***
Октябрь 1985 года. Пятилетний мальчик сидел, всхлипывая, под холодной пустой деревянной скамьей, слезы блестели синими и красными цветами на пятнах солнечного света. Его кожа была бледной и покрыта розовым румянцем, смешанным с сероватой почвой, а волосы были спутанными и непослушными; его глаза были скрыты за треснувшими линзами, окруженными слегка изогнутыми оправами, но за ними они были яркие и живые, светящимися неземным зеленым, чем-то похожим на страх глаза. — Почему на тебе нет обуви? Взгляд мальчика метнулся вверх, и его сразу же привлекла фигура высокого пожилого мужчины в странной одежде, на лице которого легко играла нежная улыбка. — Н-у меня нет денег. — О? И почему это так? Голос мужчины был мягким и ровным — твердым, настоящим и конкретным. Это звучало так, как будто оно принадлежало, как будто оно должно было быть услышано. — Потому что уроды вроде меня не берегут обувь. Тонкая, нежная морщинка исказила лицо пожилого мужчины, когда он опустился на колени рядом с ним, и, увидев это, маленький мальчик вздрогнул и попятился, стуча босыми ногами по грубому ковру. Грязные руки обхватили голову мальчика, прикрывая его лицо, как жалкий щит. — Шшш… Я не собираюсь причинять тебе боль. Маленький мальчик ослабил бдительность, выглядывая из-под пальцев. — Д-да? — Теперь, кто хотел причинить боль такому милому маленькому мальчику, как ты? Ребенок что-то пробормотал себе под нос. — Может быть, ты хочешь выйти оттуда? Мы можем принести тебе перекусить. Маленький мальчик покачал головой. — Нет? Тогда что ты хочешь делать? Мальчик тихо пробормотал что-то еще. — Ну что ж… как насчет того, чтобы я рассказал тебе историю? — …историю? Добрый человек кивнул. — О другом маленьком мальчике. Его звали Иисус. И поэтому он рассказал маленькому мальчику историю — о другом маленьком мальчике, известном тысячам еще до того, как он родился; о маленьком мальчике, рожденном в пророчестве, судьбе. Он рассказал историю о ребенке, которому суждено было быть добрым, праведным и святым, который спас мир и продолжал делать это с каждым грехом, от которого страдал мир. Он рассказал историю очищения от греха, жертвы и крещения — о силе воды и крови, надежды и веры. Он рассказал историю о лучшем мире, где душа может быть спасена, и где однажды праведные умершие и небесный покой ждут тех, кто очищен водой и кровью.***
По великой милости твоей и по множеству щедрот твоих, изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего, очисти меня.
Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами твоими сделал, так что ты праведен в приговоре твоем, и чист в суде твоем.
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя.
Вот, ты возлюбил истину сокрытое и тайное премудрости твоей мне открыл.
Голоса были подобны волнам в океане, нарастающим и убывающим, набухающим и спадающим; текучие и преходящие, как сама вода, они омывали его и погружали в суть того, чем было это место. Священное. — Ты не должен быть здесь. Гарри оглянулся через плечо и увидел рядом с собой Сэма Стюарта, на лице которого безошибочно читался дискомфорт. Он сидел на скрипучих металлических качелях на детской площадке, лениво поднимая пыль в воздух, раскачиваясь взад-вперед, когда увидел его — своего бывшего лучшего друга, идущего по Уиллоу-стрит. Слегка заинтригованный, он решил последовать за ним. Что стало с Сэмом Стюартом? Теперь мальчик был намного выше, по крайней мере на голову выше Гарри, и он явно был немного крепче. Но в остальном… Те же светлые волосы песочного цвета, длинные и взъерошенные ветром; те же белые кроссовки и красная рубашка. Это определенно был Сэм. Любопытство Гарри удвоилось, когда он обнаружил, что Сэм направляется к местной приходской церкви; он был там всего пять раз, много лет назад, и он мало что помнил — на самом деле он был не в лучшем расположении духа в то время — однако место было безошибочно узнаваемым. По-своему тихое, оно выглядело довольно фантастически, немного причудливо, как маленький кусочек магии, прямо там, в Суррее — магии, которой поклонялись магглы. Дурсли никогда не были религиозны, поэтому Гарри никогда не давали возможности понять концепцию поклонения; концепцию почитания чего-то, что вы не можете увидеть, потрогать или услышать. Магия присутствовала; магия была яркой; магия была конкретной — но эта маггловская магия, она не была ни одной из них. И все же, казалось, нельзя было отрицать, что она существует — как ложь могла поработить миллионы? В этой магии каким-то образом должна была быть правда, и все же она была такой иллюзорной; Гарри не верил в чудеса — в магию, которую никто не творил, — и он был почти уверен, что если Бог действительно существует, он либо жесток, либо не заинтересован в том, что он создал… но все же он не мог заставить себя полностью отказаться от маггловской магии. В понятии добра, морали, священного было что-то невероятно реальное и истинное. Возможно, эти пять визитов изменили его больше, чем он думал вначале. Его сердце учащенно билось, когда он вошел в церковь. Это было знакомое место, но воспоминания ускользнули от него, покалывая, как нервный гул в глубине его сознания; тем не менее, они были там, и место, окружавшее его, сразу же привлекло его как нечто значительное. Это место было далеко не так грандиозно, как Хогвартс, но все же… как будто его унесли в какое-то священное место; он больше не был в Суррее. Святилище было тускло освещено, деревянные скамьи едва поблескивали в мягком золотистом свете. Перила и колонны возвышались вокруг него, позолоченные и украшенные, а на стенах он мог видеть картины — не рыцарей и драконов, а людей, которые ели и разговаривали друг с другом, или переходили вброд голубую воду, или умирали, что казалось ужасной и мучительной смертью. Странно, подумал он, что такие вещи находятся в месте поклонения, но они не казались неуместными; напротив, они были знакомы. Евангелизация Иисуса. Работа Иоанна Крестителя. Распятие. Мученичество святого Петра. Он знал эти истории — едва-едва, но они были там. В передней части комнаты находилось возвышение, на котором собралась небольшая группа людей — они были источником тех чарующих звуков, тех священных слогов, которые Гарри не мог понять. Они были одеты в мягкий свет, голубое, красное и зеленое свечение, отбрасываемое на них витражом позади них, прекрасным произведением искусства, подобного которому Гарри никогда раньше не видел. И все же он это сделал. Такой знакомый, но в то же время такой далекий — Это твоя сестра? — спросил Гарри, указывая на одну из девочек-подростков, стоявших впереди хора. Сэм напрягся рядом с ним. — Ты не должен быть здесь. Почему-то это были не те слова, которые он ожидал услышать. Оставайся столько, сколько захочешь, тихо, диссонирующе прошептало воспоминание. — Почему нет? — Таким людям, как ты, не место в таких местах, как это. Никому из нас здесь не место. Гарри нахмурился. — Такие люди, как я? — Люди, в которых сидит дьявол. Мы все дети Божьи. — Я почти уверен, что во мне нет дьявола. — Ну, опять же, он вроде как сказал это. — Ты можешь делать то, что не должен уметь. У тебя есть дар. — Это не имеет никакого отношения к дьяволу. — Тогда почему ты можешь это делать? Никто не понимает воли Божьей. Гарри часто задавался вопросом, откуда берется магия, но он сомневался, что Сэм говорил именно об этом. — Я таким родился. — Мы все родились во грехе. Ты прекрасно и чудесно сложен. Гарри взглянул на него, по общему признанию, застигнутый врасплох этим заявлением. Мысль о том, что все рождаются уже испорченными злом этого мира, не казалась ему такой уж чуждой, но это было не то, что он ожидал услышать из уст кого-то вроде Сэма Стюарта; кого-то… обыденного, нормального. — Правда? Сэм коротко кивнул. — О. — Он действительно не знал, что еще сказать. И снова комнату поглотили неземные голоса хора, когда оба мальчика замолчали. — Тебе следует уйти. — Но я не понимаю, почему, — настаивал Гарри. — Тебе не место в доме Божьем. На небесах есть место для каждого. — Но почему бы и нет? Сэм вздохнул, явно расстроенный. — Разве Бог не любит всех? — подтолкнул Гарри. — …Я действительно не знаю. Гарри медленно кивнул — это было справедливо. И снова его взгляд снова устремился к хору. — Что они говорят? — …помилуй меня, Боже, по великой благости Твоей… по множеству милостей Твоих избавь меня от обид моих… Остальное я забыл. — Это… очень грустно. — Это не так. — Для меня это звучит печально. — Тот, кто это написал, не мог быть счастлив от того, что ему пришлось просить прощения, не так ли? — Видишь, вот почему ты не должен быть здесь. Ты не можешь понять… Я не думаю, что кто-то действительно понимает. Гарри нахмурился. — Понять что? — Что это счастливые слова, которые дают нам надежду. Если мы дадим Богу веру, он даст нам надежду в ответ. Гарри нахмурился еще сильнее. — Это Божья милость дает тебе надежду или его величие? — …и то, и другое, я полагаю. Гарри медленно кивнул. — А что делает Бога великим? — Ну… его доброта. Бог добр. Гарри повернулся и уставился на Сэма, который слегка отшатнулся от его взгляда. Он вздохнул. — Спасибо, что поговорил со мной, Сэм. Было приятно снова тебя увидеть. Не благодари меня за то, что я делаю дело Божье. Сэм отказывался смотреть на него. Но как только он собрался уходить, он замер, внезапно охваченный вопросом, сомнением, которое по какой-то причине, как он знал, не оставит его в покое. Он не знал, зачем ему это нужно. Он не знал, почему его волновало, что скажет Сэм. Он просто знал, что ему нужно спросить — он даже не знал, действительно ли он хотел получить ответ; он просто должен был спросить. — Сэм? Он оглянулся через плечо и увидел, как напрягся другой мальчик. — Что? — Ты думаешь, я плохой человек? Ответа он не получил.***
Тринадцатилетний мальчик сидел на жестких и потрепанных качелях, свисающих с шатких старых балок, которые дрожали и скрипели под его весом, какими бы жалкими они ни были. Была почти полночь, и луна была окутана туманом, звезды скрыты за серой завесой. Мальчик не видел слабого свечения в небе и не слышал скрипа качелей — он был пойман в ловушку собственного разума, захвачен воспоминаниями, медленно ускользающими от настоящего, что-то тяжелое и горькое шевелилось в его груди. Дыша медленно и неглубоко, он поднялся на ноги. Я оступился. Я… не понимаю, о чем ты говоришь. Мальчик споткнулся, обхватив голову руками. Тебе и не нужно этого делать… Ты знаешь заклинание, Гарри. Он заслуживает наказания. Он заслуживает того, чтобы пожать то, что посеял… …заслуживает ли он твоей милости? Как бы бесполезно это ни было, дрожащие руки поднялись, чтобы закрыть уши мальчика. Нет. Легилименс. Обливиэйт. Обливиэйт. Обливиэйт. Прерывистое дыхание. Яростный импульс магии. Искореженный металл. Разбитый камень. Обливиэйт. — Я не… это было не… Я… я так… так… извини…