Эсерка

      Зоя прекрасно понимала, что пусть у нее нет второй возможности произвести первое впечатление, то у нее есть возможность произвести первое впечатление, как гимназистке, иное, нежели как просто обычной ученице, которую готовили к поступлению в гимназию. Памятуя о словах Михаила Павловича, Зоя изо всех сил старалась вести себя примерно.       Эльвира Марковна не удивилась бы, если бы Зоя вела себя примерно так же, как ее мать в свое время. Безукоризненного поведения именно от этой гимназистки женщина не ждала. Однако Зоя практически не привлекала к себе внимание классной дамы, что вызывало некоторое удивление.       — Елена Игнатьевна, — наконец, решила выяснить всю ситуацию Эльвира Марковна. — Неужели мадемуазель Лыкова у нас сейчас та, на которую стоит равняться? Если не обращать внимания на ее, скажем так, особенность, то во всем остальном к ней не к чему придраться.       — Мадемуазель Лыкова, Эльвира Марковна, показывает слишком разное поведение, — ответила Елена Игнатьевна. — Она то идеал, на который стоит равняться, то похожа на мать. В хорошем смысле слова, политикой, слава Богу, она не увлекается. А о чем вы говорите, о какой особенности, Эльвира Марковна?       — О ее леворукости и нежелании писать правильно, — ответила классная дама. — Я заметила это, говорю: «Мадемуазель Лыкова, возьмите ручку правильно». А она мне отвечает, что Анна Ильинична и учителя позволяют ей писать неправильно.       — Анна Ильинична смогла и меня убедить, — сказала Елена Игнатьевна. — Пусть мадемуазель Лыкова пишет разборчиво, красиво и не той рукой, нежели правильной рукой, но неразборчиво и грязно. Что поделать, это ее недостаток.       — Не мое дело, — подумав, произнесла Эльвира Марковна. — Пусть пишет, как пишет.       Классная дама чуть задумалась и спросила:       — А в чем мадемуазель Лыкова на мать похожа?       — Хулиганит иногда, — ответила Елена Игнатьевна. — И потом бывает наказана матерью. Кому сказать, что Агнесса не позволяет дочери хулиганить — не поверят же.       — Тоже не мое дело, — сказала Эльвира Марковна. — Сейчас я вижу, что мадемуазель Лыкова ведет себя вполне достойно.       В конце недели Ася с нескрываемым интересом взяла в руки дневник Зои. Женщина уже пообещала себе, что не будет ругать дочь ни за какую оценку, даже если это будет ноль, и предупредила супруга, чтобы он тоже не удивлялся никакому результату.       — Геллер Зойке пятерки ставить не будет, — еще с вечера сказала Ася. — Зная что Зойку, что Геллер, верх для Зойки — это четверка. А если смотреть правде в глаза, то тройка.       Однако в дневнике была пятерка.       «Мне бы так учиться, — с некоторой завистью подумала Ася. — Учителя ставят тройки за сочинения с крамольными мыслями, Геллер ставит пятерки по поведению, отец не бьет ни за какие отметки… Или… Или вправду уже близится то, новое будущее, за которое боролись Зойка с Владимиром, пытались бороться мы…»       Ася прекрасно понимала, что ее последняя мысль была слишком наивна и вряд ли то самое новое будущее проявлялось бы именно так. Однако за дочь было радостно и даже немного завидно.       К концу первой недели сидения дома Анна пришла к выводу, что если у нее и было что-то, напоминающее сотрясение мозга, то оно уже давно прошло без следа. Незаметно прошла и тошнота, отчего молодая женщина сделала вывод, что она тоже была как-то связана с тем самым падением. Умом Анна понимала, что можно уже выходить в гимназию, но некоторая слабость до сих пор оставалась и молодая женщина никак не могла понять, в чем причина этой самой слабости: в последствиях возможной травмы или в беременности. В любом случае, Анна решила остаться дома и на вторую неделю, а потом снова выйти на службу.       Сидеть дома не было желания, поэтому уже в понедельник молодая женщина решила немного развеяться и посидеть в палисаднике. Мимо проходила Эльвира Марковна и Анна заметила, что женщина смотрит на нее.       — Анна Ильинична, добрый день, как ваше самочувствие? — спросила Эльвира Марковна.       — Добрый день, Эльвира Марковна, — ответила Анна. — Благодарю, уже лучше. То хорошо, то плохо.       — Лечитесь, Анна Ильинична, — сказала женщина. — Сотрясение — вещь такая, которую не лечить нельзя.       — Да кто бы знал, в чем дело, — вздохнула Анна. — Может, сотрясение, может, просто беременность. А, может, и то, и то сразу.       На какой-то миг Эльвира Марковна удивилась ответу, а потом сразу же взяла себя в руки и ответила:       — В любом случае, здоровья вам.       — Еще неделька дома и точно выхожу обратно, — пообещала Анна. — Так-то мне уже лучше.       Эльвира Марковна попрощалась с Анной и пошла своей дорогой. Однако какое-то непонимание оставалось.       «Вот что за люди пошли? — подумала женщина. — Замужем, о детях задумываются или уже матерями стали, а со службы уходить не хотят. Или это я так мечтала о безбедной замужней жизни, которая избавит меня от всех проблем, что просто никогда не смогу их понять…»       Перестав думать об Асе и Анне, Эльвира Марковна переключилась на более интересную тему — планы на завтра.       Анна пришла в гимназию в четверг, ближе к концу уроков.       — Елена Игнатьевна, — начала молодая женщина. — Я окончательно выздоровела и готова вернуться к своим обязанностям после выходных. Уж завтра, наверное, не стоит, пусть неделя до конца дойдет.       — Хорошо, Анна Ильинична, — ответила инспектриса. — Рада, что вы снова в добром здравии.       В кабинет вошла Эльвира Марковна. Подумав, что стоит сказать обо всем и временной классной даме, Анна произнесла:       — Эльвира Марковна, большое спасибо вам за то, что подменили меня. С понедельника я снова смогу выйти в гимназию и вернуться к своим обязанностям.       — Выходите, Анна Ильинична, выходите, — безрадостно ответила женщина. — Вы этот класс распустили, вам с ним и работать. Я бы, конечно, и сама навела в нем порядок, но раз выходите вы — буду только рада.       — Что произошло? — спросила Елена Игнатьевна.       — Скажу вам как человек, пришедший в класс со стороны: развели вы либерастию, — сказала Эльвира Марковна. — А либерастия, как известно, не приводит ни к чему хорошему. У меня сын погиб из-за либеральных взглядов. И невестка тоже.       — В чем же плох либерализм? — уточнила Анна.       — Для учениц классная дама — это тьфу, мелочь, ерунда какая-то, — ответила Эльвира Марковна. — На которую не стоит обращать внимания.       — Я сейчас же спущусь к девочкам и выскажу им все, заодно и узнаю, в чем дело, — сказала Анна.       Посмотрев вслед ушедшей Анне, Елена Игнатьевна произнесла:       — Эльвира Марковна, нынешняя классная дама устав соблюдает неукоснительно. Я к тому, что для нее взять в руки линейку — это все равно что нарушить Уложение, все равно что украсть бублик из лавки. Одинаково недопустимо.       — Оно и видно, — ответила Эльвира Марковна. — Я больше вот так классы подбирать ни за кем не буду. Мало того, что все не так, так еще и… Знаете, Елена Игнатьевна, меня не покидает чувство, что мной воспользовались. Вот знаете… Когда, предположим, некий юнкер или молодой военный приглашает какую-нибудь юную барышню прокатиться в экипаже, а потом везет ее к себе домой. Такая же мерзость.       — Это вы преувеличиваете, — изумилась Елена Игнатьевна.       — Не знаю… — честно сказала Эльвира Марковна. — Но знаете… Елена Игнатьевна! Я тут вспоминала пару дней назад… Как я первый раз увольнялась? Примерно с такими словами: «Вот прошение, а то сына судят». «Да, давайте скорее, я подпишу, пока вы не передумали». А сейчас, значит, дыру мной заткнуть решили.       — Вы преувеличиваете, — повторила Елена Игнатьевна. — А что произошло? Почему вы так разволновались?       — Прихожу в кабинет, стул весь в меле, — начала Эльвира Марковна. — Ясно дело, что для меня. Разумеется, никто не признается, кто это сделал. Поставила класс, стоят. Желающих признаваться все равно нет. И тут, значит, голос, мол, а не пошли бы вы, мадам, куда подальше, вы всего лишь заменяете нашу классную даму. Нет, понятно, как говорится, линейку в руки и вперед, но такого нахальства я не ожидала. Нет, я понимаю, за годы службы было, наверное, все. Но после такого большого перерыва снова во все это окунаться как-то нет желания.       — Эльвира Марковна, не стоит переживать, это настолько рядовая ситуация, что расстраиваться просто глупо, — ответила Елена Игнатьевна.       — Так я не из-за этого даже расстроилась, а из-за другого… — вздохнула Эльвира Марковна. — Окунулась в ту, другую жизнь. Которую начала забывать. И, что самое главное, в которой были живы Зоя и Володя. Я даже знаете, Елена Игнатьевна, поднималась к вам и думала: «Приду домой, Зоенька уже что-нибудь поесть сготовила, посижу, отдохну…» А потом вспомнила, что уже никакая Зоенька ничего поесть и не сготовит… Нет, Елена Игнатьевна, это слишком больно — погружаться в прошлое. Мне это не нужно.       — Воля ваша, — честно ответила Елена Игнатьевна. — А вы, кстати, зачем сюда поднимались-то?       — Родителей вызвать надо, побеседовать, — ответила Эльвира Марковна. — Раз пока что я с этим классом занимаюсь.       — Хорошо, — согласилась Елена Игнатьевна.       Анна, спустившись к классу и высказав им свое недовольство ситуацией, неожиданно для себя услышала о том, что весь класс оставлен после уроков на два часа, а любительница поязвить узнала, что за свои слова можно и получить по рукам линейкой.       — Я надеялась, что на время моего отсутствия вы будете вести себя пристойно, а вон что оказывается: только ушла я — вы сразу перестали вести себя, как гимназистки, а решили брать пример с беспризорниц, — подытожила Анна.       Разозленная на класс, который решил выставить ее дурой перед инспектрисой и той, кто заменял классную даму, молодая женщина поднялась наверх, к Елене Игнатьевне, и сказала:       — С девочками поговорила, ошибочность их поведения объяснила.       «Вот только распускать руки не следовало», — мысленно добавила Анна.       В конце учебной недели Зоя принесла домой дневник с тройкой по поведению. Увидев более привычную отметку по поведению, выставляемую Геллер, Ася подумала:       «Вот это уже больше на реальную жизнь похоже».       Выходные прошли спокойно. Однако Зоя, огорченная из-за того, что ее, как и остальных, ни за что наказали и ни за что снизили оценку по поведению, решила восполнить этот пробел.       Девочке уже давно хотелось повторить «подвиг», о котором рассказывал Дима: пару недель назад один из гимназистов вымыл доску в классе с мылом, из-за чего на ней было невозможно писать. Этот достаточно мирный номер хотелось повторить и Зое, тем более, что на математике должна была быть проверочная работа, которую писать девочке не хотелось.       Зоя сделала все точно так же, как ей рассказывал брат. Доска и вправду стала непригодной для написания. Учитель, поняв, что контрольная сорвана, пошел за классной дамой, а Анна, вспомнив слова о так называемой либерастии, задумалась о том, что, возможно, она и вправду ведет не слишком правильную линию поведения, сразу же решила найти виновную.       — Мesdemoiselles [1], кто решился на подобный неблаговидный поступок? — спросила Анна.       Никто не ответил.       — Мesdemoiselles, все тайное рано или поздно станет явным, поэтому я настоятельно рекомендую вам ответить на мой вопрос, — уточнила Анна.       Не услышав ответа, Анна сказала:       — Мesdemoiselles, встаньте.       Вспоминая свои годы учебы, Анна подумала о том, что аккуратно возиться с мылом нелегко и, возможно, у кого-то из девочек остались соответствующие пятна.       Молодая женщина проскользила взглядом по классу. Ни у одной из гимназисток не было ничего подобного, однако на парте, рядом с учебниками Зои, лежало что-то, отдаленно напоминающее мыльницу. Не веря своим глазам, Анна подошла ближе и убедилась, что зрение ее не обманывает.       — Мадемуазель Лыкова, вы упрямо не желаете вести себя так, как положено гимназистке, — раздраженно произнесла Анна. — Где ваш дневник?       — Я его забыла дома, — соврала Зоя.       Анна была возмущена еще и явным враньем гимназистки, поэтому прошла к учительскому столу, взяла лист бумаги и написала:       «Севастьян Михайлович, зайдите в гимназию для разговора о поведении дочери».       — Отдадите эту записку отцу, мадемуазель Лыкова, — сказала Анна. — И зайдите к Елене Игнатьевне, я думаю, она согласится со мной, что на сегодня вам достаточно учебы.       Зоя вышла из кабинета инспектрисы, девочку трясло. В ушах до сих пор стояли слова Елены Игнатьевны о том, что такого бессовестного поведения она от нее не ожидала. Выйдя за ворота гимназии, Зоя свернула в ближайший сквер, села на лавочку и расплакалась.       «За что? — подумала Зоя. — За что со мной так? Да, я ошиблась, но я же не хотела, чтобы все так было!»       Достав из дневника записку, Зоя в двадцатый раз ее перечитала, а потом скомкала и выбросила в кусты.       «Не буду отдавать папе, он и не узнает», — подумала девочка.       За время оставшихся уроков, сидя на лавочке, Зоя более-менее успокоилась и, когда, предположительно, все гимназистки пошли домой, тоже направилась в сторону дома.       На этот раз свое душевное состояние удалось скрыть более чем успешно. Незаметно вернув на место мыльницу, Зоя переоделась, дождалась возращения брата, пообедала, а потом, вернувшись в свою комнату, сказала ему:       — Димочка… Ты же мой самый верный друг, ты мой брат. Ты меня не предашь.       — А, может, и следовало бы, — ответил Дима, вспомнив чистосердечное признание без его желания.       — Дима, — не обращая внимания на слова брата, начала Зоя. — Я… Я сегодня ошиблась, повела себя неправильно.       Слушая шепот сестры и едва разбирая слова, так тихо они были сказаны, Дима немало изумился — такого от Зои он не ожидал, а потом так же тихо ответил:       — Зойка, вот сейчас ты еще можешь сделать явку с повинной и чистосердечное признание, еще не поздно. А опоздаешь — и все, уже будет поздно.       — Папа сказал, что за следующий вызов в гимназию выдерет меня, — прошептала Зоя.       — За явку и чистосердечку может простить, а соврешь — точно не простит, — ответил Дима.       — Нет, — уже громче сказала Зоя.       — Дело твое, — на удивление спокойно отреагировал Дима. — Не мне же влетит.       Посомневавшись пару минут над словами брата, Зоя пришла к выводу, что лучше всего будет молчать.       Весь день до вечера Анна прождала Севастьяна.       — Видать, на службе сильно занят, — предположила Елена Игнатьевна. — Но в этом случае пусть бы Агнессу вместо себя отправлял, что делать, раз сам прийти не может.       — Может быть, завтра придет, — ответила Анна.       На следующий день Зоя пришла в гимназию и сразу же услышала вопрос классной дамы:       — Мадемуазель Лыкова, вы передали записку отцу?       — Да, — испугавшись, соврала Зоя.       — И почему же ваш отец не пришел в гимназию? — спросила Анна.       — Не захотел, — ответила девочка.       Почувствовав во втором ответе явный обман, Анна сказала:       — Мадемуазель Лыкова, я не разрешаю вам присутствовать на уроках до того момента, когда сюда придет Севастьян Михайлович или пока я не увижу от него записку, что он слишком занят. В таком случае пусть придет Агнесса Викторовна.       — У мамы тоже сегодня уроки, — ответила Зоя. — Наверное, до самого вечера.       — Тогда записка, — усмехнулась Анна, видя уже неприкрытое вранье.       Зоя вышла на улицу. Отойдя пару кварталов от гимназии, девочка вырвала из тетради лист и написала на нем карандашом:       «Занят на службе, явиться не имею возможности».       Выждав еще полчаса, Зоя вернулась в гимназию и отдала лист классной даме.       — Довольно, мадемуазель Лыкова! — возмущенно произнесла Анна. — Мне надоело ваше примитивное вранье. Вы за полчаса не успели бы сходить к отцу и вернуться обратно. Да и кто бы вас пустил к нему на службу?       — Меня пустили, — снова соврала Зоя.       — Встаньте, мадемуазель Лыкова, в коридоре возле этой двери, — сказала Анна. — И оставайтесь там до тех пор, пока я не увижу вашего отца.       Севастьян пришел на удивление быстро. Получив еще одну записку о том, что его желают видеть в гимназии как можно быстрее, мужчина пришел сразу же, не дожидаясь обеденного перерыва.       Услышанное повергло Севастьяна в полный шок. Пообещав обязательно провести беседу с дочерью, Севастьян пришел к Зое и, выйдя с ней из гимназии, сказал:       — Бессовестная! Как можно было до такого додуматься!       — Папенька, я просто хотела чуть-чуть похулиганить, чтобы мне не зря поставили ту тройку, — испуганно прошептала Зоя.       — Тебе того ноля, который уже поставили за эту неделю, много, — выругался Севастьян.       Ася не ожидала увидеть супруга с дочерью, да еще и так рано.       — Мадемуазель пусть идет в свою комнату, она сегодня без обеда, — сказал Севастьян больше Асе, чем Зое.       Дождавшись того, что дочь уйдет, Ася недоуменно ответила:       — Боюсь предположить, что произошло, раз вы, Севастьян Михайлович, возмущенные моим подобным наказанием детей на юге, поступаете так же.       Однако слова супруга повергли Асю в полный шок и женщина, тяжело вздохнув, сказала:       — Насколько мне помнится, даже я до такого не додумывалась в свое время…       Вечером Севастьян возвращался домой мрачнее тучи. Услышав от Виталия рассказ о том, что Анна предполагала, что он слишком занят на службе, мужчина сказал:       — Совсем бессовестная. Совсем последний страх потеряла.       — Я бы наоборот сказал, что слишком испугалась, — ответил Виталий.       — Без разницы, совсем совести нет, — выругался Севастьян.       Дима, узнав о том, что устроила на следующий день сестра, чуть удивленно сказал:       — Дура ты, Зойка. Зря. Надо было вчера признаваться.       Даже не желая шутить над сестрой, которая была донельзя напугана, Дима сходил на кухню, принес Зое пару пирожков и сказал:       — Перекуси хоть.       Однако сестра даже не притронулась к пирожкам и пустилась в слезы.       — Если ты, Зойка, дура, то и не надо мудрить, дурам нужно просто вести себя правильно, раз ума на большее не хватает, — ответил Дима, доедая первый пирожок. — На, возьми хоть второй.       — Не хочу, — мотнула головой Зоя.       Мальчик доел второй пирожок и сказал:       — Вот призналась бы ты, Зойка, вчера, может, не все так плохо было бы. А так… А так ремня получишь, я даже не сомневаюсь!       Вечером через стену Дима слышал диалог, едва доносящийся до него.       — Папенька, виновата, о прощении даже просить не вправе. И моя чистосердечка уже никому не нужна.       — Не нужна, Зоя, надо было все делать вовремя.       Вскоре раздались тихие всхлипывания Зои, переходящие в плач. Несмотря на всю ошибочность поведения сестры, Диме было ее жаль.       — Папенька, пожалуйста, достаточно. Папенька, пожалуйста, я больше никогда так не буду… — отрывочно говорила Зоя.       Судя по тому, что Ася до сих пор оставалась на кухне, Дима сделал вывод, что мать полностью согласна с отцом и не приходит, чтобы случайно не помешать.       — Папенька… — уже в голос плакала Зоя. — Папенька!       «Идиотка, — подумал Дима. — Я же предупреждал! Сама во всем виновата».       Наконец, уже на кухне раздался голос Севастьяна:       — Обработай, а то вдруг, как у моей покойной сестры Зои температура скакнет? Может быть, пусть завтра дома отлежится? Явно не до учебы будет.       — Севастьян Михайлович, я же просила вас: не переусердствуйте! — обеспокоенно ответила Ася. — Это, все-таки, еще ребенок, осторожнее с розгами надо быть!       — А вы предложили бы просто отругать и простить? — спросил Севастьян. — За все то, что произошло? Я сомневаюсь, что просто за доску бы простил, а за полный набор хулигана, за выброшенную записку да попытку подделать вторую уж точно прощать не стоит. Что сказано в Уложении на тему подделки документов, сообщил. О том, как она опозорила меня на всю округу, поведал. О том, что теперь она точно имеет полное право называться хулиганкой, сказал.       Ася с некоторой опаской пощупала лоб дочери — на жар ничего не намекало.       — Достаточно плакать, сама виновата, — сказала женщина. — Призналась бы сразу же — так бы вряд ли папа стал наказывать.       — Мама, я просила прощения у папы, прошу прощения у вас, но уже ничего не изменить, — вздохнула Зоя. — Не надо было так делать…       — Да, не надо было, — ответила Ася. — Иди к себе в комнату. Можешь благодарить папу за то, что позволил тебе завтра дома посидеть.       Не чувствуя особого повода за то, что стоит благодарить отца за возможность завтра посидеть дома, Зоя выдавила из себя дежурную фразу благодарности и пошла к брату.       — Твое дело, Зойка, сидеть дома и в куклы играть, на другое ты неспособна, — сказал Дима.       — Вот увидишь, Димка, способна, ой как способна! — ответила Зоя. — Скоро увидишь.       — Тебя завтра дома оставляют, чтобы сиделка поджила, а не для того, чтобы ты ерундой занималась, — рассмеялся Дима. — Или строишь планы на новые проблемы?       — Нет, Дима, строю планы на такие приключения, которые тебе даже не снились, — произнесла Зоя.       Дима недоверчиво посмотрел на сестру, однако, в глубине души надеялся, что когда-нибудь, в один прекрасный день и сестра сможет его развлекать, а не только он ее.       «Эх, быстрее бы те времена настали», — мечтательно подумал мальчик. [1] слово «мадемуазель» во множественном числе