***
Запах спирта. Казалось, в комнате не осталось воздуха, только спирт. Лёша задыхался там, раскрывая рот, как рыба, выброшенная на берег, но лёгкие всё никак не получали кислорода. – Ты чего так сопишь? – Гречкин снова засмеялся. Лёша отвернул голову, но резкая пощёчина вернула её в прежнее положение. – Ай-яй-яй, Санёк… Не надо дёргаться. Не-не-не, не надо. Да что ж ты такой неженка, а! Эй, блять, успокойся уже! Последовала ещё одна пощёчина.***
Вениамин Самуилович стоял в дверном проёме, скрестив руки. Лёша плескал себе в лицо водой из-под крана. Помогало слабо. Его уже отпустило, но чувство вины и неловкости обещало остаться ещё надолго. Хотелось провалиться сквозь землю или что-то такое. – Твой отец заберёт тебя… – Да хватит уже! Не отец он мне! Раскрасневшийся Лёша выбежал из ванной, оттолкнув Вениамина Самуиловича, и, хлопнув дверью, покинул злосчастную психквартиру. Оставалось лишь надеяться, что его не потащат в это место снова, но Сергей Дмитриевич мог выкинуть что угодно. Лёша не стал ждать у двери. И у парадной тоже. Он вообще решил не ждать. Ничего хорошего его после такой вот сцены не ждало, и лучшим вариантом казалось ненадолго исчезнуть. «А почему нет… Хочу и… да и этот отдохнёт», – думал он, сворачивая в соседний двор. Куда идти, было не важно, главное – не прийти домой. Поворот, ещё один, длинная улица… везде люди. О чём-то разговаривали, гуляли парочками и по одному. Целовались у красивого фонтана или на старой скамейке. У Лёши эти картины не вызывали ни умиления, ни каких-нибудь ещё светлых чувств. Его передёргивало, и становилось тошно, и хотелось кого-нибудь ударить. И когда он встретил пятую за полчаса парочку, уютно устроившуюся на скамейке у ростовой статуи ювелира, Лёша не выдержал и снова свернул с улицы во двор. – Эй, малой! На лавке у парадной сидело человек пять парней едва ли старше Лёши в спортивной одежде. Лица у них были не располагающие к доверию, и все пять пар налившихся кровью глаз уставились на него так, будто Лёша лично разбомбил их дом. – Что-то я тебя не припомню, – крикнул один из них, самый рослый. Остальные поспешили поддакнуть, мол, тоже Лёшу впервые видят. Лёша остановился и вопросительно уставился на вожака. – Как звать тебя, малой? – оскалился тот, обнажив жёлтые зубы. – Лёхой звать. – Лёхой, значит. А меня местные Гоном кличут. А чего это ты, Лёха, по незнакомым районам да по чужим дворам шаришься, а? «Что за тупой вопрос…» – вожак уже начал порядочно бесить. Его тон, вопросы эти дурацкие, наглая прыщавая рожа настоящего тупицы с огромным лбом и монобровью – всё это отнюдь не настраивало его на уважительный диалог. Лёша промолчал, буравя Гона взглядом прищуренных глаз. Тот поначалу даже растерялся, но удивительно быстро для ему подобных понял ответ и нахмурился. – Классная куртка, кстати, – сменил он тему. – Дорогая, наверное? Не услышав никакого ответа, он рукой дал команду своим псам, до сих пор тихо наблюдавшим за происходящим с непонимающими лицами. Псы послушно поднялись и угрожающе направились в сторону Лёши.***
– И куда он пошёл? – Мне забыл сказать, – огрызнулся Рубинштейн. Сергей помолчал. Голова раскалывалась от напряжённого думанья. Он привёл Лёшу сюда явно не за этим. Что он сделал не так? Где просчёт, ошибка? – Что случилось? – спросил он, почти не размыкая челюстей. – Видимо, я задел какие-то болевые точки… – Ничего не скажешь, мозгоправ, – вставил Олег, скрестив руки на груди. – К тебе ребёнка привели, чтобы ты ему помогал, а не точки жал свои! – Вам был нужен быстрый результат, – вскинулся Рубинштейн. – Но не вот так… – А когда вы мне звонили, говорили совсем другое. Всё спуталось, смешалось. Олег и Вениамин Самуилович могли бы ещё долго препираться, не обращая внимания на Сергея, забыв напрочь о его существовании. Забавно, ведь именно Олег обо всём договаривался. Нет, ни черта это не забавно. Сергей молча вышел. В этом городе никто никогда никому помочь не может. У Сергея давно сложилась привычка – верить на все сто только технике и Олегу. Сегодня Олег подвёл. Неудивительно, он же человек. – Марго, – позвал Сергей, включив наушник. – Найди Алексея Макарова. – Здравствуйте, Сергей, – тут же откликнулся равнодушный голос – Произвожу поиск… Кажется, нашла. Выйдите из дома и поверните налево…***
Было больно. Не то чтобы очень, как тогда, терпеть можно. И когда сил отбиваться уже не осталось, и Лёша повалился на асфальт, скрючившись и закрыв лицо руками, и стая пустила в ход ноги, обутые в дешёвые кеды, он молча ждал, пока им не надоест. Ждать пришлось недолго. Поняв, что противник даже не реагирует на удары, гопники быстро заскучали. Лёшу подняли на ноги, держа под руки с обеих сторон. – А когда до драки доходит, ты не такой дерзкий, а, Лёха? – усмехнулся Гон, щёлкая костяшками. – Что, мажор хренов, папочка не купил тебе умение за себя постоять, а? А? Лёша равнодушно смотрел ему в глаза, следя, как в зрачках разгорается настоящая, чистая ненависть, граничащая с завистью. – Отпустите его, – приказал Гон, и Лёша тут же рухнул обратно на асфальт, выставив перед собой руки. – Биту дай. Вот теперь было действительно больно. Один-единственный удар по спине сделал больше, чем все предыдущие – всё тело схватил спазм, и лёгкие обрушились под давлением окаменевших мышц, выпуская весь воздух одновременно с криком, не свойственным человеку, слишком долгим и диким, переходящим в рычание и затем – хрип. – Радуйся, Лёха, – кричал Гон ему на самое ухо, чтобы точно услышал. – Радуйся, что жив! Будь я Гражданином… Дальше Лёша уже не слышал. Силы кричать кончились, а воздух всё ещё выходил, уже редкими обрывками. Его оставили в покое. Вроде. Или он забыл? Или звон в ушах заглушил все звуки? Или он просто вырубился в этой гротескной позе стухшего эмбриона, держась почему-то за живот и страшно выпучив глаза, пытаясь вновь расправить опавшие лёгкие? Лёша не помнил, как начал дышать, судорожно захватывая воздух. Он просто осознал себя спокойно сопящим, лёжа на спине. Спина ныла, время от времени её будто иглой пронзало, и Лёша слабо стонал. Вроде как шёл дождь. Вроде как кто-то был рядом и даже что-то говорил, но Лёша не мог расслышать слова: всё его восприятие было развёрнуто внутрь, ловило каждый вздох, каждое сокращение мышцы, каждый очаг тупой боли по всему телу. – Лёша! Выходить из такого состояния было страшно. Да и зачем? Лёша чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы, забыв о душевных болях и окунувшись в боли телесные. Не так уж это и плохо – страдать. – Ты меня слышишь? Лёш? Сквозь тонкую плёнку, ограждавшую сознание от внешнего мира, начал проникать звук. Лёша пытался отмахнуться, залатать дыру, но та с каждой минутой всё ширилась, и вот от хрупкой преграды уже ничего не осталось. – Я вызвал скорую, – затараторил голос, когда Лёша разлепил веки. Над ним нависало лицо Сергея Дмитриевича. – Они едут, Лёш, всё будет нормально, слышишь? Всё будет хорошо! – Сергей Дмитриевич… – просипел Лёша. – Как… – Где болит? Что произошло? Не молчи, – кажется, он паниковал. Лёша не мог сказать наверняка. Он ещё не видел паникующих людей. – Лёш? Его лицо казалось слишком бледным. Лёша видел такие лица только в фильмах – какого-нибудь Эдварда Калена, покрытого тонной штукатурки, или напудренных до неузнаваемости гейш – но они не казались чем-то необычным. А весь белый Сергей Дмитриевич казался каким-то сверхъестественным. Возвышенным таким, как фарфоровая кукла или ангел. Ещё и волосы эти рыжие… – Лёш!