Эсерка

      Шли недели и месяцы. В декабре, практически после четырех месяцев занятий, перед импровизированными каникулами, Эльвира Марковна решила пригласить Асю на урок, чтобы она могла своими глазами увидеть и услышать, чему научились дети.       В принципе, молодая женщина могла и не присутствовать на таком занятии: в те дни, когда не приходила учительница, Дима и Зоя выполняли задания, а Ася сидела рядом и занималась своими делами. Кроме того, через стену все было достаточно хорошо слышно.       Ася слышала, что Геллер как домашняя учительница была совершенно другой, нежели в годы, когда была их классной дамой. Да, женщина была по-прежнему остра на язык и, как даже показалось Асе, с годами стала куда острее или просто нечасто высказывалась подобным образом в гимназии, однако за все эти месяцы она ни разу не взяла руки линейку и, наверное, несколько раз велела Зое, которая не слишком внимательно ее слушала, встать и стоять, чтобы не отвлекаться.       «То ли дома учит по-другому, то ли просто изменилась», — подумала Ася.       Как домашняя учительница, Ася ни разу не допускала для себя мысли, что она может поднять руку на ученика, даже если он не выполнил домашнее задание. По мнению молодой женщины, подобными вопросами должны были заниматься родители, которым она обязательно бы нажаловалась после урока, а никак не она. И именно в этом, по мнению Аси, отличалось домашнее обучение от обучения в гимназии, где нажаловаться родителям было такой крайней мерой, о которой было страшно даже подумать.       За четыре месяца Дима научился писать, по мнению Аси, более-менее пристойно. Конечно, о каллиграфии говорить было рано: даже Ася, которая никогда не обращала на нее особенного внимания, замечала неправильную толщину линий, однако какое-то подобие перехода от тонкой линии к толстой можно было разглядеть. Кляксы встречались нередко, но написать страницу чисто Дима мог.       Зоя, как казалось Асе, практически не достигла никаких успехов и топталась на месте: страница без клякс была для нее чем-то недостижимым, о чем можно было только мечтать, а о каллиграфии было даже смешно говорить. Самым большим достижением, которым могла похвастаться дочь, были среднеровно написанные буквы абсолютно одинаковой линией, без каких-то намеков на правильный нажим или разные линии, а на листе было только две кляксы.       В арифметике успехи брата и сестры были примерно одинаковые. Однако если Дима легко мог ответить на вопрос, сколько яблок осталось у Саши, если он отдал половину Косте, то Зоя пыталась незаметно шевелить пальцами, чтобы дать правильный ответ.       — Дима пойдет в гимназию достаточно подготовленным, — произнесла после урока Эльвира Марковна. — Если вы откорректируете моральную сторону — вообще проблем не будет. А Зоя… Зоя просто сидит рядом с братом и чему-то учится. Да и, будем честны, в восемь лет вряд ли ее кто-то возьмет на учебу. Разве что в прогимназию, но зачем она ей нужна? Будет заниматься тем же самым.       — Эльвира Марковна, вы будете заниматься с Зоей на следующий год? — спросила Ася.       — Еще рано об этом говорить, откуда мне знать, что будет в следующем году? — ответила женщина. — Получится — буду заниматься, не получится — не буду.       Вступительные экзамены подкрались незаметно. В нужный день Ася отвела сына в гимназию и сказала:       — Главное — говорить хоть что-то. Даже если не смог вспомнить. Не молчи.       Дима легко продемонстрировал умение читать и писать. Комиссия с некоторым изумлением оглядела чисто и достаточно красиво написанный лист, после чего настало время продемонстрировать знание молитв.       Молитвы Дима учил с матерью, будто стихи.       — Дима, это нужно просто запомнить, заучить, — говорила Ася. — Как будто таблицу умножения. Чтобы говорить на автомате.       Семья Лыковых жила обычной жизнью среднестатистических людей: редкие поездки в церковь, молитвы перед едой или после сна не читались. Примерно в восемь лет Ася сводила сына на первую исповедь, уточнив, что в следующий раз он должен пойти туда тогда, как только почувствует в этом потребность. Больше формально покаявшись в том, что он не слушался родителей и назвал сестру нехорошим словом, Дима решил, что следующий раз наступит тогда, когда этого захочет мать, однако, Ася сама была на исповеди четыре года назад и не планировала еще раз настаивать на ней для сына или идти в ближайшее время самой. На Причастии Ася последний раз не была еще дольше, объясняя это тем, что не настолько верит в Бога, чтобы причащаться со всеми, возможно, больными чахоткой, из одной лжицы [1], а какого-то знакового повода, вроде венчания, не было. Севастьян исповедовался около двух раз в год, но тоже не считал нужным вести с собой детей, считая, что они не нагрешили для такой частой исповеди — не служат и руки на службе не распускают.       — Когда ты был последний раз в церкви, отрок? — спросил Диму, по-видимому, будущий учитель Закона Божьего.       — Недели две назад, — честно ответил Дима.       Мальчик не врал: в ограде ближайшей церкви было очень красивое место, чтобы посидеть и отдохнуть после длительных игр на улице, а еще в самой церкви всегда можно было попить святой воды, если замучит жажда.       По-видимому, этот ответ, полученный больше для статистики и того, чтобы узнать о благочестии будущих гимназистов, был наиболее приятен для слуха спрашивающего. Сразу закрыв глаза на ошибки в молитвах и том, что Дима на середине забыл текст «Символа веры» и не смог продолжить даже после подсказок, так как учил эту молитву одну из последних и за пару дней до экзамена, комиссия перешла к следующему разделу — арифметике.       Задачи на сложение и вычитание были решены легко. В таблице умножения Дима тоже ни разу не ошибся, чем вызвал некоторое восхищение членов комиссии.       Таблица умножения далась Диме нелегко. Несмотря на то, что Эльвира Марковна требовала учить к новому занятию всего лишь по одному столбику и уточняла, что с каждым столбиком новых выражений [2] становится все меньше, где-то на шестом столбике у Димы пропало всякое желание учить.       — Дмитрий, я прекрасно вижу, что вы просто ленитесь, — произнесла Эльвира Марковна, видя, как мальчик пытается подсмотреть в свои записи. — Не выучите к следующему уроку то, что было задано на этот и на следующий — будете наказаны. Вот этой линейкой.       Вспомнив отца и осенний случай, Дима немало испугался и к следующему занятию все выучил, пусть и нехотя.       Узнав, что Дима достойно выдержал экзамены и совершенно не переживая из-за забытой молитвы, Ася сказала сыну:       — Молодец, Дима! Теперь ты будешь учиться в гимназии.       — В военной гимназии? — уточнил мальчик.       — Пока что в гражданской, — ответила Ася. — Если захочешь — как папа, поступишь потом в последние классы военной и окончишь ее.       — Но почему? — удивился Дима.       — Военная слишком далеко от дома, а ты еще маленький, чтобы каждый день добираться такую даль! — сказала Ася.       Дима удовлетворился таким ответом, тем более, что шансы стать военным никуда не пропадали.       — Сейчас пойдем с тобой в кондитерскую и купим пирожных, — продолжила молодая женщина.       Ася не один день провела в дискуссиях с Севастьяном по поводу того, как и где должен учиться их сын.       — А почему ты не хочешь сразу отдать Диму в военную гимназию? — спросил Севастьян.       — Потому что она далеко от дома, — ответила Ася.       — Ну и что, — сказал Севастьян. — Он — мальчик, ему нужно бороться с трудностями, если они появляются.       — Потому что я до сих пор надеюсь, что Дима передумает, — продолжила Ася. — В гражданской гимназии он может передумать. А передумает ли в военной — большой вопрос. Я бы хотела, чтобы он университет окончил, а не по военной стезе пошел!       — Почему? — спросил Севастьян.       — Потому что приговор, если что, военному один, — ответила Ася. — Гражданский имеет больше шансов. А Дима, как ты видишь, интересуется.       — Интересуется, потому что мать подогревает этот интерес, — сказал Севастьян. — Пару раз получил бы по мягкому месту, может, уже бы передумал.       — Мать не подогревает этот интерес, а просто не запрещает, — возмутилась Ася. — И пытается объяснить хоть как-то хоть что-то, когда может, и держится, чтобы не пуститься в агитацию. Как ты прекрасно знаешь, мать — хороший теоретик и никудышный практик!       — Теоретиков у нас пруд-пруди, кого ни возьми из тех, с кем мне приходится заниматься на службе — великий теоретик, — ответил Севастьян. — А вот хороших практиков я что-то не видел. Ими, наверное, другие люди занимаются.       — Севастьянка, — произнесла Ася. — А много ли теоретиков попадается?       — Не много и не мало, — сказал Севастьян. — Кто понаглее, на лапку пытается предложить дать. В ответ получает по мордочке и обещание оформить еще одну статью. После этого обычно умолкают.       Севастьян замолчал. В памяти пронеслись дни, когда он был вынужден отдавать долг и даже скромные подношения могли бы ускорить окончательные сроки выплаты. Однако и тогда молодой человек не мог себе позволить что-то подобное: не позволяли ни взгляды, ни тщательный контроль со стороны.       «Сейчас, вроде, не присматриваются, — подумал молодой человек. — Хотя… Кто их знает?»       Тем временем, в детской Дима хвастался Зое.       — Я буду учиться, уже по-настоящему, — говорил мальчик. — А ты только через два года сможешь пойти.       — Мама говорила, что и через год можно, — ответила Зоя. — Если научусь писать.       — А ты учись, а не реви после каждой неудачи, — сказал Дима. — А то смешно смотреть, как от твоих слез буквы превращаются в какие-то лужи.       — А ты не смейся, — обиженно произнесла Зоя.       Ася видела особенности Зои, но ничего не могла с ними поделать. Когда в первый раз женщина по совету Эльвиры Марковны решила оставить дочь без сладкого, так как деньги не падают с неба, а новые тетради надо было покупать, это привело к совершенно неожиданному эффекту: Зоя отказалась переписывать грязно выполненные работы, чтобы тетрадь не кончилась быстрее. В спешном порядке пришлось придумывать новые аргументы: так плохо пишут только лентяйки, однако и этот аргумент совершенно не помог. Зоя с тоской согласилась с тем, что она лентяйка, и даже не удивилась, когда ее «за лень» поставили в угол. В конце концов, Ася решила, что все это бесполезно и лучше не давить на дочь — со временем она тоже научится писать чисто.       В открытую дверь комнаты Аси вошла Зоя.       — Маменька, миленькая, — начала девочка.       Ася насторожилась. Обычно таким словосочетанием начиналась объяснительная речь за испорченную игрушку и ей непременно следовало продолжение с просьбой купить новую.       — Пожалуйста, я очень прошу, — продолжила Зоя.       «А где извиняющаяся часть?» — подумала Ася.       — Отдайте меня в гимназию в этом году, я тоже хочу начать учиться, — окончила девочка.       С явным облегчением выдохнув, Ася ответила:       — Об этом надо просить папу, он такими вопросами занимается, не я.       «Пусть Севастьянка сам думает», — подумала Ася. [1] — ложка для Причастия. [2] — запись арифметического действия