Притяжение тёмных планет

      Чёрная смородина уступала красной. Она вязла на зубах, сушила язык и оставляла после себя неприятное чувство жажды. Даэрон то и дело тянулся к фляге с водой, набранной из ручья. Развалившись под кустом, он смотрел в высокое небо — тёплые от закатного солнца облака плыли невероятно быстро, уносимые высоким ветром, в то время как в низине влажный от вечерней росы воздух застыл. Лёгкая дымка окутывала лес, разливался ненавязчивый аромат смородинового листа, пели неуловимые глазу цикады. Лето — его сладкая обитель, пора настоящей свободы. Время, когда можно было позволить себе спать на мягкой перине пряных трав, легко найти пропитание у природы, а ветер, птицы, журчание реки дополняли оркестром мелодию лютни. К зиме Даэрон имел привычку находить богатую подругу, очаровывать её колдующими лестными речами, петь свои песни, рассказывая, будто бы каждая посвящена ей. Вольным котом он сбегал по весне, разменивая города один за другим, оборачивая привольную жизнь красавца-лжеца в извечные странствия бедствующего барда. Но из года в год ноги возвращали его в Царьгрот, не смея переступить порог того места, что когда-то он смел называть своим домом. Там, где его ждали, больше не ждут. А он всё возвращался.       Теперь путь к милому сердцу месту заказан, а руки связаны. Он должен выследить и заполучить чью-то душу, сдать в неведомо чьи лапы. Снова должен лгать и лицемерить, лишь бы спасти свою душу. Сердце скрипело от мерзкого ощущения предстоящего дела, но могильный холод ямы был страшнее. Даэрон мог бы скрыться — затаиться на одном месте, где-нибудь у моря. Купил бы рыбацкую лодку, напросился бы жить к какому-нибудь пожилому эльфу в обмен на помощь в хозяйстве. И навсегда лишиться возможности вновь увидеть свет своей души, что грел драгоценный северный город.       Был бы сахар да ступка, чтобы растереть горсть чёрной смородины в фиалковую кашицу с душистым соком — быть может, на языке сейчас не было бы так погано. Даэрон не решался показаться в Мальхине, хоть и понимал, что рано или поздно придётся. До ближайшего густонаселённого пункта несколько дней пути, а у него не было времени выбирать. Даэрон оттягивал неизбежное, как мог.       Осталось всего лишь три дня до крайнего срока, чтобы дать Чертаку знать, что он нашёл жертву. С тех пор, как он проводил Хану до Мальхина, он бродил по округе и мучил лютню, пытаясь сочинить новую песню. Ноты не давались: сбегали, перепрыгивали друг друга и никак не хотели складываться в единый ритм. Слова тоже не шли — вязли на языке, точно эта поганая смородина. Заходить глубже в лес он не решался — держался ручьёв и сытных на грибы да ягоды полян, зная, как близко обитали виверны. Чуть завидев их когтистые следы на влажной земле, тут же поворачивал назад, боясь наткнуться на логово с детёнышами. Частенько встречал молодых эльфиек, гулявших по окраине деревни с корзинками на перевес.       Заприметив три тоненькие фигуры среди яблоневых деревьев, Даэрон устроился по удобнее на траве, взял в руки лютню и затянул красивую мелодию — одну из своих старых песен. Девушки заозирались, ища источник звука, и боязливо пригнулись, заметив барда, прислонившегося к спиной к стволу дерева. Даэрон прокашлялся, прежде чем его бархатный голос дотянулся до их острых ушек:        — Я видел, как сгорал мотылёк.       В пламени ярком его крылья рассыпались пеплом.       Он бился в агонии — я молчал, поднося ко рту бутылёк.       Как жаль, что в милосердии я ослеплен.       Перешёптываясь между собой, девицы поглядывали на барда, решая, что им делать. Даэрон прикрыл глаза, распеваясь всё сильнее, делая вид, словно бы не замечает эльфиек. Его песня — приманка, а он — хищник, усыпляющий внимание своей безынтересностью. Жертвы клюнули — зашелестели лёгкие летние юбки изо льна.       Горячий воск стекает по пальцам.       Это сложно — быть скитальцем       Отовсюду гонимым       Одной только Луною хранимым…       Девушки приблизились, рассматривая Даэрона. Его красивое лицо не могло оставить их равнодушными: мягкие скулы, загорелая от долгих странствий кожа, россыпь веснушек на веках и щеках. Кудри цвета крепкого чёрного чая падали на лоб — ласковое солнце растворялось в них лёгкими радужными отблесками. Пухлые губы перемазаны в смородиновом соке. Даэрон облизнул их и распахнул глаза, прекращая петь. Лицо вытянулось в наигранном смятении, словно он только заметил, что не один.       — Продолжай, незнакомец. Мы не хотели тебе мешать. Только послушать хотели твой дивный голос, — томно сказала одна из красавиц с четырьмя лиловыми косами, перекинутыми через плечи. В её волосах тонули нежно-розовые соцветия вереска, умелой рукой вплетённые возле ушей.       Даэрон подскочил, отряхиваясь и приглаживая волосы. Лютню он стеснительно прижал к сердцу.       — П-простите, — нарочно заикаясь, чуть отошёл назад бард. — Я стесняюсь петь при ком-то…       Талант обольстителя женских сердец помог ему вспыхнуть кротким румянцем на щеках. Заметив смятение барда, эльфийки засмеялись, от чего он потупил взгляд в землю.       — Не волнуйся так! У тебя волшебный голос! — одёргивая смеющихся подруг, сказала вторая девушка с серьгами в виде серебряных колокольчиков. Те позвякивали каждый раз, стоило ей дёрнуть головой.       — Вы мне льстите… — отнекивался Даэрон.       — Нисколько! Правда, девочки? — снова заговорила девушка с косами. — Ты, верно, приехал издалека? Никогда не видела тебя в Мальхине — а я всех знаю!       — Да, я странствую… — подтвердил Даэрон.       — Как интересно! А где ты побывал? — спросила девушка с колокольчиками.       — Много где. Я иду туда, куда велит сердце, — уклончиво и в то же время поэтично отвечал бард. Делая вид, словно не знает, куда деть руки, он подкручивал струны лютни.       — Как бы я хотела тоже отправиться в путь! — восклицала эльфийка с косами. В Изумрудные Воды…       — В мае там проводят самые красивые свадьбы в лимонных рощах, — между делом заметил бард. — Они растут до самого побережья.       — Как чудесно… — мечтательно вдохнула эльфийка.       Пока снова не посыпались вопросы о далёких городах, Даэрон поспешил увести разговор в нужное ему русло:       — Слышал, недавно переполох случился у вас. Будто бы тень новая появилась.       — Да-да-да! Все считали, будто бы это не тень, а обычный эльф, к тому же убийца! — девушки с лёгкостью проглотили вопрос — эльфы, а уж тем более молодые эльфийки, ничего кроме своей деревни в жизни не видевшие, любили посплетничать. — Судили её под ягодным тисом.       Даэрон заволновался. Бедовая его попутчица — из одной тюрьмы в другую. Спрашивать ничего не пришлось — эльфийки сами охотно рассказывали:       — Но оказалось, что это не она, и её отпустили. А значит убийца до сих пор бродит где-то поблизости…       Третья девушка, стоявшая особняком от подруг боязливо захлопала ресницами, глядя на Даэрона, и шепнула на ухо девушке с колокольчиком свои опасения.       — Брось, Миранда! Это точно не он. Посмотри — он сам нас боится!       Бард насупился от такого заявления, но ничего не сказал — только слушал.       — Да и убийца Корзы — девица. Она на тень новую похожа — тоже бледная, худощавая и чернавая. Вот их и перепутали.       Успокоившись за Хану, и что Даэрону не придётся её вызволять, он спросил у девушек как бы между делом:       — Много ли теней в Мальхине теперь?       — Слава Солнцу — нет! — брезгливо ответила девушка с косами. — Чёрненькая да Дэри — больше никого.       Обдумывая ответ эльфиек, Даэрон продолжал лежать под смородиновым кустом и провожать взглядом пушистые закатные облака. Хану он не тронет — пусть он больше не был ей ничем обязан, однако она спасла его когда-то. Пусть их пути больше никогда не пересекутся. Оставалась только загадочная Дэри.       Сплетницы рассказали ему, будто бы та принимает у себя в ветхой лачуге на краю леса эльфов и лечит от хвори, от которой не способны спасти ни травы, ни припарки. Её редкая магия эмпата помогает залечить душевные раны, разбитое сердце, избавить от бессоницы или кошмаров. Посетителей у неё немного — не каждый готов позволить копаться в своей голове.       План всё никак не созревал. Первой мыслью после услышанного было прийти к ней с жалобами на невзаимную любовь. Прикинуться разбитым, несчастным — женщины существа чуткие, они всегда рады пожалеть и пригреть. Вопреки всеобщему мнению им не нужны бравые самцы, храбрые и бесчувственные скалы — им нужны натуры с тонкой душой, которые их понимают. А притворятся Даэрон умел, как никто другой.       Однако проблема этой идеи заключалась в том, что раз уж Дэри эмпат, она без труда раскусит его ложь, а может быть даже прочтёт мысли и увидит его замысел. Что делать тогда? Других кандидатур просто нет…              — Пьяница что ль? Чего разлёгся? — позвал ломающийся голос.       Среди деревьев возник воин — совсем ещё мальчишка, с колчаном за спиной и в железном обруче. Эта плодоносная поляна — точно проходной двор. Даэрон даже бровью не повёл — отчитываться перед молокососом. Где захочет, там и будет лежать — земля ничейная.       — Эй, я к тебе обращаюсь, бродяга.       Мальчишка вырос прямо над Даэроном и закрыл собой облака. Бард рыкнул:       — Уйди, бестолочь.       Воин густо покраснел от злости и легонько, чтобы сильно не разозлить, пнул Даэрона в ногу.       — Ты охренел, ребёнок? — ровным, угрожающим тоном ответил бард. — Иди гуляй, служивый. Не мешай простому путнику отдыхать с дороги.       Не возымев реакции, мальчишка отступил, бурча под нос ругательства. Так тихо матерятся дети, боясь, что взрослые услышат и всыпят.       Недолго Даэрон наслаждался наступившим одиночеством.       — Кто таков? — эльф, лицом очень напоминавший ровесника Даэрона, выглядел куда солиднее и серьёзнее.       — Странник. Разбил лагерь для привала. Или для этого нужно разрешение?       — Ну и странствовал бы дальше. А я тебя уже четвёртые сутки вижу шарящим по окраинам. Замышляешь что?       — Хочу вырезать всех жителей Мальхина и спалить деревню дотла. Лежу, строю свои коварные планы.       Услышав это, мальчишка, что стоял чуть позади, выхватил стрелу из-за спины и натянул тетиву, целясь в безмятежно лежащего Даэрона. Бард и старший воин скептично уставились на молодняка.       — Разоружься, не позорься пожалуйста, ещё поранишь кого, — устало выдохнул старший, и вновь обратился к Даэрону. — У тебя приключилось чего? Искал бы ночлег в деревне.       — Денег нет, — показательно шмыгая носом, бард присел.       — Добрых эльфов что ли мало, пристроили бы, — опускаясь рядом со странником на землю, старший сорвал травинку и принялся покусывать сладкий кончик.       — Ну раз добрый такой, значит пристрой.       — Ишь какой дерзкий, — усмехнулся воин. — Малец, иди коней напои. Мы собственно, за этим здесь и остановились.       Мальчишка увёл под уздцы двух гнедых жеребцов. Даэрон мысленно вздрогнул — точно таких же Хана принесла в жертву шаману.       — Зэн, — протянул руку для знакомства воин.       — Раймин, — солгал бард.       — Куда путь держишь?       — Никуда. Нигде мне дела нет, никто меня нигде не ждёт.       Зэн задумчиво жевал травинку, глядя куда-то вперёд себя — возможно, высматривая подчинённого в гуще леса. Его взгляд упал на гриф, торчащий из развязанного мешка.       — Бродячий музыкант? Это лютня? — воин указал на мешок, на что Даэрон кивнул. — Через послезавтра ведь ежевичная ночь. Оставайся, заработаешь.       — Я и не собирался никуда уходить, — понуро ответил Даэрон. Про ежевичную ночь он знал, и это действительно была возможность заработать несколько серебряников, чтобы хоть немного задобрить похищенную тень подарками да сластями.       — Я имел в виду… — Зэн несколько замялся, раздумывая, стоит ли предлагать. — В общем, в дом не приглашу, из-за матушки. Но могу предложить сарай.       Даэрон удивлённо вскинул брови. С чего бы это воин предложил крышу над головой? Бард внимательно окинул собеседника взглядом — хмурый, с растрёпанным хвостом и каким-то безучастным взглядом, Зэн походил на эльфа, который потерял что-то важное. Словно он предлагал не из благих побуждений, а просто… просто чтобы что? Но кто бард такой, чтобы воротить нос от затхлого сарая.       — Не откажусь.       — Ищи дом у изгиба реки, через два часа.       — Угу-м, — снова растягиваясь под кустом смородины, Даэрон попробовал подремать. Ежевичная ночь. Кто задаст вопрос в круговороте праздника вечной юности, почему он уводит в тёмный лес опоённую привороженную эльфийку? Только бы Дери оказалась беспросветной дурочкой.       ***       — Ты злишься на меня? — стоя спиной к Хане, Шалфей зажигал лампу, разгоняя вечерние сумерки. Лёгкое чувство беспокойства пригвоздило его ноги к полу, а шее — не давало повернуться. Тяжёлый воздух в помещении стелился по полу, прохлада шла от рассохшихся досок, едва прикрывавших сырую землю.       — Да, — последовал честный ответ. — Я не просила тебя об этом.       Повисло тяжёлое молчание. Шалфей слышал, как Хана беспокойно ходит по комнате, как падают на плечи кудри, которые она облегчённо распустила из причёски — они шелестят об шёлк его рубашки. Звенели на сквозняке тёмные полумесяцы, призывая к перемирию. Он сотворил этот ловец в ночь, когда обессиленная, измождённая Хана осталась ночевать в его доме. У него как раз завалялось тёмное стекло с тихой россыпью звёздного блеска. Почти что в бреду Шалфей вырезал, обрамлял, соединял камнями и металлическими колечками стареющую и растущую луну. Он вложил в них свой смысл: молодой полумесяц о появлении тени в Мальхине, стареющий — в знак того, что её история закончится и она вернётся домой. Полная луна — к несчастью, а потому он не стал добавлять её в ловец, хотя руки сами изготовили её, не спрашивая у хозяина разрешения.       — Глупо говорить, что я хотел как лучше? — хриплый голос выдавал чувство вины. Хана не гневилась, не ругалась — говорила устало, разочарованно.       — Прислушивайся к другим. И совершишь в жизни меньше глупостей.       — Вот уж нет, — хмыкнул Шалфей, сбрасывая с себя наваждение. — Если слушать каждого встречного, устанешь потом выкапываться и разгребать.       Он разозлился. Посреди всей деревни защитил её, поставил на место всех этих выскочек, наговорил такого, что одним днём отработки не отделаешься — и вместо благодарности слышит только упрёки и поучения? Этого ему и от тётушки хватает.       — Каждого встречного?.. — повторила Хана.       Шалфей прикусил язык. Снова вспылил и задел её чувства. Дурак-дурак-дурак. Трепло.       — Я не имел в виду… А-а, клещевина. Ты поняла. Я не хотел.       Он наконец повернулся. Хана стояла с ящиком инструментов в руках.       — Нашла здесь, — перевела она тему. Женщина. Выводы для себя сделала и больше не намерена развивать конфликт. Шалфей надеялся, что они больше не вернутся к этому разговору и всё как-нибудь само забудется.       — Посмотрим, — он взял тяжёлый ящик из её рук и принялся копаться в нём. — Рухлядь… О, а вот это нам пригодится.       Выудив несколько инструментов, Шалфей направился к двери с намерением подтянуть петли и вставить замок покрепче.       — Дверь ещё послужит, только порог надо постелить, чтобы из щели не дуло. Поищешь подходящую доску?       — В бане склад из старых вещей. Сейчас посмотрю.       Делали всё тихо, изредка переговариваясь. Шалфей выдавал указания, а Хана подавала, что он просил. Вместе вынесли и выбили от пыли старый завалявшийся среди груды хлама ковёр и постелили на пол, чтобы ногам было теплее. Развели в ведёрке глиняную смесь, чтобы заделать щели у окна и в рассохшейся по углам крыше.       Слаженную, тихую работу — ритуал примирения — прервал стук в дверь.       — Ты почему меня с собой не взял? — из потёмок в дом вместе со свежим воздухом проскользнула недовольная Мята с большим свёртком в руках. — Я тоже буду помогать!       — Так поздно и не дома, малявка. Я же тебя проводил.       — Я убежала. Мне скучно, хочу с вами! А где Банши?       Шалфей подавил смешок.       — Ты точно пришла работать, а не с псом играться? И правда, а где он?       — Гуляет где-то по округе. Далеко он один не уходит. Мята, тебе правда не стоило приходить… — мягко заметила Хана. Её лицо было перемазано застывшей глиной, как и руки. Иногда шпателя оказывалось мало, и ей приходилось заделывать щели пальцами.       — Уже не прогоним, — вынес вердикт Шалфей. — Одну я её не отпущу, пусть помогает. Шоне скажу, что ты сама ко мне сбежала, всю вину берёшь на себя.       — Ну и ладно! — обиженно надула губы Мята, в возмущении, что её принимают только чтобы не тратить драгоценное время на проводы до дома.       Втроём дело пошло отнюдь не быстрее. Мята в основном болтала, крутилась по всей комнате, то и дело отвлекала, но с её появлением стало уютнее и напряжённая обстановка развеялась. О происшествии на рынке она предусмотрительно не вспоминала и не спрашивала.       — Я же гобелен принесла! — бросив шпатель, она побежала ко входу, у которого оставила свёрток. — Вот на эту стену повесим! Посмотри, какая красота! Я сама вышивала.       На полотне детскими, но весьма умелыми стежками вырисовывалось улыбающееся золотое солнце на лице юноши. Белой тоненькой ручкой он придерживал маску, а вокруг него тлели чёрные, чахнувшие стебли растений, и точно по границе, не переплетаясь с ними, проходили зелёные ветви с пышными листьями мяты.       — Я целый год вышивала! — гордо заявила маленькая рукодельница. — Стежок к стежку.       — Какая красота, — восхищённо выдохнула Хана, проводя рукой по тугой поверхности ребристой ткани. — А кто это?       — Солярис, — ответил за Мяту Шалфей. — Мастер-Солнце.       — Расскажи, Шалфей! Это моя любимая история!       — Мята, у тебя все истории любимые…       Не отрываясь от ремонта косой ножки стола, из-за которой тот пошатывался из стороны в сторону от любого движения, Шалфей поведал легенду:       — Многие века назад жил юноша по имени Солярис. Он был простым кузнецом, унаследовал лавку отца, ковал подковы да кочерги в бедной деревушке. Ночами, в свете звёзд и луны, он любил читать под мёртвой ивой. Это дерево иссохло по непонятной причине, пока вокруг всё цвело и благоухало.       Он читал книгу о смерти. Она полнилась трагичными историями, в каждой из которых Центарий приходил к героям и забирал их души. Страницы — черны, а знаки — алы. Тени сползались к его голове с каждым прочтённым словом. Юноша с солнечным именем был мрачен, держался в стороне ото всех. Он думал о смерти даже чаще тех, кто молил о ней от невыносимых болей старости или тяжёлой болезни. Не потому, что сам страдал от душевных мук — просто мир ему был не мил. Цветы для него ничем не пахли, солнце — не грело, он не слышал прекрасного пения птиц — настолько погрузился в истории о печалях мирских.       Однажды, когда он коротал время под той же мёртвой ивой, к нему пришла девушка. Курносая, маленького роста, точно ребёнок, эльфийка принесла с собой песню. Пела она о счастье — о красоте любви, о солёном рокоте прибоя, о чудесных созданиях, что таились в чащобе. Это раздражало Соляриса, и тогда он попросил её замолчать.       — В мире столько тягот и страданий… Как ты смеешь радоваться и петь о хорошем? Уйди прочь с глаз моих.       Эльфийка ничего не ответила, лишь окинула взглядом книгу, что темнее ночи, алее крови, и всё поняла. Свет полной луны отразился в её глазах усмешкой, горькой, точно горная полынь. Она продолжила петь и танцевать в нескольких шагах от мёртвой ивы — на границе пряных зелёных трав, не переступая скудную рассохшуюся землю.       Солярис разозлился — бережно отложил в сторону книгу и направился в её сторону… Да вот только не смог переступить границу ивовых корней, не смог дотянуться до проказливой эльфийки.       — Посмотри, что ты сделал с собой и своим домом. Тёмная песня твоей души отравила эту землю, растянулась, захватила твой дом. Ты лелеешь мёртвое и совсем не замечаешь живого — ты стал проклятием и разносишь его по округе с каждым прочитанным словом. Ты не сможешь покинуть границы ивы. Если продолжишь читать — расширишь их, охватишь страданием всю деревню. И тогда истории вновь станут явью. Брось их!       Танцуя на границе в свете луны, она метала наставления, точно острые ножи. Потянуло запахом костров — то жители праздновали с утра до ночи летнее солнцестояние.       — Не могу! Мне противен этот мир и его пресловутые лицемерные радости. Как ты можешь петь и танцевать, пока где-то умирают в битве воины, пока торговцы угоняют эльфов в рабство, пока матери рождают мёртвых детей и плачут над их пустыми колыбелями.       — Потому ты выбрал лелеять эти горести денно и нощно, и не замечать светлой стороны монеты?       — Я просто не могу думать о другом… и прекратить читать не могу… — Солярис схватился за волосы, оглядываясь.       Серая, неплодородная земля, которой раньше не было так много, охватила его дом на вершине холма и медленно спускалась по склону прямо к деревне с её горящими кострами, через которые прыгали празднующие эльфы, оставляя все горести позади. Раньше он этого не замечал.       Вот почему ничего не росло у его дома и все, кто приходил к нему за изделиями или просто повидаться, после уходили хмурые, заболевали или заболевал их скот, а отец с матушкой так рано его покинули. Его чёрное чтение отравляло землю и всех, кто по ней ступал. Быть может, если бы он не мрачился тёмными думами, то и проклятия бы не было?       — Сколько отведено существовать мирам и живому, столько же будет существовать страшное и непоправимое. От чего же ты сосредоточился на плохом и продолжаешь разносить его по округе своими мрачными мыслями, кузнец? Сними проклятье! Я танцую на границе, пытаясь сдержать его, но не могу делать это вечно. Ты всё затеял, долгие годы читая тёмную книгу, ты и можешь снять его. Выкуй маску-солнце из чистого золота и носи её по ночам, когда читаешь книгу, раз не можешь с ней расстаться. А покуда я буду танцевать…       Солярис незамедлительно приступил к делу. Он не хотел никому причинять зла, но и с книгой расстаться не мог. Кузнец продал весь свой скот, сумев обменять его на крохотный слиток золота. Раскалённая печь метала искры на его руки, покрытые ожогами, молот бил по лучам так, что слышно было на противоположной стороне моря. Маска вышла тонкой, изящной, с маленькими ямочками от улыбки золотого солнца.       Когда он вернулся к мёртвой иве, эльфийка продолжала танцевать из последних сил. Её голос осип, и песня стала совсем тихой, но она до последнего сдерживала границу. Когда Солярис надел на лицо маску-солнце и вновь склонился над книгой, девушка остановилась.       — Спасибо. Теперь проклятье больше никому не угрожает, кроме тебя.       И она ушла вниз по склону — на запах последних костров.       Но не дошла. Свалилась от изнеможения и умерла у подножия холма. Мастер-Солнце взял алые чернила и вписал в книгу очередную историю, как кого-то забрала смерть. Но на сей раз это произошло по его вине.       — Мята, если это твоя любимая сказка, то я за тебя переживаю, — бросила через плечо Хана, заканчивая заделывать щели вдоль подоконника. — У эльфов вообще есть хорошие добрые сказки? Сколько не слушаю, всё грустное. То про Белую волчицу, одинокую среди созвездий, то про Мальхина, которого убили за благую весть…       — Есть конечно! — попыталась оправдаться Мята. — Например, про сбежавший из огорода перец, который боялся, что его нарежут в салат.       — Это тоже звучит кровожадно!       — Ну а вы, люди, какие сказки рассказываете? — спросил Шалфей.       Хана пожала плечами.       — Так сразу и не вспомню. Последние сказки, которые я слышала, мне рассказывала нянечка, когда я была совсем маленькой. Зато я знаю много легенд, связанных со звёздами — по долгу будущей профессии. Например, самое простое — это название нашей галактики — Млечный путь.       — Галактика? — заканчивая закреплять на стене тяжёлый гобелен, который придерживал Шалфей, спросила Мята.       — Это огромное скопление звёзд в виде спирали. Больше, чем просто солнечная система. Посмотрите, — Хана отодвинула занавеску и указала на белёсую полосу, раскинувшуюся среди верхушек деревьев. — Мы находимся на окраине галактики. Похоже на пролитое молоко, да?       — Не сказала бы, — скептично заверила Мята. — А кто его пролил тогда?       — Согласно греческой мифологии… Греция, это в мире людей страна такая, старая-старая. Так вот, согласно этой легенде, бог по имени Зевс принёс к своей спящей жене, богине Гере, не её ребёнка…       — А чей он тогда? — перебила Мята.       — Он от другой женщины, — ответила Хана, не вдаваясь в подробности. — Он подложил ребёнка к груди Геры, чтобы тот попил её молоко. Но богиня проснулась, увидела его и оттолкнула. Молоко брызнуло на небосвод и так появился Млечный путь.       — Занятно, — хмыкнул не впечатлённый Шалфей.       По очереди Шалфей и Хана продолжили рассказывать легенды и сказки, заканчивая облагораживать жильё. Когда дел не осталось, совсем стемнело, и Мята с Шалфеем засобирались по домам.       — Теперь будет теплее и безопаснее. Завтра вечером раздобуду лестницу и приду залатать крышу, чтобы не протекало. И кусты малины не помешало бы состричь, а то не пройти к тебе… — складывая инструменты, в полголоса, больше для себя, бормотал Шалфей.       — Я сама снаружи всё расчищу. Спасибо вам, вы и так мне очень сильно помогли. Пойду воды натаскаю из колодца, умоетесь, прежде чем домой идти.       Схватив ведро, Хана отправилась на улицу. Колодец находился прямо за домом. Ей было страшно выходить в темноту, но она знала — где-то поблизости бродит Банши и если что, услышит её зов.       — Зачем колодец? — удивлённо спросила Мята. — У тебя заклятия закончились?       — Какие заклятия? — обернулась Хана.       Шалфей провёл рукой по лицу, стирая грязь и пот.       — Тебя никто не научил…       Он выудил из сумки несколько флаконов с прозрачной жидкостью, запечатанных воском. Отобрал у Ханы ведро и соврал печать с самого маленького флакона, выливая содержимое. Всего несколько капель — их можно было пересчитать по пальцам одной руки.       — Сомневаюсь, что этого хватит, — непонятливо глянула на дно Хана.       — Потерпи.       Внезапно капли стали двигаться навстречу друг другу. Встретившись в центре ведра, они объединились в одну большую лужицу, которая стала расширяться и подниматься, пока не заполнила собой всю ёмкость.       Хана уставилась на ведро с глазами, круглыми, как монеты. Мысленно пересчитала, сколько вёдер с водой она на себе перетащила, чтобы помыться, приготовить ужин и сколько раз ругалась, что эльфы не придумали водопровод. Оказывается, незачем его было придумывать.       — Это заклятия, — Шалфей вложил в руку Ханы оставшиеся пузырьки. — Их производят маги воды. Вскрываешь печать и выливаешь в ёмкость, будь то кружка или ванна — заполнят всё до краёв.       Зачарованные флакончики приятно холодили ладонь. Кто бы мог подумать, что магию эльфов можно было… законсервировать и оставить на потом.       — Спасибо, — сжимая их в руке, точно драгоценности, поблагодарила Хана.       — Не за что, — легко отвечал Шалфей. — Лекарство в корзине оставил, прими его перед сном. Тихой тебе ночи.       Умывшись, они с Мятой ушли. Хана откинула полотенце, прикрывавшее корзину и уставилась на обилие овощей, круп, мяса и сладостей, купленное Шалфеем. На его деньги.       Устало она опустилась в кровать. Было неловко принимать помощь и не иметь возможность отплатить за неё. Все эти рассказы о мире людей, сказки… Это всё, чем она могла отблагодарить его и Мяту. А ведь они ей совсем ничем не обязаны. Почему они так добры? Проводят время, помогают по хозяйству, учат и кормят… Это только её проблема и больше ничья. Хана не привыкла чувствовать себя обязанной. Да, в своём мире она жила на деньги родителей, как и все девушки её возраста, если не выходили замуж или не находили работу, но это было само собой разумеющееся. Родители должны были содержать своих детей, тем более что для её семьи это было совсем не в тягость, как бы не пересчитывал отцовские деньги Хэворд.       Хэворд, мама, отец… Она снова исчезла из их жизни, их мира. Ищут ли? Может, считают её мёртвой или похищенной? Переживают ли?       Хана помнила, с каким страхом смотрел на неё брат. Что он испытывает сейчас? Разочарование? Или снова страх?       Скрежет когтей по двери прервал её размышления. Внутри всё сжалось от страха. Волки? Виверна? Шапду?       Жалобный скулёж, который Хана узнала бы из тысячи, подтвердил, что всё-таки волк, пусть и наполовину. Она приоткрыла дверь и впустила Банши — всего в грязи, соке от ягод и репейнике.       — Гонял зайцев по округе? Или кто тут водится. Долго тебя не было.       Банши в ответ громко пролаял, довольный. Хана напоила его, использовав одно из заклятий, и принялась вычёсывать от грязи и колючек. Чтобы не происходило за границей миров, она была не одна. Был Банши, который в ней души не чаял. Была Мята — милейшее создание. Её рукотворное творение смотрело на Хану глазами из прорези маски-солнца.       Был Шалфей — такой странный, то заботливый, то злой, готовый бросаться на эльфов и драть им глотки. И для Ханы порой он не скупился на колкости, когда был с ней не согласен. Но всё ещё оставался рядом. Непредсказуемый, точно зимняя ночь, которую он всем своим видом олицетворял. Он мог быть тихой безветренной гаванью в одни моменты, озорным снегопадом — в другие, страшной и колючей метелью — в третьи. Его пепельно-белые волосы и глаза, сплошь снежинки, делали его внешность холодной и неприступной. А сердце — горячее звёзд. От чего-то хотелось дотянуться до него, чтобы согреться.       Руки Ханы утопали в жёсткой шерсти Банши, и сердце кольнуло тревогой, когда пальцы зацепились за шнурок на ошейнике. Хана пошла по следу, сомкнув кольцо вокруг верёвки, и дошла до куска пергамента, замотанного под горлом пса. Сняла его, развернула. Страх и радость охватили её, когда она прочитала короткое:       «Как ты, Дворянка?»       ***       Домом назвать эту лачугу действительно язык не поворачивался. Хлипкая деревянная постройка, больше похожая на ветхий сарай, состояла сплошь из рассохшихся досок, погрызанных термитами и с такой старой крышей, которую сильный ветер не уносил только из-за деревьев, удерживающих её с трёх сторон. Даэрон сглотнул и потёр между собой вспотевшие ладони, прежде чем постучаться. Он не был до конца уверен в том, что делает, что его задумка увенчается успехом, однако другого плана просто не было.       Растёр посильнее красные глаза, ещё раз понюхал вереск, на который у него была аллергия и наконец постучался.       Дверь открыла невероятная красавица даже по меркам эльфов. Волосы, точно липовый мёд, были собраны у лица золотыми заколками с голубыми камнями, в цвет серых глаз с вкраплениями цвета морской пены. Тоненький нос, пухлые губы, смазанные розовым маслом и от того сияющие на солнце. Пышную грудь утягивал корсет, расшитый цветами глицинии, с лентами, свисающими по плечам в свободной белой рубахе. Быть может, хозяйка и не заботилась об облике своего дома, но уж точно знала, какую силу имеет её красота. Такую, что Даэрон чуть не забыл, зачем пришёл.       — Помоги, — взмолился он, всхлипывая носом. — Говорят, ты лечишь душевные раны…       Красавица нахмурилась, посмотрела за плечо Даэрона, точно проверяя, нет ли рядом кого. Однако на пустой лесной тропинке, ведущей к её лачуге, никого не было. Она отошла и пропустила гостя в дом.       Даэрон натужено выдавил из глаза слезу, пока Дэри не видела. Когда он снова повернулся к ней, то поторопился смахнуть её со щеки, как бы стесняясь своей выдуманной боли.       — Ну-ну-ну, тише… Что тебя тревожит?       Дэри приобняла его за плечи и проводила вглубь комнаты. Потолок здесь был столь низкий, что Даэрон касался его макушкой и горбился, боясь собрать на себе всю паутину. Дом был нищим, но для виду чистым, за исключениям углов, которые, по мнению хозяйки, не должны бросаться в глаза. И от чего-то весь уставленный незажжёнными свечами, едва заметными в потёмках.       Простой деревянный стул. Дэри усадила гостя на него, а сама опустилась перед ним на корточки, поглаживая его руку, утешая. В глазах — тревога, такая же притворная, как и печаль Даэрона. Он принялся рассказывать:       — Моя любимая меня бросила… Вышла за другого. Она не хотела, она хотела за меня! Но её заставили, и она смирилась… А меня прогнала. А ведь я готов был бороться.       Даэрон спрятал лицо в одной руке, не решившись выдернуть вторую из нежных ладоней эмпата. Повисла долгая тишина, нарушаемая лишь его всхлипами.       — Ты можешь помочь мне забыть о своей боли? Пожалуйста! — вновь взмолился он, честными глазами уставившись в глаза Дэри. Та долго и сосредоточенно смотрела в его, выглядывая что-то. Даэрон затаил дыхание, пытаясь не выдать себя, и то и дело хлюпал носом.       — Зачем врёшь мне? Боль твоя давнишняя, уже утихла. Ты смирился с ней и на самом деле забыть Люмин не хочешь.       Волосы на затылке зашевелились, и Даэрон вырвал руку из пальцев Дэри, едва сдерживаясь, чтобы не толкнуть её. Напуганным взглядом, потеряв всякий образ, он смотрел на неё. Морской прибой шумел в её глазах, смотрел прямо в душу и знал его ложь.       Но откуда ей было знать имя Люмин?       — Не пугайся так, это моя сила. Ещё когда коснулась тебя, я смогла прочесть все твои печали.       Дэри встала и прошлась по комнате, зажигая свечи. По комнате разлился сладкий аромат плюмерии. Даэрон заткнул подальше мысль о том, что она знает, что произошло между ним и Люмин. Его терзал другой вопрос — прочла ли она, зачем он пришёл?       Осторожно, исподлобья он следил за руками Дэри. Чтобы не выхватила откуда-нибудь нож и не стала угрожать ему или защищаться. Двигаться в маленьком тесном помещении было сложно, и при всей его подготовке даже она — хрупкое создание, могла причинить ему вред.       Зажигая третью по счёту свечу, она вполоборота спросила:       — Может поможешь?       Значит и о его силе знает.       Одним щелчком пальцев и шепотком «искры» Даэрон зажёг все свечи в комнате. Они были по всюду: усыпали подоконник плотно закрытых окон, стол, подвесные полки и даже стояли на полу по углам. Одно неверное движение — и деревянный домик вспыхнет точно погребальный костёр.       — Мне при свечах работать уютнее. Так ведь таинственнее, не находишь? Всегда считала силу огня самой полезной в быту. А уж сколько пользы она приносит в бою.       — Зачем хрупкой девушке война? — спросил Даэрон, давно позабыв о своём образе. Дэри должна была стать его жертвой, а теперь он чувствовал себя как в капкане — очередной эльф слишком много о нём знает.       — Потому что каждый из нас постоянно ведёт войну. Просто не все кровопролитную.       Она снова приземлилась перед ним на корточки, подпирая щёку ладошкой — крохотной, точно у ребёнка.       — Так ты хочешь забыть Люмин?       — Что ты узнала? — спросил он то, что не давало покоя его сердцу. Он так трепетно, так тщательно прятал её имя, чтобы какая-то проходимка узнала его и теперь использовала, как очередное пустое словечко, совсем не понимая, какое сокровище его носит.       — Ты бывший королевский гвардеец. Твоя возлюбленная была тебе не по статусу, но это для вас не имело значения. Ты изо всех сил пытался подняться по службе, чтобы иметь право просить её руки у отца. И всё шло успешно. Ты даже свататься ходил, и получил благословление. Вы к свадьбе готовились. Но есть у тебя слабость — карточные игры. Ты проиграл всё состояние, которое с таким трудом сколачивал. И кому проиграл! Близкому другу, которому верил, точно родному брату. Протрезвел, опомнился. Пошёл договариваться с ним — ведь то была всего лишь игра, а ты был пьян. Но тот лишь рассмеялся в лицо и сказал, что сам пойдёт свататься к Люмин. Однако предложил решение… сыграть ещё раз и на этот раз твоей ставкой должна была стать она.       Кулаки сами собой сжались, под кожей заходили желваки, но Даэрон не перебивал. Дэри говорила об этом так легко, даже смешливо, хотя видела, сколько злости выступало на лице Даэрона и сколько боли отражалось в багряных глазах от огня сотни свеч.       — Разумеется ты отказался, ведь это такая низость — играть на любимую женщину, словно бы она скаковая лошадь. Вместо этого ты поступил по-другому. Ты возжелал убить лучшего друга. Это был грандиозный пожар — пылче и жарче ты устроить не способен. Пострадал и третий ваш товарищ, так не кстати навещавший друга. А ведь Чертак шёл туда с той же целью, что и ты — вразумить предателя. Как итог, ты потерял обоих друзей, невесту, которая вышла замуж за обгоревшего уродца, в которого ты превратил Амияса. И Чертак, после безумства, что ты сотворил, поддержал Амияса, а не тебя. Его тоже можно понять, но ты понял не сразу, ведь хотел убить и его, когда планировал вторую попытку. Люмин тебя вразумила? Сказала, что больше не любит тебя, что кровь на твоих руках — точнее, обугленное мясо, — рассмеялась Дэри. — И отказалась бежать с тобой, когда ты предложил альтернативный вариант. Я всё правильно рассказала? Конечно правильно, ведь я видела всё твоими глазами.       Больше Даэрону не было жалко отдавать Дэри в чьи бы то ни было руки. Она так легко, с упоением терзала его едва зажившие раны, смеялась над его болью и любовью. Да, он был молод и глуп, когда совершал своё преступление. Дэри вывернула всё его нутро и показала ему, ткнув носом, точно напроказившего котёнка в лужу. Только его — лицом в угли, что он после себя оставил.       К Дэри редко ходят не из-за того, что она тень, не из-за её магии, которая позволяет всё узнать об эльфе — а из-за её скверного поганого характера.       — Перефразирую свой вопрос — ты хочешь забыть Люмин или ты хочешь избавиться от чувства вины перед ней?       — Ни то, ни другое, — ответил сквозь зубы Даэрон. Теперь кончики пальцев горели и изнывали от желания спалить к Центарию эту затхлую лачугу вместе с ведьмой. Как же прекрасно, что среди эльфов выродилась эта поганая магия и как прискорбно, что тень, явившись в Конхейр, вернула её.       — Тогда что? Я всё-таки рассчитываю на оплату сегодня, а значит должна поработать. Что-то мне нужно сделать, — потянувшись, заявила Дэри.       — Я хочу, чтобы ты пошла со мной, — прямо заявил Даэрон.       — Куда? — легко и непринуждённо спросила разминающая спину Дэри.       — Есть у меня один друг, который очень нуждается в твоих навыках. Далеко. Но тебе щедро заплатят за работу.       — С этого и нужно было начинать. Дай руку, хочу сама во всём убедиться.       Даэрон отодвинулся, не позволяя себя коснуться.       — Ещё чего. Я больше не позволю тебе копаться в моей голове. Хватит.       — Я должна на слово тебе поверить? — по-птичьи наклонив голову на бок, спросила Дэри, сощурив глаза, словно пытаясь прочесть мысли Даэрона на расстоянии. Он молил всех богов, чтобы она этого не умела.       От пламени свечей стало душно, цитрусовый аромат плюмерии сводил с ума. Одно безмолвное движение губ — и сводящие с ума свечи потухли, а Дэри лишь разочарованно открыла шторы, впуская в комнату солнечный свет.       — Придётся, если хочешь заработать и наконец подлатать своё… хм, жилище, — многозначительно обводя взглядом бедное убранство, сказал Даэрон.       Повисла долгая пауза. В воздухе танцевал сизый дым остывающих свечей. Дэри вздохнула и приоткрыла окно — от сквозняка под потолком зазвенела какая-то безделушка.       — Хорошо, — как-то слишком просто согласилась она. — Я пойду. Но только после ежевичной ночи. Надо хоть что-то заработать на дорогу. У меня будет гадальный шатёр. Приходи.       Даэрон клацнул зубами в ответ на такое предложение и спросил:       — Ты ещё и предсказательница что ли?       — Шарлатанка, говори уж прямо. На основе того, что я вижу о прошлом эльфа я лишь составляю свои догадки и облачаю их в загадочную форму. Только никому не говори. Не заработаю денег — будешь сам содержать меня в пути.       — Хорошо. Тогда до ежевичной ночи. Выдвигаться будем сразу на рассвете после неё, на сон не рассчитывай.       — На лошади при желании тоже можно выспаться, — хмыкнула Дэри, закрывая перед лицом Даэрона дверь.       Какая наивная. Она рассчитывает на лошадь.       Однако это была мысль. Деньги у Даэрона оставались, но он не собирался тратить их на путь Дэри ради Чертака. Оставалось лишь надеяться, что Зэн не очень сильно обидится, когда не найдёт своей любимой лошади в стойле.       Разгуливая по окраинам Мальхина, Даэрон встретил Банши. Пёс, разгуливающий без хозяйки, всё ещё пугал его своим волчьим обликом. Как только Хана не боялась отпускать его одного. Однако он прослыл неплохим почтальоном — Даэрон грубо похлопал Банши по бокам, в знак благодарности за записку:       «Если тебе нужна моя помощь, ты можешь найти меня в библиотеке в центре деревни.»       Глупая. Даэрон ведь просто хотел узнать, как она после суда под ягодным тисом, про который ему рассказали болтливые эльфийки. И кажется он ясно дал понять, чтобы она держалась от него в стороне, а вот гляди — сама приглашает в гости. Не дура ли?       Глубоко вздохнув, Даэрон засунул записку в карман и отпустил Банши без ответа.              Только бы одной Дэри всё закончилось. Он принесёт тень в жертву, тем самым грязно отплатит за отобранную у стражника жизнь. Душа за душу.