Эсерка

      На следующий день Ася усадила детей выполнять задания, которые были даны на завтра: написать по страничке букв и по страничке цифр.       — Не торопитесь, пишите спокойно, выводите каждую буковку, — произнесла молодая женщина и села рядом.       Задание было крайне простым: написать всего лишь две страницы, причем на первый раз было «позволительным» посадить две кляксы. Однако, как вскоре выяснилось, для Зои это задание оказалось невыполнимым.       Пока Дима, не торопясь, дописывал второй лист и планировал переписать первый, чтобы он был полностью красивым, Зоя сердилась, пыталась стереть кляксы рукой, возила испачканными пальцами по чистым листам и, как отмечала Ася, эту тетрадь было действительно противно взять в руки.       «Может, ей еще рано? — подумала молодая женщина. — Не просто же так в прогимназию лет в девять берут, ну в восемь, может быть…»       — Зоя, у тебя так тетрадь сейчас закончится, — сказала Ася.       — Мама, я не могу, — честно ответила Зоя. — Они сами падают…       — А ты будь аккуратна, — произнесла Ася. — Смотри!       Молодая женщина, вспоминая гимназию, взяла лист бумаги, пододвинула к себе чернильницу, обмакнула перо, аккуратно стряхнула лишние капли обратно и начала писать. Почерк был обычным, каллиграфией здесь даже и не пахло.       Увидев разницу между своим текстом и тем, что требовалось от детей, Ася попыталась вспомнить все правила, а потом вывела два ряда букв.       — Вот видишь, я сразу, без подготовки, просто так, взяла и написала, — сказала Ася.       По мнению молодой женщины, учитель поставил бы за такие строчки четверку — линии все равно были не те, однако цель — показать дочери, что можно писать легко и быстро, была достигнута.       Еще через сорок минут Дима закрыл свою тетрадь и вышел из-за стола. Ася посмотрела на то, что пыталась изобразить Зоя, и подумала:       «Как-нибудь научится. Зато много времени впереди, до десяти лет еще три года».       — Довольно, Зоя, хватит, — ответила молодая женщина.       «Еще не хватало того, чтобы учиться отказалась в первые же дни», — мысленно добавила Ася.       На следующий день, за полчаса до начала урока, Зоя подошла к матери.       — Маменька, пожалуйста, разрешите мне сегодня не заниматься, — попросила девочка.       — Почему? — спросила Ася.       — Меня мадам будет ругать, — ответила Зоя.       «Будет обязательно», — подумала Ася и сказала. — А если ты пойдешь в гимназию и так будешь писать, то сначала получишь ноль, а потом тебя накажут и оставят после уроков. Поэтому нужно до гимназии научиться хорошо писать.       Зоя огорчилась и пошла к себе.       Вскоре начался урок.       — Мадемуазель Лыкова, это не тетрадь ученицы и даже не тетрадь последнего хулигана, это то, что приличные люди в руки не берут! — полувозмущенно-полуудивленно воскликнула Эльвира Марковна. — Вы за один раз испортили половину тетради! Ваша матушка видела эти художества? Даже не художества, это безобразие!       Женщина вышла из комнаты и пошла к Асе.       — Агнесса, — произнесла Эльвира Марковна. — Вы тетрадь дочери видели?       — Видела, — ответила Ася.       — А я не сомневаюсь, что этого вы еще не видели, — сказала женщина. — Пойдемте.       Ася пошла в другую комнату.       — Возьмите в руки тетрадь, если вам не противно, — продолжила Эльвира Марковна.       Молодая женщина взяла со стола тетрадь дочери и открыла на первой же странице. Буквы, наполовину залитые кляксами, были стерты из-за того, что Зоя явно провела по ним рукой.       — Страницу переверните, — сказала Эльвира Марковна.       Ася перевернула страницу и увидела, что на листе стоит две отметки от птичек.       — Даже голуби, мадемуазель Лыкова, выразили свое отношение к вашим каракулям! — произнесла Эльвира Марковна. — Потрудитесь ответить на вопрос, откуда взялись эти пометки?       — Я оставила тетрадь сушиться на подоконнике, — ответила Зоя.       Ася положила тетрадь на стол и вышла из комнаты. Молодая женщина была изумлена тем, насколько было испорчено то, что было в неприглядном виде еще вчера днем.       — Дмитрий, покажите вашу тетрадь, — произнесла Эльвира Марковна.       Женщина перевернула один лист, второй, третий.       — Мадемуазель Лыкова, обратите внимание: ваш брат не просто выполнил задание, но и усложнил его. Он переписал все те листы, которые были с кляксами. Дмитрий, смотрите, я сейчас обведу те строчки, которые получились хорошо, и те, которые хуже всего. У вас нажим слишком скачет, — сказала Эльвира Марковна.       — Мадам, — обратилась Зоя. — Еще я пыталась писать на листочке.       Девочка протянула лист бумаги, на котором Ася им показывала, как надо писать.       — Лгать очень нехорошо, мадемуазель Лыкова, — произнесла Эльвира Марковна. — Это писали не вы.       — Нет, это писала я, — упорно настаивала Зоя.       — Повторите прямо сейчас, — сказала Эльвира Марковна. — Вот вам лист бумаги без линий. Пишите.       Зоя пододвинула к себе лист, взяла в руки перо, обмакнула в чернильницу и написала две невообразимо кривых и неодинаковых буквы. Изо всех сил стараясь не наделать клякс, как в образце, девочка написала еще две буквы, гораздо мельче по размеру.       — Довольно, мадемуазель Лыкова, — произнесла Эльвира Марковна. — А теперь сравните эти два листа. Не видите совершено никакой разницы?       Дима взглянул в сторону и едва не рассмеялся, увидев слишком разные записи.       — Я обязательно расскажу вашей матушке о столь недопустимом поведении, — сказала Эльвира Марковна. — Берите тетрадь и пишите то, что было задано на урок, сейчас.       Ася сидела в соседней комнате и прекрасно слышала, что творится за стеной. Поступок Зои казался наивным, в чем-то — смешным, однако закрывать на него глаза казалось тоже неправильным.       — Агнесса, я думаю, вы прекрасно слышали, как Зоя попыталась меня обмануть, — произнесла Эльвира Марковна.       — Слышала, — согласилась Ася. — Это недопустимо, я обязательно поговорю об этом с дочерью.       — Вы мне одного человека напоминаете, Агнесса, — чуть улыбнулась Эльвира Марковна. — Мужа моего. У которого тоже была в свое время любимая фраза, что поговорит с дочерью. И что иногда дочери были совершенно безразличны эти разговоры.       — Я сориентируюсь по ситуации, — ответила Ася.       Когда Эльвира Марковна ушла, Ася пошла к детям.       — А я не знала, Зоя, что ты, оказывается, нечестный человек, — произнесла Ася. — Как тебе не стыдно обманывать других?       Девочка ничего не ответила.       — Иди в угол, — продолжила Ася. — Чтобы такого больше не было.       Вечером, сидя с Севастьяном, Ася сказала супругу:       — Может быть, решение учить Зою вместе с Димой было ошибкой. Может быть, ей еще рановато.       — Ее же не в гимназию отдают, а просто грамоте и арифметике учат, — ответил Севастьян. — Зато не поздно. А то был у нас в военной гимназии один гимназист, лет двадцать ему было. Зато не рано начал учиться.       — Может быть, он не мог начать раньше, — предположила Ася.       Тем временем, Зоя сказала брату:       — Дима, а давай почитаем папины стихи снова. Там же столько всего было!       — Хорошо, — согласился Дима.       Желание прочитать что-нибудь еще не отпускало мальчика, хотя он и помнил, насколько недоволен был отец.       Выглянув из окна и увидев, что родители сидят на лавочке во дворе, Дима сказал Зое:       — Пошли, возьмем листочки.       Чуть озираясь, Зоя пошла вместе с братом. На всякий случай девочка выглянула в окно и увидела, что родители сидят на улице, а рядом с ними стоит коляска с братом Ромой.       — Они нескоро вернутся, — больше сама себе для успокоения сказала Зоя.       Неожиданные и такие странные стихи манили к себе. Тем временем, Дима вытащил из общей стопки листов несколько и сказал сестре:       — Сейчас придем к себе и почитаем.       Топот четырех ног по коридору не удивил никого — брат и сестра нередко играли в догоняшки в доме. Чуть отдышавшись, Дима сказал сестре:       — Много листов брать нельзя — будет сразу заметно. Если не успеем вернуть.       Дима взял первый попавшийся лист и передал его Зое. После чего мальчик взял второй лист и начал читать:       — Эс Синегуб. Доля.       — У меня Сергей Синегуб. Дума ткача, — произнесла Зоя.       — Можно порадовать мадам и выучить новые стихи, — предложил Дима. — Прошлый раз она была удивлена, что мы вместе читали Некрасова. А так мы ее удивим. Только не надо вдвоем учить Синегуба, давай ты выучишь…       Дима замолчал, бегло оглядывая другие листы.       — Ты выучишь про ткача. Девочка же, а девочкам положено заниматься рукоделием. А я выучу вот это, про бой. Я же будущий солдат, боец, — подумав, произнес мальчик.       Дима взял лист бумаги, протянул Зое и сказал:       — Переписывай себе. Вот карандаш.       Следующие минут двадцать дети провели за переписыванием стихов. На всякий случай Дима переписал и «Долю», а потом, взяв лист у Зои, сказал:       — Теперь вернем их на место.       Следующий урок проходил обыкновенно. Эльвира Марковна подчеркивала наиболее удачные строчки, менее удачные, постепенно подошла к вопросу сложения в арифметике.       — Мадам, — в конце урока сказал Дима. — Вы, наверное, в самый первый раз были удивлены, что мы с Зоей рассказываем стихи одного и того же поэта. К сегодняшнему дню мы решили выучить новые стихи новых поэтов.       — Мучит, терзает головушку бедную грохот машинных колес… — начала Зоя.       — Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою… — продекламировал Дима.       Эльвира Марковна с первых же строк изменилась в лице, а потом пошла к Асе.       — Агнесса, — резко произнесла женщина. — Вы растите как минимум ссыльных. Еще есть шанс как-то исправить свое воспитание. Постарайтесь не упустить его.       Услышав, что именно читали вслух дети, Ася побледнела и сказала:       — Эти стихи своим детям я бы давать не стала.       Едва Эльвира Марковна ушла, Ася в холодном поту проверила все записи, потом перепрятала их, а потом пошла к детям.       — Вы хулиганы, не иначе, — произнесла Ася. — Которые потеряли последнюю совесть. Как вам было не стыдно так поступить с учительницей? Как вам было не стыдно прочитать такие стихи вслух!       — Я думал, что мое стихотворение про бой, а Зоино — про рукоделие, — ответил Дима.       — Да вы поступили ничуть не лучше, нежели хулиганы в гимназии! — продолжила Ася. — Это примерно так же, как положить на стул кусок мела или непристойно выразиться! Только вы непристойно выражались долго и упорно.       Не зная, что еще добавить, Ася подытожила:       — Я расскажу обо всем папе.       «Я расскажу обо всем папе» по мнению Димы и Зои было синонимом «папа вас отругает и расставит по углам».       — Не надо было эти стихи брать, лучше бы Пушкина рассказали, — произнес Дима. — Хотя Пушкин — это так скучно!       До возвращения Севастьяна домой время шло слишком медленно. Ася сидела и не могла ничем заняться: слова о будущих ссыльных испугали молодую женщину, а дети переживали из-за того, что отец будет недоволен их поведением.       — Севастьян, я хочу с тобой поговорить, — прямо с порога сказала Ася.       — Что случилось? — спросил молодой человек.       — Представь на одну секунду, что Дима и Зоя намазали Геллер стул мелом, — начала Ася. — Как бы ты отреагировал?       — Не знаю, — ответил Севастьян. — А к чему эти вопросы?       — Дима и Зоя Геллер стихи рассказали, — сказала Ася.       Севастьян внимательно выслушал рассказ супруги.       — Севастьянка, только не сделай так, чтобы они потом считали, что за справедливость страдают… — произнесла Ася. — После такого еще больше захочется бороться против беспредела…       — Хорошо, — бросил Севастьян.       — …выросли в приличной семье, а хулиганите хуже беспризорников! — сквозь стену Ася хорошо слышала монолог Севастьяна. — Всякую непристойщину учителю говорите!       «Двойные стандарты, — подумала Ася. — А что поделать…»       — …вы потеряли всякую совесть… — услышала Ася и подумала. — «А ваша мать, тем более, потеряла всякую совесть еще на Сахалине… Когда предала взгляды. Так же, как и ваш папенька».       — Агнесса, когда придет Геллер, проследи, чтобы они перед ней извинились, как ты сама говоришь, как за хулиганство, — вывел Асю из задумчивости голос супруга. — Ты точно уверена, что они суть стихов еще не понимают?       — Уверена, — ответила Ася. — Да даже если и понимают, не время акцентировать внимание на смысле.       Перед следующим уроком, едва увидев учительницу, Дима сказал:       — Мадам, прошу простить нас с Зоей за прошлую хулиганскую выходку. Это было так же непристойно, если бы мы намазали ваш стул мелом или непристойно выругались. Или даже хуже: вам пришлось слушать эти стихи до конца.       «Значит, родители свели все к хулиганству, — подумала Эльвира Марковна. — Ну хоть так, а не посетовали на то, что учительница ничего во взглядах не понимает».       — Мадам, прошу простить нас, — продолжила Зоя. — Надо было учить Пушкина, но он так всем надоел, что мы захотели что-нибудь новенькое.       — Хорошо, садитесь, — ответила Эльвира Марковна. — Надеюсь, этого не повторится.       — Мадам, прошу вас разрешить нам с Зоей сегодня позаниматься стоя, — сказал Дима.       — Хорошо, — произнесла Эльвира Марковна.       Тем временем, в соседней комнате Ася с трудом сдерживала набегающие на глаза слезы.       «Вот своими же руками растим удобных проклятой царской власти людей, — подумала молодая женщина. — Топчемся по взглядам, сводим благородные порывы к хулиганству. Как сказал Севастьянка? "Это все равно, что я тогда в детстве жег сарай". Нет, это не сарай, это совсем другое! Это слишком другое! Получается, до взрослого возраста мы будем вдалбливать в голову, что царская власть — это хорошо, гимны Алексашке петь, а потом, во сколько-то лет объявим, что царь — это убийца и с этим нужно что-то делать. Ну не бред ли?»       Молодая женщина тяжело вздохнула и прошептала:       — А иначе нельзя. Иначе из гимназии в первый же день вышибут, так как молчать еще не приучены. Из школы не вышибут, но нервов сколько будет испорчено… Или, может быть, надо говорить правду и приучать молчать? Что делать-то?       Молодая женщина вытерла слезы и прислушалась: за стенкой проходил обычный урок.       «Надо будет поговорить об этом с Севастьянкой, чтобы взгляды по вопросу не расходились…»