Эсерка

      Ася не до конца была уверена в правильности своего решения отдать дочь учиться в этом году, а Севастьян, как позже выяснилось, полагал, что Зоя не выдержит вступительный экзамен и уже из уст чужих людей услышит, что ей рано начинать учебу. Однако учебный год начался и для брата, и для сестры.       Зоя с восторгом смотрела на два платья, купленных к началу учебного года: коричневому и серовато-синему.       — А у меня тоже есть платья для гимназии! — с восторгом сказала Зоя брату.       Ася не понимала подобных высказываний дочери. В памяти были достаточно свежи воспоминания об обязательной к ношению институтской форме и молодая женщина не понимала, чему можно радоваться в обязательной одежде?       «Чему ты радуешься? — подумала Ася. — Как медамочки из института. Смотрели на эти платья и прочую лабуду с восторгом. А я прекрасно понимала, что это — неудобная, идиотская и совершенно непрактичная ересь! Белые нарукавнички уже к обеду станут серыми или фиолетовыми от чернил, на белый передничек очень хорошо падают крошки во время еды, а пелеринкой хочется взять и задушить того, кто придумал эту деталь одежды. Единственное, платье было бежевое, красивое, но это красивое бежевое платье загораживали все эти оборки, будто на рождественской елке!»       Собственные воспоминания оказались куда интереснее неуместных восторгов дочери и Ася практически полностью погрузилась в размышления о прошлом.       Обычное утро. По казарме — иначе Ася не называла дортуар, прошла их классная дама и объявила, что пора вставать.       Ася проснулась чуть раньше: из окон вовсю лил солнечный свет, а проклятые птички, которых девочка раньше любила куда больше, начали чирикать чуть ли не в четыре часа утра.       Вот уже Ася умыта и причесана. Красивое бежевое платье надето, остается самое мерзкое: белая чепуха.       «Может, ну ее?» — думает Ася.       Однако на ум сразу приходит недавнее воспоминание: одна из одноклассниц забыла надеть нарукавники, после чего была обсмеяна классной дамой.       «Да ну ее», — думает Ася уже о классной даме.       Девочка надевает передник, стараясь завязать более-менее аккуратный бант, напяливает нарукавники, тяжело вздыхает и берет пелерину… От красивого платья не остается и следа.       «Зато в этом всем зимой будет не холодно», — пытается утешить себя Ася.       Ася хорошо помнила, что до зимы она в институте не доучилась. В гимназии же руководство было куда более лояльным, поэтому ученицам были рекомендованы платья приглушенно-темноватых тонов, кроме черного. Крой практически не оговаривался.       — Маменька, а можно мне платье с рюшками на подоле? — с надеждой попросила Ася.       — Окончишь полугодие пристойно — будет новое платье с рюшками, — раздалось в ответ.       Окончить полугодие удалось не слишком пристойно: среди четверок и пятерок затесались и тройки, однако платье с рюшками было сшито.       За дочь Ася переживала куда больше, нежели за сына: если в том, что Дима будет учиться хорошо, молодая женщина не сомневалась, то относительно Зои сомнений было предостаточно. Решив для себя, что она не будет ругать дочь ни за какие оценки, Ася больше для любопытства смотрела дневник: пятерка по географии, четверка по арифметике, тройка по русскому, двойка по чистописанию…       — Зоя, постарайся учиться без двоек, — без всякого осуждения в голосе сказала Ася дочери. — Двойки за четверть иметь нельзя, за это отчисляют.       Молодая женщина не была уверена в правдивости своих слов: что-то внутри подсказывало Асе, что за двойки в четверти не отчисляют, а нельзя иметь годовые двойки — не переведут в следующий класс, однако даже эти в чем-то сказочные слова казались ей ничуть не лишними.       — Мама, Анна Ильинична сказала, чтобы ты или папа пришли в гимназию, — произнесла Зоя.       «Началось… — подумала Ася. — Сейчас будет: «Дочь еще маленькая, пишет отвратительно, какая ей учеба…» Какая-какая, обычная!»       — Хорошо, Зоя, — ответила молодая женщина и пошла в гимназию.       Варнецкую-младшую Ася впервые видела именно сегодня. Молодая женщина оглядела барышню лет двадцати: обычное скромное платье, но видно, что со вкусом сшитое, маленький кулончик, напоминающий каплю, изящное колечко на левой руке, казалось бы, строгая, но очень изящная прическа, подчеркивающая симпатичное лицо…       «Да, девочкам будет, на кого равняться, это не столетняя бабка в платье, сшитом восемьдесят лет назад, и с пучком, — подумала Ася. — Да и явно надежды на то, что у кого-нибудь из учениц, возможно, есть неженатый старший брат, который ищет себе невесту».       — Агнесса Викторовна, я хочу поговорить о Зое, — сказала классная дама.       «Ну давай, расскажи теперь мне, в чем Зоя наошибалась, поучи меня», — с изрядным недоверием подумала Ася.       — Ваши взгляды — это ваш выбор и, если что, вам отвечать за них перед законом, — начала девушка.       «Ну давай, натыкай меня носом в судимость, давненько такого не было, — уже со злобой подумала Ася. — Отцова дочь».       — Я думаю, вы не хотите проблем для дочери, — продолжила классная дама. — С Зоей необходимо провести беседу. О том, что некоторые стихи и некоторые фразы в приличном обществе не произносятся вслух.       — Нравственный облик девочек — задача классной дамы, — недовольно произнесла Ася. — Можно подумать, вы сами не учились. Линейкой по рукам, в коридор к стене, просто отругать так, чтобы всякое желание пропало.       — Все то, что вы перечислили, уместнее применить к родителям, которые так воспитали, — ответила Анна Ильинична. — А не к дочери, которая мало во всем виновата. Я не сомневаюсь, что все пошло именно из семьи.       — Казалось бы, приличный отец, во всяком случае, слухи про него ходят исключительно хорошие, а дочь… — сказала Ася и мысленно добавила то, что передумала произносить вслух. — «Идиотка какая-то, которую головой об пол уронили».       — Мадемуазель, — произнесла Ася. — По-глупому вы начинаете свою службу. Класс не соберете, развалится.       Собеседница ничего не ответила, а Ася, разозлившись, вышла из кабинета и пошла к Елене Игнатьевне.       Наверное, впервые за всю свою жизнь Ася шла в этот кабинет по своей воле.       — Елена Игнатьевна, — произнесла молодая женщина. — Я уведомляю вас: больше ни я, ни Севастьян Михайлович к этой… — Ася хотела сказать «идиотке», — этой женщине не придем. Женихов ищут в других местах, а чему-то научить девочек она не сможет. Покойная Зоя Михайловна и то, в педагогике разбиралась куда лучше, хотя имела по этому предмету далеко не лучшие оценки. Моя дочь виновата, хотя в чем виновата, я так и не поняла — кто из нас двоих классная дама? Вот что бы я в свое время не думала об Эльвире Марковне, пока училась, но она бы, например, после уроков оставила ученицу, а не устраивала вот этот балаган. Я балаган смотрю только за деньги, когда уроки французского даю, и то, от некоторых учеников отказываюсь, если своим балаганом надоедают.       — Ваша дочь, Агнесса, на уроке словесности декламировала «Думу ткача», когда учитель попросил вспомнить наиболее малоизвестное стихотворение, — ответила Елена Игнатьевна.       — Задание было выполнено, — усмехнулась Ася.       — И вы считаете, Агнесса, что за эту декламацию мадемуазель Лыкова должна была быть наказана в гимназии? — спросила женщина. — Вы не путайте, Агнесса, свои листовки и то, что было рассказано по глупости, без злого умысла.       — Я считаю, Елена Игнатьевна, что приличные люди не тыкают других людей носом в их прошлое, — ответила Ася. — С дочерью поговорю. Суть ошибки объясню.       Донельзя злая на «наряженную безмозглую курицу», как только что окрестила Ася классную даму дочери, молодая женщина шла домой.       — Зоя, — сказала Ася дочери. — Я хочу с тобой кое о чем поговорить.       — Иди, — с некоторой усмешкой шепнул Дима сестре. — Без сладкого точно будешь сидеть, а, может, в угол пойдешь.       Чуть испуганная обещаниями брата, Зоя подошла к матери.       — Зоя, — произнесла Ася. — Есть такое понятие, как уместность. В сорочке, даже самой красивой, не ходят в гости. В вечернем платье не ходят в лавку. Так и со стихами: то, что вы с Димой читали, уместно только в жандармерии. Это стихи для тех стен. Их не надо читать в гимназии, даже если учитель попросил прочитать что-то малоизвестное.       — Это как про говенного капитана? — спросила Зоя и, поняв, что ляпнула лишнее, в испуге замолчала.       — Ты о каких стихах? — спросила Ася.       Зоя испуганно молчала.       — Расскажи это стихотворение, Зоя, я не буду тебя ругать, — произнесла Ася.       — Ты помнишь ли, ах, ваше благородье, мусье француз, говенный капитан, как помнятся у нас в простонародье над нехристем победы россиян? — прошептала Зоя.       — Да, Зоя, как это стихотворение, — ответила Ася. — Как это стихотворение нигде нельзя рассказывать, так и те.       Молодая женщина хорошо помнила, как во всех куплетах проскакивал рефрен про чью-то не очень хорошую мать, поэтому порадовалась чувству такта дочери, которая не стала рассказывать стихотворение дальше. О том, что Зоя просто не знала следующие строчки, Ася не догадывалась.       Отпустив дочь, Ася подошла к сыну.       — Дмитрий, — строго сказала Ася. — Научишь сестру неправильным стихам еще раз — накажу тебя. Не ее. Надеюсь, меня понял?       — Маменька, вы что, как же можно, — ответил Дима. — Папа уже наказал нас с Зоей за тот раз.       — Я про нехорошего капитана, который мусье француз, — произнесла Ася.       Увидев, как меняется лицо сына, молодая женщина с облегчением подумала:       «Значит, не зря обвинила в неправильных стихах. Значит, от него Зоя и узнала. А от кого же еще?»       Порадовавшись тому, что Дима еще не знает пародию на балладу эпохи классицизма о «бордели на Мещанской», Ася ушла к себе.       «Как там был второй куплет? — подумала Ася. — Уже в рифму и не вспомню».       Рассмеявшись, молодая женщина тихо сказала:       — Весело было в гимназии, етить твою мать.