good old days

      Когда Мегуми узнает, что спустя полгода после начала обучения у него наконец появится сосед по комнате, он даже немного радуется.       Комфорт комфортом, но постоянное нахождение в компании самого себя начинает порядком угнетать. Не сказать, что Фушигуро, склонный к перманентной интроверсии, сильно страдает, но ощущение чего-то теплого и живого на другом конце комнаты порой все же играет на руку.       Мегуми даже готов закрыть глаза на неприятные подводные камни вроде вечно разбросанной одежды, шума и грязных чашек на общем комоде — все для вас, дорогие гости, проходите, чувствуйте себя как дома.       Фушигуро и правда удивительно терпеливый: Юджи даже шутит над его взявшейся из ниоткуда добротой, наваливаясь на плечи, а Нобара сочувственно протягивает сигарету. До заезда нового соседа остается неделя. *       Мегуми настолько тонет в своем ожидании, что едва не начинает зачеркивать дни до приезда соседа на календаре. Это походит на странную паранойю, но Фушигуро упорно игнорирует сверлящие черепную коробку мысли. Он ведет себя почти как обычно, не считая трех генеральных уборок за последние четыре дня, переклеенного кусочка обоев и покупки дополнительного комплекта посуды и полотенец.       Может, что-то идет не совсем так, думает Мегуми, когда застает себя за размышлением над тем, какой плед лучше взять для нового сожителя. Нужно успокоиться. Он берет фиолетовый. *       За день до приезда соседа Мегуми неожиданно становится все равно, если не сказать крайне похуй. Он с привычной флегматичностью залипает в какую-то мангу, три раза заваривает себе кофе и даже на мгновение жалеет, что скоро его одиночеству придет конец. Как никак, а полтора года до этого они с небольшой общажной комнатой были только вдвоем — с ней Фушигуро разделил первую сданную сессию, в этих стенах ему о несчастной любви с Гето плакался Годжо, тут Юджи впервые попробовал сигареты (ему, кстати, не понравилось, отчего Кугисаки с видом несчастной матери облегченно выдохнула). Делить с кем-то весь этот ворох воспоминаний кажется кощунством, почти надругательством, настоящим вандализмом. Мегуми в очередной раз удивляется переменчивости своего настроения.       Но выбора у него, в общем-то, нет, поэтому приходится утопить где поглубже свое новоиспеченное недовольство и лечь спать. Новый день обещает быть интересным. *       Вечером следующего дня Фушигуро понимает, что и плед, и новая чашка, и переклеенные заново обои были пустой тратой времени. Потому что его сосед мудак.       Это Мегуми осознает где-то на интуитивном уровне, подсознательно, улавливает сверхчастотные волны долбоебизма. Когда-то давно он зарекся не судить людей по первому впечатлению, но теперь, Фушигуро уверен, оно его не обманывает. Потому что этому соседу хочется втащить — желательно посильнее, чтобы зубы пустились крошевом, а нос звонко хрустнул.       Мегуми не знает, откуда в его голове такие мысли, но мучиться от грызущей совести не собирается. Сосед сам виноват.       Он вваливается в комнату так, будто живет здесь по меньшей мере последние десять лет, с размаху кидает темную спортивную сумку в угол у двери и прыжком падает на кровать. Мегуми рядом чувствует себя слившимся со стеной изваянием.       Все выглядит не так плохо, а потом сосед, прореживая выцветшие розовые пряди пятерней, скалится и одной фразой рушит всю хрупкую идиллию, которую Фушигуро выстраивал ровно тринадцать секунд. — Котик, а завари кофейка, пожалуйста, — Мегуми не знает, отчего ему хуже — то ли вульгарное «котик» так выбивает из колеи, то ли издевательство над названием напитка действует на нервы. — Я прислугой не нанимался, встань и сделай, — щерится он и утыкается в отливающий успокаивающей синевой экран телефона, надеясь не выпрыгнуть в окно прямо сейчас. — У-у, какие мы буки, — безымянный сосед по-детски хмурит брови и надувает бантиком губы, резво вставая с дивана, — ладно, детка, так уж и быть, придется трудиться самому. Ремен Сукуна, кстати, — тот тыкает протянутой ладонью Мегуми чуть ли не в глаз. Мегуми хмурится, но в ответ все же здоровается, бормоча свое имя.       Осознание всея ужаса и отчаяния нагоняет Фушигуро уже перед сном — за окном лающим кашлем заходится октябрьский ветер, толстое одеяло ни капли не греет, и от такого сочетания в голову лезут не самые веселые мысли. Мегуми с горечью понимает, что ходячее воплощение мечты любой старшеклассницы, теперь делящее с ним комнату, явно не стоит ни секунды предвкушения и радости, которые испытал Фушигуро за прошлую неделю. Иллюзорная цель с «подружиться с соседом» меняется на «дожить до конца учебного года».       Мегуми думает, что все пойдет прахом, когда просыпается от того, что Сукуна заваливается в комнату в два часа ночи, звонко смеясь кому-то в голосовые. *       К началу зимы у Фушигуро образуется три проблемы: дышащая в спину сессия, бесячий сосед и его пресс. Соседа, в смысле. Мегуми не знает, как так вышло, но каждое появление Сукуны в комнате без футболки вышвыривает из его головы все, мало-мальски напоминающее здравый смысл, а мысли превращаются в кашу. Ремен все еще удивительно раздражает: называет Фушигуро самыми ублюдскими прозвищами (детка, котик и даже гребанный малыш), безостановочно шумит и в целом ведет себя как олицетворение существа, по статусу находящегося в социальной иерархии не выше дворового хулигана. Однако, это, кажется, замечает только Мегуми, потому что для всех остальных Сукуна — едва ли не эталон, далекая мечта и недосягаемый запретный плод. Возле их комнаты толпами ошиваются ребята из соседних комнат, ненавязчиво пытаясь закорешиться с Ременом, а под окнами чуть ли не сутками дежурит прекрасная половина универа — как только тот выходит, они мгновенно разворачивают импровизированный спектакль под названием «заметь хоть кого-нибудь из нас, ну пожалуйста». От этого Мегуми начинает тошнить, хотя завистью, в общем-то, и не пахнет. В истинных причинах он решает не разбираться, утыкаясь в какой-то стремный конспект по системам информационного анализа.       Должным образом подготовиться в этот вечер у Фушигуро все-таки не получается. Сначала он отвлекается на переписку с вечно страдающим Годжо, потом залипает на разливающийся за окном алыми переливами закат — красиво, в айфоновскую фотопленку даже летит пару кадров. А потом все совсем летит к чертям, потому что в комнату вихрем заваливается Сукуна. Он, резко меняясь в поведении, вальяжно бредет к кровати, на ходу стягивая куртку и плотную университетскую толстовку, и кидает на покрывало (фиолетовое, кстати) два небольших блестящих пакетика. Мегуми изо всех сил показывает свою незаинтересованность в происходящем, но все же украдкой тянется взглядом к чужому силуэту. Ремен что-то печатает в телефоне, ставит его на зарядку и возвращает свое внимание к злополучным мешочкам — небрежно заглядывает внутрь и выуживает оттуда упакованную в бледно-розовую гофрированную бумагу шоколадную конфету. — Эти малявки когда-нибудь запомнят, что я не люблю шоколад? — бормочет Сукуна себе под нос и чуть повышает голос, обращаясь уже к Фушигуро, — солнце, сладкое любишь? Мегуми лениво оборачивается, словно не следил до этого за каждым действием соседа, и уклончиво кивает, не то соглашаясь, не то просто показывая, что услышал вопрос. На самом деле, сладкое Фушигуро любит святой и чистой любовью, только никому в этом не признается. Как никак, а нужно поддерживать образ холодного интроверта, питающегося энергетиками и сигаретным дымом. Маниакальная одержимость всеми видами шоколада и разнообразием песочного печенья тут как-то не к месту. — Отлично, тогда это — твое, — обрадованно говорит Сукуна и бросает в Фушигуро два пакетика, которые тот едва ловит, а потом зачем-то поясняет, — мелкие с первого курса продолжают заваливать меня сладким, хотя я его терпеть не могу. Говоришь им, говоришь, а они кроме моих татух и лица, походу, ничего не воспринимают. Хотя девочки милые, надо будет хоть номера узнать.       Может, в какой-нибудь другой ситуации Мегуми бы искренне посочувствовал соседу, посмеялся бы над его неотразимостью, да и забил. Но не в этот раз. Сейчас Фушигуро чувствует только поднимающуюся волну ревности, клокочущую где-то в желудке. Он все еще не признает ни своей симпатии (красивый пресс не считается), ни даже физической привлекательности соседа. Моменты, когда в душе сознание Мегуми рождает не самые пристойные картинки с участием Сукуны, а рука ненароком тянется к ноющему члену, можно и опустить.       Ремен тем временем, по всей видимости игнорируя едва держащиеся в комнате семнадцать градусов, стягивает футболку и цепляет со спинки кровати полотенце. Он говорит что-то про душ, но Мегуми слышит только звук собственного гулкого дыхания — перед ним во плоти почти греческий бог, только с татуировками и проколотыми сосками, которые отчаянно хочется прихватить губами. Фушигуро невпопад кивает и усилием воли возвращается к учебникам. И все-таки, он ненавидит Сукуну. *       Катастрофа случается как раз тогда, когда Мегуми кажется, что его не-одержимость Сукуной наконец притупляется.       Он просыпается от собственного стона, громкого и неприлично пошлого. Ничего удивительно в этом нет, сложно держать рот закрытым, когда во сне тебя трахает твой чересчур горячий сосед, Фушигуро уже даже почти не стыдно. Ключевое здесь — почти.       Потому что, открыв глаза, он натыкается на расслабленно-насмешливый взгляд Ремена, хищно уставившегося на него с другого конца комнаты. Электронные часы мерцают четырьмя часами утра, а чужой профиль тонет в изломанном тенью лунном свете, отчего кажется поистине зловещим. Мегуми тушуется, неловко натягивая на выпуклость в пижамных спортивках одеяло. — Кому-то снятся веселые сны, а? — Ремен скалится и неожиданно оказывается совсем рядом — опускается на чужую кровать. Фушигуро стоически молчит. — Что же я там с тобой такого делал, что ты чуть не кончил во сне? — блядство. — С чего ты взял, что мой сон вообще имеет к тебе какое-то отношение? — Мегуми решает, что лучший способ выйти из ситуации — это притвориться безбожно тупым. Отрицай, пока сам не поверишь, как говорится. — Ну-у, — заискивающе тянет Ремен, — вряд ли ты знаком с другим Сукуной, но, знаешь, я бы посмотрел, чье еще имя ты можешь так произносить.       Б-л-я-т-ь, по буквам произносит в голове Фушигуро, пытаясь успокоиться. Видимо, съезжать нужно было в тот день, когда он впервые проснулся со стояком. Или, когда Ремен вообще первый раз появился в этой комнате. В общем, как можно раньше, а не в тот момент, когда начинаешь стонать имя своего соседа во сне. — Эй, детка, ты чего так грузишься? Слышно, как у тебя шестеренки в голове крутятся, — говорит Сукуна и абсолютно привычным собственническим жестом оглаживает чужую линию скул, — сложно было не заметить, как ты меня взглядом раздеваешь, так что я не сильно-то и удивлен. — То есть я еще и пиздец как палился? — уже потеряв надежду на спасение, интересуется Мегуми. — Еще как, — шепчет Сукуна и резко припадает к губам напротив.       Фушигуро думает, что происходит какой-то пиздец; думает, что надо прекращать; думает… а к черту, он ничего не думает, потому что Ремен толкается теплым языком ему в рот и ощутимо давит на болезненно стоящий член.       Не-одержимость Сукуной переходит на какой-то новый уровень, когда стоны Мегуми тонут в скрипе кровати. Все-таки, сосед у него тот еще мудак.