Эсерка

      Первый урок — математика — прошел как обычно. Сперва Зоя немного переживала из-за вчерашнего и думала о том, что если бы не неожиданное прощение отца, она бы сейчас стояла где-нибудь в самом конце класса, а потом, внезапно решив думать на уроке об учебе, а не о чем-то постороннем, неожиданно даже для себя ответила на вопрос учителя, что хотела бы выйти к доске и решить задачу.       Задача оказалась повышенного уровня сложности, но Зоя об этом не знала — во время вступительной речи учителя девочка думала о вчерашнем случае. Сперва испугавшись неожиданно трудной задачи, а потом решив, что она должна собраться и решить все, раз сама вызвалась отвечать, Зоя неожиданно даже для себя блестяще решила задачу.       — Мадемуазель Лыкова, приятно удивлен вашими знаниями, — сказал шокированный учитель. — Как я и говорил, на следующей проверочной работе вы можете выбрать любые четыре задания из пяти.       О том, что успешно решившему задачу будет дано подобное поощрение, Зоя тоже не знала, однако с радостью подумала о том, что в следующий раз, даже если ей не хватит времени, чтобы решить все задачи, та самая возможность не решать одну из задач как раз позволит ей получить столь долгожданную пятерку, о которой она так мечтала.       Следующим уроком был Закон Божий. Зоя уже приготовилась к тому, что можно будет отдохнуть между трудной математикой и не менее трудным чистописанием, однако, на этот раз отдыха не получилось.       Вместе с отцом Иоанном в кабинет вошла Елена Игнатьевна и Анна Ильинична. По рассказам одноклассниц, которые слышали подобное от старших учениц, замена урока Закона Божьего беседой с классной дамой и инспектрисой означало то, что произошло что-то, из ряда вон выходящее.       Зоя сразу же вспомнила о своей вчерашней прогулке с братом.       «Не могли же об этом и в гимназии узнать?» — с испугом подумала девочка.       — Вчера, неподалеку от гимназии, двое… Двое хулиганов устроили взрыв в заброшенном доме, — начала Елена Игнатьевна. — Это были даже не беспризорники и не воспитанники приюта, у которых нет родителей и которым не объясняли, что именно — хорошо, а что — дурно. Это были гимназисты, мальчик и девочка.       Зоя сидела, с трудом сдерживая слезы.       — Девочка была одета в темно-синее платье, — продолжила Елена Игнатьевна.       Зоя невольно посмотрела на рукав своего новенького платья, купленного к этому учебному году, и вспомнила, что темно-синее платье было не только у нее, но и еще двух одноклассниц. Однако ее одноклассницы чаще носили коричневые платья, а Зое, наоборот, больше нравилось это, новенькое.       — Без сомнения, мы вскоре узнаем имена обоих хулиганов, но я хочу обратиться к вам, — подытожила Елена Игнатьевна. — Если хулиганка сидит в этом классе, пусть она придет в мой кабинет и во всем признается. В этом случае не пойдет речь об исключении из гимназии.       — Вы — благовоспитанные ученицы, которые даже если вдруг и совершили ошибку, то признают ее, а не будут прятаться за спины других, — добавила Анна Ильинична.       Отец Иоанн, когда инспектриса с классной дамой вышли в коридор, тоже продолжил речь о том, что правда всегда выходит наружу и что-либо утаивать бесполезно. Однако Зоя уже его не слушала и думала только о том, что они натворили с Димой.       «Об этом узнал папа, знают в гимназии! — думала девочка. — Надо идти и признаваться!»       Поборовшись с желанием спрятаться за спины других, как только что сказала их классная дама, Зоя попросила разрешения выйти из класса и пошла в кабинет Елены Игнатьевны.       Анна Ильинична стояла у окна в кабинете Елены Игнатьевны и несколько задумчиво смотрела вдаль — за деревьями, на которых оставалось совсем чуть-чуть листвы, хорошо виднелся тот самый заброшенный дом.       — Вы уверены, что это Лыкова? — спросила Анна Ильинична. — И уверены, что она признается, если и вправду была там?       — А кто еще? — чуть удивилась Елена Игнатьевна. — Раз пошли в этот дом, значит, живут где-то неподалеку. Из окна все было хорошо видно. Синее платье, не снимая, носит только Лыкова. У Лыковой брат, с которым она проводит все свое время. У Лыковой… — женщина чуть замялась, — родня неблагонадежная. Кто это еще мог быть?       — В девять лет думать о крамоле? — практически рассмеялась Анна Ильинична. — Не верю! Илья Николаевич много рассказывал о службе, но про девятилетних крамольщиков ничего никогда не говорил. В девять лет можно воровать хлеб от голода и яблоки от хулиганства, а не бомбы собирать. Раз девочка была с мальчиком, значит, брат нашел себе хорошего компаньона, пусть даже в юбке.       — Анна Ильинична, я имела счастье видеть перед собой другую мадемуазель Лыкову и тоже по имени Зоя, — возразила Елена Игнатьевна. — Которую вечно за все прощали. Вам хочется прощать мадемуазель Лыкову еще шесть лет? Если это была именно та, о которой я думаю, то ее всего разочек напугать надо и все, можете больше не волноваться из-за того, что кто-то вам будет мешать работать. Ваша мадемуазель Лыкова, если это была она, признается, поверьте моему немаленькому опыту.       В кабинет никто не спешил входить.       — Агнесса растит крамольщицу, поэтому я не удивлюсь, если Лыкова не хулиганила, а именно собирала бомбу, — сказала Елена Игнатьевна. — Вы же знаете, какие стихи знает Лыкова.       — Агнесса, может, и растит крамольщицу, но растить террористку она бы не стала, — возразила Анна Ильинична. — У нее перед глазами печальный пример подруги и ее мужа.       — А на Сахалине она, безусловно, просто за стишки побывала, — произнесла Елена Игнатьевна. — Анна Ильинична, у вас просто скромный жизненный опыт, вы не догадываетесь, как все плохо может быть в нашей веселой жизни!       — У меня, Елена Игнатьевна, может быть, и скромный жизненный опыт, но многое я знаю именно от Ильи Николаевича, — ответила молодая женщина. — Про таких юных крамольщиков он бы явно что-нибудь рассказал, если бы знал.       Минут через десять в кабинет вошла Зоя.       — Мадам, — прошептала бледная девочка, делая книксен. — Я бы хотела объясниться.       — Слушаю вас, мадемуазель Лыкова, — ответила Елена Игнатьевна, явно обрадованная тем, что была права в своих подозрениях.       — Мой брат, Дима, хотел показать мне дымовушку, — едва слышно сказала Зоя. — Но чуть-чуть ошибся и получился взрыв.       — И вы считаете, что дымовушки — это пристойное занятие для гимназистки? — спросила Елена Игнатьевна.       Зоя ничего не ответила.       — Выйдите в коридор и ждите там, — произнесла женщина.       Едва Зоя вышла, Елена Игнатьевна обратилась к своей собеседнице:       — Анна Ильинична, да по внешнему виду Лыковой, когда я начала говорить, тогда, в классе, было понятно, что это она. Вызывайте отца Лыковой, мать видеть не желаю, она мне надоела еще в годы своей учебы.       — Хорошо, — ответила Анна Ильинична.       Зоя стояла возле подоконника и безуспешно пыталась успокоиться. Слезы на какой-то миг пропадали, а потом сами по себе снова накатывали на глаза.       «Дома накажут и правильно сделают, — думала Зоя. — Какой позор! Чтобы в гимназии сравнили с беспризорницей, с воспитанницей приюта! Как дедушка всегда говорит: один раз оступишься — всё, даже если и поднимешься, все навсегда запомнят, как ты ошибся…»       Но больше всего Зое было не по себе от мыслей, что и в жандармерии сослуживцы Севастьяна узнают о том, какие непутевые у него дети, поэтому его никто не будет уважать.       — Мадемуазель Лыкова, и зачем вы так поступили вчера? — без особого осуждения спросила воспитанницу Анна Ильинична.       — Мадам, я не хотела ничего дурного, мне Дима должен был просто показать дымовушку! — искренне ответила Зоя. — Откуда мне было знать, что все так произойдет?       — Нужно сперва думать, а лишь потом что-то делать, мадемуазель Лыкова, — сказала классная дама. — Ваша оценка за поведение будет вполне отражать это событие. Единица.       Зоя совершенно не удивилась этому известию и подумала:       «Сама виновата».       Севастьян решил потратить обеденный перерыв на то, чтобы сходить в гимназию. Не зная, в чем дело, мужчина пытался угадать, что именно натворила Зоя, и был донельзя раздражен тем, что сперва дочь наблюдала за взрывом в заброшенном доме, а уже на следующий день что-то натворила в гимназии.       — Севастьян Михайлович, вчера я стала свидетельницей прелюбопытнейшего случая, — начала Елена Игнатьевна. — Мальчик и девочка зашли в заброшенный дом, а потом там раздался взрыв. Сегодня девочка призналась в том, что она принимала в этом участие. Да, пыталась оправдаться тем, что они хотели поджечь дымовушку, но не кажется ли вам, что поджечь дымовушку — это не то занятие, которым должны заниматься гимназистки?       — Елена Игнатьевна, о произошедшем знаю, меры были приняты еще вчера, — ответил Севастьян.       Женщина не ожидала, что ответ Севастьяна будет именно таким. Инспектриса не удивилась бы чему-то, вроде «я обязательно поговорю с дочерью» или удивления от ситуации.       — Очень надеюсь, что этот случай будет последним, — сказала Елена Игнатьевна.       Зоя все так же стояла в коридоре и смотрела в окно, как вдруг увидела, что к ней подошел отец.       — Зойка, пойдем, — сказал Севастьян.       Девочка чуть изумилась на удивление спокойной реакции отца. Севастьян же вдруг мысленно вернулся в прошлое и увидел перед собой покойную сестру, которой вечно попадало в гимназии.       — Зойка, если меня еще раз вызовут в гимназию — выдеру тебя, как сидорову козу, — сказал Севастьян. — Поняла меня?       — Поняла, — вздохнула девочка.       Придя домой, Зоя поспешила скорее проскользнуть в свою комнату. Нужно было как-то узнавать домашние задания, но девочка успокаивала себя мыслью, что задания на завтра она знает, а другие как раз спросит завтра.       Тем временем, Севастьян сказал Асе:       — Сегодня имел счастье видеть Завьялову лично. Абсолютно обычная женщина, вполне адекватная. И что вы с Зойкой ее не любили?       — Потому что творили черт знает что, потому и не любили, — ответила Ася.       — Я Зойку простил, — произнес Севастьян. — Ты тоже не ругай. Это все они вчерашнее мусолят.       — За вчерашнее надо было вчера наказывать, — сказала Ася. — А не сегодня.       Зоя сидела у себя в комнате, периодически плача из-за единицы по поведению. Даже то, что ее сегодня не ругал ни отец, ни мать, не успокаивало девочку.       Вскоре домой вернулся Дима. Донельзя разозлившись на брата за то, что она сегодня опозорилась на всю гимназию, а ему, организатору, ничего не было, девочка бросилась с кулаками на брата.       — Ты организатор, а попало мне! — кричала Зоя. — Ты ошибся, собирая дымовушку, а в гимназии ругали меня! Мысль твоя, а с единицей сижу я!       Сперва Дима попытался перехватить руки сестры, как его когда-то учил отец, однако Зоя была настолько взбудоражена, что легко освободилась от перехватов брата.       — Организатор ты, а папа пообещал выдрать, как сидорову козу, меня, если его еще раз вызовут в гимназию! — кричала Зоя, толкая брата. — Тебе за вчерашнее ничего не было, а меня в гимназии преступницей сделали!       — Не все время тебя прощают, а меня за то же самое наказывают, — ответил Дима и даже чуть обрадовался от подобных известий.       Зоя снова ударила брата и Дима, вконец потеряв терпение, со всей силы ударил сестру.       Девочка упала на пол и разрыдалась. Дима сразу же понял, что перестарался, однако что-то делать уже было поздно.       Ася, услышав плач в соседней комнате, сразу же пришла туда.       — Что случилось? — спросила женщина.       — Сперва отводил руки Зойки, а потом не выдержал и дал ей сдачи, — честно ответил Дима.       — Ей-богу, выдеру тебя когда-нибудь за то, что драки начинаешь, — сказала Ася и обратилась уже к сыну. — И все равно, нехорошо. Даже если Зойка виновата, ты можешь ударить ее сильнее, чем хотел. И, по-моему, уже это сделал.       Настроение Димы испортилось. Привыкнув к тому, что хотя бы мать его не ругала за попытки дать сдачу сестре, мальчик как-то сник.       — Зойка, извини, я не хотел тебя так сильно, — сказал Дима, не услышал ничего в ответ и ушел в другую комнату.       Зоя проплакала еще полчаса, а потом кое-как успокоилась. Мысль о том, что она повела себя неправильно, периодически появлялась в голове.       — Димочка, ты извини меня, — сказала девочка. — Нехорошо получилось.       — Тебя в следующий раз за это «нехорошо» мама накажет и правильно сделает, — ответил Дима.       — А у меня синяк из-за тебя, — вздохнула Зоя, задирая рукав. — И на ноге тоже.       — А ты вообще набросилась на меня, — ответил Дима.       — Я извинилась, — сказала Зоя.       — А я — еще раньше, — произнес Дима.       Зоя ничего не ответила. Подумав, девочка осторожно спросила:       — Ты же сводишь меня пострелять из рогаток?       — Нет, — ответил Дима. — Я не дружу с теми, кто меня обижает.       — Димочка, но ты же мой братик, — попробовала убедить его Зоя.       — У тебя и другой брат есть, — сказал Дима. — С ним играй. Ромка с радостью поиграет с тобой в дочки-матери. Раз дымовушки тебе не нравятся.       — Димочка, пожалуйста, не обижайся на меня! — воскликнула Зоя.       — Не буду, — ответил Дима. — Ни обижаться, ни играть.       Зоя ничего не ответила. В глубине души девочка понимала, что скоро брат перестанет на нее обижаться и снова куда-нибудь поведет, но от того, что она пока что осталась совсем одна, причем в чем-то сама в этом виновата, стало слишком грустно.       «Еще и с Димкой разругались», — вздохнула Зоя.