good old days

      В Токио Инумаки нравилось. Он быстро освоился: привык к толпам людей, не щурился больше от яркого неона вывесок, запомнил пару ближайших магазинов с особенно вкусным раменом по низкой цене.       Столица была похожа на большой организм, сплетенный венами дорог и дышащий набежавшим за день смогом. Инумаки любил подолгу бродить по улицам и вглядываться в лица прохожих. Они никогда не запоминались, но Тоге был уверен, что еще ни разу не видел похожих друг на друга людей. Этим Токио был прекрасен тоже. В огромном чане толпы смешивались стили, культура, выражения лиц и эмоции. Наблюдать за этим со стороны было особенно интересно, и Инумаки тихо радовался, что на него самого внимания, кажется, никто не обращал.       Инумаки перебрался в столицу совсем недавно. Потом и кровью выбил себе место в университете и с одним чемоданом укатил в новую жизнь. Рассматривая уходящие вдаль пейзажи родного Фукуи, Тоге думал только о том, что скучать, наверное, будет разве что по родителям и коту. Город, опоясанный горными хребтами, всегда ощущался сродни клетки и портил холодными зимами не только здоровье, но и настроение. Оставшаяся в прошлом жизнь теперь казалась далекой и инородной, пусть Инумаки и жил в Токио всего месяц. Восторг от столицы омрачался только одним. И имя этому одному – Токийский экономический университет. Проблем с учебой у Инумаки никогда не было, но вот все остальное – социализация, ритм жизни и попытки не засыпать на лекциях – приближало его к нервному срыву. Родителям жаловаться не хотелось, поэтому Инумаки выдумывал почти сказочные истории о чудесных одногруппниках и едва ли не гарвардских профессорах, а потом шел в свою общажную комнату на одного и забывался в какой-нибудь манге. Так пролетел месяц учебы. Месяц спокойный, размеренный, пусть и лишенный мистического студенческого шарма. А потом началось веселье. *       Инумаки искренне желал долгих лет жизни каждому, кто хоть как-то повлиял на развитие системы адаптации первокурсников в Токийском экономическом университете. Нет, инициатива, безусловно, нужная и важная, но только если добровольная. Тоге совсем не прельщало после настоящих мучений (читать, пяти пар) сидеть еще добрых два часа в актовом зале среди таких же несчастных и выслушивать речи о важности образования и коммуникации с коллективом. Но самым страшным было даже не это. Куда хуже – кураторы. Кураторы, назначенные каждому первокурснику для помощи в учебе, социализации, жизни и далее по списку. У Инумаки, конечно, иногда дергался глаз от попыток вникнуть в университетский хаос, но поддержки он не искал.       А теперь вот смотрел на всплывающие в диалоге сообщения и удивлялся, как у какого-то Оккоцу Юты с третьего курса еще хватало сил на помощь беспомощным соплякам (Инумаки к ним себя ни в коем случае не относил: он сообразительный и крутой, во всем разберется сам). Оккоцу закидывал его афишами студенческих мероприятий, слал тысяча и один смайлик и обещал всегда быть на связи. Инумаки чувствовал: теперь у него дергались оба глаза. *       Спустя полгода учебы и два визита к неврологу с жалобами на постоянную головную боль Инумаки задумался, что что-то точно делал не так. Наверное, засиживаться за десятитомниками по экономике и пытаться за сутки сделать домашку, заданную на месяц – не лучшая стратегия для выживания. Инумаки, непонятным для себя образом, обзавелся парочкой друзей, но даже с ними виделся, если очень повезет, пару раз в месяц. Учеба выедала его мозг серебряной ложечкой и не давилась, а Тоге лишь хотелось простого человеческого поспать больше пяти минут в сутки. Сессия дышала в затылок, а Инумаки мечтал, чтобы в этот затылок дышало готовое к выстрелу дуло пистолета.       Ухудшающееся положение дел почти заставило Инумаки написать злосчастному куратору. Он открыл диалог, молча попялился на мигающий курсор десять секунд и свернул вкладку. В голове не было ни единой мысли: что писать, какой помощи просить. Они с Ютой общались лишь раз: когда тот участливо наставил всегда к нему обращаться и пожелал успехов в учебе. Теперь Инумаки писать было почти стыдно: мало того, что он, как понял сейчас, в переписке был удивительно груб, так еще и слабым показаться не хотелось. Неужто никто из студентов не сталкивался с усталостью и горящим дедлайнами? Вот именно, сталкивался. Поэтому Инумаки лишь вдохнул поглубже, отложил телефон и открыл исписанные убористыми иероглифами конспекты. Он обязательно справится. *       Окей, возможно, Тоге немного себя переоценил. Сессия успешно сдана, в зачетке красуются честно заработанные 90+, но вот сил на жизнь дальше осталось немного. Инумаки гнался за успешной сдачей экзаменов, выстраивал день вокруг расписания занятий и часов для самоподготовки, иногда жертвуя сном и едой, но вот как жить дальше – не подумал.       У него есть пару недель каникул, чтобы прийти в себя, но после них на шее снова затянется петля контрольных и устных опросов. Теперь Инумаки знал предел своих возможностей и понимал, что еще один такой семестр его просто убьет. Одногруппники, все как один, рассказывали о куче техник для выстраивания баланса между учебой и личной жизнью, хвастались фотографиями с прогулок с друзьями и в целом выглядели довольно счастливыми. К ним Инумаки за помощью обращаться точно не собирался – то ли завидовал, то ли просто не хотел мешаться со своими проблемами под чужими ногами. Выход оставался один. Инумаки превозмог себя и все-таки написал Оккоцу. Где-то в глубине души Тоге надеялся, что тот, доживший до третьего курса, своим опытом успокоит и спасет его болтающуюся на грани выгорания душу.       Юта оказался все также приветлив и жизнерадостен: поздоровался ворохом смайликов, три с половиной раза спросил, как же Инумаки так угораздило, а потом отправил несколько статей, – действительно полезных, признал Тоге чуть позже, – о тайм-менеджменте и важности ментального здоровья. Они перекинулись еще парой сообщений, и Инумаки выдохнул, когда узнал, что Оккоцу страдал точно также, пока наконец, методом проб и ошибок, не пришел к идеальной стратегии выживания. *       Следующий семестр Инумаки провел в состоянии шаткого спокойствия. Он на удивление много спал, успевал поддерживать оценки в приличном состоянии и теперь чаще выбирался с друзьями ближе к токийскому центру. Жизнь постепенно налаживалась, и учеба больше не казалась тягостным бессмысленным бременем, ведущим в могилу.       Тоге все еще иногда перечитывал отправленные когда-то Ютой статьи, словно сверялся, и убеждал себя, что все делал правильно. Учеба – это важно, но совсем не обязательно хоронить себя под тоннами нудной литературы и закрывать глаза на здоровье. За последним Инумаки следил особенно осторожно. И особенно осторожно относился к тому, что теперь его здоровье, кажется интересовало кого-то еще.       Все началось совсем недавно. Сначала – стаканчик с крепким зеленым чаем и кокосовые моти на библиотечном столе, где Инумаки обычно делал домашку. Потом, через пару дней, лоточек с жаренной свининой и бобовым пюре около комнаты в общежитии. Таинственный незнакомец никогда не подписывался, только обозначал черным маркером, кому так повезло с доставкой еды на дом. Инумаки даже не притрагивался к еде. Вряд ли, конечно, его хотели отравить, но Тоге прочитал достаточно детективных романов, чтобы быть начеку. Ситуация изменилась, когда рядом с именем Инумаки незнакомец начал оставлять небольшие послания: желал хорошего дня, успехов на контрольной, просил тепло одеваться и побольше спать. Еда каждый раз выглядела все аппетитнее, и однажды Инумаки сдался. В конце концов, смерть от мягких молочных булочек и свежего рамена звучала героически.       Инумаки так бы и продолжил в блаженном неведении питаться вкусной и бесплатной едой, если бы однажды у него не отменили пару по экономической теории. Возвращаясь в общежитие, он уже ощущал приятную тяжесть одеяла и собирался на три часа забыться целительным сном. К тому же, Токио совсем не радовал погодой: небо давило грузными облаками, то и дело срывались капли ледяного дождя. Металлический голос в лифте объявил девятый этаж, и Тоге вышел в пахнущий дезинфицирующим средством коридор. Вышел и замер. Около его двери копошилась долговязая фигура, шурша чем-то и воровато осматриваясь. Инумаки вспомнил все свои грехи (не убрался в комнате и забыл снять запрещенную во имя пожарной безопасности гирлянду со стены) и уже мысленно готовился собирать вещи. С каждым шагом тревога все усиливалась, и он даже подумывал развернуться и уйти, но любопытство взяло верх. В мгновение шуршание прекратилось. – Не смотри! – фигура незнакомца вблизи уже не казалась такой пугающей. Да и не незнакомец это был вовсе. – Юта, ты идиот? – если Инумаки не изменяла память и зрение, это и вправду был его куратор. Он испуганно озирался и старательно пытался спрятать за спиной какой-то пакет. – Ай-яй-яй, Инумаки, никакого уважения к старшим! – Никакого уважения к моей нервной системе. Ты что творишь? – Убираюсь. – Ты даже тут не живешь. – Я люблю чистоту.       Инумаки фыркнул. Ситуация казалась ему представлением в театре абсурда. Оккоцу нервно бегал глазами, все еще пряча что-то за спиной. – Что ты там прячешь? – Швабру. – Оккоцу.       Тот вздохнул и протянул Инумаки бумажный пакет. Он почему-то был теплым и удивительно пах жареным мясом. Паззл в голове Тоге начинал складываться. – Так это был ты. – Я, – Юта виновато потупил взгляд в пол, – только не злись. – На что? – Прости, что делал это тайно. Просто… Помнишь твои сообщения в конце прошлого семестра? Я обычно помогаю студентам и забываю об этом, но твоя история так напомнила мне себя в начале учебы, что ты не выходил у меня из головы. Мне было немного страшно… – Юта вздыхает и жмурится от волнения, – было страшно тебе писать, но я переживал. Пришлось выкручиваться. Так я хотя бы знаю, что ты не голодаешь.       Инумаки улыбнулся. За открытым и харизматичным парнем, оказывается, скрывался человек совсем не такой уверенный и бесстрашный, каким представлялся раньше. – Спасибо, – Юта вскинул голову, удивленно смотря на Тоге, – правда, спасибо. Я давно так хорошо не ел. Хочешь зайти? – Инумаки подошел к двери, вытаскивая связку ключей. На лице Оккоцу засияла улыбка. – Очень. *       Возможно, Инумаки набрал пару килограммов. Он не собирался взвешиваться, да и не особо волновался по этому поводу, но чувствовал, что чужая забота влияет на него исключительно положительно. Теперь Оккоцу готовил ему не только обеды, не только готовил и вообще был уже не просто Оккоцу. В телефонной книге Инумаки, вопреки его слабым возражениям, Юта записал себя как «Любимый».