Эсерка

      Однако катание на лодке пришлось отложить еще на день: глядя на то, как дети отказываются садиться за завтраком, Агнесса поняла, что погорячилась вчера, когда говорила о том, что катание будет именно сегодня.       День прошел тихо, мирно и на пляже. Даже чуть заскучав от такого слишком тихого времяпрепровождения, Ася с некоторым изумлением заметила, что Зоя не желает находиться рядом с братом и развлекается самостоятельно. Впрочем, Дима тоже не особенно горел желанием звать к себе сестру и прекрасно проводил время один.       Асе было чуть не по себе, когда она вспоминала вчерашние события. И женщина не могла понять, что пугало ее больше всего: попытки кататься на бревне, хождение по столбикам в море или то, что она дважды подняла руку на детей. Будто возвращаясь мыслями на Сахалин, Ася понимала, что она предала свои взгляды и в вопросах воспитания детей, а не только в революционных делах, и эти мысли убивали женщину.       Однако постепенно все начало налаживаться: дети повеселели и уже не избегали общества друг друга, Ася тоже начала думать о Черном море, а не Татарском проливе, мысли о предательстве взглядов тоже куда-то ушли.       — Завтра мы будем кататься на лодке, — все-таки, произнесла вслух Ася.       Дима немало обрадовался этому известию, а Зоя никак не отреагировала.       — Зоя, если ты не хочешь кататься, можешь не ехать с нами, — сказала женщина.       — Нет, я хочу, — с легким испугом ответила Зоя.       — Она боится, — улыбнулся Дима. — Она просто боится. Зойка боится!       — Даже если и боится, в этом нет ничего плохого, — сказала Ася. — Каждый человек может бояться. А вот не слушаться родителей куда хуже.       На следующий день, взяв четырехвесельную лодку, Ася сказала сыну:       — Теперь ты, Дима, наш капитан и будешь катать нас. Поехали поглубже, в самые волны!       Дима не ожидал подобных слов матери. Мальчик даже не думал о том, что «поглубже» и «в самые волны» — это немного разное и волны сильнее у берега.       Дима несколько раз не очень удачно хлюпнул веслами по волнам и, несмотря на невидимую помощь отца за спиной, так и не смог развернуть лодку. Тем временем, волны немало закачали лодку.       — Дима, и как же ты позавчера сестру пытался катать, если даже лодкой управлять не можешь? — спросила Ася. — Мы сейчас перевернемся!       Дима ничего не ответил и попытался направить лодку на волну. С помощью Севастьяна это удалось.       Однако на следующей волне мальчик испугался и, пытаясь не подать вида, чуть было не бросил весла.       — Дима, давай пустим лучше папу на весла, — сказала Ася. — А ты иди на вторые.       Дима согласился, пустил отца на весла и, видя, что Севастьян вынимает вторые весла из уключин, повеселел и уже с радостью плыл в лодке как пассажир.       — Сначала научиться надо, а не лезть, не пойми куда, — не выдержала Ася.       Тем временем, за пару верст от берега, с которого отчалили Ася с детьми и мужем, Анна Ильинична пыталась построить свое будущее с достаточно приятным молодым человеком.       В гимназии, как выяснилось за год службы, встретить свою судьбу оказалось невозможным: неженатые мужчины там не встречались, а один-единственный неженатый учитель — вдовец Игнат Сергеевич — не был даже рассмотрен Анной. По мнению девушки, идеальной парой должен был быть человек, старше ее на пять-десять лет, в крайнем случае — одиннадцать-двенадцать, но никак не на двадцать пять. Сорокапятилетний Игнат Сергеевич для Анны вполне ожидаемо был стариком.       Кроме того, Анна выстроила в голове другие требования к избраннику: он должен был не просто быть уважаемым человеком с хорошим местом службы, но еще и не препятствовать ее службе — Анна не планировала увольняться сразу же, как только выйдет замуж, прислушиваться к ее мнению, уделять своей жене внимание, а не пропадать каждый вечер в клубе. Анна не понимала своих гимназических подруг, которые закладывали в семейный бюджет немалые деньги на карты, шампанское и бильярд, при этом отказывая себе в обновках. По мнению Анны, супруг мог ходить в клуб время от времени, но деньги, которые он там тратил, не могли быть больше денег, которые он тратил бы на развлечения жены.       Еще Анна с опаской относилась к военным: да, девушка догадывалась, что из-за уважения к ее отцу и потому, что она — дочь небезызвестного человека, ее мужа не отправят служить в какую-нибудь далекую даль, однако гарантию, что такое не произойдет, не мог дать никто, поэтому Анна с большей радостью вышла бы замуж за штатского.       Общение с очередным кавалером проходило с соблюдением всех рамок приличия: Илья Николаевич с супругой сидели на отдалении и пили чай, а Анна мило щебетала со среднемолодым человеком.       — Вы так молоды, всего лишь тридцать три года, а уже майор, — произнесла Анна.       — Приятно слышать, — ответил Виталий. — Но, сказать по правде, это не такой уж и стремительный взлет, и раньше майорами становятся. А кто-то в эти годы уже и подполковник.       — Я плохо разбираюсь во всех этих званиях, но и в сорок лет можно в майорах ходить, — сказала Анна.       — Да, можно, — согласился Виталий. — Можно. Но не нужно. Потому что для этого надо ой как наошибаться во время службы!       — Я намерена тоже служить, правда, в гимназии, — начала Анна заранее заготовленную часть речи. — Буду служить столько, сколько суждено будет. Даже замужество — не повод для увольнения. Да и дети, будем честны, тоже. Слава Богу, деньги есть, можно и няней себе помочь.       — Вы давно служите в гимназии? — спросил Виталий.       — Полтора года, — ответила Анна. — Год с одним классом, а в прошлый год выпускниц дали. Их классная дама уволилась — замуж вышла. Сказать по правде, когда тебе всего лишь на два года больше, нежели воспитанницам, это не служба. Они меня не воспринимали, как классную даму. Но и не мешали, может быть, потому, что я всякий раз инспектрисе на них жаловалась. За это она меня и не слишком любила. Так что отработала я полгода, узнала, что в гимназии поближе к дому есть местечко, и решила пойти туда. И недалеко от дома, и инспектриса другая — с той как-то не сложилось у меня…       — А что же вас заставило пойти на службу? — поинтересовался Виталий.       — Желание бывать на людях, — сказала Анна. — Полтора года просидела дома, а замуж так и не вышла. Подруги уже детей родили, а я, как… Как не знаю, как сказать, все дома да дома. А потом я услышала, что местечко появилось и сразу пошла. Сказала, что хочу служить — взяли. Надо признаться, мне нравится это — дома скучно.       Собеседник настолько понравился Анне, что она закрыла глаза на то, что он старше ее на целых тринадцать лет — что поделать, и молодые люди идеального возраста могут не подходить ей по взглядам. Анна невольно вспомнила разговор с одним гражданским, должность которого она не запомнила — настолько он не понравился ей в высказываниях.       — Я намерена тоже служить, правда, в гимназии, — эти слова с незначительными видоизменениями Анна говорила всем. — Буду служить столько, сколько суждено будет. Даже замужество — не повод для увольнения. Да и дети, будем честны, тоже. Слава Богу, деньги есть, можно и няней себе помочь.       Собеседник опешил от этой фразы.       — Анна Ильинична, вы готовы вот так слепо доверить детей няне? — спросил он.       — Няню выбирают не слепо, а по рекомендациям, — ответила Анна. — Разумеется, первой попавшейся женщине я детей не доверю, а вот той, которая хорошо себя зарекомендовала — с удовольствием.       — И вы сможете оставаться на службе в то время, когда ваши дети будут дома? — не унимался собеседник.       — Разумеется, — ответила Анна.       — А… А в… Положении… Вы тоже будете на службу ходить? — спросил он.       — Можно подгадать так, чтобы самое интересное положение пришлось на летние месяцы, — Анна озвучивала уже не свои мысли, а заранее подготовленные для таких случаев шутки.       — Но… Но лето же — всего три месяца, а положение… Положение длится дольше… — продолжал собеседник.       — Девочкам будет полезно понаблюдать за изменениями в фигуре классной дамы — это лучшая практическая работа по естественной истории, — прозвучала вторая заранее заготовленная фраза Анны.       Дальнейший разговор не сложился. Конечно, Анна не стала бы подгадывать рождение ребенка под летние месяцы и, возможно, посидела бы дома на поздних сроках беременности, а, может быть, даже и уволилась, если бы посчитала это нужным, но заранее это озвучивать девушка не хотела.       Илья Николаевич с супругой с интересом наблюдали за дочерью и гостем, не слыша их разговора и даже не пытаясь к нему прислушаться.       — Видно, что беседуют с интересом, — сказала Нина Евгеньевна.       — Если не станет придираться к тому, что Виталий старше ее на тринадцать лет — шансы есть, — произнес Илья Николаевич.       — Хорошая разница в возрасте, — ответила женщина. — Муж уже состоялся, но не стар. Сколько можно в девках-то сидеть?       — Как воспитали, так плоды и пожинаем, — сказал Илья Николаевич.       — Воспитали достойно, — чуть обиделась Нина Евгеньевна. — А тот самый случай — это нелепая случайность.       — За такие нелепые случайности едут в Неноксу, — ответил мужчина. — Либо в Забайкалье. Зависит от тяжести случая.       Нина Евгеньевна перекрестилась.       — Зачем же так говорить? — чуть испугалась женщина. — Я столько молилась, чтобы Анечку миновали дурные мысли!       — Вот поэтому и говорю: как воспитали, так плоды и пожинаем, — повторил Илья Николаевич. — Молитвы да хождения на исповедь раз в неделю даровали неприязнь к церкви, слова о том, что муж — это непререкаемый глава семьи, а женщина — его тень и поддержка, подарили то, что имеем. Может, не говорила бы так — Анечка бы и не сообщала всем возможным знакомым, что намерена служить и после замужества.       — Как я могла не говорить так, если женщина — поддержка мужчины, его опора, она создана, подобно ему, — изумилась Нина Евгеньевна.       — А вот Анечка считает, что женщина создана так же, как и мужчина, а не подобно ему, — сказал Илья Николаевич. — Ей претит мысль, что женщина создана для мужа.       Илья Николаевич всегда с уважением относился к взглядам супруги, которая выросла в религиозной семье, хоть и не поддерживал их. Ему было приятно слышать, что только он — единственный глава семьи, но если бы жена так не говорила, Илья Николаевич бы совершенно не обиделся.       Религиозное воспитание детей мужчина полностью предоставил жене, хоть и не одобрял слова супруги, что у детей есть выбор: или идти в воскресенье на службу, исповедь и Причастие, или провести это время, запертыми в чулане. И если то, что дети должны сами решить: будут ли они поститься, как мать, или не будут, как отец, Илья Николаевич смог доказать супруге, то в остальном относился к религиозному воспитанию попустительски: не мешал жене читать детям на ночь притчи из Библии, не пресекал рассказы о том, как должно жить православному христианину. В результате вырос один атеист, два человека, полагающих, что «что-то на небесах есть, а что именно — наукой не установлено», к которым относилась и Анна, и два глубоко верующих человека.       — Виталий Романович, так где же вы служите? — спросила Анна.       — В жандармерии, Анна Ильинична, — ответил молодой человек.       — И, верно, вы считаете, что меня тогда там недодавили, что нужно было получше побеседовать, до слез дожать, напугать, а потом пообещать милость, — произнесла Анна.       — А вы грешны, Анна Ильинична? — Виталий решил сделать вид, что ему ничего не известно.       — Грешников в церкви ждут, а в жандармерию приводят преступников, — резко сказала девушка. — Я не преступница, иначе был бы уже соответствующий приговор суда. Впрочем, мне надоел этот разговор, прощайте!       Не успел Виталий ничего ответить, как Анна развернулась и пришла к родителям.       — С человеком, который намекнул, что я — преступница, мне разговаривать не о чем, — сказала Анна. — Жаль, конечно, все складывалось так легко, но… Нет приговора — нет обвинений в непристойном поведении.       — Анюта, что произошло? — спросил Илья Николаевич. — Ты, наверное, неправильно поняла слова Виталия Романовича.       — Пусть сперва покажет мой обвинительный приговор, а потом так говорит, — ответила Анна и уже в слезах пошла в дом.