адама — на нем все заживало невероятно быстро, но он уверял, что с человечиной было бы ещё быстрее. Лёжа в постели в одних пижамных штанах — они ему были безбожно коротки — он показал нам старый ржавый ключ на колечке. Приподнял двумя пальцами перед лицом и зловеще ухмыльнулся. Нам почудилось, что рот его полон острых зубов. — Зачем он тебе? — Вик забеспокоился, но скрыл это под маской невозмутимости. Взгляд из-под тяжёлых век стал холодным, едва он увидел ключ в пальцах Адама. Мы все смотрели на него как на нечто живое, молчаливое, хищное и страшное: от крохотного кусочка железа тянуло ужасом и смертью. — Ключами открывают двери, — сказал Адам Каллиген. — Пока ключ есть, дверь всегда найдётся. А как ты знаешь, вендиго живут долго… неизмеримо дольше любого человека. Если захотят. Рин качнула головой, не понимая, что Адам имеет в виду. И мы ошарашено смотрели, как он медленно открыл рот и занёс ключ над ним — а затем отпустил кольцо. Ключ ухнул вниз, провалился в глотку. Я расширила глаза. Адам Каллиген проглотил эту тварь. Проглотил навсегда. Мы спрятали дверь в доме Адсилы так надёжно, как могли, зная, что без ключа туда не пробраться. Все мы — я, и Вик, и Адам, и Рин — мы смотрели на неё, как на живую, как на глотку разверстой пасти чудовища по ту сторону. Но я была спокойна, зная: рядом со мной было своё чудовище. И порой оно пугало даже больше Сущности.***
Форт Мохаве раскинулся по левую руку от дороги — и мы с Виком синхронно повернули к дорожному знаку головы. Прямо над ним, на высоком столбе, сурово глядел вдаль пустыми глазницами выбеленный ветром и временем огромный бизоний череп. Острые крепкие рога были увиты бусами, бисером и нитками с нанизанными на них перьями. На знаке я бегло прочла: «Добро пожаловать в Форт Мохаве штата Техас Вы въезжаете на территорию индейской резервации На территории коренной резервации действует свод правил и законов официальных представителей законной власти, утверждённых Указом штата 203-575-1253 Население — 513 человек» — У них здесь что, свои законы? — удивилась я, вскинув брови, когда знак проплыл мимо нас. Вик смешно наморщил нос. — И законы, и шериф, и тюрьмы, и школы — всё своё, детка. Так что ты сейчас попала в страну внутри другой страны. — Ничего себе… Я знала слишком мало об индейских резервациях и ни разу в них не была. Не доводилось, хотя мы с Виком и были женаты даже больше года. В бэнд штата Мэн, как называли сами индейцы племенные общины, он не ездил: там не осталось ни одного живого родственника, и, отлучённый от культуры чероки, он не считал себя близким им. Куда ближе был к своей родне по отцу: могавки с удовольствием звали нас в Канаду погостить, да и Вик — высокий, статный, бронзово-смуглый и строгий — был один в один то племя. Я вникла в ситуацию детальнее и узнала, что братья Каллигены тоже серединка на половинку, полукровки, как и Виктор: в их крови кроме чероки были апачи, одно из самых грозных и воинственных племён на Среднем Западе, которое в прошлом наводило ужас на своих врагов — команчей и белых захватчиков. И вот пришло моё время побывать в резервации, тем более, Вик грозился этой зимой всё же свозить меня в Канаду к родственникам. Я осмотрелась, опустив окно: в лицо сразу пахнуло жаром. Куда ни глянь, всюду пыльная равнина. Редкие кустарники и невысокая трава укрывали землю, но на территории резервации встречались и деревья. Вик ухмыльнулся: вид у меня был слишком перепуганным, наверное. После зелёного моря штата Мэн солончаки и прерии казались особенно непривычными глазу. Вик быстро успокоил: — Здесь есть и леса, и болота, и даже мангровые заросли, Лесли, не переживай. — А мы их увидим? — у меня наверняка загорелись глаза, потому что Вик повернулся ко мне со смешком и потрепал по голове. Я как раз отстригла накануне длинную чёлку, так что от его небрежной ласки она упала мне на глаза. — Попросим Каллигенов, они нас туда свозят. Если, конечно, захочешь. А сегодняшний день проведём здесь. Невысокие дома — максимум в два-три этажа — составляли несколько прямых улиц, которые вели к большой площади, но не круглой, как то принято во многих других городах. Это было свободное от застроек прямоугольное пространство, залитое солнцем. Неподалёку под низенькими, но тенистыми деревьями стояли скамейки. Взгляд зацепился за питьевой фонтанчик. Я улыбнулась: это место мне очень даже нравилось. Здесь было небогато: с первого взгляда становилось ясно, люди во многом нуждаются и экономят. Неясно, на что они живут и чем зарабатывают, но на улицах было чисто и пока что тихо, очень тихо. Кто-то вышел из невысокого белого дома: в основном они были выкрашены извёсткой или краской. Вдали, не первым рядом улиц и не в центре, я заметила трейлеры и щитовые домики, и сразу вспомнила кусок земли в Вудсборо, принадлежащий семейству Каллиген. Маленькую резервацию в нашем городе… Мужчина широким шагом шёл по тенистой стороне улицы, надвинув на голову шляпу. Он был высоким и очень загорелым: клетчатую рубашку подвернул выше локтя и куда-то торопился, но всё же проводил нашу машину внимательным, цепким взглядом. — Надо бы припарковаться, — задумчиво сказал Вик и свернул направо, сбавляя скорость. Местечко для джипа нашлось неподалёку от центральной улицы: ориентируясь по знакам, Вик оставил машину и вышел из неё первым, прищуриваясь и внимательно сканируя взглядом местность. Я усмехнулась и тоже вышла из джипа. — Ну как, апачи не собираются нападать? — шутливо спросила я, отмечая пожилую женщину на той стороне улицы, которую вела под руку невысокая щуплая девчонка в простеньком платье. — Не смешно, — фыркнул Вик и закатил глаза. — Каллигены, чёрт бы вас побрал, хотели же встретиться у отеля… Я повернула голову и обнаружила, что Вик припарковался близ него: отель назывался «Апачи Трайб», под названием блестели припылённые три звезды. Девочка с той стороны улицы удивлённо посмотрела на мои брюки с широкими разрезами на бёдрах, а затем — на яркую гавайскую рубашку Вика. Под бейсболкой было почти не видно его лица, но одна длинная коса чего стоила — девчонка сообразила, что он тоже индеец, и быстро расслабилась, отвернувшись к старухе. Они разговорились о чём-то между собой, пока Вик взял меня за руку, заперев машину, и мотнул головой: — Ладно, адрес я знаю. Пошли найдём беглых вендиго. — Чёрта с два они от нас спрячутся, — кивнула я. — Подарки взял? Вик полез в багажник и прихватил несколько внушительных пакетов, куда мы сложили коробки, куда любовно упаковали детские подарки. Дэвида Каллигена мы должны были увидеть сегодня впервые — вживую, а не на фотографиях и не по скайпу. До того встретиться у нас не получалось: ребята были слишком заняты каждый своим. Теодор погрузился в домашний быт и отцовство, умудрившись заделать Рашель второго ребёнка всего через пару месяцев после рождения Дэвида. Теперь она снова отдувалась с животом, пока Тео взял на себя основную заботу о сыне. Адам был поглощён заботами о бизнесе, стараясь окунуться в него, чтобы только не думать о личной жизни и не оставлять себе свободного времени на что-то другое. Насколько я знала, после того, как Рин Ямаока покинула его и улетела в Японию даже не попрощавшись, он окончательно сломался. Она так часто навещала его в больнице, так тепло говорила с ним! Её внезапный отъезд без объяснения он воспринял болезненно, хотя вида не подал — но я по одним глазам могла понять, что с ним что-то не то. Адам со временем стал мне очень близок. Возможно, так сильно, как его, я могла бы любить старшего брата или родного дядю… а может, и отца. Мы шли по солнечной улице, отмечая, что в зданиях кипит своя жизнь. Люди периодически появлялись снаружи и быстро уходили в дома, вероятно потому, что сейчас был уже полдень — самый жар. Голову пекло, плечи жарило. Вик снял с себя рубашку и молча накинул её на меня, боясь, что я сгорю на таком солнце. Сам он остался в чёрной майке без рукавов и голубых джинсах. Ничуть не страдая от зноя, он потянул меня следом за собой за руку, прячась в тени дома. Я проводила взглядом искусственную нишу в стене, где в молитвенном жесте сложила ладони небольшая статуя девы Марии, и выдохнула: — Почему бы им было не устроить праздник на ранчо? — Это же вакан! — возмутился Вик. — Большой праздник среди племени. Год — важная дата, ребёнок становится старше и сознательнее, сахем должен наречь его духовного покровителя — ну, в католичестве вы бы назвали это крёстным отцовством… Я кивнула, изнемогая от жары. Пить хотелось ужасно, кожа горела даже под тонкой рубашкой. Я проклинала решение надеть брюки, потому что в такой палящий зной хорошо будет только голой и в бассейне — и тихо ненавидела Каллигенов за их необязательность. Черти, где их носит?! Неожиданно мы услышали, как по раскалённому асфальту едет машина. Дорога была пустая, так что этот шуршащий звук было ни с чем не спутать. Большой белый пикап стремительно мчал по зыбкой дрожи асфальта, казался маревом и иллюзией — и кто-то за рулём бодро просигналил нам, пропылив мимо. Старуха подняла одну руку, сжатую в кулак, и крикнула ему вслед явно что-то неласковое. А вот девочка словно зачарованная проследила за белым пикапом и заулыбалась. Вик остановился, уперев руки в бока и прищурившись. Я остановилась тоже, совершенно не понимая что происходит — пока джип не затормозил, лихо сдав назад и встав на обочине. — Племяш! Ну неужели явился! Я сложила на груди запястья и сердито смотрела, как покидает машину Адам Каллиген, метнувшись к нам. Он крепко обнял Вика, стиснув его за плечи, но ответных объятий не получил. — Чего это вы такие кислые? — удивился он. За эти месяцы ничуть не изменился! Всё такой же крепкий, с копной чёрных блестящих волос, убранных в хвост, в светлых джинсах и вязаном полупрозрачном кардигане — не одежда, а дырка на дырке, но зато на пуговицах, ишь ты! — он сверкнул улыбкой и подлетел обниматься прямо ко мне. — Я на тебя очень зла! — пискнула я, тем не менее, обвив за шею руками, когда он приподнял меня. На груди у него звякнули цепочки и длинная нитка бирюзы: украшений на этом мужике больше чем на мне, ей-богу! — Да? Чего это? — Ты опоздал! Мы совсем не знали куда ехать! И вообще, хватит меня тискать! — Ну ты малость отрастила мясца на бочках, — притворно замурчал Каллиген, — дай уж немножко пощупать… Вик заулыбался, не в силах долго злиться на дядю. Адам отпустил меня и, сняв с головы своей коричневую шляпу, опустил её мне на макушку. Шляпа тут же упала на лоб. — Как у тебя дела? Как там Тео? — Вик наконец пожал Адаму руку, и тот крепко стиснул её в ответ. — Совсем шизнулся, — улыбнулся тот, но глаза его не улыбались вовсе. — Скоро весь дом в детях будет. Я, кстати, от них отселился. Эта кодла меня использовала в хвост и в гриву, так что у нас на ранчо теперь два дома стоит. — Это вы смело, — хмыкнула я. — Много потратился? — Достаточно, — уклончиво ответил Адам и покачал ребром ладони, — но это того стоило. Да и домик небольшой. Короче, пусть Тео и Рашель расширяются, им есть куда, если продолжат плодиться такими темпами. Мы с Виком неловко замолчали, потому что говорить что-то Адаму в этом случае было опасно — можно было коснуться неудобной темы под грифом «Рин Ямаока». Делать этого ужасно не хотелось. Воззвав к женской хитрости и обаянию, я улыбнулась Каллигену и заметила: — Какая у тебя обалденная кофта. Это тебя собаки по дороге порвали, или оно так и было задумано? Адам хохотнул и одёрнул на груди — больше голой, чем прикрытой неважной одеждой — дырявую вязку: — Да это ма, она меня обвязала с ног до головы, представляешь? Строчит, как пулемёт. — Хочешь сказать, это свитер? — вскинул брови Вик. — Она и тебе такой приготовила. — Ну, ты меня успокоил. Я представила Вика в такой же кофте и кашлянула в кулак, краснея. Нет уж, носить её он будет только при мне, дома, желательно — в спальне. Расхаживать в таком прилюдно опасно, ещё изнасилуют… За болтовнёй мы пошли по улице в обратном направлении, следуя за Адамом. Он вёл нас тихим тенистым закоулком, толкнув коленом кованое ограждение одного из домов. По пути нам встретилась женщина, которая проводила Каллигена радостным и изумлённым взглядом — всё сразу. Он же подмигнул ей, но не остановился. — А куда мы вообще идём? Я думала, в отель. Хотелось бы мне попасть туда прежде, чем окажусь на празднике! Элементарно искупаться не помешало бы. — Сейчас — в гости к моему отчиму, там и заночуете, и искупаетесь, — объявил Адам. Мы с Виком шли позади него и лишь беспомощно переглянулись друг с другом. — Приведёте себя в порядок после перелёта. Да и нам потом надо будет столы вынести, накрыть на них, гриль поставить… такие дела, короче. — Гулянка в самом разгаре? — хмыкнул Вик. — И страшилки у костра, — подмигнул Адам, повернувшись к нам. Он очень старался быть как прежде лихим и бодрым, но это у него выходило плохо — так, что нам стало его даже жалко. Вик стиснул мою ладонь в своей, большой и приятно-тёплой, и я молча сжала его пальцы, радуясь, что он ни разу в жизни не поступил со мной так же, как Рин. За одно это я была ему благодарна. — Тео звонил, я-то сам только что с ранчо… Мама уже приодела Дэвида, Рашель осталась в шоке, — тем временем вещал Каллиген. — Но пусть что-нибудь скажет — ма сожрёт её с потрохами, у нас в семье матриархат форменный, так-то. — Так вот почему вы все такие идеальные мужья? — подначила я его. — Это не от хорошей жизни! — притворно возмутился Адам. Мы добрались до двухэтажного белого дома, крашеного известью. Дверные арки и оконные ниши были выкрашены лазурно-голубым цветом. Над дверью висел угрожающе здоровенный бычий череп. Как же индейцы их любят! — Ма! — взревел Адам так, что мы подпрыгнули на месте мать его, зачем так орать?! и переглянулись. Мы с Виком не были знакомы с родителями близнецов, больше того — вообще как-то даже не задумывались, а есть ли они, что с их семьёй… Так всегда, когда речь идёт об уже взрослых состоявшихся людях. Тем более, не вполне людях, кхм. — Ма!!! — Да иду я, иду, чего орёшь как резаный, — проворчала за дверью женщина и завозилась с замком. Адам вздохнул, воздел глаза в небо и оперся плечом о дверной косяк. Дверь открылась, за ней в приятной полутьме коридора показалась хмурая и уже немолодая женщина: смуглая, удивительно невысокая, полноватая, с красивыми серебряными серьгами в ушах. Они двумя крупными монетами оттеняли кожу. Стоило мне всмотреться ей в лицо получше, как поняла: у неё на скулах — две чёрные тонкие полосы, тянущиеся от крыльев носа к ушам. Неужели татуировка? — Наконец-то! Я думал, вы там померли. — Адам быстро чмокнул мать в щёку, для того согнувшись к ней, и поморщился. — Ф-фу как душно! Что, уже Тео приехал? Откройте окна. Я улыбнулась. Он как всегда в своём репертуаре, хотя я Теодора душным никогда бы не назвала. Вот осмысленным — вполне. — Приехал, приехал. И вы проходите. Ноги вытирайте, пыльно! Полы помыла… Она исчезла в темноте, окликнув кого-то. Адам цыкнул языком и прошёл просто так. Вик старательно принялся вытирать ноги о влажную тряпку у порога. Когда мы вошли в дом, опалённые солнцем плечи окутало приятной прохладой. Глиняные толстые стены не накапливали жар: здесь царил тихий уютный полумрак, который разгонял далёкий свет в конце узкого коридора. — Ч-чёрт, света нет, что ли? — проворчал Адам и споткнулся обо что-то в темноте. Это что-то громко и стеклянно звякнуло. — Осторожно, тут ящик с бутылками! — Угу, — мрачно откликнулся Вик и неодобрительно спросил. — Алкоголь? — Эм-м-м… виски, текила. Для девочек — что полегче. Я усмехнулась, зная отношение мужа к спиртному. Но это был не его дом и не его праздник, так что он лишь хмыкнул, но промолчал. — Не надо испепелять меня взглядом! Здесь не все долбанутые трезвенники, такие, как ты. А меня вообще ни одна хрень так сразу не берёт, — сказал Адам и тихо добавил. — К сожалению. Из-за Рин? Или корит себя за содеянное в мире Сущности? Всё ещё тоскует по Элис? Я побрела за мужчинами, оставив вопросы без ответов. Вик сжал в ладони мои пальцы и аккуратно обвёл мимо ещё одного ящика внушительных размеров. Правда, там вперемешку лежал какой-то хлам. — А почему света нет? — спросила я. — Электричество в резервации экономят. Здесь так принято, — пояснил Вик. — Конечно, принято! — хмыкнул Каллиген. — Когда денег на оплату нет, ещё не то будет принято. Ну что, готовы? Скучали по Дейву? — Очень! — честно сказал Крейн и почесал затылок. — Хотя не представляю, какой он сейчас. Когда я видел его в последний раз, он был размером с ладонь. — С твою, а значит, вполне себе крепким симпатягой, — отбрила я. Адам улыбнулся и толкнул дверь на задний двор: оттуда хлынул поток солнечного белого света, и мы с Виком поневоле прищурились… — Вик! Лесли!!! — О-о-о, какие люди! — Ну наконец-то приехали, что так долго?! Через Аляску добирались? — загомонили вокруг. Я прислонила ладонь к глазам и из слабой полутени смогла наконец разглядеть собравшихся. Да тут целая толпа! И в основном — все незнакомцы! Первое, что бросилось в глаза — огромный деревянный стол, скамьи и разномастные стулья вокруг него. Следом — высокое раскидистое дерево, которое росло прямо у дома. А дальше — прерия… Вместо города, вместо домов, вместо конюшен и хозпостроек, скромным каре приютившихся где-то сбоку, раскинулся ржаво-золотой океан с маленькими островками зелёной травы и низеньких кустарников. Небо нависло белыми кучерявыми облачками так низко, что казалось, до него можно дотянуться рукой. А неожиданно огромное, тяжёлое белое солнце ровно горело в самом центре, словно бриллиант в короне. Неулыбчивые смуглые люди с лицами цвета красной прерии обратили на нас внимание. Отреагировали кто как, но теплее всех — невысокий полный мужчина. Он поднялся из-за стола и мигом подлетел к Адаму, громко смеясь. — Две Сосны! Мальчик мой! — О Господи, — пробормотал Каллиген, и я впервые увидела, как у него краснеют щёки. Мужчина с аккуратно стриженой седой бородой и чёрными волосами с проседью, убранными в хвост, стиснул здоровяка в своих объятиях. — Здравствуй, Во… — Ты ж засранец, почему не заезжал?! Мать так беспокоилась! А я — больше неё волновался! Думал, позабыл папу! Мы с Виком расширили глаза. Этот?! Этот невысокий крепыш с тёплыми карими глазами — отец Адама и Теодора?! В кого же тогда пошли мастью братья? — А разве отец у них не умер, когда они были подростками? — шёпотом спросила я у мужа. Тот лишь брови приподнял, старательно наблюдая за тем, что будет дальше. — Две Сосны? — тихо усмехнулся Вик. — А что. Говорящее имя, — невозмутимо заявила я, стараясь подавить издевательскую ухмылку. — Очень ему подходит… Вик скептически взглянул на меня, но ничего не сказал, молча обняв за плечо и прижав к своей груди. Кругом были чужие нам люди, но обстановка казалась не напряжённой: скорее, дружеской. Кто-то шутил, мужчина у стены, прислонившись к ней спиной, сидел на стуле и, закинув ногу на колено, играл на гитаре. Рядом с ним тихо качала головой улыбчивая старушка: морщинистые руки с пальцами, скрюченными как ветки, были сплошь унизаны серебряными перстнями и кольцами. Ни в одном лице я не увидела жеманства, отголоска неудобства, недружелюбия или каверзы; ничего такого. Мы были просто ещё одними членами племени для них, потому что нас привёл Адам Каллиген, а они его знали и уважали. Вон как крепко его обнимает отчим. Адам безуспешно пытался вырваться из его рук: хотя он и был вдвое больше, мужчина оказался цепким и сильным. А может, Адам не так хорошо старался? — А где же сам виновник торжества? — терпеливо спросил он, окидывая глазами двор. — Где мой чёртов брат?! — Сейчас вынесут Дэйва, — ласково сказал мужчина и напоследок хлопнул Каллигена по спине — так, что тот кашлянул. — А кто это тут с тобой прибыл? Неужели внук Адсилы?.. Вик сделал шаг навстречу ему, не улыбаясь, но в лице его мелькнуло столько довольства, что я поняла: он растроган и польщён. Уж его-то привычки я изучила как дважды два. — Да, атэ , — смиренно сказал Адам. — Это Виктор, я тебе о нём… — Все уши прожужжал, — кивнул мужчина и обратил взор на меня. — А это, значит, его жена? Глаза у него были обсидианово-чёрные, но удивительно тёплые, словно сгоревшее до угля дерево. Где-то у зрачков блестели коричнево-красные тона, и было в них столько тепла и отеческого понимания, что я поневоле сразу прониклась к нему и заулыбалась. Он не ответил на улыбку улыбкой, но это было нестрашно: я знала, что индейцы — не самый улыбчивый народ. Из всех знакомых мне коренных американцев отчаянным улыбашкой был только Адам Каллиген. Вик же, например, улыбался, но куда более скупо, закрыто, одними уголкам губ — а ещё усмехался, хмыкал, ухмылялся, что угодно, только не улыбался по-американски широко и бездушно. В каждой его улыбке было значение, а не желание заполнить чем-то эмоциональную пустоту. — Меня зовут Юджин Жёлтый Воробей, — представился мужчина, — из племени чирикауа-апачи, в Форт-Мохаве я сахем , а для этих двоих, — и он указал рукой в сторону Адама, закатившего глаза, — я атер-атэ. Их отчим. — Очень… — начала я говорить, но затем прочистила горло и продолжила громче. — А я — Лесли Клайд… из штата Мэн. — У тебя твёрдый голос и уверенная рука, Лесли, — одобрительно заметил Жёлтый Воробей. — Ну и ещё ты забавно разговариваешь, но мне приятно твоё желание понравиться. Позади послышались добродушные смешки, и я про себя выдохнула. В индейском племени только так: если все серьёзны, молчат и никто над тобой не шутит — быть беде. — Она привыкла очень стараться, — ласково сказал Вик. — А кому могу передать подарки? — Подарки? — оживился немолодой индеец в чёрной шляпе с крапчатым пером. — Ну, брат, ты сразу бы с них и начал… Все снова рассмеялись, когда он, потирая руки, избавил Вика от нескольких пакетов и отнёс их к группе пожилых мужчин. Те с детским невинным любопытством принялись в них рыться, но я была спокойна: по ходу, это те самые Старейшины, о которых мне Вик и рассказывал. Они в племени — всеобщие отцы, и хотя апачи теперь живут не так, как прежде, и больше у них нет типи, а есть большие дома, и ездят они не только на мустангах, но и на машинах, пользуясь всеми доступными благами — какая-то часть их строя сохранилась хотя бы в усечённой форме. Тут из двери напротив вышла Рашель. У неё был уже вполне заметный животик (снова!), который совсем никак не скрыть под белым платьем с бирюзовой вышивкой. Волосы она убрала в узел, светлые глаза ярче мерцали на загорелом лице. Тео нёс на руках годовалого Дэвида: мальчишку в расшитой бисером рубашонке и мокасинах, завязанных на смешных пухлых ножках. И всё же он был уже не младенец: хорошо держал спинку, вовсю дул пухлые (в папу и дядьку, не иначе Каллигеновская порода!) губы и старательно жевал грызунок в виде дельфина. — И вот он, наш милаха, — проворковал Воробей и протянул руки навстречу внуку, — иди сюда, хокшила чикала, иди, мальчик мой… вот так! — Ваш мальчик описал предыдущую рубаху, и мы плюнули на законы племени и надели ему обычные подгузники из Walmart, — как отрезала Рашель. — Привет, Лесли! Привет, Вик. — Рашель! Вик первым обнял её, не крепко, но очень ласково — и не удержался, приложив к животу ладонь. — Ну что такое, — капризно протянул он, — уже второй! Тео, иди сюда! — Не завидуй, — ухмыльнулась Рашель, глядя, как крепко обнимаются дядя с племянником. — У вас ещё всё впереди. — Кого ждёте? — поинтересовалась я, коснувшись губами её щеки. Кожа пахла песком и гортензиями. — Пока не разглядим на УЗИ, — проворчала она. — Но надеемся на девочку. — Чтобы был полный комплект, — подтвердил Тео. Таким довольным и веселым я его ещё никогда не видела. В клетчатой рубашке с рукавами, закатанными по локоть, и с серебряным кулоном в виде птичьей головы на груди, с волосами, убранными в хвост он выглядел прекрасно и казался таким молодым, что щемило сердце. Кроха Дэвид тем временем старательно перебирал деревянные серьги в ушах дедушки, пуская слюни. Кажется, Воробья это нисколько не тревожило. — Если вы закончили здесь, — вдруг сказала у него за спиной мать близнецов, — то всех мужчин попрошу наконец заняться делом, поставить тенты. Хватит прохлаждаться!***
За стенами дома длилась бесконечная прерия: там и поставили два больших светло-бежевых тента на металлических каркасах, так что теперь их купола накрывали тенью землю, устланную шкурами, застеленную коврами. Кто-то принёс скамью, кто-то — тяжёлое бревно, устроив из него лавку. Другие притащили раскладные стулья. Адам и Воробей выложили близ тента очаг и присели близ него, сжигая ветки и обращая их в пепел. Они о чем-то тихо переговаривались, но ничего расслышать я не смогла. Тео поставил в тень кадушку с водой, повесил на неё пелёнку. Вик был с ним, уточняя детали ритуала: он сегодня становился духовным отцом. Солнце перевалило через зенит, когда все начали собираться под тентами. До того я помогала женщинам на кухне, нарезая овощи и мясо, раскладывая простую пищу в большие, ярко раскрашенные глиняные блюда. Потом к нам заявился Адам и выгнал всех, взявшись за готовку: он в этом деле был мастер, так что, поворчав на него, женщины просто вышли во дворик, чтобы отдохнуть или нарядиться. Мне не выдали индейской одежды, потому что я была не из этого племени и не коренной; традиции апачи чтили свято, пусть я и была женой Вика. — Какие красивые у вас костюмы, — проныла я, с интересом глядя на лёгкие туники и ноговицы из оленьей кожи, украшенные вышивкой, бисером, костяными палочками и перламутром. — Как родишь, будешь принята в племя, тебе такие же сошьём, — пообещала с улыбкой одна из девушек с веселыми тёмными глазами. — А пока держи. Она отдала мне браслеты и украшения на грудь, унизанные крохотными колокольчиками. Смешные! Из раковин, бирюзы, перламутра и дерева, они были достаточно массивными, чтобы прикрыть мне грудь и руки выше кистей. Волосы я распустила и гладко расчесала. Вика уже переодели в строгую белую рубашку под горло с пышными рукавами. Манжеты плотно застёгивались на запястьях, а затем на предплечья выше локтей он надел на каждую руку по золотому браслету. Волосы он распустил, а еще закрепил два коричневых ястребиных пера, лёгших по левому виску. — Привет, чикала, — пробормотал он, вручая мне две баночки с краской кремообразной густой консистенции — алого и чёрного цветов. — Поможешь мне? — Хочешь, чтобы я сделала тебе макияж? — шутливо улыбнулась я. Вик цокнул языком. — Нанесла раскрас, малышка, — поправил он. Мы отошли в сторонку и присели в тени на скамейку. Вик сел прямо на землю: рыжие ноговицы с бахромой, повязанные поверх джинс, смешались цветом с пыльной ржавой землей. Я осторожно открыла крышечки и отложила их в стороны. Перед поездкой Вик объяснил мне, как правильно наносить раскрас — как жена, я должна была делать это для него, особенно в такой важный праздник. Вакан — священное событие. Зачерпнув немного красной краски указательным и средним пальцами, я провела ровную полосу вдоль его нижней губы, не коснувшись верхней. Чуть оттянула её вниз, обнажив белые зубы и розовую десну. Нестерпимо захотелось коснуться этих губ своими и смять их, чувствуя горькое дыхание у себя на коже. Взгляд у Вика враз стал мутно-серебряным, когда он посмотрел мне в глаза. Он знал, о чем я думаю и чего хочу. Всегда знал. — Ты, я смотрю, испытываешь судьбу, — тихо сказал он, улыбнувшись так, что в уголках губ появились жесткие складки. Я сглотнула. — Здесь куча народу. — Это не проблема. Я окунула пальцы в чёрную краску и повела линию от одного виска до другого, выкрашивая дымчатую линию по глазам. — Прикрой. Вик послушно смежил веки. Тихо касаясь их кончиками пальцев, я продолжила наносить раскрас. Здесь, в густой тени, его лицо было эбеново-смуглым. Каштаново-рыжие волосы, кажется, тоже потемнели и пылали костровыми углями в прядях заплетенной косы. Короткие тёмные ресницы глядели прямыми стрелами. На чуть выдающейся челюсти выступили желваки. — Погоди ещё, я быстро управлюсь. Ему не нужна была маска, чтобы я узнавала его настоящего. Столько дней и ночей я изучала это лицо. Жёсткий взгляд и хмурую складку губ. Профиль — чем старше, тем резче он был. В нем проступало что-то от хищной птицы, с каждым днём — всё сильнее. Охотничий нож и маску он отнёс в дом к Адсиле. Там было спокойно и тихо. Заповедная зона. Запретная территория. Старая резервация. Все старики уже давно умерли, освободив землю. Все молодые поспешили уехать. В Вудсборо никто не любил индейцев, но один из них всё же остался. Он сложил всё в холщовый мешок и переложил тряпочками. Выбрав место с западной стороны, долго шептал что-то себе под нос, припав к земле ладонями, и наконец выкопал глубокую яму. Совсем как могилу. Аккуратно, словно покойника, спустил в пыль и сухую каменистую почву маску Крика. Его нож. Они побывали в двух мирах. Они видели столько крови и смерти. Я присела у Адсилы на бревно, приваленное к стене дома, закуталась в замшевую куртку. Мне показалось, что муж мой насилу оторвал маску от себя, словно собственное лицо — и забрасывал землей мешок, накрытый доской. — Пока мне это не понадобится, — сказал он, и на его челюстях проступили желваки. Где-то на ветке корявой весенней ивы, ещё не зазеленевшейся, прокаркал ворон. Я посмотрела в его широкую спину, затянутую чёрной футболкой, и про себя повторила почти шёпотом: пока. — Пойдём со мной. Он встал и повёл меня в дом, спокойно оглянувшись. Никто на наше исчезновение не обратил внимание. Мы нырнули в прохладный дом, окунулись в темноту. Вик обвёл взглядом немой коридор. Вслушался. В темноте у него птичьи блестели глаза. — Ты уверен, что здесь никого нет? — осторожно спросила я, пройдя чуть дальше, но он не ответил. — Вик? Я обернулась. Вздрогнула. Вздрогнула — потому что никого не было. Он был здесь — и через мгновение его здесь нет. Тревожное чувство сжало колотящееся сердце. Я покосилась вбок, когда большая ладонь вдруг накрыла мне шею и пережала её, стиснув в пальцах, обвивших, как паук — добычу. — Моя малышка, — шепнул он на ухо, так что тело охватил странный трепет. Не возбуждения. Каждая мышца привычно горела страхом. — Знаешь, как потрошить человека правильно?.. Я сглотнула вязкую слюну. Опустив руку ниже, коснулась его бедра и вздрогнула, поняв, что джинсы расстёгнуты. Пальцами тронула пах, пересечённый выступившей веной. В моих же интересах делать всё, чтобы он понимал: главная жертва принадлежит лишь ему. — От лобка… — прошелестела я, слушая, как он задышал глубже, овеяв дыханием мою шею. -… делаешь надрез над ним. Ведёшь выше, раскраиваешь брюшину и аккуратно движешься дальше, к грудине. Пока я говорю, он пережимает меня рукой под грудью так, что я слышу, как щёлкнули рёбра, и выдыхаю — слишком громко, особенно когда он стягивает с меня брюки, раздевает — неторопливо и спокойно, а затем сбивает трусы вбок и туго втискивается. Толкает перевитый тонкими венами член в самую глубину, с силой, едва не выворачивая наизнанку. — … иначе… Я никогда бы не забыла этих его слов, потому что с них когда-то всё началось. Я знала, что его заводит мой холодный от пота загривок. Слипшиеся волосы на шее. Дрожащие руки. Трепещущее сердце. Он вжал меня в стену, так что я до боли уперлась в неё лбом. Приподнял, взяв под бедро, а затем скользнул рукой под колено, задрав мне ногу выше. Я откинулась ему на грудь, задыхаясь от тихих стонов, перемешанных с его хриплым дыханием. Я повернулась к темному круглому зеркалу на стене, и крик задрожал в горле. Там, так и не сняв своей черно-белой маски, он раскрыл меня. Вколачиваясь и не сбиваясь с темпа, внимательно слушал, что я скажу дальше. Он был полностью одет. Накрыв выступивший клитор ладонью, он надавил кончиками пальцев, а когда я, выдохнув взахлёб стоном, постаралась отвернуться, прижался щекой к моему виску и заставил смотреть в зеркало, с силой повернув мне голову в нужную сторону. -… иначе… — я глотнула воздух губами. Бесстрастные впадины чёрных глаз смотрели прямо в мое лицо. Он словно смеялся там, под маской, сросшейся с ним навсегда. — …кишки вываливаются сразу, а это непрофессионально. Каждый толчок обращался дрожью. Из быстрых они стали глубокими, затем пронзали уже болезненно. Если бы он остановился, остановилось бы и мое сердце. Притираясь лбом к его подбородку и щеке, я ластилась и не смела молить словами, но молила ласками. Он отвёл мне ногу дальше, в сторону, и с хлопком плоти о плоть, влажную и потную, вошёл снова — почти до конца, так, что стало больно. Вышел полностью. С насмешкой во взгляде и мрачным одобрением он посмотрел на нас в отражении, примерился. Девушка с тёмными всклокоченными волосами это разве я? в отражении извивалась, почти соскакивая с члена, но тот словно врос в неё, стал с ней одним целым. — О-ох… Под мой низкий гортанный выдох Вик сделал несколько резких проникающих движений, обжёгших изнутри: бёдра сжало судорогой такой острой, что в глазах стало мутно, а во рту — очень сухо. — Вик… — громко проскулила я. В один миг его большая ладонь накрыла мой рот. Дыша как загнанная, я дёрнула головой и умудрилась впиться ему в ребро ладони зубами, сжимая челюсти насколько могла крепко. И в тот момент, содрогнувшись и низко выдохнув мне в плечо, Вик пульсирующими толчками кончил, не чувствуя боли — хотя я чувствовала жимолостный привкус крови во рту. Я отпустила его руку и изогнулась так, что горло стало дугой, подбородок посмотрел в потолок, а груди, высвобожденные Виком из-под топа и белья, поднялись и плавно качнулись. Прошла ещё минута, как он давил на меня изнутри в собственной сперме и моей смазке, и меня заколотил оргазм, вышибающий из черепа каждую мысль кроме О Боже Боже Боже не останавливайся умоляю не выходи!!! Затем мир стал внезапно тихим. Таким, что тишина эта гулко отдавалась в ушах вместе с тоненьким писком. Всё ещё лёжа затылком у Вика на ключице, я посмотрела ему в лицо. Он взглянул в ответ и молча поцеловал меня в нос. — Надеюсь, у них здесь есть неподалёку салфетки, — заметил он и прищурился. — Иначе тебе будет не очень… — Да, — я могла сейчас говорить только односложно. Глаза смыкались. Сердце постепенно восстанавливало прежний ритм, прекратив захлёбываться ударами. В тот день я и забеременела нашим Джерри.***
Оправившись и даже не потеряв почти! лица, мы с Виком невозмутимо, рука об руку, вышли из дома во двор… и непонимающе переглянулись. Люди подались к тентам, столпились у них и наблюдали за чем-то. Мы подошли ближе: пыль под ногами уже не так раздражала, как прежде. Близнецы тихо переговаривались, глядя на лазурно-голубой пикап, едва ползущий по бездорожью. — Говорю тебе, там сидит очень тупая баба, — утверждал Адам. — Я тебе сейчас вломлю за такое по первое число, — пообещала Рашель, щурясь. — Потому что очень тупой мужик уже давно встал бы где-нибудь в яме, — не растерялся Каллиген. Тео хмыкнул и спрятал улыбку под ладонью, словно бы намеревался потереть щёку. — Как думаете, доедет? — Вряд ли. У неё явно беда с вождением. — Особенно с вождением по сусличьим норкам. Я присмотрелась, приложив ладонь козырьком к глазам. Вик обнял меня со спины, обе руки сложив на животе. Широкие мозолистые ладони мягко поглаживали, и сосредоточиться на пикапе было всё сложнее. Вот же гад! Прекрати, Вик! Или не прекращай… — Богом клянусь, там точно нужна помощь, — сказал Жёлтый Воробей. — Ребята, сгоняйте туда. Добежать всего ничего. Адам! — Что?! — Не «что», а дуй туда! — прикрикнул отчим, сдвинув брови. Каллиген закатил глаза и поволокся из-под тенистого тента в жаркую прерию. Она дрожала маревом, расплывалась красными тенями по линии горизонта. Адам трусцой добежал до машины, которая наконец-то встала намертво в туче поднявшейся пыли. С минуту ничего даже не было видно. Он просто зашёл в эту пылевую завесу и пропал. — Ну и где он? — осторожно спросила мать у Воробья. — Спокойно, Эрика, — он тоже волновался, но держал лицо. — Может, там стало кому-то пло… В следующую секунду пикап рванул так, что пыли стало вдвое больше. Она столбом поднялась из-под колёс в воздух, даже отсюда мы почуяли её жаркой волной, обдувшей кожу. — А где Эд?! — Полагаю, за рулём. Пикап резко развернулся, завизжал тормозами. Встал. А потом разогнался, подскочил на большой кочке и промчался мимо нас. Мы недоумевали. Таращились в испуге на машину. Адам явно сел на место водителя: его-то манеру вождения я точно узнаю. Но всех волновал вопрос. Что там стряслось?***
Он стиснул руль в руках с такой силой, словно хотел его сломать. Он бы и сломал. Рин точно знала, он мог бы. Но не стал. На челюстях выступили желваки. Он был зол как дьявол. Глаза буравили прерию. Из красивых, орехово-карих, они стали бычьи красными, воспалёнными. Ноздри широко раздувались. Того и гляди, порвёт на куски. Она едва сюда доехала. Машина была без коробки автомат. Чисто механика. Дорога сложная, голову вело от жары. Механику она водила только когда училась на права и готова была плакать от отчаяния, сражаясь с пикапом. Когда Адам влетел к ней и толкнул прочь от руля, она думала, что бредит. Рин с опаской вжалась в пассажирскую дверь на переднем сиденьи и молчала. Что было сказать? В любом случае ни одно слово не смогло бы успокоить Адама Каллигена сейчас. Она пропала когда-то давно, а сейчас снова объявилась в его жизни. Играет с ним?! Вздумала поиграть, сучка?! Со мной так нельзя поступать!!! Я. Тебе. Не. Ёбаный. Йо-йо!!! Губы стиснуть до полоски он не мог: они были большими, пухлыми и уже порядком сухими, покрытыми коростой от жажды. На груди блестели украшения. На лице был незаконченный раскрас. Рин не боялась его, когда он был вендиго, но чертовски испугалась сейчас. Она была в аккуратном темно-синем платье. Подол выше колен, пробковые босоножки на ногах, маленькая сумочка на заднем сиденьи, чемодан в багажнике. Каллиген вёл как одержимый. На Рин он даже не смотрел. Куда он так гонит? В пропасть? Наверняка тут такие есть. Он даже не смотрит на кочки, на ямы, на бугры и вспученную, в трещинах, землю. Просто едет навстречу солнцу, глядит на него так, словно хочет испепелить в ответ. И так же резко, как ехал, он вдруг ударил по тормозам. Если бы Рин не была пристёгнута, она бы ударилась лбом о приборную панель. Каллиген вцепился в руль. Рин посмотрела на него: он был таким мокрым, что пот стекал из-под чёрных волос крупными холодными каплями по вискам, скулам и шее. Пальцы стиснули руль. Они дрожали. Над машиной пролетела какая-то птица. Большая, очень большая. Рин проследила взглядом за ней. Орёл? Стервятник? — Зачем ты сюда приехала? — глухо спросил Адам, не отрывая глаз от линии горизонта и забывая, как глотать. Он сделал несколько судорожных движений кадыком. Рин остолбенела. — Я… Что сказать? Она даже речь приготовила. Очень обстоятельную. — Я… Почему дальше не может ничего сказать?! Тупая идиотка! Она взяла себя в руки усилием воли. Отвела чёрные волосы от лица и выдохнула. — Тебя не было почти год. — Девять месяцев, — поправила его Рин, будто это было принципиально. Она заглянула ему в лицо, но он даже не повернулся: пришлось смотреть на точёный индейский профиль. — Это не так долго, как год. — За это время можно выносить ребёнка, — огрызнулся Адам. Рин заткнулась. Там, в Киото, она жила и работала все эти девять месяцев, ну точнее, существовала и впахивала. Так будет правильнее. Не было ни дня, чтобы она не вспоминала дьявола Каллигена с его семейкой. Свою-то она потеряла. Продала старый семейный особняк, потому что он был в отвратительном состоянии — раз, она нуждалась в деньгах — два, и содержать это место не смогла бы — три. Скрепя сердце и удерживая слёзы, пока подписывала документы, Рин передала свой родной дом, где были могилы её предков и где закончила жизнь её семья, новым хозяевам. Кому — не знала, всем занимался риелтор, нанятый в Токио. Но покупатель был с деньгами, потому что сразу затребовал ремонт. Рин видела по возведённому листовому забору, что туда начали вбухивать всё новые деньги, и проплакалась только в своей микроквартирке, купленной на деньги с продажи особняка. Остальную часть суммы она положила на свой банковский счёт. Вместо того, чтобы тратить, устроилась на подработку в кофейню — и продолжила учиться. Заканчивать университет должна была в этом году. Но не смогла не приехать, когда Теодор позвал её на праздник. Втайне ото всех, тихо, словно бы шёпотом. И Рин, не забывающая Адама, Тео, Вика и Лесли, поправила в бумажнике единственное их общее фото, сделанное в то страшное Рождество. Адам обнимал её со спины и щурился как кот. Вик и Лесли держали друг друга за талии. На заднем плане была ненаряженная ёлка. У ног Вика вилась чёрная овчарка. Рин собрала вещи за вечер, боясь передумать. Девять месяцев она была одинока: деловые и учебные контакты не в счёт, но настоящих друзей у неё не было. Она жила как функция. Училась, работала, вставала утром, делала пробежку, пила кофе в кафе по выходным, посещала библиотеку, ходила в университетский бассейн и училась верховой езде. Это была её отдушина: дорогое удовольствие, на которое она всё же тратилась. Из-за него. Однажды она вернётся, она это знала. Но что это будет так быстро… Она думала за два часа до рейса, что ещё есть шанс остаться дома. Замерев в крошечном коридоре, Рин вдруг до боли стиснула себе голову и заплакала, понимая, что шансов у неё на самом деле нет. И что она скоро прибежит обратно без повода, потому что одной фотографии ей недостаточно. Воспоминания уже стираются. Думая о нём, она испытывает такую тоску, что в горло, кажется, насыпали земли. И только до горьких слёз, разрывающих сердце, удовлетворив себя — и пытаясь вспомнить каждый его толчок и поцелуй, каждое движение — она сжимается в клубок и засыпает безутешной. Рин Ямаока влюбилась, но поняла это слишком поздно. И вот теперь она смотрела на него, была на расстоянии вытянутой руки и вдруг напугалась. Что если он за это время себе кого-то нашёл? Так холоден с ней. Что если больше не любит её? Зачем приехала тогда? В голове замелькали цифры, как на экранчике калькулятора. Если поедет сейчас в аэропорт, в Токио будет в… Большие ладони резко обхватили её за лицо и затылок. Рин даже не успела вздохнуть, как он обхватил её, рванул из ремней — она едва успела нажать на красную кнопку. От него пахло дымом, песком, табаком. Много чем. И всё это было таким родным и тёплым, что Рин просто закрыла глаза и вжалась ему в плечо, умиротворённо пряча на ключице лицо. Каллиген не умел долго обижаться. — За что ты так со мной?! — выговаривал он ей над ухом свою обиду. — Почему не сказала?! Ничего не сказала! Ты просто уехала. Как так можно?!!! Стерва. Ты стерва, Рин. Тупая дура. Она глотала обидные прозвища, понимая, что он выкрикивал их в пустоту всё это время. — Я себя ненавидел, потому что тебя не мог. Ты как смела так со мной поступить?! Ей было нечего сказать. Крепче вцепляясь ему в спину и сжимая пальцы на лопатках, она обнимала всё сильнее, надеясь стиснуть и раствориться. Пусть ругает, он прав. — Я была там совсем одна… — почти шёпотом сказала она. — Я приезжал к тебе! Рин оторопело открыла глаза, продолжая обнимать его. Адам говорил ей за спину, прислонившись подбородком к гладкой чёрной макушке. — Я купил твой дом. Я не мог ни о чем думать. Приезжал, нашёл тебя и узнал, как и где ты живешь. Но как я понял, ты в моем обществе не нуждалась. Ни в чьём в принципе. Поэтому взял билет на рейс обратно и… Он купил дом. Он купил дом?! Да, Адам Каллиген купил её семейный особняк. Это было всё, что она услышала из его тирады. Вздрогнув и выдохнув, она ощутила, как слёзы потоком покатились по щекам. Их было так много, что даже он это ощутил. — Эй-эй-эй, детка, тихо-тихо… Она плакала от такого облегчения, какого не чувствовала, даже когда ожила. Как плотину прорвало. Слёзы глянцево выстилали кожу. Она хотела что-то сказать, но на сухих слипшихся губах только возник пузырь от слюны. Она всхлипнула и снова расплакалась. Она-то прощалась с домом, думала, ему конец. Конец всему что там. Конец ей самой. Она всё уничтожила. Уехала от того, кто ей дорог, ради прошлого, а потом это самое прошлое своими же руками уничтожила. А что теперь? — Ну ты чего. Детка, прости. Я не буду больше. Он думал, расплакалась, потому что накричал на неё? Рин сквозь слёзы рассмеялась. — Прости меня. Опять он извиняется, хотя не должен. Какой же всё-таки странный и добрый мужик, этот Адам Каллиген. — Больше никогда, — сказал он тихо. — Если сбегать, только вместе. Крепко обняв его, сколько в ней было сил, Рин прижалась губами к кадыку, судя по тому, как он ходил, Адам сам готов был плакать. Она закивала. Она вообще была сейчас готова согласиться с чем угодно. Рин обхватила его затылок ладонью, примяв густые волосы, и заставила наклониться к себе, целуя во влажные глаза. Она готовила целую речь, но пришлось как обычно промолчать.***
Дэвиду был годик, и на годик его нарядили как настоящего чирикауа-апача. В маленькое костяное ожерелье на шею с перламутровой пуговкой. В рубашечку, расшитую ракушками и бисером. В милые замшевые рыжие мокасины. Грызунок остался обычным, из Mothercare, но отобрать его не смогли ни дядьки, ни папаша. Мы, женщины, и не пытались, зная, что это бесполезно. Малыша совсем раздели, когда поднесли к кадушке с водой. Адам отлепился от Рин (она приехала с ним, бледная, но очень счастливая. Мы ничего не сказали насчёт того, что она уезжала — целовали и обнимали как свою. Но матушка Каллигенов с прищуром глядела на девушку, из-за которой у ее сына пропадал вкус к жизни). Он взял Дэвида на руки, окунул его в прохладную воду. Малыш икнул, залепетал что-то и тут же описался. Адам пошутил, что он пошёл весь в папашу. Тео молча показал ему кулак. Не обтирая, Дэйва завернули в нарядную пелёнку и отдали Воробью. У него на голове был роуч из орлиных и врановых перьев — настоящая корона вождя, спускавшаяся на спину. Песня Воробья была похожа на тоскливое эхо, перекликающееся между стен каньона. Он пел, пока остальные внимательно наблюдали за тем, как их сахем уверенно окуривает годовалого ребёнка дымом из костра. В седой пелене Вик принял Дэвида на руки и прижал, голенького и притихшего, к своей груди. Рубашку на ней ему расстегнули, и на широкой грудной клетке были красные отпечатки множества ладоней, оставленных всеми, кто был в племени. Дэвид даже не пикнул, когда Вик осторожно, мизинцем, нарисовал ему на лбу перевёрнутый красный полумесяц, а на щеках — белые клинышки. — Я сейчас расплачусь, — оповестила нас тихо Рашель, и Тео лишь привлёк ее к себе и нежно поцеловал в шею. Он был так горд, что Дэйв вёл себя удивительно прекрасно и смело. Он даже заулыбался со своими зачатками молочных зубов, когда Вик с любовью коснулся кончиком своего носа его, совсем крохотного, и надел ему на голову ленточку с серым пером. — Дэвид Рассветное Облако Каллиген, — оповестил Воробей, — отныне апач и часть нашего племени. Здесь твой дом и всегда будет. Здесь твоя земля и всегда будет. Он наклонился и опустил пальцы в пыль у себя под ногами. А выпрямившись, провёл по лбу малыша длинную серую полосу этой пыли. — Земля эта — пристанище наших предков. Когда ветер раздувает ее, прикосновения их праха касаются наших лиц. Больше ты не бездомный: отныне ты с нами. Заботься об этой земле и помни, что не она передаётся тобой твоим детям, но мы заимствуем её у них. Так было и так будет до тех пор, пока Великое Солнце, наш Маниту, не упадёт за край горизонта и не погаснет там навеки.***
— Вик? — М? — А ты тоже поклоняешься культу Солнца? Ночная прерия была великолепна. Звёзды сияли так низко. До них можно было дотянуться рукой. Мы лежали на ковре неподалёку от тентов. Кто-то ел, кто-то пил: праздновали допоздна. Дэвида уже давно унесли в дом спать. С ним осталась бабушка Эрика: весьма молодая для этого статуса, стоит сказать. Волевая и строгая, сказала молодым, что это их день, и духам угодно, чтобы они праздновали. А уж она присмотрит за маленьким. Правда, Рашель очень быстро уснула, как и Тео: обнявшись и прижавшись друг к другу, они присели где-то под тентом, прямо так закемарив. Видимо, они чертовски устали с малышом. Адам и Рин танцевали. Они много говорили друг с другом, много улыбались. Мы верили, что у них всё будет хорошо, потому что Рин сказала, что им предстоит совместная поездка в Японию. Адам был не против. У него там, оказывается, была какая-то недвижимость. Когда только успел?! Воробей смотрел на своих детей, курил со старейшинами. Он думал о своём, но по лицу его, широкому, взрезанному морщинками, как почва трещинами, было видно: он спокоен теперь за них обоих. Ближе к двум часам ночи мы с Виком отошли от тентов, чтобы просто полежать вместе и посмотреть на звёзды. Он не то чтобы был в восторге от этой идеи, но послушно притащил толстый ковёр и покрывало. Разлёгся, вытянулся во всю длину мощного тела. И я устроилась у него на плече, с улыбкой глядя в небо. — Я поклоняюсь культу смерти, — помолчав, сказал Вик. — Апачи любят солнце. Оно для них — всё. Могавки уважают смерть, потому что на их родине солнца мало. Там мрачней природа. У него в волосах было чёрное перо. Я вспомнила точно такие же на его губах, когда он выкашлял несколько в больнице, и не стала больше спрашивать об этом. Он мягко перебирал мои волосы в пальцах, вторую руку закинув себе за голову. Смотрел в небо, и небо отражалось в его бледных глазах. — Эй, чемпион, — я толкнула его в грудь кулаком. — О чем так задумался? Он мог бы сказать, о чём. Не об оставленном в штате Мэн доме, не о столярной мастерской, не о том, как вернется туда жить обычно и хорошо. Он вспоминал чужие глаза, отражавшие мир так же ясно, как это делали глаза Лесли. Но те, другие, не были живы, а она была. Он вспоминал вкус крови и азарт охотника, ломоту в мышцах и упоение от того, как нож погружается в плоть. Он вспоминал бесконечную нежность и подчиняющую любовь, с которой когда-то прильнул к подолу её ночной рубашки и пообещал, что они будут отныне вместе. Кажется, это было так давно. Я ждала ответа. Я чувствовала кожей, что он видит внутренним взором пылающий мир Сущности и тёмные дома с мёртвыми окнами. Долгий путь, который провёл нас по лезвию ножа в эту прерию. — Я просто думаю, какой же я счастливчик, чикала, — тихо ответил он, сплетая пальцы с моими. Мы оба знали, о чем он думает на самом деле. Но такими были правила нашей игры. Даже когда тишина кричала о другом, её стоило обмануть. И улыбнувшись Вику, я повернулась к нему и поцеловала. Каждый раз и каждый поцелуй я чувствовала вкус железа у него на губах. Оторвавшись, шепнула: — С Ваканом тебя, Крик? В серых глазах был непонятный мне мир, живущий по своим правилам. Мой муж смешно наморщил нос. За короткое мгновение он понял, что меня обмануть будет трудно, но я люблю его тем, кто он есть. И быть может, за это он так любит меня в ответ. Голос у него был хриплым и низким. Таким знакомым, что я прикрыла глаза. — С Ваканом, Лесли.