Притяжение тёмных планет

      Рассветная роса холодила босые ступни, но в Саду Ушедших свои правила. Фарфоровая кожа леденела под тонкой рубахой — так торопился, что забыл накинуть плащ. Влажная дымка стелилась по земле белым, точно молоко, туманом. Сад был огромным — начинаясь с южного берега Зеркала, он высился над равниной молчаливым стражем покоя тех, кого больше нет. Ильмы здесь росли не одну тысячу лет — чем выше дерево, тем старее могила под ним. Эльфы, чтобы отыскать нужную, повязывали белые шёлковые ленты с вышивкой рун на нижних ветвях.       Но Шалфею не нужны были опознавательные знаки — он никогда бы не забыл ильм, взращенный в прахе отца. Будучи ребёнком, оставшимся сиротой, он дни и ночи проводил под деревом. Он изучил каждую трещинку в коре, каждую веточку. Взрослые столько раз находили его, плачущего на сырой земле, свернувшегося клубочком — точно котёнок. А он не отрывал взгляда от ростка, пока перед глазами застыл образ окровавленного тела в белоснежных тканях постели. С того момента он и стал видеть Смерть.       Огромная, могучая крона закрывала собой сизый, невзрачный рассвет. Росло дерево, рос Шалфей — неизменным оставался лишь крохотный надгробный камень, приросший к корням намертво — не отодрать.       На невысокой ветви, раскачиваясь, сидел Центарий. Прежде он являлся всего лишь тенью на периферии зрения, теперь не скрывал настоящего безобразия Смерти. Его тело было соткано из истлевшей шерсти, перьев, прикрывавшей сгнившую чёрную плоть из кусков разных созданий. Грудная клетка — голые кости, набитые бурой прошлогодней листвой.       А глаза — тихие. Не тëмные, не светлые — Шалфей не смог бы их описать, если бы кто-то попросил. Они будто бы не существуют, будто бы Шалфей сам их придумал, а от того представлял не чëтко, но точно знал — Центарий следит за ним, свешиваясь над его головой.       Бог удивился, когда Шалфей прошёл мимо огромного ильма и устремился к другому — маленькому, невзрачному ростку, у которого старшие товарищи отбирали весь солнечный свет. Он выживал лишь благодаря смотрителям Сада — эльфам природы, в чьи обязанности входило поддержание жизни на могилах. Рядом камень, в сто раз толще крохотного стебелька. На нём разными руками было выбито тремя почерками «Корза». Так было принято — каждый член семьи выбивал в камне одну или две буквы, в зависимости от длины имени. Шалфей точно помнил, как сложно это делать. Особенно когда тебе десять, ты последний из своей семьи, захлёбываешься рыданиями и не видишь, что вытачивают твои дрожащие крохотные ручки под расплывчатой пеленой.       От чего-то он посчитал: им досталось пять букв на троих, а ему — семь букв на одного.       — Здравствуй. Не ждал меня? — опуская в корни горсть горьких орехов, которые вскоре растащат по гнёздам местные грызуны, Шалфей сел перед деревцем. Не важно, слышат ли мёртвые. Всё, что им говорят живые, они на самом деле говорят себе. Это их искупление и отдушина. Скажешь сейчас — а облегчение придёт только через долгие годы.       Земля вокруг деревца и камня примята — кто-то лежал здесь, обнимая маленький холм.       — Я и сам не знал, что приду вот так. Надо было раньше, но от чего-то ноги не шли. Помнишь, точно так же мы прогуливали тренировки? Ноги сами вели нас в чащобу, где мы подсматривали за вивернами. Лежали в высокой траве, боясь дышать, чтобы не быть приконченными на месте.       Скрепив руки в замок, он глядел на них — все в старых ожогах и порезах. Спиной чувствовал взгляд Центария — Смерть внимательно слушала обращение к мёртвому. Пусть мир и устилали Сады Ушедших, однако душа эльфа не покоилась среди ветвей ильмов — она перерождалась в стихию, которую носила при жизни. Корза растворился в водной глади, в крохотном ручейке, уносимым в море — и неизвестно, где сейчас была его душа. Но Шалфею подумалось, что где бы сейчас ни был Корза — Смерть передаст ему слова, и подбирать их приходилось всё тщательнее.       — Нам было хорошо вместе. Ты ведь мой лучший друг — у меня ближе тебя никого не было. Даже Дэри, пусть ты и думал иначе. Мне жаль, что она стала причиной нашего раздора. Сколько лет мы потеряли? Если бы я тогда выбрал тебя, а не её — был бы ты сейчас жив? Может, я бы отговорил тебя от идеи играть в детектива, а может, помог бы и сейчас лежал рядом кучкой пепла вперемешку с сырой землёй. Или мы оба спаслись бы, ты бы арестовал похитителя теней и прослыл бы героем на всю страну.       Горькая усмешка тронула бледные от природы губы.       — Какая разница. Меня не было рядом.       Поднялся сильный ветер, ударил в спину, разнося запах перезрелых яблок. Шалфей съёжился от холода, обнимая себя за плечи. Волосы упали на лицо, спрятали пустой взгляд белых глаз.       — Про тень, пришедшую по воле Дариаля, наверное, тебе рассказали. Но вряд ли что-то хорошее. Её зовут Хана. Она тихая, умная — тебе было бы с ней скучно, слишком осторожная. Я стараюсь оберегать её, присматриваю, чтобы её не обижали. Получается как всегда паршиво — какой из меня защитник? Она для меня дорога — ведь она хранит память о тебе. Я чувствую, что пока забочусь о ней — я будто искупляю свои грехи перед тобой.       Разъярённый ветер взвился, задышал прямо на крохотный ильм, заставляя росток дрожать, едва не вырывая его. Прошло не так много времени со дня погребения — корни ещё не успели крепко ухватиться за землю, впитать силу праха Корзы, что стал для него удобрением. Шалфей, испугавшись за сохранность деревца, обнял его ладонями, и стебель лёг на его руку, опрокинутый потоком воздуха.       — Не сердись, Корза! Я держусь рядом с ней не только из-за тебя. Я не повторю своих ошибок. Не хочу, чтобы Хана чувствовала себя всего лишь памятной вещицей, — «как чувствовала себя Дэри» — не смог он добавить вслух. — Она правда очень хорошая! С ней интересно, она так много рассказывает о мире людей. Представляешь, эти люди такие затейники — они передвигаются на длинных железных змеях — поездах. Сложно представить. Я бы хотел прокатиться на поезде.       Ветер утих, и Шалфей осторожно отпустил росток, ласково проведя пальцами по зелёным едва проклюнувшимся листикам.       — Клевещина… Мне сложно говорить правду. Покойникам всё равно, но от чего-то мне хочется говорить тебе только сладкую ложь. Не хочу, чтобы ты думал, будто мне всё равно. Я не пришёл на церемонию погребения. Я не проронил ни слезинки над твоим телом, будто мы чужие друг другу. Боюсь, так оно и есть. Время не щадит ничего — воспоминания меркнут — рассеивается утренний туман. Умом я понимаю, что у меня был друг, которым я так сильно дорожил, и что я должен плакать по тебе, жалеть о случившемся. И я жалею, что тебя больше нет. Больной ублюдок тот, кто решил, что имеет право прекратить твою жизнь. Но время без тебя сгладило углы от твоей потери. Мне больно лишь самую малость. Мне стыдно за это. Я должен страдать, жаждать мести… Но для этого у тебя есть Зэн. Знаешь почему ещё мне так… спокойно что ли? Я представляю, будто бы выудил из озера плохо замаскированную под тебя куклу. Синюю, ненастоящую. А ты, хитрец, есть где-то, и не хочешь никому показываться на глаза. Ты не умер для меня на самом деле. Поэтому сердце говорит, что это не твоя сила кормит этот крохотный ильм.       Бархатный, выдавленный насильно смех насытил резвый ветер:       — Будь ты жив на самом деле, а не в моих мечтах — врезал бы мне сейчас, да?       Шалфей бросил взгляд через плечо — Центарий, склонив голову, оставил прозрачный прощальный взгляд и его жуткая плоть растворилась в воздухе, а частицы видения обессиленный разговором ветер унёс в сторону озера.       — Значит, это всё что ты от меня узнаешь? Бестолковый лепет? А при жизни ты никогда не уходил от разговора. Или Центарий решил, что мне сейчас самое время замолчать. Кто разберёт этих Богов и духов.       Поднималось солнце. Шалфей забрал ботинки, оставленные на входе в Сад, и поспешил в целительский дом. Прощание позволило сбросить с сердца камень, ютившийся там всё это время, однако скала другого бремени и не думала двигаться.       Новый день вступал в свои права.       Утро началось на удивление тихо — ровно так же было и на душе у целителя после беседы в Саду. Несколько растяжений у рабочих, пара простудившихся детишек — Шалфей даже не черпал магию для лечения. Магония как обычно грубо раздавала указания, дёргала Мяту, когда она делала что-то не так — но ничего не высказала насчёт его выдумки о её грядущей отставке. Не уж то слухи до сих пор не дошли? Как бы там ни было, к полудню она всё узнает. Не позже.       Жаркий пряный ветер, врывающийся в распахнутые настежь окна, приносил ароматы скошенных трав, голоса прохожих и певчих птиц. Вдыхая полной грудью насыщенный жизнью август, Шалфей застыл у подоконника на втором этаже. Зрелые тёмно-зелёные побеги оплетали оконную раму, бежали вдоль древесных стен, стремясь попасть внутрь комнаты, дотянуться до пола. Солнце раскидными лучами раздвигало густую крону, требовало себе место. Долгожданное, приятное сердцу тепло растекалось в груди. Утренняя исповедь, услышанная ветром и незримым Богом смерти, принесла в душу странный покой. В первые за долгое время Шалфею хотелось оставаться на месте. Заниматься своим делом, быть там, где он нужен. Не бежать, не копать тайны, не ковырять старые раны.       Целительский дом был и его домом тоже. Оплотом его безопасности, покоя. В отличие от храма света, который он сам же возвёл и где укрывался, здесь никогда не было одиночества. Как никогда он понимал, что хочет держаться поближе к своей семье: наставнице, не заменившей мать, но ставшей для него строгой тётушкой, и Мяте, сестре по ремеслу, которая всегда видела в нём пример для подражания.       После полудня поток больных иссяк, и Шалфей засел в своей бывшей комнате, ныне ставшей кабинетом, чтобы подготовить недавно собранные травы на зиму. Траектория выучена наизусть: от записной книжки с заметками до подвешенных под потолком веников, к тазу с водой и полкам с готовыми запасами. Почистить инструменты и снова по кругу. В рутине, отточенных годами опыта действиях было что-то умиротворяющее, нагоняющее дремоту. Жужжали над ухом мошки, забирались в свежесрезанные бутоны случайно залетевшие в комнату пчёлы — только жала на пушистом тельце торчали из сердцевины.       Тихий стук нарушил ритуал. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла Дэри.       — Магония передала тебе суп с чабрецом и облепиховый чай. Будешь обедать?       Сказала это так обыденно, будто каждый день захаживала и её здесь ждали. Шалфей бросил короткий взгляд и махнул рукой, указав на стол, на котором совсем не было свободного места. Небрежно сметя склянки и книги в сторону, Дэри поставила поднос на самый край.       Вела она себя на удивление смело, даже дерзко, совсем не заботясь об аккуратности своих действий. Шалфей выгнул бровь в удивлении, перехватил открытые пузырьки, чтобы те не опрокинулись и не пролились настои, и спросил:       — Что-то нужно?       — Конечно, мы же с тобой только по делу общаемся, — холодно отрезала Дэри. — Я пришла за уплатой долга за ту девицу.       — И что я должен для тебя сделать? — не отрываясь от работы, сухо и безыинтересно задал вопрос Шалфей.       — Пока ничего, твоя помощь пригодится позже…       — Не томи, у меня много работы.       Дэри заправила за уши светлую прядь, нарочно не собранную в косы, что оплетали её голову. Горький ореховый аромат её масел донёсся до Шалфея.       — Когда я исчезну, найди меня, — буднично бросила Дэри, отмахиваясь от сонной пчёлки, наровившей сесть на её цветочный корсет.       — Чего? Ты в загадки пришла поиграть? Куда исчезнешь? — Шалфей раздражался и с досадой вспоминал свой недавний, так ненадолго обретённый покой.       — Не могу сказать больше. Сдержи своё слово.       Больше ничего не объяснив, она покинула комнату. По звукам хлопнувшей входной двери, и целительский дом. Шалфей не придал её словам большого значения, списав всё на очередной заскок Дэри, и продолжил своё занятие.       Когда он потянулся к охапке лаванды, то резко одёрнул руку. Пчелиное жало торчало из маленькой ранки, пока насекомое, так бездарно утратившее своё средство защиты, погибало среди сиреневых соцветий. Он коротко выругался, вытянул жало и прижал ладонь к ожогу, нашёптывая усмиряющее боль заклинание. Рана набухла — пошла аллергическая реакция.       ***       Зеркала ловили солнечный свет, перебрасывали его друг другу, точно дети играли в мяч. Нос щекотал стойкий запах полыни — он шёл от шершавых, точно страницы старых книг, рук Апреля.       Сегодня наставник был особенно молчалив — не прерывался на нравоучения, в целом слабо следил за тренировкой Ханы. Изредка подходил, тыкал легонько в точку на теле, на которой Хана по его мнению мало сконцентрировалась, и тут же отвлекался на свои размышления. Покорная ученица лишь вздрагивала и исправлялась, мыслями тянулась прочувствовать нужную мышцу. Клонило в сон, и это медитативное занятие не помогало никак проснуться. Эльфы вставали с первыми лучами солнца, и становилось сложнее перестроится на этот чуждый ритм жизни — звёзды днём не горят.       Апрель бесцельно очерчивал зеркальную комнату, отражался десятками задумчивых лиц в ярких, контрастных отражениях. Его руки беспокойно поднимались к груди и тут же опускались, сжимаясь в кулаки. Моментами он забывал о том, что не один, и тело нервными движениями выдавало внутреннюю тревогу. Хана сквозь слипающиеся глаза ловила эти хаотичные жесты, но долго не могла набраться смелости спросить, что случилось. Мысли отвлекали, мышцы расслабились и вот она уже совсем забыла о своей задаче.       — Сегодня я закрываю библиотеку. После тренировки можешь быть свободна, позанимайся ещё дома, — застыв напротив Ханы, Апрель смотрел куда-то поверх её головы.       — Хорошо. Что-то случилось? — осмелилась поинтересоваться она, раз наставник первый заговорил.       — Нужно отлучиться по одному делу. Радуйся выходному дню — прикупи себе наряд к ежевичной ночи, или чем там ещё девицы занимаются, — раздражённо бросил Апрель. Он не мог устоять на месте, словно ему прямо сейчас нужно было бежать, а Хана его задерживает.       Она промолчала, не почувствовав обиды на Апреля — причина его плохого настроения явно крылась в другом. Наставник отвернулся и проговорил, стоя спиной:       — Прости. Вставай, сегодня пока на этом остановимся.       — Может я могу чем-то помочь? — осторожно начала Хана, отряхивая травинки с брюк. — Я могла бы присмотреть за библиотекой.       — Спасибо, но не думаю что ты успела выучить где тут что. Переживут эльфы денёк без пищи для ума. Только нужно передать учебники — я потому ещё не уехал, что жду эльфа. Обещал. Поможешь перенести стопку к столу, чтобы быстрее это закончить?       — Конечно.       В секции со школьными учебниками Апрель забрался на лестницу, чтобы достать книги с нужной полки. Хана принимала их снизу и складывала в тележку.       Послышался короткий вскрик, за ним два глухих удара о землю. Она резко обернулась — Апрель распластался на земле, а на него посыпались учебники с полки.       — Ты в порядке? — подбежав, она откинула в сторону тяжёлую лестницу, инстинктивно потянула эльфа на себя, пытаясь поднять его на ноги, но тот только отмахивался и хватался за голову. Ручеёк ярко красной крови стекал по виску — что-то острое рассекло Апрелю кожу. Хана достала из кармана платок и приложила его к ране. Панически она сбрасывала с ног наставника книги, не заботясь об их сохранности.       — Я позову кого-нибудь. Не поднимайся, у тебя может быть сотрясение.       Апрель, туго соображавший, остался сидеть на земле, придерживая платок у виска.       В дверях библиотеки Хана наткнулась на мальчика:       — Там человеку плохо! Сбегай в целительский дом за Шалфеем, пожалуйста, и поскорее!       Мальчик опешил и отшатнулся от неё. Совсем ребёнок — ровесник Мяты. Тогда Хана прикрикнула:       — За врачом! Живо!       И лопоухий эльфёнок бросился исполнять поручение. Хана вернулась к Апрелю, прихватив стакан воды.       — Я попросила сходить за целителем. Отдай. Боже, сколько крови… — промывая ещё минуту назад белоснежный платок в стакане, Хана искала, чем ещё может помочь Апрелю. Тот стонал, в глазах застыли слёзы боли. Она снова приложила платок к виску.       — Не вижу… Я совсем ничего не вижу… — бормотал Апрель, не обращая внимания на хлопоты Ханы. Она испугалась этих слов.       — То есть как? Посмотри на меня!       Взгляд пустых мокрых глаз, заволоченных белёсой пеленой, уставился невидяще в её напуганное лицо. Они всегда были светлыми, но теперь точно туман окутывал зрачок, не давая Апрелю рассмотреть Хану в нескольких сантиметрах от лица.              — Зажги свечи. Почему тут так темно? — обращался Апрель в пустоту.       Шалфей прибежал быстро. Сбросив сумку с плеча, он резко отодвинул Хану от Апреля и оторвал его руку от лица. Достал чистый бинт из сумки, смочил его спиртом из бутылки и промыл рану Апреля. Тот покорно наклонил голову на бок, а его невидящие глаза уставились в пространство перед собой. Он всё ещё не отошёл от удара.       — Он говорит, что ничего не видит. Шалфей, это же краткосрочное, да? Как скоро это пройдёт? Он навзничь упал, затылком ударился, — Хана заламывала руки от волнения.       — Помолчи, — отрезал Шалфей. — Принеси воды.       — Конечно, сейчас!              Через минуту Хана вернулась со стаканом и протянула его Шалфею.       — Выпей сама.       — Зачем? — недоумённо спросила Хана.       — Чтобы успокоиться.       Хана подчинилась, осознала свою панику, и попыталась больше не мешать Шалфею. Потихоньку успокаивалось дыхание, замедлялось сердцебиение.       — Извини, я испугалась за него. Не знала что делать.       — Ты всё правильно сделала. Чем его так? — Шалфей кивнул на рану.       — Он упал. Лестница сверху.       Взгляд нашёл следы крови на ребре деревянной лестницы.       — Всё хорошо будет. Я отвёл боль. Его нужно отнести в Дом. Гуинон, позови воинов, кто поблизости будет, пусть придут с носилками.       Только сейчас Хана заметила мальчишку-посыльного. Он бросился выполнять поручение. Шалфей начал ругаться:       — Чего полез наверх, старый дурень?       — Не обзывайся, щенок, молоко на губах ещё не обсохло, — хриплым голосом отвечал Апрель, точно у него в горле пересохло.              Шалфей усмехнулся.       — Что ж, ну хоть в себя пришёл. Голова кружится? Не болит?       — Кружится.       — Вот тебе вроде сто пятьдесят… сколько-то там, лет, а ума так и не набрался. С твоим недугом по земле ходить по стеночке и палочкой впереди постукивать, а ты всё лезешь по верхам, червь ты книжный.       Бледность отступила с лица Апреля, уступая гневной краске.       — Прикуси язык, я не слепой.       — Давно совсем перестал видеть? — проигнорировал тон Шалфей.       Библиотекарь тяжело вздохнул и поморщился.       — Сегодня утром проснулся — ни проблеска света. Раньше хоть какие-то силуэты, блики, а теперь — тьма…       Хана вклинилась, дрожащим голосом спросив:       — Что это значит? Он всё это время слепой был, а не после падения?       — Ты ей не сказал? — удивлённо спросил Шалфей. — Апрель, зачем?       — Я не немощный. Я отлично ориентируюсь в своей библиотеке, и вообще мог бы справиться без этой девчонки — мне Цефлай её навязал.       — Не слушай его, Хана. Это он от обиды ядом плюётся.       — И не думала… — соврала она. Чтобы занять себя делом, стала собирать разбросанные по траве книги, бережно складывая помятые страницы и поглаживая отбитые корешки.       Она старалась не смотреть в сторону наставника. Кто бы мог подумать — слабовидящий эльф, который среди тысячи полок и книг, ориентировался в одиночку, безошибочно протягивал Хане нужную книгу. Неужели он выучил местоположение каждой наизусть? Ни разу не наткнулся на шкаф, всегда точно знал, где находится Хана и будто бы видел, как она пропускает некоторые полки во время уборки. Его замечания всегда были в тему, и только сейчас, прокручивая образы воспоминаний, Хана поняла — ведь иногда он ругал её за проступки, стоя спиной. А глаза всегда были светлыми — просто не настолько, как теперь.       Бок о бок она проводила дни с наставником, совсем не замечая его слепоты. Это она такая невнимательная и зацикленная на себе, что не замечала чужого недуга, или Апрель так умело притворялся?       Раскрылась карта — цалиш упоминал, что моложавому с виду библиотекарю нужна помощь по работе именно из-за проблем со здоровьем. Сто пятьдесят лет — это старый по меркам эльфов? По человеческим годам Хана не дала бы ему больше сорока лет. Что это за болезнь такая, что целительная магия с ней не справляется? Её слабое сердце она починить может, а заставить прозреть — нет?       Два крепких парня в доспехах пришли с носилками. Шалфей попытался уговорить Апреля лечь в них, но тот очень гневно оттолкнул целителя от себя, встал на ноги и сказал, что пойдёт сам.       — Чтоб вся деревня видела, как меня несут, точно я сам не способен идти? Ни за что!       Тогда Шалфей поблагодарил стражу за отзывчивость и решил проводить Апреля лично. Наставник наказал Хане дождаться школьного учителя и передать ему учебники, обязательно занеся это в книгу учёта.       Покончив с делами, Хана заперла библиотеку и направилась в целительский дом, чтобы отдать ключи Апрелю и заодно проведать его. У его постели стояли два молодых эльфа — такие же бирюзоволосые, как и наставник. Общались они холодно. Коротко перекинувшись парой фраз, Хана поспешно вышла, чтобы не мешать семье.       — Куда ты? Домой? — спросил Шалфей, столкнувшись с ней на лестнице.       — Наверное, да, — пожала она плечами. — Банши скучает без меня, прогуляюсь с ним.       — Могу я составить вам компанию?       — Ты же работаешь?       — Мне срочно нужно сбежать, — перейдя на шёпот, признался Шалфей.       — Шалфей! Что ты там на рынке ляпнул про мою отставку? — послышался гневный женский голос из глубины дома.       Шалфей нервно сглотнул, и добавил:       — Желательно на край света и навсегда.       Он схватил Хану за руку и потянул за собой вниз по лестнице.       — Хана, здравствуй! Куда вы бежите? Шалфей! — ловко обогнув младшую целительницу, двое выскочили наружу и бросились наутёк.       Шалфей не отпускал руки, а Хана бежала, едва поспевая за ним. Тёплая ладонь крепко стискивала её пальцы, тянула за собой. Теперь гневные крики Магонии послышались на улице. Она бранилась непонятными Хане словечками и грозила Шалфею, что открутит ему уши, а он, точно напроказивший мальчишка, не прекращал бежать и заливисто смеялся. Хана, не понимая происходящего, задыхаясь от быстрого бега, ответила ему беспричинным смехом — ей стало так легко и хорошо. Хотелось раствориться в моменте — всегда вот так держать за Шалфея за руку и бежать далеко-далеко, насколько хватит сил.       Они остановились, когда поняли, что Магония не преследует их. Можно было бы и раньше — не стала бы взрослая женщина гоняться за ними по всей деревне. Но озорство не отпускало. Прохожие шугались их, удивлённо говорили вслед:       — Это кто, наш Шалфей что ли?       Здесь не было домов, только заросший и не пропускавший света лес, хотя они ещё оставались в глубине деревни.       — И что это было? — не отпуская первой руки, спросила Хана. Шалфей сделал это сам, потянувшись убрать растрепавшиеся волосы с лица.       — Да вот, ляпнул не подумав, и решил удрать пока не досталось, — со смешком оправдывался он       — А как же работа?       — Думаю сегодня уже никого не будет. Тяжело больных сейчас нет, а ворчание Апреля будет наставнице наказанием — нечего было на меня так ругаться, я ничего особого не натворил.       — Получается, мы скинули наставников друг на друга, — посмеялась Хана.       — Получается так, — ответил улыбкой Шалфей. — Пойдём за Банши?       — А потом куда?       — Придумаем. Идём!       Зайдя в дом, Хана подумала о Даэроне — она обещала ему быть в библиотеке. Что, если он придёт, а её там нет? Но возвращаться не было смысла — оставалась надежда, что он ещё раз увидит Банши и последует за ним, чтобы встретить найти её. Если конечно эта встреча сулит им что-то хорошее.       Пёс встретил виляющим хвостом. Он заскучал за утро в одиночестве дома, а Хана побоялась отпускать его гулять одного посреди дня.       — Не против, если я немного похозяйничаю? — спросил Шалфей у кухонного стола.       — Нет, после вчерашнего ремонта ты прекрасно знаешь, где у меня что. Я могу помочь?       — Посиди, переведи дух.       В корзину полетело всё самое вкусное — тыквенный хлеб с семечками, яблоки, пироги с грибами, варёные яйца, сливочное масло, надёжно завёрнутое в платок, чтобы не растаяло. Шалфей заварил чай и разлил его по глиняным кружкам.       — Сегодня вроде жарко, не должен остыть по дороге. Держи, — он протянул кружку Хане.       — Прямо так, с кружками по лесу пойдём? Я правильно понимаю, что мы собрались на пикник?       — Какое-то человеческое словечко?       — Да, извини. Мы будем кушать на какой-нибудь полянке и считать облака? — пояснила Хана              — Именно так.       От облепихового чая тянулся сладко пахнущий пар. Он дразнил аппетит всю дорогу через лес — Шалфей выбирал тропки почище, чтобы ничего не расплескалось в пути. Банши маячил среди зелени, точно он вёл друзей дорогой приключений, а не наоборот. Взмывали ввысь побеспокоенные бесноватым псом птицы, когда тот нарушал их покой, забираясь глубже в кусты.       Солнце пригрело траву на небольшой полянке, которую Шалфей выбрал для пикника. Они расположились посреди неё. Небо заполонили кучевые облака — огромные белые корабли медленно плыли, гонимые поднебесными ветрами.       Тыквенный хлеб с маслом и чаем оказался ещё вкуснее, долгожданный. Эльфийская еда — такая незамысловатая, но чужая, не переставала удивлять Хану.       — Удачное место. Тут нас точно не найдут? — спросила Хана, наслаждаясь шелестом листвы.       — Ягод-грибов здесь нет, детей так далеко не пускают, так что не должны никого встретить.       — Давно Апрель не видит? — спросила Хана то, что беспокоило её с самого утра.       — Уже пару лет как зрение стало давать слабину, — Шалфей полулежал на траве, говорил так легко, словно слепота — это не что-то страшное.       В голосе сквозила надежда:       — Неужели его нельзя вылечить? Ты не сможешь?       — Нет, увы, — грустно покачал головой целитель. — Эта болезнь магического происхождения и было лишь вопросом времени, когда она его настигнет.       — Как это?       — У Апреля редкий дар — управление светом. Он редко его использует, в работе библиотекаря ни к чему. Но когда-то он работал в театре в Винсгольме. Там его навыки очень ценились. Представь — спектакль, играет оркестр, и солнечные лучи и вспышки дополняют игру актёров. Они перебегают по их лицам, подсвечивая всю глубину эмоций, яркая полоса разрезает пространство между героями, накаляя конфликт. В детстве я видел Апреля в деле — это очень красиво.       — Я и не могла представить, что магию можно использовать так.       Шалфей поспешил объяснить:       — Можно, но очень осторожно. Наука пока не установила взаимосвязи, но все обладатели этой магии слепнут годам к ста. Апрелю ещё повезло, что его эта участь настигла на полвека позже.       В голове не укладывались в одном предложении слова «наука» и «магия».       — Это наверное страшно. Знать, что на середине жизни мир пожалеет для тебя свои краски.       — Согласен, — вздохнул Шалфей. — Сама то как себя чувствуешь? Ничего не болит?       — Нет, на удивление. Я уже несколько дней без таблеток, но твоё лечение помогает.       Шалфей отпустил шутливый поклон:       — Рад стараться. За Апреля сильно испугалась?       — Конечно. С такой высоты упал, ещё кровь… Я испугалась, что он умрёт. Шутка ли — такое падение и сверху удар по голове.       — Не переживай. Он крепкий. Может быть ворчливым, но в целом эльф хороший. Тебе повезло, что ты к нему попала. Он хорошо относится… к таким как ты. И учитель из него прекрасный.       Повисло молчание. Оно не было наполнено напряжением или неловкостью — лишь тихий покой и обволакивающая свежесть тёплого ветра. Шалфей перебирал пальцами траву, словно расчёсывая её, а Хана смотрела в небо. Ей редко доводилось вглядываться в него днём — оно не умоляло своей прелести, пусть и уступало тёмной стороне себя.       — Ты пойдёшь праздновать ежевичную ночь? — спросил Шалфей как бы невзначай.       — А что это? Второй раз за день слышу, но не понимаю.       — В эту ночь молодые провожают лето. Всю ночь будут жечь костры, прыгать через них, пить мёд и эль, колдовать.       Хане вспомнилась ярмарка по дороге в Мальхин — одна из немногих хороших ночей в мире эльфов.       — Я уже была на подобном с Даэроном. Только то, кажется, простая ярмарка.       — Летом это не редкость. Но завтрашняя ночь — особенная.       — И чем же? — зевая и укладываясь поудобнее, спросила Хана.       Шалфей стал рассказывать об обрядах, гаданиях, соревнованиях по силе и магии. Вспоминал случаи прошлых лет, смеялся над собственными шутками. Хана не перебивала.       — А когда восходит луна, юноша приносит понравившейся ему девушке…       Он запнулся, передумав рассказывать тайну данной игры. Хана давно не слушала его. Безмятежный сон поглотил её. На фарфоровой коже рассыпались бледные веснушки — только сейчас он их заметил. Шалфей наклонился над Ханой, проверяя, точно ли она спит. От нагретых на солнце волос исходил тёплый аромат персиков. Она рассказывала, что в Улимме на этом месте простирается персиковый сад, но в Мальхине они не растут. Этот запах пришёл вместе с ней из другого мира — такого же загадочного и неизвестного, как и Хана. Он не выветрился и постоянно напоминал Шалфею о том, что есть другое измерение — такое непохожее на его родное.       Аккуратно подползя ближе, Шалфей лёг рядом. Он гладил её по волосам — до того сильно хотелось коснуться. Аромат солнца остался на его пальцах. С виду — Луна, а пахнет самым настоящим Солнцем.       Что она видела в мире людей? Что ещё не рассказала, потому что не успела или не посчитала нужным? Вдруг это что-то невероятное, от чего Шалфей потом не сможет спать ночами от восторга?       Быть с ней — значит, узнать всё о людях. А её дар — возможность побывать среди них самому. Он видел, на что способна Хана — угрожающе кружащие вокруг планеты не выходили из его головы. Самая мощная стихия, разрезающая пространство по велению одной маленькой девочки.       Владельцы редких даров зачастую горько платят за их использование. Чем придётся Хане заплатить за эту силу?       Пальцы сами нашли её руку. Хана не просыпалась. Шалфею до безумия хотелось тепла — и он искал его в её нежной коже, нагретых солнцем волосах. Что скажет, если она проснётся?       Ты — тень моего друга, чью дружбу я предал. Ты — хранительница тайн, которые я так сильно мечтаю постичь. Ты — уязвимая душа, а я умираю от потребности тебя защитить. Позволь мне?       С того момента, как Шалфей расстался с Дэри, он не чувствовал влечения к девушкам. Местные эльфийки его не интересовали — были среди них красивые, интересные и талантливые, но сердце стучало ровно. Не билось в бешеном ритме, как сейчас, с этой инопланетянкой.       В какой момент он всё для себя понял? В ночь их первой встречи? В утро освобождения из-под стражи, когда нашёл её измученную в яме для заключённых? Когда увидел, выходящую из ванны в его одежде? Или когда её глаза заволокло тьмой и она стала нападать на Зэна, рассказав всем историю о том, как он не отвёл домой маленького брата после ледяного купания в реке? Или всё-таки пять минут назад?       Нежные цветы и колючие шипы — Шалфею нравились все её грани. А что видит она? Что скажет, если проснётся и почувствует его руку? Вдруг отвергнет? Будет ли он так интересен ей, как она интересна ему?              — Мне хорошо с тобой, — прошептал он.       — И мне с тобой, — нежно сжала ладонь.