Паук и мотылек

Рот Солоны Амелл раздирает зевок. Она качает флягой — отвар лижет кожаные стенки. Пробку в сторону, не без усилий, и вылить немного в рот, на язык, покатать, точно травяной шар, от щеки к щеке, через зубы и сглотнуть. Солона кривится, будто поранила нёбо, и трёт глаза. Она на грани. Дежурит уже пятые сутки. Нет, не меняемся, все нормально, ты готовь, ты чисти оружие, а ты собери хворост. Она сидит на бревне, поддерживает костер, вслушивается: вот птица хохлится, перья трутся друг об друга; вот белка прыгает на землю, щелчок — веточка пополам, вжух — прячется за кустами; а вот ветер целует кроны деревьев. Солона прикрывает веки. На секунде, не больше. Тьма хватает, обнимает, пожирает. Нет-нет. Амелл тяжело, с борьбой, но просыпается. Ничего не меняется. Она делает новый глоток из фляги. Отвар течет медленно и будто успевает засохнуть внутри горла. Солона кашляет, прикрывает рот, чтобы ни звука не вырвалось в лагерь, не достигло спящих товарищей. Вытирает рот, отрывает листочек и выталкивает на него скопившуюся слизь. Какой стыд. — Может перестанешь изображать святую мученицу? — знакомый голос отравляет слух. И вновь он видит её слабой, неуклюжей, растерянной, ещё не Серым Стражем, а магичкой, недавно прошедшей Истязание. — Иди спать, Морган. Прошу, — Амелл сжимает руки, словно вот-вот сломает пальцы. Не уходит, поганец. Садится на колени, смотрит, кажется, в глаза, но на самом деле в самое нутро, до внутренностей, что начинают извиваться, ныть, обвязываться друг другом. Позор-позор. Какая спасительница мира — обычная девчонка, ещё даже не знавшая поцелуев. — Я-то пойду. А ты? — Что я? Мне дежурить надо, — Солона глядит на костер и шепчет — на тлеющих бревнах тут же вихрится пламя. — А вдруг ты уже спишь? Вдруг это Тень? — на губах Моргана мигает улыбка. Амелл косится на него. Очередная игра, очередное издевательство. Быть того не может… Но сомнение червем прорывается в сознание, ползет вниз и вниз. А если он прав? — Ложь. Ты просто опять смеешься надо мной, — Солона откидывается на руки. Дрожат мышцы и кости, готовые порваться в клочья, треснуть, оставить её лежать ничком. А она и не против. — Думаешь? Пять суток без сна — самоубийство. Ты не выдержала, уснула, попала в Тень. — И кто же ты тогда? Мой ночной кошмар? Морган придвигается, переставляет руки — около бедер, груди, лица — и нависает, чуть ли не накрывает телом. Солона замирает. Кажется, что дыхание прилипает к легким. — Демон Желания. Морган наклоняется. Водит носом по виску Амелл, по щеке, касается кончиком другого кончика носа, ещё ниже, губы к губам. Солона чует — траву, дождь, кедр; Солона ощущает — мягкость, тепло, влагу. Она лежит, по венам несется потоком холодная вода вместо крови. Ладонь мужская сжимает талию, а вторая — шею. Язык обводит верхнюю губу, нижнюю, тянется к другому языку. И Амелл отвечает. Так неумело, так смешно, но со всей искренностью. Морган отрывается от неё. Впервые выглядит серьезным. Давит на веки Амелл и медленно опускает их. Шепчет в ухо, в душу. — Спи, Солона.