Паук и мотылек

Солона Амелл напряженно оглядывается. Поют цикады, ветерок играется с головками камышей, но людей не виднеется. Облегченный выдох. Падает к ногам затасканная мантия. Шаг-шаг. Вода, удивительно тёплая ночью, нежно лижет ступни. Амелл прикрывает от наслаждения глаза и невольно поддается вперед. Окунается будто не в озеро, а в любовно подогретое молоко. Подставляет лицо чернильному небу, россыпи звезд и луне, похожей на начищенную серебряную монету. Смотреть вниз Солона не желает. Её отвращает собственное тело с маленькой грудью, размером с кулак, надутым, выпятившимся вперед животом и рыхлой кожей, похожей на апельсиновую корку. Кинжалом бы срезать всё, оставить кости и голову, так пользы больше будет. Плоть её функциональна, но не эстетична. Кому понравится такая? Уж точно не юношам с ликами прекрасными, только безобразным мужикам, изголодавшимся по женской ласке, не важно от кого. Горечь проклевывает изнутри, трескается телесная оболочка, обнажая изнуренное, гнусное нутро. Амелл обидно, больно до ломоты в костях, что она некрасивая. Способная — да, но чем это лучше? За умными не ухаживают, умных не приглашают вечером в библиотеку посидеть, поговорить, умных не целуют под покровом ночи, умных не любят пылко, до забвения. Их уважают — грош таким чувствам. Солона складывает ладони чашей, набирает воду и льет себе на голову. Чувствует, как мокрые змейки бегут по волосам, шее, ключицам. Умывает лицо, фыркает и тихонько смеется. Бесценный момент. Колет бедро что-то не материальное, а эфемерное. Амелл поворачивается и натыкается на златые глаза, что мерцают на берегу среди зелени. Крик ледяным осколком застревает в горле. Проносится спасительная мысль: «Успею заклинание произнести?» Закрывает руками грудь и слышит, как рассыпается в воздухе, словно сноп искр от костра, звонкий смех. — Думаешь, тела женского не видывал? — произносит нахально Морган, лукаво приподняв уголок губ. Наверняка не только видывал, но и трогал. Только тело приятное, а не безобразное. Касается румянец щёк Солоны, и она поспешно движется на другой берег. — Да подожди ты! Прекрати! Тоже хочу охладиться. Он раздевается легко, будто обрывает лепестки цветов. Летят на землю туника, штаны и амулет. Благоразумие и воспитания кричат — закрой глаза, отвернись, но Амелл не может послушаться, неведомая сила приковывает её взор к телу Моргана. Она видит его… всего. Морган входит в озеро быстро, от его движений расходятся круги. Луна, спасительница, играет лучами на водной глади, не даёт рассмотреть лишнего. Покрывается мурашками кожа Солоны, будто по ней маршируют жуки. Морган подходит ближе. Ещё ближе. Стоят друг напротив друга: Морган — довольный, хитрый паук, и Амелл — смущающийся, испуганный мотылек. Он водит пальцами по мышцам, разминает их, жмурится, точно наевшийся дикий кот. Солона излишне увлечённо наблюдает за переливами света на воде. Холодно. Смотрит — ладонь Моргана на ключице. Сердце прыгает, как лягушка. Сказать бы, ударить за наглость, но не слушаются конечности и язык. — Мягко. Мне нравится. — Ты просто ниже не видел, — усмешка без позволения залезает на губы Амелл. — Видел, почему же, — пальцы Моргана пробегают по шее, кажется, вот-вот кольцом сомкнутся, — тоже самое. — Да, конечно. Пусть язвит, пусть издевается, Солоне уже все равно. Она истощена от стыда, от самой себя. Готова вытерпеть колкости — проплачется позже. — Просто мой глаз отличается от твоего. Он замечает изгибы, — рука оглаживает талию, — линии, — проходит под грудью, — выпуклости, — трогает губы, — то, что привлекает, а не отталкивает. Вот совет: учись у меня. Обводит подбородок и отходит, чтобы вновь спрятаться в озерной глубине. А Амелл тянется к лицу, горячему, как уголь. Если это сон, не дайте мне проснуться, думает она. И с искренней улыбкой погружается в ласковую воду.