Эсерка

      Подумав, Ася пришла к выводу, что реакция супруга на выходку Зои была достаточно обоснованной. Больше всего женщину возмутила вторая часть, которая началась после выбрасывания записки, хотя и первая тоже была более чем возмутительной.       «Мыть с мылом доску, конечно, я не мыла, а вот гадости другим делала, — задумалась Ася. — А вот так нагло врать… Это, конечно, недопустимо».       Остаток вечера прошел в относительной тишине и покое. Дети чем-то занимались у себя в комнате, а Ася сказала Севастьяну:       — И все равно, Севастьян Михайлович, силу надо рассчитывать. Так бы Зоя на учебу шла, а так будет дома сидеть.       — Считаете нужным, Агнесса, так отправляйте завтра учиться, — ответил Севастьян. — Как говорится, ничего страшного, постоит где-нибудь в самом конце класса.       — Я не об этом, Севастьян, — вздохнула Ася. — Я помню, как вы на меня в лесу руку поднять посмели. Или когда Зоя неправильные стихи рассказала. Вы переусердствуете. Во всем надо меру знать…       — В следующий раз воспитывайте вы, вы же мать, — сказал Севастьян. — Раз я все неправильно делаю.       — Да лучше бы сама, не дожидаясь вас, воспитала, — ответила Ася. — Может, и правильнее было бы.       Однако ночью совершенно неожиданно к Асе пришла другая мысль. Вспомнились слова, которые она сказала дочери и внутренний голос намекнул:       «’’Можешь благодарить папу за то, что позволил тебе завтра дома посидеть’’. И чем ты отличаешься от тех, кого всегда осуждала?»       Против этих слов внутреннего голоса сказать было нечего.       «Да, стала той, кого всегда осуждала, — подумала Ася. — Сперва загубила доброе начинание с революцией, потом предала взгляды на каторге. А скоро, видать, буду говорить: ’’Зоя, поблагодари папу за новое платье, он для нас старается, сам в клуб не ходит, шампанское не пьет, все для того, чтобы мы нарядными ходили’’. Тьфу, ничтожество!»       От подобных мыслей стало мерзко, ведь Ася вполне справедливо полагала, что не так давно предложила поблагодарить дочь за то, что совершенно естественно.       «Может, Зоя еще маленькая и не обратила внимания, не поняла? — пронеслось в голове Аси. — Я так больше говорить не буду, вот она и забудет навсегда о моей оплошности…»       Молодая женщина вздохнула.       «Дура, идиотка, — подумала Ася. — Предала взгляды, хотя называла себя той, которая занимается нужными делами. Ничтожество!»       С утра тоже успокоиться никак не получалось. Решив, что единственное, что она может сделать, так это попробовать побеседовать с той же Евдокией, получить ушат грязи в свой адрес и, возможно, успокоиться, Ася пошла на бывшую квартиру Дуси.       Не испытывая абсолютно никаких надежд, Ася постучала в дверь.       — Вы к кому? — раздался детский голос.       Не успела Ася ничего ответить, как дверь открылась.       — Никита, сначала нужно спрашивать, а потом открывать, — раздался голос Дуси.       — Евдокия, думала тебя здесь и не встречу никогда, — сказала Ася.       — Никита, посиди чуток на кухне, — произнесла Дуся.       Ася проводила взглядом мальчика лет четырех и, взглянув на Дусю, увидела, что она беременна.       — Я думала, ты никогда на замужество не решишься — на себя стирать надоело, — сказала Ася, оглядывая женщину уже с длинными волосами.       — Это подарки из ссылки, — ответила Дуся. — Что один, что второй. Жандармские дети. Вот только у тебя жандармские дети по твоей воле бегают, а у меня — нет. Без моей воли. Просто жалко было к бабке идти.       Ася помолчала, а потом произнесла:       — Я тоже на каторге была. На Сахалине.       — По красной изоляции на правах жандармской жены, — добавила Дуся. — А так как легавых камер не было, снимала угол в доме начальника каторги. И ты считаешь, что на каторге была.       — Меня пороли за нарушение режима, я пыталась отомстить. Пыталась ударить ножом в сердце — руку отвели, — зачем-то сказала Ася.       — Тебя и в гимназии пороли, и что с того? — спросила Дуся. — Потому что ты дура. Ты даже и самоубиться не смогла. Тоже потому что дура.       — Я предала взгляды, — произнесла Ася.       — В день венчания, — уточнила Дуся. — А потом тебе, видать, скучно стало. Ты что пришла? Что надо? Трезвая хоть?       — Трезвая, — ответила Ася. — Просто поняла, что предала взгляды. Стала той, кем не хотела стать.       — Зато жратвы вдоволь, — сказала Дуся. — Или вдоволь жратвы не заглушает голос совести?       — Возьми, — произнесла Ася, достала из кошелька десять рублей и положила их на столик.       — Не нищенствую, на еду хватает, — отрезала Дуся.       Ася ничего не ответила, взглянула на десятирублевую купюру, лежащую на столике, и добавила:       — Я дочь неправильно воспитываю.       — От тебя другого и ждать не стоит, — сказала Дуся. — Ты только множишь число тех, против кого надо бороться.       — Когда меня Геллер побила, ты меня утешить пыталась, — произнесла Ася. — А сейчас… Что с тобой стало?       — Противно смотреть на ту, которая предала взгляды и не стыдится говорить о том, как именно отбывала каторгу на Сахалине, — ответила Дуся.       — Пошла ты в баню! — выругалась Ася.       — Зачем приходила? — спросила Дуся. — Меня послать? Слала бы матом, ты знаешь, я ничего против мата не имею.       — Спросить, что делать дальше, — сказала Ася.       — Товарищу я бы сказала: жди, дорогой товарищ, придет еще наше время, нужно немного подождать, а потом еще наши имена зазвучат, а идеи воплотятся в жизнь. А тебе, жандармской жене, только так могу сказать: наслаждайся, Агнесса, последними десятилетиями мирной жизни, придет время — отплатишь за все перед народом. Поедешь снова на Сахалин, только отбывать свой срок будешь иначе, так, как положено.       — Да чтоб тебя в Забайкалье увезли, а муж мой на тебе звание сделал! — выругалась Ася. — Шваль проклятая!       — Спасибо, что представилась, а то я никак не могла скумекать, кто ко мне пришел, — ответила Дуся.       Домой Ася вернулась в полном расстройстве. Подобные слова из уст Дуси были и ожидаемы, и неожиданны.       «Мы же… Мы же не подругами, конечно, но куда ближе друг к другу были, — вздохнула Ася. — А теперь что? А теперь все, ушел мой поезд, ушел навсегда…»       Поплакав и кое-как успокоившись, женщина умылась, а потом вернулась в свою комнату.       Сегодня Зое было не до картишек. Медведи, которые должны были составить компанию девочке, скучали и сидели в дальнем углу, а их хозяйка лежала на кровати и тихо плакала.       «Ведь могла сделать явку и чистосердечку, но не захотела, — подумала Зоя. — За что и поплатилась. За свою недальновидность…»       Надо было сделать уроки, но желания не было. Решив, что она все сделает на выходных, Зоя просто лежала и старалась ни о чем не думать.       Вернувшись домой, Ася увидела, что дочь лежит на кровати.       — В чем дело, Зоя? — спросила женщина, увидев, что с дочерью что-то не то.       — Маменька, — со слезами сказала Зоя. — Сама же во всем виновата… Соврала мадам, не отдала дневник… И все, пошло-пошло-пошло само… Явку с чистосердечкой не сделала, хотя думала об этом…       «Какой честный человек растет! — подумала Ася и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. — Я после того, как отец бил, думала о том, какой он козел. И если винила кого-то во всем, так это уж явно не себя, а его».       — Зоенька, девочка ты моя! — украдкой вытерев слезы, произнесла женщина. — А плакать-то зачем? Ошиблась, сделала выводы, живешь дальше, не повторяя своих ошибок! А папа просто не мог поступить иначе. Ну ты сама подумай: ты сперва хулиганишь, потом снова хулиганишь, позоришь папино имя, потом папу вызывают в гимназию, а потом что должно быть? Он тебе конфет за все это купит?       — Нет… — прошептала Зоя.       — Ты не плачь, а то еще головка болеть будет, — продолжила Ася. — Уроки надо делать, а то ты что, получается, осталась дома и ничего не делаешь, не учишься? Учиться, Зоенька, надо, так что вставай да открывай книжки.       Приобняв дочь и поцеловав ее в макушку, Ася вышла из комнаты.       Вечером домой пришел Севастьян. Улучив минутку, Ася сказала супругу:       — Я так не могу, Севастьян Михайлович, у меня сердце рвется, глядя на Зою. Она не вас или меня во всем винит, она считает, что сама виновата!       — Значит, правильно воспитываете, верные мысли вкладываете в голову, — ответил Севастьян.       — Значит, раз человек верно мыслит, но иногда ошибается, нужно прощать его, — произнесла Ася.       — Значит, раз Агнесса так говорит, в следующий раз, а я не сомневаюсь, что он когда-нибудь обязательно будет, я просто отдам дочь матери и скажу, что раз мать такая грамотная, пусть сама свою дочь воспитывает, — сказал Севастьян.       — И правильно сделаете, — ответила Ася.       Однако на душе все равно было тяжеловато, периодически вспоминалась Дуся.       — Да чтоб тебя посадили, нашлась мне тут самая умная! — выругалась Ася.       Рассмеявшись от того, что она, политическая, желает другим политическим тюрьмы или каторги, неожиданно для себя женщина отметила, что ей становится куда легче.       «Вот и прекрасно, — подумала Ася. — Могла тот червонец и не оставлять, лучше бы на храм пожертвовала, больше пользы было бы».