Эсерка

      Ася не была уверена в том, правильно ли поступила, однако она была более-менее довольна собой.       «Может быть, такое объяснение его удовлетворит», — подумала молодая женщина.       Вечером домой пришел Севастьян.       — Папа! — практически с порога сказала Зоя. — Мама сегодня простила Диму за неправильные стихи.       — Потом расскажу, — одними губами шепнула Ася.       Севастьян почувствовал какое-то непередаваемое возмущение. Не размышляя о том, чем он недоволен больше: поступком супруги, дочери или сына, молодой человек ничего не сказал.       Тем временем, где-то вдалеке уже вовсю ссорились брат сестрой.       — Ты — предательница! — возмущался Дима. — Да разве можно вот так ябедничать!       «Я могла этого не слышать, — подумала Ася. — Сами разберутся».       Вскоре из комнаты уже был слышен плач Зои. Решив, что больше делать вид, будто ничего не произошло, не стоит, молодая женщина пошла в детскую.       — Что случилось? — спросила Ася.       — Мама, меня Дима ударил! — сквозь слезы произнесла девочка.       — А зачем она треплется? — сразу же уточнил Дима.       — Дима, начинать первым драку нельзя! — строго сказала Ася и вышла из комнаты.       — Если бы мне из-за тебя попало, я бы тебя и второй раз стукнул, — уже тише сказал Дима сестре.       Через некоторое время брат с сестрой успокоились и, казалось, даже помирились. Тем временем, Севастьян сказал Асе:       — Агнесса… Что произошло?       — Пришлось рассказать Диме правду, — начала Ася. — Все-таки, зря мы пытались все списать на хулиганство, не получилось… Сперва они ничего не понимали, зато сейчас Дима понял.       Севастьян внимательно выслушал рассказ жены.       — Агнесса, — наконец, сказал молодой человек. — Что же вы творите? Зачем?       — А что я должна была делать-то? — изумилась Ася. — Наказать за непослушание? Что в шкаф полез? Запретный плод создавать?       — Как-то не по возрасту еще… — задумчиво произнес Севастьян. — Хорошо, Агнесса, пусть хоть так уж будет, я рад, что вы не уточнили, кого именно вы поддерживаете.       — Надо будет — и скажу, что пострадала за справедливость, — ответила Ася. — Вы, Севастьян, не удивляйтесь, если в один прекрасный день Дима или Зоя совершенно случайно найдет копию нашего с вами приговора и задаст вопросы. Это уже куда сложнее объяснить будет. Особенно если стоять на том, что приличные люди против царя не агитируют.       — Всегда можно сказать, что мы заблуждались, а потом вернулись на путь истинный, — сказал Севастьян.       — Может быть, вы и можете, а я такое сказать не смогу — язык не повернется, — произнесла Ася.       В следующие дни Ася заметила какой-то повышенный интерес Димы к тематике борьбы за справедливость. Это проявлялось и в явном желании найти еще какие-то стихи, и в играх в солдатики, которые в руках сына усиленно воевали за справедливость. Не решаясь сказать об этом мужу, чтобы не спровоцировать его на неправильные, по мнению Аси, поступки, или свекрови, которой было стыдно говорить о подобном, молодая женщина решила поговорить с сыном.       — Дима, — начала Ася. — Я не слепая, все вижу. Просто… Всему свое время, Димочка. Ты пойдешь учиться, станешь образованным человеком, а потом… Потом можно будет и делать так, чтобы несправедливости в этом мире стало гораздо меньше. А пока что можно просто вести себя правильно и не обижать других. Как, например, ты иногда обижаешь Зою.       «Хотя последний раз это было в некоторой мере справедливо», — подумала молодая женщина.       — И эти стихи не стоит рассказывать остальным? — уточнил Дима.       — Не стоит, — ответила Ася.       — И переписывать себе тоже не надо? — спросил Дима.       — И переписывать себе тоже не надо, — сказала Ася.       Дима вышел из комнаты, а потом вернулся с листами бумаги.       — Тогда я отдам их тебе, раз переписывать нельзя, — произнес Дима.       — Конечно, Димочка, — с трудом сдерживая изумление, ответила Ася. — Ты поступил правильно. Пока что тебе надо учиться, а то мадам говорит, что ты до сих пор пишешь не с тем нажимом. И линии у тебя пока что не такие.       — Я буду стараться, — сказал Дима. — И обязательно научусь красиво писать.       Когда сын ушел, Ася поняла, что ее трясет. Молодая женщина увидела среди листов с почерком Димы листы с почерком Зои и подумала:       «А со второй что делать? Может, она уже и забыла? Листы потерялись и не вспомнит больше…»       Ася отложила листы на край стола и почувствовала, что начинает плакать.       «Как? — думала молодая женщина. — Как вырастить детей правильно, не оголтелыми монархистами и не бездумными борцами за счастье народа? Как объяснять прописные, казалось бы, истины, но уточнить, что в гимназии надо петь гимн, а всем подряд не стоит говорить, что царь плохой!»       Дождавшись возвращения домой мужа, Ася подождала, пока окончится ужин, а потом спросила супруга:       — Севастьян… Как правильно детей-то воспитать? Чтобы они выросли приличными людьми, понимали, что хорошо, а что плохо, но не страдали за свои взгляды уже в гимназии и как-то с детства понимали, что царь — это нехороший человек, но вслух так говорить нельзя?       — Что-то произошло? — уточнил Севастьян.       — И да, и нет, — вздохнула Ася. — Дима нужными вопросами задался…       — Значит, я месяц назад переживал, не перегнул ли палку, может, не стоило так строго наказывать, может, был смысл отругать и по углам расставить, а ты говоришь, что Дима нужными вопросами задался! — возмутился Севастьян. — Сиделка, значит, зажила и на приключения потянула?       — Зачем ты так говоришь? — спросила Ася. — Ребенок интересуется, это вполне естественно.       — Как говорил Владимир, наивное дитя Зоя тоже интересовалась и это было вполне естественно, — ответил Севастьян.       Молодой человек краем глаза увидел на столе листы бумаги, среди них — почерк сына. Подойдя ближе, Севастьян увидел, что именно было переписано Димой.       — За такое, Агнесса, нужно драть, как сидорову козу, — произнес Севастьян. — И не слушать ваши слова о том, что именно так мотив и появляется. Стихи он переписывает, в девять лет начал!       — Переписал еще тогда, когда они с Зоей рассказали неправильные стихи Геллер, — ответила Ася. — А после разговора со мной, что пока что нужно учиться, проникся и сам принес мне эти листы. Чистосердечка.       — За чистосердечку тоже по головке не гладят, а просто принимают к сведению в суде, — сказал Севастьян.       — Это уже пройденный этап, давно рассказанные и, я очень надеюсь, забытые стихи, — возразила Ася. — Зачем ворошить прошлое?       — Прошлое ворошить не будем, — согласился Севастьян. — Но, если что, новые поступки просто так прощать не стоит.       — Мне бы хотелось верить, что новых поступков не будет, — ответила Ася. — А если что-то и будет, то осознанное и разумное.       — Агнесса! — возмутился Севастьян. — О чем вы думаете! Детям семь и девять лет, какое осознанное и разумное?       — Я с одиннадцати начала, — произнесла Ася. — А подвернулся бы повод — начала бы и раньше. Интересоваться, разумеется. В кругу старших подруг.       — Боюсь спросить, откуда у тебя эти подруги появились, — ответил Севастьян.       — Да как откуда… — растерялась Ася. — В гимназии меня как-то не любили. За острый язык и желание сделать гадость. Я не только учителю могла стул мелом намазать, а одноклассницам тоже. После ссоры. И обставить все так, что это она, свинья такая, свое платье где-то угваздакала. Поэтому со мной ни дружить никто не хотел, но и не ругались — за себя больше боялись. Да и Зоя, помнится, тоже не всегда от меня была в восторге. Так вот, я же не могла постоянно быть одной, вот и с другими девочками знакомилась. Познакомилась с одной гимназисточкой, а у нее сестра, постарше ее, училась просто в школе. И водила дружбу еще с кем-то. Я сначала с сестрой встретилась однажды — просто разговаривали обо всем на свете, потом с ее знакомыми — так и на тех самых Дусек вышла. А с Дуськами и прочими хорошо было: им было плевать на мой не самый аккуратный вид, с ними можно было говорить обо всем. С ними можно было плакаться на жизнь да на учебу. Вот представь, Севастьян, разве это нормально, когда своей однокласснице говоришь, мол, учитель, баран этакий, двояк влепил, а она тебе вещает в ответ: «Нехорошо учителя называть бараном». Институтки, ей-богу! Не иначе… А у Дуськи и прочих скажешь, что учитель — баран, а они ответят: «Да, баран, не переживай, плюнь, все это ерунда, мелочи». И с кем потом больше хочется водить дружбу: с той недоинституткой, которая чуть было не кричит «ой, душечки, кошечка» или с Дуськой? Понятное дело, что с Дуськой. Вот я и дружила. На классную даму жаловалась, на учителей, на отца, а они меня слушали и говорили добрые слова. Объясняли, почему мир неидеален, а я видела, как отец мать поколачивает, и кивала им. Вот так и втянулась…       — Так к чему все это? — чуть потерял ход мысли Севастьян.       — А ни к чему, — ответила Ася. — Просто воспоминания. К тому, что начнет Дима в девять лет — это не так уж и рано будет. Ты только мотив ему не укрепляй, вот честно, он только крепнет после того, как по мягкому месту получаешь… Сразу понимаешь, что страдаешь за справедливость, а ничего просто так не дается. Поверь мне на слово, Севастьянка… Личный опыт.       — Хорошо, — чуть задумчиво ответил Севастьян.