Паук и мотылек

Хлещет дождь по лицу, будто разъяренный любовник. Солона до носа натягивает капюшон развевающегося плаща. Но ветер выхватывает его из холодных пальцев, подставляя лицо под новый град мокрых ударов. Она ругается сквозь стиснутые зубы. Их группа идёт уже долго, тяжело. Скользят ботинки по тёмной и влажной земле, а немилосердный ветер так и норовит опрокинуть навзничь. Лишь плащи и одежды спасают от холода и полного смывания. Стучат барабанами капли по доспехам грустного Алистера, скрипит при каждом шаге кожаное обмундирование Лелианы, и шелестит юбка уродливой, но теплой мантии Амелл. Она натягивает рукава, прячет ладони. Руки — инструмент, что надо беречь. Шлёп! Позади раздается брань. Солона оборачивается. Морган лежит на спине, раскинув руки, точно подстреленная птица крылья. На нагой груди и штанах — разводы грязи. Она ступает осторожно в его сторону, наклоняется вперёд, но слышит недовольное: — Сам. Он плавно поднимается, специально избегая протянутой ладони. Амелл демонстративно вздыхает. Каков же засранец. Морган осматривает себя, стирает остатки земли, снимает плащ и кидает в сторону, в кусты. Солона тотчас же восклицает: — Ты из ума выжил?! Заболеешь! — Моё тело крепко и привыкло к непогоде. Лучше о себе позаботься, командир, — его губы искривляет ухмылка. Амелл хмурится, глотает выросшие от обиды слова и тянется к застежке. — Морган, ты же почти голый. Накинь лучше мой плащ. У меня мантия плотная, она защитит. — Оставь эти глупости. Он шагает к остальным, игнорируя растерянную Солону. В груди наливается, словно плод, обида, злость и недоумение. За что такое отношение? Чем она провинилась? А следом — как можно быть таким безмозглым эгоистом? На ресницах дрожат то ли слезы, то ли дождь, а плечи подрагивают то ли от всхлипов, то ли от холода. Она кутается в одежду и плетется последней в их живой цепочке. Вскоре им попадается грот. Об каменные своды разбиваются усталые вздохи, стоны и бурчание. Занавес дождя закрывает вход. Амелл прислоняется к стене и сползает вниз, будто кости на ногах истончались и размякли. Зевота раздирает рот. Не время. Сначала разобраться с теплом. — Лелиана, можешь, пожалуйста, поискать хвороста? Уголок губ чуть приподнимается, голова склоняется вниз, и Лелиана тенью выходит из грота в водную пелену. Солона же собирает камни и делает круг для костра. — Тебе помочь? — спрашивает Алистер. — Будь добр, подготовь спальные места. Пока он, неловко бряцая доспехами, копается в сумках, Амелл искоса поглядывает на Моргана. Тот забился в самую темень, словно хотел отгородиться, провести черту; вот где я, а вот где вы. Горечью наполняется сердце, готовое вот-вот лопнуть, оставить живым мертвецом. Солона отворачивается, сосредотачивается на костре. Через пару минут возвращается Лелиана с хворостом, которому радуются больше, чем ей самой. Амелл аккуратно раскладывает его в круге и тянет энергию из Тени. Чувствует, как по венам вместо крови бежит жидкое пламя. Концентрируется. Алеют кончики пальцев, но Солона не даёт стихии вырваться наружу. Ещё не время. Грот заполняется паром, а древесина обретает прежнюю твердость. Выдох. Огонь, словно голодный зверь, срывается с рук и тотчас же жрёт хворост. Амелл направляет его, не даёт цапнуть севших рядом Алистера и Лелиану. Тепло обволакивает тела, позволяя усталости насесть на шею. Зевки. — Ляжем вместе, так будет лучше. Солона ложится на землю, которая кажется ей мягче, чем пуховая перина. Поджимает ноги, прячет их в юбке. Подходит Лелиана и опускается неподалеку. Амелл обнимает её со спины и вдыхает свежий аромат леса и грозы. Мягкое касание к рукам. Благодарность за костер. Позади слышатся шорохи, шелест и мужская ладонь прижимает Солону к крепкой груди. Жахает румянец щеки. Как близко, как… странно. Она косится в сторону тьмы. Лежит один, спит. А мог бы вместо Алистера пристроиться сзади, также обвить руками и не отпускать всю ночь. Смешок застревает в горле. Какие глупые мысли. Амелл сжимает веки до танцующих белых пятен и погружается в дрему, будто в бездну. Её будит кашель — надрывный, сухой, обещающий вот-вот вытолкнуть легкие на землю. Встает и смотрит. Голова Моргана покоится меж колен, а стан поднимается-опускается от непрекращающегося кашля. Взрывается, как гнойник, злорадная мысль: «А я предупреждала». Приближается, не в силах удержать маску спокойствия. Чуть проглядывает ехидство. Морган замечает это. — Я в порядке, — огрызается он. — Собираемся. — Нет! — Солона удивляется силе голоса. — Не собираюсь более слушать тебя, чушь одну лепечешь. Путь пройти не сможешь, сляжешь через пару часов, я тебе как целительница говорю. Дай мне вылечить тебя, перестань сопротивляться. Хочет строгой быть, приказ отдать, но не получается, не в её натуре. Всё же, думает Амелл, не командир я никакой, мне бы в госпиталь, выхаживать и помогать больным. Необходимо убедить, даже если придется на колени пасть и умолять-умолять. Но Морган не рычит, не бросается колкостями, а лишь вздыхает обреченно и бурчит: — Делай, что надо. Солона не может поверить услышанному. На всякий случай сует мизинец в ухо и крутит там пару раз. Никаких препирательств, никакой ругани? Неслыханно и прекрасно. Амелл поворачивается быстро, не скрывая волнения от возникшей ситуации, и диктует сопартийцам задания, стараясь выговорить всё четко, хотя, кажется, что язык распух и не помещается во рту. — Лелиана, поищи травы в лесу от хвори, я отвар сделаю. Алистер, а ты вновь зажги костер и приготовь утварь. — Но мы потеряем время! — возражает возбужденно Алистер. — Лучше уж в Редклифе им займешься. — Пара часов ничего не изменит, — Солона берет его за ладонь, сжимает. — Алистер, пожалуйста. Он удрученно качает головой, мол, кто я такой, чтобы спорить? Ямочки расцветают на щеках Амелл, и она горячо благодарит друга. Позже отплатит им в стократ. Возвращается к притихшему Моргану, пока вдали шуршит зелень, звенит посуда и ворчит по-стариковски Алистер. — Повернись спиной. Кладет руку промеж выпирающих лопаток, похожих на зачатки крыльев. Какой худой… Но чувствуются под кожей мышцы, есть в нём стать, не воина, а дикого зверя, гибкого и грациозного. — Залюбовалась, командир? Солона не видит его лица, но знает, что на губах ухмылка — слышит в голосе. Вместо ответа прикрывает глаза и шепчет заклинание. Знакомо покалывает кожу, и ладонь окутывает прохладное голубое сияние. Водит им вдоль позвоночника и видит, будто наяву, простуженные легкие. Выпускает магию, просачивающуюся в нутро, исцеляет органы. Бежит по гроту эхо судорожного кашля и плевков. Готово. Приходит Лелиана с охапкой трав, а Алистер колдует над огнем. Кипятят воду, бросают необходимые ингредиенты для отвара и мешают-мешают. Варево насильно вливают в сопротивляющегося Моргана, который после отхаркивается в углу. Амелл следит за ним неотрывно, не стало ли хуже, помогло ли всё. Слегка бледен, поблескивают златые глаза, но ни лихорадка, ни жар тело не трогают. Если что, отольет для него отвара, пусть пьет по дороге. Морган ловит её взгляд. Скалится, но не злобно, а с долей лукавства. — Оторваться от меня не можешь. Лестно. — Наблюдаю за состоянием твоим, не более. — Ну-ну, продолжай обманывать себя, Солона. Ты бдишь за мною, как медведица за медвежонком. Чуть что, сразу тут. Вылизываешь, ухаживаешь. К чему? Амелл печально улыбается. — Это называется забота, Морган. Я со всеми так ношусь. Он подходит близко, соприкасаются кончики носов. Солона каменеет, словно на неё наложили паралич. — Правда ли? — шепчет Морган в её приоткрытые губы и отступает к лежащим вещам. Разбухает сердце и поднимается к горлу, точно тесто. Набатом в разуме звучит вопрос: «Правда ли?» А действительно, о всех ли она так заботится? Или только об одном?